✩
Этого мальчика звали, меня звали, Мин Юнги. Он был... я был единственным ребенком в семье фермеров. Меня приставили к работе с первого дня, как я научился ходить, даже прежде чем я толком заговорил — но я был желанен, меня любили. Моя мать пела мне, когда я еще был в утробе, а мой отец потратил бóльшую часть этого времени за усердным строительством еще одной комнаты на их ферме, лишь для меня. Они проводили долгие зимние вечера, сидя рядом с огнем, примеривая имена, составляя разные предложения, меняя тона голосов, прежде чем выбрать одно. Я не знал об этом, когда был жив. Думаю, если бы знал, все стало бы только хуже. Земля, на которой мы жили, нам не принадлежала. Она принадлежала семье, часть крови которой течет и в тебе, но они об этом не знают. До того, как родились мои родители, до того, как родились и их родители, у одного из твоих праотцев родился сын — от жены одного богатого человека, и чтобы компенсировать этот позор, тот дал ему титул и подарил эту землю. Этот секрет был забыт. Но о нем еще вспомнят. Неважно. Земля, на которой мы жили, принадлежала семье, часть крови которой течет и в тебе, а когда правитель умер, его место занял более юный. Этому юному правителю не приходилось заботиться о борьбе за выживание, поэтому он не верил, как низко приходится падать некоторым, чтобы пройти через зиму. В год, когда мне исполнилось пятнадцать лет, в одной далекой стране проснулся вулкан — так далеко, что люди этого королевства о нем не знают, и не узнают еще почти тысячу лет. Он начал извергаться, и жители острова стояли и с упоением любовались им. Он извергнул пепел, и пепел окутал весь мир. В тот год не было лета. Небеса были серыми, как свинец, не всходили посевы. Люди голодали, падали замертво посреди дороги и так и оставались; их было слишком много, чтобы сжечь всех. В городах начинались болезни. А во дворцах все осталось по-прежнему. В каком-то смысле моя семья была лучше других. В юности они уже переживали голод, поэтому принимали меры предосторожности во взрослом возрасте. Мы становились худее, но выживали. Мы должны были выжить. Но не выжили. Потому что из окон дворца правитель не мог увидеть, что мир вокруг начинает гибнуть. А когда люди уже не могли отдавать часть своих урожаев, он не верил, что те на самом деле страдают от голода. Мои родители любили меня — если они и сберегали какую-то еду, то только ради меня. И если они оказались повешены на большом дубе возле нашего дома, когда солдаты правителя ее нашли, то тоже из-за меня. Однажды будучи ребенком я сломал ногу. Когда я попытался на нее опереться, меня пронзила такая острая боль, что меня чуть не вырвало, я чуть было не упал в обморок. А еще я ломал зуб, нерв был оголен целых несколько дней, пока не явился лекарь. Мне казалось, моя голова треснет от боли, как спелый арбуз. Все зубы, весь рот болел, моя челюсть, мои глаза; боль доползла до виска и размозжила мой череп. Тогда я думал, что познал боль, но я ошибался. Я еще никогда не испытывал такой боли. Она была холодной, и она была везде. В моем животе, в моей груди. Она пожирала меня изнутри, рвала мою плоть, чтобы вырваться наружу. Я думал — я хотел — что она убьет меня, но не убила. Я выжил. И я взял эту боль с собой. Я взял с собой эту потерю. Я был дезориентирован, словно кто-то отрубил мне обе руки. Мне казалось, что они все еще здесь. Порой мне казалось, что все, что нужно — просто вернуться домой, и мои родители будут ждать меня там. Порой я просыпался, забыв о том, что их больше нет, и мне приходилось вспоминать это заново. Боль никогда не уходила. Просто сделала шаг назад, освободила место, и это место заполнилось гневом. Боль это холод, а моя ярость — жгучий огонь, пузырящийся, вскипающий в моих кишках. Мин Юнги был смышленым парнем, и, как все смышленые парни, он нашел дорогу и взобрался на самый верх. Там была боль, там был гнев — и там не было ничего вообще. Я ничего ни к кому не чувствовал. Люди перестали быть для меня людьми. Они перестали иметь свои чувства, перестали иметь какие-либо мысли. Юный правитель сказал мне убить за него, и я убил, и я подходил все ближе, и ближе, и ближе. Я подходил ближе, пока не оказался рядом с ним, а затем еще ближе, пока не оказался позади него — а когда я перерезал его горло, я не рассказал ему, почему он вообще умирает от моей руки. Но даже у балованных мерзавцев должны быть люди, которые их полюбят, и у юного правителя была жена, что глубоко полюбила его с самого первого взгляда. Ей было легко. Я не пытался бежать. Она и ее младший брат схватили меня; сначала меня везли на телеге, затем на лодке. Об этом месте ходили легенды и слухи. Поговаривали, что эти воды поглощают не только кости и плоть, а души. Жена правителя не хотела давать мне и шанса вернуться. Они привязали камень к моей лодыжке и выбросили меня в воду. Мне было все равно. Я глубоко вдохнул. И сверкающее серебро поверхности, что виднелось со дна, меня усыпило. Жена правителя не хотела давать мне и шанса вернуться, но я никогда не уходил. Я спал, просто спал. Велись войны, одерживались победы, принимались поражения. Рождались дети. По земле ходили болезни. Исчезали звезды. Я спал и никогда не хотел просыпаться. Но затем я внезапно прозрел. Сначала до жизней тех, кто был близок к моей могиле, до тех, кто жил за холмами, до деревень на Юге. А потом — дальше. Я продолжал смотреть, потому что я был один и меня окружала тьма. Я продолжал смотреть и видел все больше и больше боли, все больше и больше страданий. Я топил себя глубже, пытался оторвать взгляд. Но кто-то наткнулся на мой водоем, и их страх раздался криком в моей голове, поэтому я помог им вернуться. Я увидел, как они умирают мучительной смертью, и проговорился им. А когда настало их время, они отошли в сторону, и смерть едва ли смогла их задеть. Пошла молва о болотной ведьме, и люди продолжали беспокоить меня, нарушать мой сон. Одни были в отчаянии, другие были влюблены; кто-то был алчен, кто-то жаждал отмщения. Кто-то из них даже умирал мирной смертью. Мне было так тяжело, мои кости болели, мне просто хотелось закрыть глаза и пойти ко дну, тонуть все глубже и глубже. Я перестал отвечать на их зов. Большинство обо мне уже позабыли. Они превратили меня в страшный вымысел, чтобы рассказывать перед сном своим детям. А потом явился ты.✩
1 августа 2021 г. в 15:00
Король хочет знать, что ему нужно сделать, чтобы у него родился сын, легитимный наследник, кто-то, кто будет больше похож на него и меньше похож на доброго, кроткого, мягкого Ким Намджуна.
Ким Намджун тотчас спешит за ответом. Он держит голову высоко, а спину прямо.
Залатать, залатать все прорехи.
— Это нельзя исправить, — говорит ему Юнги, и, возможно, это самый добрый поступок, что он когда-либо совершал. — Рано или поздно, правление твоего отца закончится, и конец будет кровав, потому что кровные долги выплачиваются только бóльшей кровью. У него может быть сын. Сможет ли твой отец смотреть на то, как нежное маленькое горло сына будет вскрыто у него на глазах? Сможет ли он выдержать то, как его будут рвать собаки? А ты?
Ким Намджун трясет головой. Его губы выглядят бледными. Он устал. Юнги знает об этом не потому, что смотрит, а потому, что чувствовал ту же усталость, то же изнеможение, когда был жив. Это сидит глубоко в костях — и оно мощно отзывается в Юнги, как огонь, как запах зимы, что остается на чьей-то одежде, даже когда тот заходит в дом.
— А выход?
— А выхода нет. Твой отец может прожить отмеренное и умереть, или же может родить наследника и увидеть его погибель.
— Что будет... — начинает Намджун, но осекается. — Неважно.
— Я не знаю, что будет с тобой, — отвечает Юнги. Когда он говорит, то глядит на свое собственное отражение в воде — на свои темные глаза и белоснежные волосы, на свои поразительно розовые губы.
— Не знаешь?
— Я не смотрел. А хочешь?
Сначала Ким Намджун затихает.
— Нет, — затем говорит он. — Пусть будет так, как будет. Все люди умирают, все души возвращаются. Я не заинтересован в играх с судьбой.
Юнги тихо улыбается сам себе.
— Из тебя бы вышел ужасный король, — шепчет он. — В тебе нет ни капли эгоизма.
— А это то, что делает короля достойным?
— Конечно же. Эгоизм. Собственничество. Гордыня. Я забочусь о чем-то, потому оно мое, а то, что мое, лучше всего остального. А ты бы просто отдавал все, а люди любят брать. В конце концов от тебя бы ничего не осталось.
Не смотреть. Не смотреть.
Король умрет, кто-то займет его место, как это было всегда. Ким Намджун его плоть и кровь. Ким Намджун это угроза всем алчным, жадным до власти людям. Не смотреть.
— Я передам отцу, что это невозможно, — говорит Ким Намджун. — Спасибо тебе за помощь.
Он должен был солгать. Юнги должен был солгать. Он должен был позволить родиться наследнику. Он должен был позволить ребенку быть разорванным псами на части. Это бы выиграло Ким Намджуну немного времени. Четыре года, пять лет. Юнги должен был посмотреть, должен был найти выход.
— Прежде чем я уйду, ты расскажешь? — спрашивает Ким Намджун, и спустя лишь одно биение сердца Юнги осознает, о чем он.
Он может отказаться. Он может сказать Ким Намджуну вернуться и попробовать спросить вновь. Он так и сделает. Он в этом уверен. Но время на исходе, и Юнги не может выдержать мысль о том, чтобы оставить Ким Намджуна в догадках.