a little piece of your sunlight

— А потом явился ты, — продолжает Юнги. — Я и тебе не хотел отвечать, но ответил. Потому что увидел, как ты пересекаешь долину, увидел, как ты смотришь под ноги, чтобы не наступить на какую-нибудь букашку. Я смотрел на тебя, на то, как пару лет назад ты рыдал, когда случайно ранил лягушку. Как я мог не ответить? Как я мог оставить тебя в одиночестве, здесь, со всеми этими взглядами, уставленными в твою сторону, со всеми этими ртами, у которых слюни текут от мысли о том, как бы тебя попробовать? Ему кажется, будто он говорит уже вечность. Он хоть когда-нибудь говорил так много? За всю свою жизнь или после? — Ты пришел, ты попросил, и я ответил, но я не был до конца честен. Потому что с того момента, как я впервые взглянул на тебя, я уже знал, что никогда не причиню тебе зла. Я изо всех сил старался обезопасить тебя. Я даже не замечал этого до сих пор. Я так осторожно подбирал слова, выбирал из множества вариантов. Изо всех своих сил. Наконец, слова покидают его. Он стоит в воде, смотрит на свои руки — кожа такая бледная, что почти просвечивает, выдавая ярко-синие вены. Он сказал все, что нужно. Кажется, теперь в нем не осталось слов. Заговорит ли он снова? Даже если нет, то пускай. Ему стало так легко — такое незнакомое, новое чувство. Прежде чем Юнги успевает опомниться, Ким Намджун заходит в водоем. Вода плещется вокруг, мокрые одежды замедляют шаг. Он подходит к Юнги и оборачивает вокруг него свои руки, и они такие теплые. Он такой теплый и крепкий, он жив. Юнги чувствует кровь, что бежит по его жилам, чувствует его сердце, что бешено бьется в груди, воздух, что наполняет легкие, когда он дышит. Он прижимает Юнги ближе к себе, не обращая внимания ни на лед его кожи, ни на неестественное безмолвие. — Мне так жаль, Мин Юнги, — говорит он, и его голос дрожит. Юнги сказал бы ему, что он дурак, что Мин Юнги уже давно умер, но Ким Намджун так близко, так близко, что нет и шанса, что Юнги сможет оторвать взгляд. ⠀ Небо становится таким глубоким, что кружит голову Ким Намджуну; оно давит на него, тяжелое и необъятное, из-за него он чувствует себя приятно-маленьким, словно крошечной рыбкой, наблюдающей за величественным китом, что проплывает мимо. И в то же время, он испытывает этот же трепет, когда держит в руках лягушонка, когда это создание открывает свои идеально круглые, сияющие черные глазки и глядит на него в ответ. Идеально. И небо, и лягушонок. Мир вокруг — это чудо. Намджун верит, что во всем есть хорошее. Эта вера сильна, но она не напоказ. Жена его отца ломает Намджуну руку, когда он еще ребенок, она хватает его и швыряет на пол, истошно крича. Больно, но он старается не заплакать. Он не хочет, чтобы она почувствовала себя плохо. Он знает, что люди срываются, когда им больно, и, должно быть, раз королева так поступает, ей тоже. А он сильный. Он это выдержит. Он выдержит эти шептания за спиной. Выдержит, когда люди будут плевать ему в лицо, что его мать была шлюхой, что его кровь просто грязная вода. Он выдержит побои и оскорбления. Люди ведут себя так по вине обстоятельств. Поэтому на весь этот гнев и на все насилие Намджун старается отвечать добром. И если кто-то воспользуется его добротой, найдется тот, кто к ней потянется. Благодаря его доброте возникла дружба с Сокджином, а потом и с Хосоком. Его доброта спасла Чимина с Тэхеном, и те отплачивают ему беззаветной преданностью. Эта доброта заставляет юного Чонгука тяготеть именно к нему, а не к учителям, что выбрали для мальчишки родители. Намджун отдает, и отдает, и отдает, а его друзья принимают и отдают обратно втройне. Они делают его лучше. Они делают его сильнее. И он любит их с такой силой, что порой становится даже больно. Своего отца Намджун любит тоже. Вопреки всему здравому смыслу. Любит, потому как ощущает в себе его кровь, а его вены — как корни внутри его плоти. Он ощущает, что его отец принадлежит ему, а он принадлежит своему отцу. Намджун, и только Намджун, видит тот свет, что загорается в глазах отца, когда тот глядит на проблему, которую нужно решить — и только Намджун узнаéт в этом взгляде себя. Он любит отца. Он надеется, что однажды отец поймет, что он тоже любит Намджуна. Но даже если этого не случится, любовь Намджуна так глубока, что ничто на свете ее не удержит. И с тех пор, как Намджун стал тем, кто он есть, он совершенно не боится любить, он с первого взгляда полюбил юношу в болоте. В болоте его окружала тьма, нечто шептало и рычало в своих многочисленных укромных углах, вода в водоеме была спокойной, блестящей как обсидиан, и юноша, ведьма, живой мертвец, сидел на троне из корней дерева, чистый как снег, а его темный взгляд был остер и равнодушен, его идеально белые волосы были в хаосе. Его лицо напоминало кукольное, нежное, без изъяна, а его голос оказался ниже, чем Намджун ожидал. Он еще никогда не видел чего-то настолько прекрасного, как этот юноша. Ни человека, ни создания, ни материи. Ни неба, когда оно кажется таким глубоким, ни идеально круглых глаз лягушонка, ни крошечных лап нового щенка, ни первого крика ласточки по весне. У Намджуна нет дара Созерцания, но он знает, все равно знает, что юноше больно. Знает, потому что умеет определять, что чувствуют другие люди. Он видит боль этого юноши, и ему хочется взять ее на себя, лишь бы тот почувствовал себя лучше, лишь бы его сон стал спокойнее. Когда он далеко, возвращается во дворец, он постоянно думает об этом юноше. Когда он здесь, в болоте, стоит в двух шагах от водоема, ему не хочется уходить. ⠀ Внутри Намджуна так много добра, чистоты, неподдельного, необузданного влечения, что это пронзает Юнги, как луч. Ослепляет, сбивает с ног, потрясает до глубины души. Появляется какая-то трещина, совсем маленькая. Что-то ломается, и это больно, но Юнги не убегает. Он познал уже столько боли, он выдержит еще. Когда он поднимает взгляд на Намджуна, в его глазах стоят слезы — а он и не знал, что еще может плакать. Он наклоняет голову и соединяет их губы. Намджун целует в ответ, его руки гладят спину Юнги, теплые, такие теплые. Юнги утоляет жажду. Он хочет знать. Он хочет знать все, хочет знать, каким именно выглядит мир глазами Намджуна. Но чем дальше он смотрит, тем глубже становятся воды вокруг. Юнги всем телом жмется к Намджуну, смотрит на фейерверки, на молнии, слышит шелест листьев, а затем делает шаг назад. Вода доходит до бедер Намджуна. Он облизывает его верхнюю губу. Он смотрит, как тот прижимает Хосока к стене, как они хихикают в поцелуй, смотрит, как Намджун погружается в Чимина, а тот тянет его за волосы и смеется, смотрит, как Намджун взвизгивает, когда Чонгук игриво кусает его за ухо, и Юнги любит их всех, потому что любит Намджун. Он делает еще один шаг назад. Вода доходит до талии. Юнги обхватывает его лицо, чувствует, как тот ахает, и снова прижимается к нему губами. Он смотрит, как Намджун пытается читать книгу и оставаться неподвижным, потому что Сокджин заснул на его плече и ему не хочется его разбудить; в его груди столько любви, столько тепла, так много тепла. Он смотрит, как Намджун вытирает слезы Тэхена, смотрит, как он шепчет ему, что все будет хорошо, что они вместе и он никогда не допустит, чтобы с Тэхеном что-либо случилось, смотрит, как Тэхен верит каждому слову. Юнги делает еще один шаг назад. Вода доходит до груди Намджуна. Пальцы Юнги зарываются в его волосы, он вздыхает в поцелуй. Он смотрит, как летучие мыши кружатся у фонарей за окном Намджуна во время бессонной ночи. В первую настоящую осеннюю ночь он пробует каштаны, на вкус как огонь и земля, они на вкус как волшебство. Он слушает, как поет друг Намджуна, никто не попадает в ноты, а вокруг темнеет, и потрескивает костер. Он чувствует едкий запах тумана в холодную зимнюю ночь, поднимает взгляд на луну, большую, круглую и сияющую, наблюдающую за Намджуном в путешествиях. Он ощущает воду вокруг Намджуна, прилив холода, нежное прикосновение, когда тот прыгает в озеро в знойный летний день. Ноги Юнги уже не чувствуют дна водоема. Вода доходит до шеи Намджуна. Юнги открывает глаза. Он не сразу узнает этот горький, колкий вкус страха в горле. Он не помнит, когда в последний раз вообще его чувствовал. Но действует прежде, чем успевает понять, что это такое: он хватает Намджуна и тянет его к берегу, отталкивает его и пятится, изо всех сил увеличивает дистанцию между ними, и Намджун глядит на него, широко раскрыв глаза, в замешательстве. — Ты должен уйти, — говорит Юнги, его голос едва громче шепота. — Юнги... Блять, блять, это имя — его имя, его имя — звучит так сладко из уст Намджуна. Сладко, и в то же время — оно пронзает грудь. — Я бы тебя утопил, — говорит ему Юнги. — Я бы тебя убил. Ты должен уйти. — Я не хочу уходить, — говорит Намджун. — Я доверяю тебе. Пожалуйста, Юнги... — Уходи! — ревет Юнги, и, глядя на Намджуна, видит себя самого. Он видит, как белки его глаз становятся черными, как темнеет синева его вен. Намджун вздрагивает, но он не испуган, ему по-прежнему все равно. Он все равно бы остался, и он все равно бы... — В этом месте не будет жизни. Для тебя здесь ничего нет. Боги забыли эти края, и ты тоже должен забыть. — Прошу... — Не возвращайся, — говорит Юнги, и только великим усилием воли он удерживает себя от слез. Он отворачивается и погружается в водоем, уплывая так глубоко, как только можно, сворачивается на дне и закрывается от всего мира.