Половина жизни

К понедельнику у Коу сложилось чёткое впечатление, что и не было ничего — приснилось, произвели инсепшн в мозг. — Хэ-эй, лавер-бой. Нет. Всё-таки не инсепшн. У Мицубы, решительно его нагнавшего, были распущены волосы, как тогда, и глаза хитрющие — дырку сейчас прожгут и дым повалит. Вот уже и во рту пересохло. И всё-всё вспомнилось. Коу выронил бутылку. Попытался поднять, и они едва не стукнулись лбами с Мицубой. — Ну чего ты? – тот прыснул. — П-привет. Минамото к своему стыду понял, что не может долго смотреть ему в глаза, слишком... много воспоминаний. И к щекам тут же кровь прилила. За два дня они не написали друг другу ни строчки. Конкретно Коу ухнул с головой в домашку, уборку после ночёвки Тэру и компании, в поделки для детского садика Тиары. А Соскэ навёрстывал с мамой забытые дорамы и старался не смотреть на телефон каждые полчаса. Когда они оба наклонились, Коу мгновенно вычленил из всех запахов вокруг запах кожи Мицубы. Не то чтобы он был каким-то ярким или примечательным. Просто теперь – очень узнаваемым для него. Особенным. Встав на ноги, оба поняли, что сжимают бутылку с двух сторон, касаясь рук друг друга. Бутылка недовольно хрустела и определённо хотела, чтобы её отпустили, но ни один не собирался первым разрывать контакт. — Кхе-кхе, – покашлял рядом Йоко. — Минамото-кун, на тренировку идём, или ты потом подойдёшь? — Я его позаимствую совсем ненадолго, не переживай, – заверил Мицуба, всё ещё заглядывая в пунцовое лицо бойфренда. — Угу, я… попозже. Йоко покачал головой и, закинув спортивную сумку на плечо, удалился. Что-то он очень сомневался, что Минамото не опоздает. Хорошо, если вообще придёт. Мицуба всё-таки справился с непосильной задачей убрать пальцы с бутылки, а вместе с тем – и руки Коу. Тут же захотелось вернуть. Терпения, боец, терпения. Он поковырял носком кроссовка пол, заправил за ухо несколько прядей. — Как воскресенье? Как брат? – хитро. — Целый день сиял и что-то напевал, – заговорщически сообщил Коу. — Вообще такого за всю жизнь не помню. — А вы не ходили никогда в караоке? – удивился Третий. — Он никуда вообще раньше не ходил. — Ох, президент теперь совсем большой, – Соскэ смахнул воображаемую слезинку. — И только начинает жить. Чтобы не развивать тему личной жизни брата, Коу поспешил дополнить рассказ: — А ещё я Тиаре помог нарисовать для садика наш дом. Она даже тебя нарисовала. — Польщён! Если только я там не расчленён или не повешен в каком-нибудь подвале. — Не, ты стоишь рядом со мной и подписан как Троечка-кун, – добавил он, потерев шею. Он опустил ту деталь, что Тиара нарисовала на одежде Мицубы птичьи перья и наградила кожистыми крыльями. Она не видела его демонической формы, но то ли угадала, то ли её силы простирались ещё дальше, чем все думали. Вот прямо сейчас хотелось невероятно, до потеющих, неспокойных ладоней, стиснуть Мицубу в объятиях, притянуть к себе и почувствовать всю его мягкость, жёсткость, колкость, жар. Услышать, как сбивается его дыхание. Коу поплыл. Соскэ поймал его взгляд и хитро улыбнулся. — Ты как открытая книга, дорогой. А точнее – открытый порножурнал. Коу повертел головой направо, затем налево. Убедился, что никто не смотрит, и стремительно наклонился вперёд, чтобы коротко поцеловать Мицубу. Тот ахнул, широко раскрыв глаза. — Минамото Коу! Ты сумасшедший. — Прости. — Обожаю тебя. Соскэ повис на нём, сжав до хруста позвонков (неважно, чьих). День определённо стал прекрасным. И тревоги, свившие гнездо в голове за выходные (ни единого сообщения!), рассеялись. — Нам сказали, что мы едем на Эношиму в конце недели, – пробормотал Коу, залипая на губах бойфренда и родинке под глазом. Силой воли (откуда только взялась) он попытался вернуться в реальность. — Нам тоже. Вроде, всю среднюю школу вывозят. — Без ночёвки? — А я не понял. Может, в ночь обратно поедем, а может, нет. А было бы романтично: пляж, море, звёзды, подростковый секс. — Угу. – Коу ответил, не думая, а потом широко распахнул глаза. — Погоди, что?! — Иди уже, футболёры тебя заждались! Третий расхохотался и относительно ласково пихнул его в грудь. Ничего не изменилось: над Минамото всё ещё можно прикалываться. Коу вздохнул и отстранился, понимая, что действительно нужно идти. — Окситоцинчик-то работает, – разулыбался Мицуба. Он поправил сползший с плеча блейзер и, помахав напоследок, скрылся из вида. Вряд ли парни на тренировке знают что-то про "окситоцинчик"*, подумал Коу. И пообещал себе загуглить слово после тренировки. Не забыть бы. На подходе к аудитории Мицуба увидел, как из неё выходят Сота и Иджима. Он позорно спрятался за угол. Хотя почему позорно? Предусмотрительно. Стоило им уйти, в дверях показался очень недовольный Тэнджи, вглядывающийся в спины уходящей парочки. Соскэ поспешил присоединиться. — Хрен ли они забыли тут? — Искали тебя, сказали, в столе оставили что-то из твоих вещей. Соскэ побелел. Он проследовал к своей парте, хотя внутри словно материализовался магнит с обратным полюсом: чем ближе к ней, тем меньше хотелось приближаться. Дрожащей рукой открыл крышку. Перо и записка: "Педик-мутант". Его перо. Как, интересно? Что за редкостные твари. Тэнджи стоял рядом. Увидев перемены в лице Мицубы, положил руку тому на плечо. — Не бери в голову. У них не все дома. Мицуба поднял на него благодарный взгляд. — Тэнджи-кун хороший и заботливый. Ничего, побесятся и перестанут. Мудаки. Испоганили такое офигенное настроение и такую охренительную новость о путешествии. Ничего, он им назло повеселится. Проведет лучшую первую школьную поездку в этом перезапуске жизни. Он натянул улыбку и сжал кулаки. Что они хотели заставить его почувствовать? Страх? Не дождутся. Скорее, он разозлился. И если они продолжат его злить, мало никому не покажется. × × × Когда Мицуба вернулся домой, было ещё светло. У матери снова намечалась ночная смена, но уходила она обычно позже. И, тем не менее, в гостиной и в собственной комнате её не оказалось. Соскэ оглядел вешалки в прихожей: ветровка на месте, обувь, вроде, тоже. Не то чтобы он успел познакомиться со всем гардеробом в этой квартире, но туфли, которые Мицуба-сан надевала всю последнюю неделю, стояли образцово-показательно, по линеечке, с начищенными носами. — Ага! Сдаёшься? – донёсся весёлый голос из его комнаты. — Да ла-а-адно! – Мицуба ушам, а потом и глазам своим не поверил. Мама лежала на его кровати – а это второй "этаж", на минуточку – и подкидывала в потолок ластик, который пружинил и прилетал аккурат в центр её ладони. Вот уж где Соскэ никак не ожидал увидеть родительницу. — Чего это ты? — Решила, что не только тебе можно занимать чужую постель. — Серьёзно, это возмездие? – Мицуба развеселился. — И как, сладко? — Не описать словами. Мама поймала ластик в последний раз и свесила руку с верхнего яруса, потрепав по макушке приблизившегося сына. — Залезешь? — Чтобы под нами всё треснуло и мне совсем не на чем было спать? Вот уж дудки. Мицуба-сан пожала плечами и села на краю кровати. — Ну и уйдёшь спать к Минамото-куну. — Его брат не будет в восторге. Руку? Он подал матери ладонь. Она ловко спустилась в два кошачьих движения. — Как ты вообще туда забралась? — Не намного я тебя тяжелее и больше, если уж на то пошло. Она театрально надулась, но только на мгновение, а потом легонько щёлкнула сына по лбу. — Ай! — Пошли поваляемся в гостиной, пока я тут. А то скоро на работу. Она задержала взгляд на лице Соскэ и, было, приоткрыла губы, чтобы что-то сказать. — Мам? "Я тебя ждала. Я всё ещё боюсь, что однажды ты снова не вернёшься. Выйдешь и исчезнешь навсегда. А твоё возвращение окажется выдумкой уставшего воображения." — Ничего, пошли. Она улыбнулась и потянула его за собой. Вчера они передвинули диван ближе к окну – так, чтобы можно было смотреть на ветви растущего рядом с домом клёна и небо. Необходимость в таком изменении даже не обсуждалась – ослу понятно, что новый этап жизни всегда требует если не стрижки (тем более, каре уже есть), то хотя бы перестановки мебели. И сейчас, уютно возлежа на мягком островке спокойствия и смотровой площадке одновременно, они бездумно пялились в квадратик неба. Лениво ползли в сторону заката облака, и Мицуба пытался ни одно из них не обделить вниманием. Каждое облачко и каждый листик старался запечатлеть – как на фотоплёнке – на сетчатке. — Как день? — Офигенно, но утомительно. — Что офигенного? — В конце недели нас везут в Эношиму. Ты подпишешь эти унизительные бумажки? — Что я тебя отпускаю на свой страх и риск? — Именно. Ещё и с ночевой в каком-то гостевом доме. — Бедные хозяева. Толпа пубертатных подростков под одной крышей. Надеюсь, у вас там будут суровые преподаватели, следящие за порядком? — Конечно, как и буддийские монахи, каждому из которых мы будем обязаны поклясться в чистоте помыслов и, возможно, дать обет безбрачия. Мама рассмеялась и скосила глаза на Соскэ. — Как твой мальчик? Тот хитро улыбнулся. — Его так забавно подкладывать. — Он добрый. — И наивный. — Страшный, коварный у меня сын. — Весь в тебя. Ты всех перепугала своим появлением в субботу. Мицуба-сан сделала большие глаза — да ни в жизнь! — и, недолго думая, набросилась на сына со щекоткой. С полминуты они оба хохотали и лягались, а потом выдохлись. — Ну что, весь тонак теперь остался на подушке, да? – раздосадованно спросил Соскэ. — Я не красилась. – Мать приложила ладони к щекам. — Зато я красился. Хорошо скрыв первый импульс – удивиться, мама критично осмотрела лицо Соскэ. — Не знаю насчёт подушки, но на тебе он всё ещё сохранился. — Корейцы молодцы. — Однозначно. — Ты явно что-то хочешь добавить. – Он пристально посмотрел на женщину. — Осуждаешь? — Ни разу. Главное, чтобы ты себя чувствовал уверенно. — Тогда что? — Мой хороший, тебя задирают? — За то, как я выгляжу? Да, конечно. Общество ещё не готово к моей охуенности. — И тебе как… от этого? — она аккуратно подбирала слова. — Ну, видишь, очевидно, что не бьют. А морально – пусть в жопу себе засунут своё мнение. У меня, в отличие от них, полноценная жизнь, в том числе личная и сексуальная. "Сексуальная", – отметила про себя Мицуба-сан. — Я доволен собой, и то, что я вижу в зеркале красивого себя, мне куда важнее, чем продолжать угождать кучке обсосов. Если чей-то маникюр или хайлайтер заставляют их чувствовать себя неполноценными, это явно их проблема. А переносят они её на меня. Ну и в жопу пошли. "А вот и тема жопы. Уже второй раз упоминает", – она сделала ещё одну мысленную пометку. Они затихли. А потом Соскэ тихо пробормотал, не сводя глаз с окна: — Оказалось, быть живым – больно. — Очень больно, хороший мой. Мама сжала прохладные пальцы сына так, что он тут же понял — она его не просто успокаивает, а понимает. Мицуба-сан, лишившись мужа, а потом и сына, искренне не знала, что делать со своей жизнью и нужна ли ей эта жизнь вообще. Она не убивалась напоказ и продолжала улыбаться соседям. Смеялась шуткам коллег, была приветливой и учтивой. А внутри — гулкая пустота, ни ветерка, ни единого звука. Даже биение своего сердца расслышать получалось не всегда. Увлеклась икэбаной, чтобы отвлечься от замкнутого круга бытовухи, которая была теперь однотонной и плоской – ни теней, ни полутонов. То яркое солнце, то чернильные тени. Разговаривала с такими же одинокими людьми, регулярно навещавшими могилы близких на кладбище рядом с домом. Соскэ она похоронила поближе, хотя муж покоился на другом, рядом со своим отцом и рано погибшим братом. Несчастливая какая-то семейка. Своему второму шансу она радовалась настолько, насколько же и ужасалась. Ей правда снова можно чувствовать искреннюю радость? Реальную боль, сжирающий страх потери, переполняющее, разрывающее всё изнутри счастье от возможности снова касаться своего ребёнка? Ей снова посчастливилось почувствовать, что такое жизнь. И это чертовски болезненная штука. Мальчик сел на краю дивана. Она положила руку на его плечо. — Как с другими ребятами в классе? — Есть парочка адекватных. А есть те, кто не в восторге от моей честности. Они, наверное, хотят о себе приятное слышать. А получают правду. Мама поджала губы – то ли осуждала, то ли старалась не смеяться. — Да какого хрена я должен всё время думать об их чувствах?! О моих бы кто подумал. Мицуба-сан вздохнула. Ну да, ну да, тактичность с её Соскэ и рядом не пробегала. — Как любой родитель, я хотела бы, чтобы ты был окружён поддержкой, а не травлей, ты же понимаешь. Поэтому и... – вздохнула. — Мам, я счастлив. – Он накрыл её руку своей. — Счастлив жить. У меня есть поддержка друзей. Я встречаюсь с тем, в ком ни секунды не сомневаюсь. Я счастлив, что у нас с тобой такие отношения – ни у кого с родителями таких нет. А ещё я охренеть как счастлив, что у меня не отбило чувство вкуса за то время, пока я помирал. — Предмет гордости и лайф коуч, а не сын. И это – мой Соскэ, – мама улыбнулась. — Твой, твой. Он изо всех сил учился воспринимать её и себя как тех самых Мицубу и его мать. И даже, вроде как, получалось. Всё меньше хотелось сопротивляться и вспоминать, что до него был кто-то другой. Или он был другим. Сейчас же здесь, рядом с ней, именно он, верно? — У вас всё серьёзно, да? Мицуба моргнул. А, она о Коу. — Жизнь пополам – достаточно серьёзно, как мне кажется, – он фыркнул. — Я про секс. — А, ну... Пока не прям вот совсем серьёзно. Он пожалел, что распущенные волосы не закрывали лицо так хорошо, как чёлка. — Если надо что-то купить или узнать, можешь ко мне обращаться. Я не всё… практиковала, но представление как у врача у меня есть о многом. — Давай не сейчас, – Мицуба закашлялся. — Хорошо, хорошо. И вообще я уже опаздываю. Женщина нарочито бодро вскочила с дивана и приступила к финальным сборам. Лучшая на свете мать для лучшего сына. Достоин ли он её? Соскэ провёл ладонью по лицу – уже насрать на тон, подушка в безопасности. — Кстати, видела у тебя на столе фото с каким-то бесформенным… не поняла чем, если честно. Что за серия фото? — Это я кучу говна фотографировал в течение двух месяцев. — А если серьёзно? — А я серьёзно. Когда она повернулась к нему, лицо Соскэ светилось от улыбки. — Тебя так радует куча говна? Не то чтобы я была против, если ты видишь в этом красоту… — Может, и вижу, – он пожал плечами. — Но главное, я помню, как я это делал. Не просто, что это было, а прямо как… Как выходил каждое утро, шёл вплотную к зданию, у самой стены, а не по тротуару, и там, за углом, ждала она. Королева каждого дня, блин. Сначала оформленная, с кучей мух. А потом с каждым днём всё более бесформенная. В ней уже и кучу было не признать… — И какой посыл? — Ну, знаешь, эфемерность формы, ничего не однозначно, вот это вот всё. Мама смотрела на него, как загипнотизированная. И отвращение к куче говна было ничем, микробом, по сравнению с гордостью за то, что её мальчик видит прекрасное даже в таком, и за то, что он и сам озвучил — он всё это помнил. Она подбежала и крепко сжала его в объятиях. Соскэ хрюкнул куда-то ей в подмышку. Для вида чуточку, неохотно посопротивлялся. — Я так рада, что ты живой и здоровый. И так рада, что ты можешь… нет, ты умеешь быть собой. — А я рад быть собой, – отозвался живой и здоровый. — Всё, я убежала, милый. – Мама звонко чмокнула его в макушку, и через несколько секунд дверь за ней захлопнулась. В дикой смеси из чувств: радости, тревоги, гордости, страха, – Соскэ снова лёг на диван и свернулся в клубочек. Ведь это хорошо – быть собой, верно? Вот только каким собой – непонятно.