[Radiohead — Lucky]
— Закрой глаза, — просит Куроо. — Да, согласен, не могу на это смотреть, — произносит Кенма, мотая головой. — Нет, я не об этом, — Тецуро придвигается ещё ближе, чтобы слишком, чтобы как на картинге расстояния между ними не было. — Ч-что? — теряется Кенма. — Не бойся, — успокаивает, склоняясь над парнем, — закрой. Щёки начинают гореть. Сердце срывается в бешеный пляс под стать стремительному вращению мыслей. Картинки перед глазами меркнут, тают, стекают жидкой массой по воображению. И во всей этой мешанине лишь дьявольская ухмылка на бок, черти в горящих янтарём глазах и ангельское очарование, которым Куроо сводит Кенму с ума. И эта фраза: «Не бойся». От неё ещё страшнее становится! Кенма не знает, что произойдёт, если он закроет глаза. Он даже думать об этом боится, потому что предвкушение чего-то запретного, а оттого и желанного, заставляет сердце отплясывать дикие ритмы. Кенма сглатывает подступивший ком сомнений, считывая в чужих глазах убеждение: «Всё в порядке. Просто доверься мне». Остальных в этом мире, моменте, мгновении вспыхнувшей искры, будто бы не существует вовсе. Кенма даже не пытается искать на себе чей-то взгляд. Он уверен в том, что никто на них не смотрит, что все заняты выкрутасами Бокуто и что если Куроо сделает то, о чём пестрит в пьяных спутанных мыслях, то это станет самым ярким концом короткой безнадёжной жизни. Кенма, наверное, умрёт. От стыда или чего-то такого, что чувствует в этот момент, когда глаза наконец-то оказываются закрытыми. Куроо перекладывает руку на бревно, заключая Кенму в странные неосязаемые недообъятия. Он становится ближе. Ближе к дрожащему телу и прекрасному лицу. Кенма ощущает горячее ровное дыхание. Улавливает тонкие нотки одурманивающего парфюма, которым раньше Тецуро не пользовался. И теряется, растворяясь в этом сладком предвкушении. Кенма прикусывает губу — нервы сдают, — и ждёт, когда Куроо его поцелует. Однако это горячее дыхание ощущается над ухом. И Тецуро, прижимаясь щекой к чужой щеке, вдруг шепчет: —Чаргоггагоггманчауггагоггчаубунагунгамаугг. — Ты совсем факинг отвиди… отдити… да блять!.. оидиотел? — Кенма, залитый румянцем, отпихивает от себя парня в гневных чувствах. — Хы-ы, почему это я оидиотел? — посмеивается Куроо. — Всего лишь название озера в Вебстере. — Ты пожелал, чтобы я закрыл глаза только ради этого? — немного, даже, разочаровывается. — Чтобы сказать название факинг озера в Вебстере? — Ну, во-первых, это не было моим желанием, — оправдывается Тецуро. — Его я тебе озвучу чуть позже. А во-вторых, так забавно, когда у тебя языкан заплекается. Повторяй за мной: «Чаргоггагоггманчау…» — Ой, иди ты к чёрту, — фыркает Кенма, поднимаясь с бревна. — Ты такой… Парень вдруг на секунду стопорится, но Куроо из этого состояния выйти помогает: — Представитель сексуального меньшинства?.. — Да, пидор. У меня факинг слов нет! Кенма отправляется на поиски Акааши, который исчез из поля зрения пьянку с Куроо назад. Бокуто до сих пор поклоняется «Божественному огню», и парня на удивление с ним рядом нет. Наверное, тоже весь этот позор не выдержал и куда-то ушёл, оставив зрелище не для слабонервных без своего внимания. И как только Кенма подходит к девчонкам, расправляющим покрывала и укладывающим на них причины обостряющегося гастрита, Куроо ему вслед кричит: — Подожди! А чего ты хотел? — О чём ты мечтаешь весь вечер, придурок! — отвечает Кенма, оборачиваясь. — А может, ты? — бросает в довесок, выводя из себя. — Нет, ты! — А ты? Кенма смущается. Щёки снова покрываются краской. Аллергия, видимо, на чёртовы слова Куроо. На самого Куроо. Лечение и профилактика — держаться подальше и думать о чём-то другом, созерцая всё то прекрасное, что есть в этом мире. В случае возникновения побочных эффектов, возможной апатии или стресса, острой нехватки чужих присутствия, ухмылки и блядского прищура, обращаться к воспоминаниям о Джинни, перечитывать нормы морали и держать в мыслях чью-то бывшую, до одури красивую бывшую. Экстренная помощь — промямлить признание в чувствах и больше никогда из дома не выходить. Переехать в другой город, страну или вовсе сменить континент. Удалиться с планеты. Нарисовать на себе крест и зарыться в одеяло, начав играть в симулятор погибшего от неразделённой любви. Провокации эти, как сети: чем больше пытаешься выбраться — тем сильнее запутываешься. Просто смириться теперь тоже нельзя. Можно помянуть свою старую жизнь, попрощаться с рутиной и спокойствием и выпить за вечную молодость, которая обещает всё простить. Но лучше бы наказывала: Бокуто созывает всех пойти купаться и лезет в тележку.[Thin Lizzy — Having A Good Time]
— Мен! Йо! Тецуро! Поехали, бля! Бокуто, кажется, рядом с костром перегрелся. И все, кто находился с ним рядом, тоже. Коноха, Терушима, Мия, Тендо, Юкиэ, Ойкава, Ивайзуми и Куроо сбрасывают с себя одежду, как по щелчку. Киёка с Ячи мнутся, а остальные девушки относятся к купанию категорично: боятся за макияж, промокшее бельё и закидонов всех тех безумцев, которые решили поиграть в пиратов. Тележка — корабль, Бокуто — капитан, а Куроо — штурман, сдирающий с бёдер джинсы вместе с трусами. Трусы случайно. Тут же их обратно быстро натянул. Кенма снова закрыл глаза, лишь бы опять чего-то лишнего не увидеть. Акааши выходит из леса, поспевая очень вовремя. Он окликает Кенму, спрашивая, куда все пошли, но ответа в скором времени не требует: картина сама по себе становится ясной. Акааши даже жалеет, что задал этот вопрос. Щурится, чтобы разглядеть в потёмках разворачивающиеся на пирсе действа. И снова жалеет. — Ты видишь то, что я вижу? — нервно спрашивает Акааши у Кенмы, когда Куроо подкатывает тележку с Бокуто к краю пирса. — Вопрос сложный, — отвечает парень. — Я вижу то, что я вижу, а уж видим ли мы одно и тоже… Бокуто орёт: «Свистать всех наверх! Тысяча чертей! Ува-ха-ха-ха!» И Куроо скидывает его в воду, следом прыгая сам, только в другую сторону. Ребята следуют его примеру. Киёка и Ячи, всё-таки решившие окунуться, предпочитают начать с берега, и радостно визжат, когда холодные брызги попадают на тёплое тело. «Ах вы, ёбаные пираты!» — всплывая, рычит Бокуто, доставая из воды тележку, чтобы совершить второй заход, — «Тецуро! Подсоби!» — Может, пива выпьем пойдём? — предлагает Кенма, моментально придерживаясь своей профилактики: не нервничать, о больном не думать. — А тебе можно? После водки-то, — заботливо произносит Акааши, но с язвинкой. — После такой водки — нужна ещё одна водка. Но я лучше пива с сосиской… и хлебушком. Поем хоть нормально, — протягивает с особым энтузиазмом, съёживаясь от воспоминаний, как Куроо, Тендо, Мия и Бокуто насаживали яйца на палку и пытались жарить их на костре. — И то верно, — соглашается Акааши, охотно следуя за другом. — А кетчуп остался?***
Первым игра в пиратов выматывает Терушиму. Он выходит на берег, садясь рядом с Кенмой и Акааши, и кутается в полотенце. У костра тепло. Он открывает бутылку с пивом, закуривает сигарету и делится впечатлениями о сегодняшнем дне. Остальные за ним подтягиваться не спешат. А девчонки, ранее тоже, как и Кенма с Акааши выбравшие сушу, решили понаблюдать за ребятами с пирса. Кого-то всё-таки утащили в воду. Куроо столкнул Эшли, когда нырял сам, а после — не давал ей выбраться. Кенма из-за этого в лице заметно погрустнел. Снова заревновал, а когда кто-то — по голосу, похоже, Цуму, — выкрикнул: «Чё, блондинки нравятся?» запаршивело ещё больше. И не то чтобы Кенма почувствовал себя обделённым. И не то чтобы разозлился, когда Куроо ответил: «Да кому ж они не нравятся? Все любят блондинок». И не то чтобы чуть не взорвался… Хотя, нет. Он взорвался: гудящий внутри завод по производству чувств бабахнул из-за неисправностей с проводкой. Кенма даже зарёкся, что ни словом с Куроо за оставшийся вечер не обмолвится и никакого случайного взгляда на него не бросит. Акааши, не озвучивая, поддержал друга. Приготовился применять аналогичные санкции против Бокуто, когда тот усадил к себе на шею Эллисон. Оба сидели, куковали в тишине, молча понимая друг друга и скрепляя это молчание пивом. Пока, как раз, Терушима не пришёл. — Кстати, Кенма, — как-то резко переключается он с темы на тему, — чё там Сугуру с Тецуро не поделили? — Сугуру имел неосторожность упомянуть Мориске, — отвечает Кенма, обрастая любопытством: один из моментов, не дающий покоя после Дня города. — А, Мориске… — тоскливо протягивает Терушима, — наша легенда… — Легенда?.. — спрашивает Козуме, отчего-то вдруг понимая, что на трезвую голову ни за что бы такого себе не позволил. — Да… Он был ниже тебя, мен, а как прыгал! Он был лучшим игроком в баскетбол, отвечаю. И лучшим, мать его, человеком, которого я только знал… — Юджи замолкает, будто бы больше не собираясь ничего сказать, но вдруг продолжает, словно даёт напоминание самому себе: — Весной девяносто четвёртого его рак скосил. Очень быстро прогорел парниша. Чё там, кроме больницы этой ничего больше не видел. А шестнадцатого октября всё, умер. Год уже почти прошёл, охуеть… Как мы его без него прожили… Терушима залпом допивает бутылку с пивом, а Кенма, осмысляя его слова, вспоминает что-то подобное в клинтонской сводке новостей. Только тогда это было в контексте судебных разбирательств: в смерти семнадцатилетнего подростка, страдавшего лейкемией, винили медсестру. У мальчика случился передоз морфином. О дальнейшей судьбе пятидесятилетней женщины Кенма ничего не знал. А парень, чьё фото крупным планом было напечатано в газете, мало чем напоминал человека. Тогда ещё назрел скандал со СМИ. А ещё тогда Кенма подумал, что жизнь работает странно, ведь для кого-то шестнадцатое октября навечно останется днём траура, а для кого-то — повод отпраздновать день рождения. Кенма думает об этом и сейчас. Думает о Яку Мориске, который всем присутствующим здесь был другом. Думает о том, как бы всем хотелось, чтобы он праздновал день рождения Бокуто с ними. Как бы все радовались, когда он забил бы трёхочковый или отобрал мяч у двухметрового чёрного парня на соревнованиях между школами Нью-Джерси. Но его больше нет. И это, мать его, страшно — умирать молодым. — Йо, парни, простите, — извиняется Терушима, — взгрустнулось на минуточку. Вы чё купаться не пошли? — Корабль маловат, остальные члены экипажа не вместились, — отвечает Кенма, прогоняя от себя угнетающие мысли. — Надо было в другой корабль сесть. Палубу бы чью-нибудь подраили, — разводит грязь с серьёзным лицом, но в следующий момент пригрожает пальцем, — только не Юкиэ. Её палубу могу драить только я. — Боги, Юджи, обойдёмся без палуб, — оживляется Акааши. — Окей, окей… — задумывается парень. — Тогда как насчёт прочистки труб шлангом? — Да факинг… — смущается Кенма, пряча лицо в ладони. — Да ладно, мы здесь все к любым видам уборки нормально относимся. Мы не эти… как их там… не «фобы», короче. — Ага, «филы» зато, «бредо» — язвит Кенма, расслабляясь. Из воды потихоньку вылезают остальные. Подтягиваются сначала Ойкава с Ивайзуми, вслед за ними выходит Юкиэ, прячась к Терушиме под полотенце, Коноха с Тендо что-то обсуждают на берегу. Мия, Куроо и Бокуто — с ними. Киёко и Ячи подходят к другим девушкам, с чего-то громко хихикая. А Кенма с Акааши понимают, что у них всё перед глазами плывёт. Даже мысли рассеиваются в этом бесконечном потоке бессвязного, и они оба, как рыбаки: пытаются их поймать, закидывая удочку. Достают пустоту и в ней же будто тонут. Прекрасное состояние. И кажется, домой сегодня они не придут. Останутся ночевать в палатках. Главное, чтобы мама с папой не волновались. Для Кенмы с Акааши вечер считается законченным. Они догорают, как костёр. Дотлевают, как искры, и надеятся, что все согласятся на следующую встречу утром, но надежды разлетаются по ветру, как пепел: кто-то из девчонок предлагает сыграть в бутылочку. Кенма думает: «Какая, нахер, бутылочка», но, замечая, с какой самоотверженностью в глазах Акааши садится на покрывала, которые кругом расстилали Эшли, Медди и Ленор, мирится с происходящим. К тому же, мысль о губах Куроо неплохо, так, бодрит. Особенно, когда какая-то девица случайно может к ним примкнуть. Все рассаживаются по кругу, неважно, в каком порядке. Крутить должен каждый по очереди. Юкиэ озвучивает дополнительное правило: «Целоваться нужно хотя бы пять секунд». В качестве бутылки выбирают пустую бутылку из-под шампанского и помещают её на деревянную разделочную доску, чтобы лучше крутилась. Куроо смотрит на Кенму со всей многозначительностью, садясь напротив него, и это чертовски отвлекает. Кто-нибудь, скажите ему, что так делать нельзя. Кто-нибудь, скажите, что вы тоже замечаете эти взгляды. Становится неловко. К тому же, Кенма его не простил. Вызывать ревность — факинг наказуемое занятие. И плевать, что Куроо даже не пытался этого делать и даже не знает, что Кенма на него обижен. — Ну, кто первый крутит? — спрашивает Ойкава, усаживаясь между Ячи и Бокуто. — Именинник пусть, — предлагает Терушима, добавляя: — Да, и чтоб без: «Не хочу, не буду». На кого укажет — те и целуются. С крутящим. — Я запомню, — отвечает ему Юкиэ, хитро щурясь. — Ну, всё, понеслась! — воодушевлённо произносит Бокуто, выходя в центр и раскручивая бутылку. Все замирают в ожидании. Кенме даже становится интересно, кого выберет узкое горлышко. Он смотрит на Акааши, сидящего рядом с Терушимой, и по-доброму ухмыляется, видя, как парень поджимает губы. Однако улыбка с лица моментально сходит, когда бутылка указывает на Куроо, и все как-то невероятно оживляются. — О-о-о-о! — восклицает Ивайзуми. — Хоть бы раз начал с кого-нибудь другого. — Неизменные традиции — первый раз сосаться с Тецу, — проговаривает Бокуто, обхватывая лицо уже поднявшегося с места парня. — Чё, мен, за нашу крепкую мужскую дружбу! Он примыкает к губам Куроо, и Кенма ловит напряжение, от удивления аж раскрывая рот. Парни целуется так неестественно глупо и до одури смешно, что снова становится грустно. А ещё, кажется, здесь не обходится без читов, потому что выбор первого партнёра делается намеренно: Бокуто, по всей видимости, в совершенстве знает, как управляться с этой бутылкой. Как знает и Ойкава, который после пяти секунд позора, представления двух клоунов-циркачей, свою очередь не пропускает. Горлышко указывает на Ивайзуми, и никто даже не сомневается в этом. А Кенма, видя их эту страсть, вдруг понимает, что никогда не видел, чтобы так целовались. Он смущается, на фоне контрастов порождается диссонанс, и один из вопросов — «Как я здесь очутился?» — Ну, хватит, хватит уже, — машет рукой Коноха, обрывая парней. — Вы б ещё потрахались здесь, — язвит Тендо, по-настоящему забавляясь с происходящего. — А вот и потрахаемся, мен, — отвечает Ойкава, — вы нам как-то особо не помешаете. — Нет-нет, уведите его! — семенит Бокуто, который пару минут назад засасывал Куроо. — Хитока, давай, крути дальше. Ячи заливается краской, нервно взвизгивая. Кенма предполагает, что она тоже не знает, как оказалась здесь и какими правдами и неправдами согласилась играть в бутылочку. Да он даже не видел, чтобы она пила. Ни глоточка пива. Ни вдоха спиртовых паров, что болтались в арбузе. Киёко пытается её подбодрить, и кажется, что это ожидание затягивается, однако Ячи, набравшись смелости, встаёт и выходит в центр, чтобы раскрутить бутылку.[Radiohead — No Surprises]
Кто-то из девчонок молится, чтобы она указала на одну из них, потому что доверять малышку Хитоку мужским губам слишком страшно. Но вообще, в принципе-то, неплохо, потому что её бывший оказался козлом, и здесь, возможно, она хотя бы отвлечётся. И Ячи одна из тех честных игроков, потому что не выбирает, с кем целоваться. За неё решает горлышко бутылки, и Кенма, когда оно указывает на него, отчего-то косится на Куроо. Замечает, что он тоже смотрит на него, и какая-то размытая жажда мести прибавляет уверенности. К тому же, Кенма порядком пьян, чтобы сейчас не соглашаться на такие, как поцелуй, вещи. Даже если это должно произойти не с Куроо. Даже если все будут смотреть. Даже если особенно смотреть будет Тецуро. Кенма подходит к Ячи под свист ребят. Он умещает ладони у неё на талии, отмечая про себя, какая она маленькая и миленькая, когда в смущении своём теряется, поджимая губы, и так неуверенно держит взгляд на его пьяных глазах. Даже обидно становится, что её затащили в это играть, но Ячи, касаясь плеч Кенмы, даёт понять, что всё в порядке, что он нравится ей хотя бы визуально, и если он будет нежен, то для неё всё пройдёт как нельзя лучше. Их никто не торопит. Кажется, будто каждый зритель этого отчаянного шага замер. На «пляже» воцаряется тишина. Это больше походит на сцену какого-то романтического фильма, которые Кенма так ненавидит. Ему по душе «Симпсоны» и приставка, а дешёвые фильмы про любовь смотрят только ограниченные бараны. И нет, дело не в том, что парню хочется так же, как в кино. Совсем не в этом. Хотя, что-то от его маленького заветного желания сейчас всё-таки происходит. Драма, называется. Он целует свою девушку на глазах у любовника, чтобы тем самым утвердить их разрыв окончательно. И Куроо по сценарию должен сейчас оскорбиться, вызвать такси и ближайшим рейсом улететь в Париж в поисках утешения, но спустя десятки лет так и не суметь забыть Кенму. А Кенма должен открыть свой бизнес обязательно во Франции. Обязательно должен жениться и завести детей, чтобы показать, как он факинг счастлив. Но при встрече, которая обязательно произойдёт на улицах Парижа, броситься Куроо на шею, потому что им никак не пройти мимо друг друга. И бурную ночь провести в отеле с видом на Эйфелеву башню — они обязательно проведут. Но десять лет — многовато. Вот, хотя бы пять секунд, спустя которые Ячи отстраняется с румянцем на щеках. Она отталкивает от себя Кенму, тараторя под нос благодарности, и возвращается на своё место. Куроо ни на тон не потемнел: чёрт опять дёрнул бросить взгляд в его сторону, и самого чёрта передёрнуло от этой блядской ухмылки. — «Нихуя себе!» — сказал я себе, — восхищается Бокуто, расплываясь в улыбке. — Вот это ты, малыш, можешь, конечно. У тебя есть девушка? — Нет, — отвечает Кенма, садясь на своё место между Эшли и Юкиэ. — Скоро будет, — не унимается, заставляя Ячи краснеть ещё больше. — Мен, зачем же ему так спешить? — спрашивает Тецуро. «Потому что ты тупишь, факинг Куро», — думает про себя Кенма, но такие потешки ему по душе, потому что уверен, что этот паразит, высасывающий чувства, вмешивается не просто так. Бокуто задумывается, так и не находя ответа, и всё заминается как-то слишком быстро. Эшли уже раскручивает бутылку и готовится целоваться с Диной. Кенма, смотря на них, успокаивается: прикольно видеть, как это делают девчонки. С такой нежностью целуют друг друга, ни разу не стесняясь. А парни, наслаждаясь, теряют счёт секунд и даже их не останавливают. Так всё и идёт: спокойно, нелепо и где-то даже смешно. Куроо целовался только с Бокуто, Бокуто целовался только с Куроо, и от этого Акааши с Кенмой хорошо. Пока очередь крутить не доходит до Кенмы. Тогда и начинается тот самый пиздец, происходящий исключительно по-пьяни, потому что навыка выбирать оппонента у парня не имеется. Не выработался со временем. И вряд ли выработается — Кенма играет в эту игру определённо, факинг точно, последний раз. Всё начинается, когда горлышко бутылки указывает в то минимально пустое пространство между Акааши и Терушимой, а Юкиэ вдруг предлагает новое правило, которое все в одночасье поддерживают. И где она понабралась такой самоуверенности, чтобы даже на секундочку своего парня не приревновать к другим парням, — Кенме неизвестно. Стоит знак вопроса. И хорошо, что только знак, потому как в таких аттракционах адреналин зашкаливает, и кровь имеет тенденцию приливать не туда. Палка о двух концах. «Палка о двух потных концах», и Кенма вообще не понимает, какого факинг чёрта именно сейчас вспоминает фразеологизмы отца. Он переглядывается с Акааши, который как-то меняется в лице, и не разобрать, что он в эти секунды чувствует. Однако фразы: «Кейджи, не дрейфь», ему сейчас не хватает явно. Терушима утягивает его за собой, поднимая их обоих на ноги, и, вдохновлённый, тащится к Кенме. Как же до этого дошло? Они ведь просто пришли поздравить Бокуто, бахнуть по бутылочке пивка и потом неделю обсуждать этот день в школе. Но, кажется, этот день они вообще не будут вспоминать. Он будет находиться под запретом. А как так можно легко целоваться с другом — та ещё беда, вопрос, неподвластный объяснению. Акааши с Кенмой ведь не Куроо с Бокуто. Они даже порно, найденное у отца, вместе никогда не смотрели. И про мастурбацию почти никогда не говорили. Так, один раз, и то только, когда Кенма спросил: «А ты мошонку оттягиваешь? Ну, чтоб приятнее было». Акааши, мать его, интеллигенция. Ответил что-то по типу: «Ой, я не дрочу, ты что, Бог мне две руки дал не для того, чтобы я свою писю трогал». У Кенмы открывается второе дыхание. Пусть ему завтра будет стыдно, но за интерес, разгорающийся внутри ко всему этому действу, он сейчас не ручается. По крайней мере, у него на этот случай припасена бутылочка пива. В крайнем случае — он предложит Куроо ещё один спор со своими условиями и попросит его налить ему арбузной водки. Кенма становится посередине, между Терушимой и Акааши, и приобнимает их спины, чтобы, нахер, на ногах удержаться, когда подойдёт нужный момент. Это неловко, странно — целоваться с парнем в первый раз. С двумя, мать его, парнями сразу целоваться — факинг странно. Да ещё и на виду у всех. Некоторые даже ближе подходят, кому не видно, что сейчас будет происходить. Терушима обнимает Кенму в ответ, пальцами приподнимая его голову за подбородок, а Акааши завороженно смотрит, как-то по умолчанию делаясь в этой выстроившейся очереди к губам друга вторым. — Ну, как говорится, ежеси, так сказать, это… на небеси… — приговаривает Бокуто, от такой тусовки охуевая, — да светится имя твое… Ё моё! — обрывает молитву, когда Терушима прямо-таки впивается Кенме в губы. — Ёб твою мать, Юджи! — негодует Юкиэ, скрещивая руки на груди. — Ты какого хрена со мной так не делаешь? Что там дальше происходит — Кенма не слышит. Шум в ушах заглушает. Но это… тоже прикольно — целоваться с кем-то вроде Терушимы. А прикольно потому, что чувств к нему никаких нет. И так, наверное, можно закрепить их дружбу. А вот с Акааши дело обстоит иначе. К нему, конечно, тоже чувств нет, но Кенма уверен, что этот факинг интеллигент раньше никогда не целовался, а оттого портить ему впечатления — как-то не особо брать ответственность хочется. Однако если посмотреть на это с другой стороны — Бокуто, глядишь, в следующий раз Акааши выберет. Когда узнает, что он тоже целуется с парнями. Кенма на это ему намекает, когда кивает головой, мол: «Иного выхода нет. Всё ради твоего счастья». И Акааши, чувствуя поддержку друга, всё-таки решается. Целует Кенму первым, обхватывая его лицо ладонями ещё похотливее, чем это делал Терушима, и даже не отсчитывает пяти секунд. Показывает ему, чему научился на персиках, чтобы потом спросить, что в технике нужно исправить. — Пора создавать клуб затейливых и отважных, — произносит Коноха, тяжело вздыхая. — Возбуждённых и языкастых, — поправляет Бокуто. — Голубых и писюкастых, — поддерживает Тендо. — А вы разве не в нём? — безучастно протягивает Хаджиме, когда Кенма с Акааши перестают целоваться. — Мы — нет, — объявляет Котаро, язвительно ухмыляясь, — а вот вы — да. — Слышь, Пятачок, — бычит Ивайзуми без злости, — тебе рыло начистить? — Ты, бля, заклинатель козьего ануса, хуёчек себе начисти, до блеска натри, чтобы лучше внутрь входило. — Ты кого козлом назвал, э? — негодует Ойкава, присоединяясь к Ивайзуми. Кажется, назревает конфликт. Но это только кажется. Парни, ещё пару секунд играя в гляделки, смеются, а после — Бокуто переключается на Акааши, спрашивая, как ему целоваться втроём. «Терпимо», — слышится в ответ, и Кенма слегка расстраивается. Кто-то предлагает продолжить. Он не слышит, кто, только про себя соглашается, чувствуя, как из-за выпитого алкоголя на душе поселяется равнодушие, и интерес ко всему пропадает. Просто хочется отдохнуть.***
Уже давно стемнело. Время близилось к одиннадцати, и всё, чем занимались ребята, — периодически пили и продолжали играть в бутылочку. На самом деле, перерыв на алкоголь затянулся. Девушки запекали картофель, аккуратно спрятав его в угли, и ждали, когда, наверное, десятый ужин приготовится. Белла крутилась возле Кенмы, умоляющим взглядом прося его с ней поиграть, и усмешки Куроо всё же вынудили это сделать. Они по очереди бросали ей палку, играли в догонялки вдоль берега, затем, запыхавшимися, возвращаясь обратно. Круг «сердечно-сосательной системы», как обозвал это Бокуто, не замкнулся. Оборвался на Ацуму и начался с него же, когда все, сытые и пьяные, снова уселись на покрывала. — Сейчас как раскручу! — зарекается Мия, отправляя бутылку в свободное кручение, — Котаро, милый, надеюсь, мы с тобой пососёмся. — Да хоть щас, — Бокуто встаёт с места, выражая всю готовность сделать подобное. — Не-не, мен, сядь, — тушит его пыл Тендо. — «Хоть щас» — вне пределов нашего круга. — А у тебя чё, какие-то пр-р-роблемы? — рычит Котаро, прыгая звёздочкой. — Моя единственная проблема — это ты, — парирует Сатори. — О, снова Кенма с мужиком сосётся! — выкрикивает Коноха, который до этого целовался с Лесли. Кенма думает: «Факинг щит, опять вставать надо», относясь ко всему как-то слишком спокойно. Судьба решила подготовить его для большего, предоставила все варианты получения опыта в лизательном деле, а значит, можно не париться. Он выпил достаточно для этого — чтобы не париться. В ситуации с Куроо — наоборот. Он ещё как парится, придумывая все возможные способы поцелуй Кенмы с Ацуму предотвратить. Сидит как на иголках, разве что, не начинает кусать локти, но внешне выглядит сдержанным и спокойным. Как обычно ухмыляется, всем своим видом показывая, что ему всё равно. Однако сердце колотится так бешено, что кажется, будто от ревности сейчас его всего разорвёт. И откуда берётся это факинг чувство — разбираться некогда. Куроо оставляет этот вопрос на потом, чуть ли не срываясь с места, чтобы оттолкнуть такого распиздатого Ацуму от Кенмы, как вдруг произносит случайную хуйню в момент, когда их губы должны соприкоснуться. — На соревнованиях по баскетболу у команды геев был большой разрыв по очкам. Мия смеётся, отворачиваясь от Кенмы, и спрашивает у Куроо, типа: «Мен, какого хрена?» Тот отвечает, что вспомнился каламбур из новостной газеты, божится, что не пиздит, и что если он не сказал бы об этом сейчас, то навсегда бы забыл поделиться капелькой юмора с дорогими друзьями. Кенма начинает что-то подозревать. Мия снова тянется к парню за поцелуем, стараясь не обращать на ржач Бокуто внимания, но Куроо снова не даёт, говоря: — Каким вопросом постоянно задаётся порноактёр-философ? — выдерживает паузу, тут же отвечая: — Я ебу? — Я тебя сейчас выебу, — угрожает Ацуму, снова отстраняясь от Кенмы, смеясь. — Нашей кошке сначала не понравился пылесос, а потом втянулась, — снова прёт херню Куроо, и к нему подключается Бокуто. Самый лучший, мать его, друг. — О-о-о! — восклицает он. — Приходит мужик в зоомагазин. Говорит: «Продайте мне собаку». «Суку?» — спрашивает продавец. «Не, суку не надо, давайте нормальную». «Сука — это пол собаки». «Да нахуя мне пол собаки? Давайте целую!» — О, мен! А про сороконожку слышал? — снова врывается Тецуро, начиная рассказывать каламбурчик: — Приходит, не хуже, мужик в зоомагазин. Спрашивает: «Есть у вас что-нибудь, чтоб умело разговаривать?» «Есть», — отвечают ему, — «говорящая сороконожка». Приходит домой… — Блять, Тецуро, заткнись! — умоляет Мия, начиная раздражаться, что не может взять себя в руки. — …накормил её, и говорит: «Гулять идём?» Та молчит. «Гулять идём или нет?» Снова молчит. Мужик в бешенстве: «Наебали! Какая же ты говорящая сороконожка?» «Тихо, блять, я обуваюсь». Ха-ха-ха, блять, — теперь не выдерживает и Куроо, — сука! Это просто лучший факинг анекдот! Ха! Кенма теперь для себя кое-что понимает: этот чёртов паршивец делает это специально — не даёт Мие его целовать, потому что от ревности уже, кажется, из ума выжил. Но это радует. Кенме снова прикольно, а шестое чувство подсказывает, что сегодня с Куроо они точно засосутся. Только без чувств, по глупости. Из безысходности: хочется слишком, и плевать, что как попало. Кенма сейчас даже вряд ли отличит Куроо от Терушимы. — А про деда-шахматиста слышал? — спрашивает Бокуто. — Который, играя в шахматы, двинул коней? — предполагает Куроо, неебически оживляясь. — Да, мен! Внатуре! — Да идите вы нахер! — психует Ацуму, подбегая к костру за картошкой. — Щас, блять! — На седьмом небе от «щас, блять»! — кричит Бокуто ему вслед, пока не замечает горячее оружие у парня в руках. Ацуму замахивается картошкой в Куроо и, попадая ему в живот, целится в грудь Котаро. Развязывает войну. Два придурковатых друга, прижимая ладонь к раненному месту, бегут за Мией, пытаясь его догнать. Остальные ребята следят за ними, решая бросить эту бутылочку нахрен и пойти ещё раз покупаться. Девушки собираются спать. Наказывают парням, как закончат, убраться и расходятся по палаткам. Голова от этих событий идёт кругом. Кенма растягивается на покрывале, устремляя взгляд в чёрное звёздное небо, и наслаждается видом, состоянием и моментом, о чём-то неразборчиво спрашивая Акааши. Они лежат так вдвоём, переговариваясь каждый и о своём, и оба делают вид, что друг друга понимают. День кажется бесконечным. Момент — вечностью, и в этой вечности можно увидеть Вселенную. Коснуться её краёв, закружиться вместе со звёздами, которые мелькают расплывчатыми пятнами. Кенма даже не может понять, в какой стороне Большая медведица, и есть ли она на небе вообще. Хочется пролежать так весь оставшийся вечер, случайно уснуть в ближайшие пять минут, проснуться через час, осознав, что спать на песке — холодно, и завалиться в первую попавшуюся палатку, в которой наверняка окажутся Ячи с Киёко. Кенма закрывает глаза, слушая, как Акааши что-то тихонько бубнит себе под нос. Но чужой громкий смех лишает покоя, а в следующий момент — к парням подходят Бокуто и Куроо, которые давно завалили Мию в песок, и тот, проигравший, тоже побежал купаться. — Вставай, — произносит Тецуро, хватая Кенму за руки, поднимая. — Пошли. — К-куда? — поражаясь такой неожиданности, дерзости, спрашивает парень, вырываясь. — Купаться, — отвечает Куроо, снова касаясь тонких запястий. Кенма теряется в потоке зародившихся откуда-то чувств, которые снова наполняют душу. Он больше не сопротивляется, позволяя Куроо вести себя к реке, и охотно следует за ним, стараясь уверенно перебирать ногами. Однако остатки здравого ума заставляют остановиться: купаться в одежде — не самый лучший вариант. Намокнет. — Подожди, — говорит он, — дай хотя бы раздеться. — Я помогу, — отвечает Куроо, оказываясь рядом близко-близко. Ещё ближе, чем был до этого.[Radiohead — House of Cards]
Он ловко обхватывает пуговки клетчатой рубашки, начиная вынимать их из петель. Случайно соприкасается с пальцами Кенмы, который тоже пытается разобраться с этой нелёгкой задачей. Становится не по себе: бросает в жар, и тело делается неподатливым. Куроо раздевает его с какой-то особенной нежностью на лице. В глазах горят искры дотлевающего огня, делая их невероятными красивыми. Кенма не отрывает от них взгляд, понимая, что весь Куроо в его распоряжении: смотри — не хочу, любуйся, наслаждайся. И это смущает. То, как ещё большим огнём покрывается янтарь, когда Тецуро в ответ на Кенму смотрит, останавливаясь на середине рубашки. — Ты либо помогай, либо не тормози меня, — высказывает Козуме, пальцами обводя костяшки Куроо. — Тоже самое хочу сказать и тебе, — по-нормальному улыбается, без ухмылки, полностью усложняя неразбериху в чужих спутанных мыслях. — Либо помогай, либо не мешай мне тебя раздевать. — Иди к чёрту, — отводит взгляд, краснея. — Вот как? — спрашивает Куроо, притягивая к себе Кенму резким движением, но не обнимая: просто продолжает расстёгивать ему рубашку. Их отделяют лишь его пальцы, опускающиеся всё ниже, к животу. По коже пробегают мурашки. Тело вовсе не слушается, и Кенма, захлёбываясь в волне бушующих чувств, смущается ещё сильнее. Физиология душит, давит. В штанах становится тесновато, а каждым скользящим движением вниз — ещё теснее. Кенма, боясь того, что происходит, отталкивает от себя Куроо. Проговаривает: «Я сам дальше», стопорясь. Купаться со стояком — не классно. — Знаешь, я всё-таки передумал идти с тобой, — произносит он следом, застёгивая рубашку обратно и отворачиваясь. — Ой, а что такое? — язвительно спрашивает, будто реально не понимает, в чём дело. — Вспомнил, что не умею плавать, — отвечает Кенма, раздражаясь: никак не может просунуть в петлю пуговицу. — Я научу, — обходит его, вновь оказываясь с ним лицом к лицу. — Нет уж, спасибо, — отказывается, стараясь на него не смотреть, — из тебя хреновый учитель, Куро. — А если это моё желание — чтобы мы пошли вместе поплавать? Кенма перестаёт мучить пуговицы — всё равно ничего не получается. Он сцепляет пальцы, всматриваясь в линии ладоней. Куда угодно, лишь бы не поднимать головы. Горбится, невольно задумываясь, какой Куроо высокий, и насколько же приятно пахнет его факинг парфюм. Теперь и уверенности нет, что Тецуро не отличить от Терушимы. И смелость вся куда-то девается, уступая место робости. Кенма слишком долго думает над ответом. Думать в принципе выходит плохо, но осознать, что это — его очередная провокация, удаётся. — Пф, херовое у тебя желание, — отпирается Кенма. — А какое не херовое? — хриплым голосом спрашивает Куроо, полностью, нахрен, изводя. — Чего бы ты хотел, будь у тебя одно желание? — Господи, конечно, поиграть в «Мортал Комбат»! — воодушевляется Кенма, моментально проигрывая: поднимает на Куроо глаза. — Нет же, Каспер, я не об этом, — произносит предельно ласково, — чего бы ты хотел, если бы вдруг я проиграл тебе желание? Куроо подходит ближе. Не так, чтобы стало максимально неловко, но так, чтобы пробило на дрожь. Мысли оглушают. В них столько всего, но ничего конкретного. Кенма даже забывает, какой вопрос касаемо прошлого Куроо хотел задать, а Терушима ранее внёс немного ясности. Кенма вообще всё забывает. И как дышать, как говорить, как не смотреть на чужие губы. Как, блять, жить, когда внутри бабочки так щекотно порхают. — Вот если бы проиграл, то узнал бы, — выкручивается Кенма, наконец-то вспоминая, как произносятся слова. — Тогда давай снова о чём-нибудь поспорим, и я тебе проиграю, — предлагает Куроо, становясь ещё ближе. — У, нет, спасибо, — отказывается. Даже голос уже начинает дрожать. — Мне одного спора с головой хватило. — Жаль… Куроо аккуратно касается лица Кенмы. Кончиками пальцев ведёт по скуле, двигаясь к уху, чтобы завести за него упавшую прядь. Навыки потребления кислорода вновь оказываются недоступными, как и способность моргать, когда Кенма замечает, с какой невероятной красотой тлеет огонь в чужих глазах. Становится темнее, и в темноте этой обостряется ещё больше чувств. Возвращается безразличие. Избирательно. За действия разум отказывается отвечать. Кенма оказывается нетерпелив: чёртовы касания с ума сводят. И плевать, что Куроо подумает, если в следующий момент мальчик с четвёртой Гранд-стрит его поцелует. Кенма больше не отводит взгляд. Смотрит настойчиво, с намёком, облизывает свои губы, тяжело дыша, и тоже делает шаг, поближе к Куроо. Он обнимает его за плечи. Становится на носочки, и Тецуро помогает ему держать равновесие, обвивая руками его за талию. Это волнительно — губами ловить дыхание друг друга, почти ими соприкасаясь. Это невыносимо — столько времени терпеть. — Уверен, что хочешь сделать это? — вдруг, забавляясь, спрашивает Куроо. — Хочу сделать — что? — вступая в игру, произносит Кенма. — Чего хочешь ты, но не делаешь? — А чего я хочу, но не делаю? — шепчет в губы, одной рукой забираясь под рубашку: кончиками пальцев оглаживает поясницу. — Того, с чего тебя корёжило весь вечер, когда это со мной делали другие, — отвечает, полностью теряя голову от ощущений. — Боюсь, тебе это не нужно, — вдруг становится холоден, отстраняясь, но не выпускает Кенму из объятий до конца. — Так не бойся, — опускается на пятки, пронзительно смотря Куроо в глаза. — Ты просто пьян, и сейчас тебе многое кажется. Кенма отчасти с ним согласен. Но к категории кажущегося хочется отнести беспокойство, отзывающееся где-то внутри больно-больно. Вся эта игра вдруг становится непонятной. И верить этой неожиданной холодности Кенма отказывается. — То, что между нами что-то есть, тоже кажется? — он набирается смелости спросить. — Точно хочешь знать ответ? — снова играет, провоцирует, но в этот раз Кенма сдаётся. — Нет, воздержусь, пожалуй, — грубо произносит он, вырываясь из его объятий. — Я спрошу ещё раз… — собирается задать тот же вопрос, но парень его перебивает. — Да иди ты к чёрту, Куроо Тецуро. Мне эти факинг игры остопиздели уже! Джинни, нахрен, хватило. Кенма уходит. И когда Куроо просит его остаться, он показывает ему средний палец. Психует. Так бывает, когда переборщишь с алкоголем. Когда не получишь желаемого сразу. Когда ты чёртов подросток с переменчивым настроением, решивший поиграть во взрослого. Когда хочется драмы с собой же в главной роли. Так бывает, когда чувства к кому-то становятся с излишком. Когда переполняют. Когда только от этого человека зависит настроение. Так бывает, когда отказ тебя пугает. Когда ты даже не знаешь ответ, но заведомо готовишься чинить сердце. Так бывает, когда не вывозишь. Когда с эмоциями никак не справиться. Когда хочется побыть одному. Когда утром знаешь, что места себе не найдёшь при мысли, что всё испортил. Кенма и сейчас осознаёт это, когда включается инстинкт самобичевания: он всё испортил. И, мечтая вернуться, он тихо ненавидит себя, потому что не может; потому что Белла убегает от Куроо, гавкает, останавливая его, и из-за этого на глаза наворачиваются слёзы; потому что решение сбежать домой является единственным верным; и потому что в этот момент он чертовски ошибается. Кенма чертовски ошибается во всём.