[Haddaway — What Is Love]
«Отлично, мама, суперский «хёрт ми», просто замечательный», — думает про себя непросвещённый в подобные взрослые дела подросток, дотягиваясь до стакана воды, предусмотрительно стоящего на тумбочке. Единственный совет безумной женщины, пробующейся на роль отчаянной певицы, которого Кенма придержался. С каждым жадным глотком живительной влаги, исцеляющего эликсира, парень смачивает механизмы мозговых шестерёнок, заставляя их работать на полную. Аккуратно, чтобы башка не взорвалась нахер, потому что от того, что первым приходит на ум, становится тошно. От песни «Help Me Dr. Dick» — делается ещё хуже. Марафон стыдобы заходит не туда, а выруливать в такой обстановке некуда: с управлением никак не справиться. И вот бы рассказать об этом Куроо — о том, какую факинг дичь вытворяет мама, пока сын отходит от дня рождения, но его, кажется, лучше сейчас вообще не вспоминать. Возможно, лучше поставить на то, что всё это в пьяной горячке приснилось, что реальности сдвинулись, как литосферные плиты, про которые рассказывала Миссис Уоррен на уроке географии. И определение этому, такое, чудное, можно сказать — субдукция. Кейджи пошутил: «Суккубция», но его никто, кроме Кенмы и Миссис Уоррен, не понял. Так в нём и загубили юмориста. Но одна бесконечная шутка — жизнь. Особенно, когда вместо красок — доза алкоголя, а кисть — у мамы, как бы абсурдно это ни звучало. Кенма аж подрывается с кровати, насколько позволяет не слишком благодарное ночи тело, и, шатаясь, бредёт к зеркалу, держась за голову: хоть бы показалось. Но оно не кажется. Пряди и правда бело-жёлтые. Кенма ебанул себе факинг блонд, настойчиво умоляя маму покрасить ему волосы в час ночи. От воспоминания её ехидной ухмылки и ловких движений рук, проходящих по прядям, отчего-то вдруг начинает передёргивать. А звенящая в ушах фраза: «Я делаю это не потому, что ты попросил. Просто хочу, чтобы на утро тебе стало стыдно за то, что ты учудил по-пьяни» оглушает. Между прочим, очень действенный способ бороться с детским алкоголизмом, но чёрт, как теперь показываться на глаза людям? Как вариант, можно побриться налысо, но такой радикализм Кенме несвойственен. Он больше за то, что попроще. За отключение головы, например. За то, чтобы выдернуть шнур из розетки и дать батарейкам перегореть. Это всё ради Куроо. Ему ведь нравятся блондинки. И всё можно было бы с самим собой замять, если бы не откровенный разговор с мамой. Честность с ней — за гранью простого человеческого подросткового, но ночью это казалось необходимым. Поделиться с ней этим — оказалось необходимым. Кенма помнит всё дословно. И её вопрос, и свой ответ. И то, что следовало дальше. — «Ну и, как её имя?» — «Чьё?» — «Девчонки, которая тебе нравится». — «Куро… Куроо Тецуро». — «Оу… Ну… твой отец тоже влюблялся в парня. Они даже встречались как-то, пока у твоего папашки не появилась я». — «Что, хочешь сказать, что я влюбился в парня только потому, что у меня девушки нормальной не было?» — «Нет, солнышко, нет. Хочу сказать, что это — нормально, если ты счастлив. Просто знай, что любить не так просто. Особенно взаимно. И особенно, если он тоже парень». «Особенно в Клинтоне», — добавляет про себя Кенма, падая обратно на кровать. Мягкость подушки с одеялом вынуждают с удовольствием прикрыть глаза, и если лечь на бок, то последние вертолёты не так кружат голову. Солнце пробивается сквозь высокие деревья, лучи скачут по постели и скользят по пушистым ресницам, заставляя Кенму поморщиться и с головой уйти от света под одеяло. Воздуха вскоре оказывается мало, и парень, сбрасывая его к ногам, смотрит на листья, трясущиеся из-за лёгких порывов ветра. Всё-таки, сентябрь выдался аномально жарким. Духота забирается в комнату из приоткрытого окна, но в этом даже как-то уютно. Не так паршиво, как могло быть и как ещё будет. Кенма уверен, что сейчас отдувается за самое малое. Похмелье пережить, по сравнению со скорой встречей с Куроо, очень даже просто. Найти в себе силы извиниться за детские психи — много воли. И почему в самые ответственные моменты нигде не появляются всплывающие подсказки, типа: «Ваш выбор скажется на дальнейшем сюжете»? Почему нельзя потратить одну золотую ради шанса? Хотя, Кенма мог заплатить. И отдал бы не то материальное, которому бы мобы в игре на повторе ответили: «Бывай, удачи». Поделился бы тем, что внутри бушует при чёртовом упоминании имени, при случайном касании, при виде искренней предельно улыбке. И оказался бы в выигрыше, сделка бы состоялась, обмен чувствами возымел бы успех, но… если бы да кабы. Кенма заебался думать об этом. Но ровно так же он устал от двусмысленного поведения Куроо. И суть, по логике-то своей, ясна. За играми этими, провокациями стоит нечто большее, чем просто азарт. Но Кенма просто не выдержал. Сдался, как когда-то в борьбе с Эггманом в факинг «Сонике». А от этого двухвостого лиса до сих пор в душе чувство пассивной ненависти пляшет. Но они не в игре, а значит, программу поведения для них никто не напишет. Придётся действовать по собственному уму. Только сначала — отлежаться и пережить возникший с появлением матери в дверях стыд. — Что ты, пудинг, вставать собираешься?***
Предложить Акааши прогуляться по окрестностям Клинтона оказалось неплохой идеей. Гораздо лучше решения доехать до его фургона на велосипеде. Жара, пусть уже не обладающая такой силой, как в день чёртового знакомства с Куроо, неприятно гладила кожу, ведя борьбу с ветром, бьющим в лицо, когда Кенма съезжал с горки по Харрисон-стрит. Факинг козырёк с эмблемой бейсбольной команды Нью-Йорка делал волосы влажными, но показывать результат ночных экспериментов всему городу не хотелось. Кенму явно засмеяли бы. Даже Акааши не постыдился натянуть на своё лицо ухмылочку, которую Гюго описал бы примерно так: «В девятнадцатом веке королевскому обществу было свойственно смеяться над нищими. Угрюмые лица глядели на бедняков, а дерзкий оскал казался настолько ироничным, что само определение «сатиры» могло позавидовать подобному издевательству». Но нет, конечно, Кенма не бедняк, а Акааши ни в коем случае не пытался его высмеять, просто… комментарии друга отзывались в душе аналогично брошенным мамой словам — неловкостью. «Тецуро от такого точно обалдеет», — всего-то сорвалось с чужих губ, но принесло, кажется, непоправимое. Желание слегка сменить имидж и взять у отца электрическую машинку. Однако, выйдя к дороге, ведущей в сторону «острова Свободы», стыд затерялся в кронах пожелтевших деревьев. Просто решили прогуляться к месту, где шанс потерять спокойствие велик с излишком, но сегодня — воскресенье, не больше четырёх дня, а значит, встреча со словившими приход чертями состоится один к ста. То есть, вообще не состоится, потому что в такое время там можно встретить, разве что, копа в гражданской одежде, выгуливающего собачку. Шериф Тейлор, говорят, в последнее время ошивается на «острове Свободы» часто: ищет доказательства употребления запрещённых веществ несовершеннолетними, проявляя излишнюю честность. Возможно, ему повезёт, и начальство действительно позволит ему раскрыть это дело, но пока наркодилеры подкупают клинтонскую полицию, а местные наркоманы проявляют смекалку — всё тщетно.[I Listen To Silence — Everything Begins With Spark Inside]
Да и вообще, если честно, Акааши с Кенмой и не надеются встретиться с Тейлором — рассчитывают на тихое мирное только-туда-и-сразу-обратно. Свежий воздух и пыльная дорога, тянущаяся следами от кед и шин автомобилей, как ни странно, наводят порядок в голове. Кенма даже себя собой чувствует и потихоньку, исподтишка начинает поддразнивать Акааши за их с Бокуто нюня-поведение друг перед другом: — Кажется, Котаро всё-таки не так глуп, а, Кейджи? — О чём ты? — Ну, ты говорил, что он не слишком умён, чтобы зайти дальше. Я считаю иначе. Акааши резко меняется в лице, смущаясь. Солнце приближающегося вечера этот румянец на щеках делает ярче. — Брось. Мы просто… — пытается оправдаться, но Кенма его перебивает. — …дружим, да-да-да, — заканчивает за него, но в интонации ни капли насмешки. Желание разобраться, только и всего. — Друзья друг на друга так не смотрят. — А ещё друзья не пытаются друг друга поцеловать, да, Кенма? Брошенный в чужой огород камень разбивается о землю, добавляя осколков в эту кучу неприятностей. Кенма и ответа-то не находит, лишь тяжело вздыхает, кивая, мол: «Да, чувак, нихера мы с Куро не друзья». Акааши этот жест расценивает правильно. Ветер теряется в траве, касающейся горизонта, и отчего-то прошибает на откровение, которое отрезвляет своей несправедливостью. — Знаешь, Кен… я бы не хотел, чтобы у нас с Котаро заходило дальше… Так нельзя… Это… это… неправильно. — Ты говоришь это в пределах города, в котором вообще нет понятия «правильного», — чувствуя, как к горлу подступает ком, отвечает Кенма. — Да, но в других городах — есть. Нас никто не поймёт, а прятаться я не хочу. В Клинтоне все всё про всех знают, и хорошо, если получится оставить слух, что я или кто-то другой «впопик», просто слухом. — Тебе важно мнение других? — Кен, родители таких людей называют больными. — Тебе, чёрт возьми, важно, что говорят другие?! Кенма злится. Повышает голос неосознанно, закипая какой-то обидой. Осмыслять слова Акааши слишком тяжело, ведь он отчасти прав. — Прости… — извиняется, сжимая бейсболку в руках сильнее. — Да, важно! Чёрт… — останавливается, пряча лицо ладонями, — за такое даже убивали. — В пятидесятых, — на автомате поправляет его Кенма. — А, ну да. А череда задержаний во время Стоунволлских бунтов в конце шестидесятых? М? Там даже за людей задержанных не считали. — Вот именно. Не считали, но зато эти люди положили начало борьбе за свои права. И сейчас, мать твою, тебя никто дискриминировать за это не будет. Но если ты, мать твою, так зависишь от других, то какого хера вообще начинал пускать слюни по парню? Акааши шумно выдыхает, смотря на Кенму исподлобья. Осмысляет, пытаясь подобрать слова, чтобы перестать чувствовать себя таким никчёмным, но становится только хуже. Когда друг произносит это за него — становится хуже. — Ты делал это потому, что хотел. И тебя не ебало, что о тебе подумают другие, когда ты плавился в его объятиях до утра. — Не плавился… — Ну, тёк, как мороженое по пальцам у шлюхи. И это факинг лицемерие, Кейджи. Ты хочешь, чтобы зашло дальше, потому что, блять, влюблён. Я влюблён тоже. Ни о чём другом думать не могу. Мама сказала, что любить парня сложно. Особенно взаимно. Но мне, блять, плевать. Здесь каждая сука говорит что ни попадя, а в больших городах на тебя всем похер. — Я не хочу, чтобы про нас говорили… — Про вас уже говорят. И про меня. И про тётку Полли, блять, из парикмахерской, что у её мужа нос отвалился от простудифилиса. Какая разница, что говорят? «Никакой», — ответ сам по себе крутится в голове. Слишком убедительно. Кенма не оставляет Акааши и шанса, а потому улыбка, разряжающая обстановку, становится фактом мира в едва разразившемся конфликте. — Мне хочется покурить, — признаётся Акааши, заставляя друга ухмыльнуться. — Ну, сигареты мы ещё не стреляли, поэтому… — намекает на авантюру Кенма, — можем понадеяться, что на «острове Свободы» кто-нибудь бескорыстно поможет нам сократить нашу жизнь на пятнадцать минут. Акааши хлопает друга по плечу, как бы соглашаясь, и идёт вперёд. Кенма тут же устремляется за ним, не спеша ровняться: тело после этого небольшого стоячего перерыва кажется слишком тяжёлым. Мысли о велосипеде, так беспощадно оставленном у фургона, заставляют раскаяться в решении выгнать алкоголь пешей прогулкой. Всё-таки крутить педали проще, чем отталкиваться от земли. — Так значит, твоя мама знает о Тецуро? — привычно тёплым тоном спрашивает Акааши. — Ага, вчера перебрал с эликсиром правды, — слегка смущаясь, отвечает Кенма. — С эликсиром смелости, походу, тоже, — демонстративно обводит взглядом крашенные волосы, немного завидуя другу. Тому, с каким пониманием ко всему относится его мама. — Ну, не обошлось без нюансов. — Должен признать, выглядит неплохо. Даже круче, чем у Юджи или Ацуму. — Ой, иди ты.***
Парни подходят к «острову Свободы», корча недовольные лица: людей на той самой площадке, задуманной под кемпинг, раз-два и обчёлся. Даже Дайшо, обжимающийся с Микой недалеко от какой-то навороченной «Бехи», без своей команды не кажется кем-то великим, влиятельным. Кенма при виде него злостью и отвращением закипает, не понимая, как у такого мудака вообще может быть девушка. Акааши даётся диву тоже, обращая внимание на четверых мужчин, смакующих пиво возле чёрной красавицы. На такую «Беху» его отцу пришлось бы выслуживаться ни один десяток лет, а факт того, что в Клинтоне оказался некто на такой дорогой машине, вгоняет в состояние картинного недоумевания: кому, чёрт возьми, приспичит здесь останавливаться. — Может, они решили отлить, бахнуть пива и отлить снова прежде, чем поехать дальше? — предполагает Кенма, внимательно рассматривая каждого незнакомца. — Котаро с Тецуро ночью говорили про какую-то «Беху», что в Клинтоне «пушка-самолёт» появился… — задумчиво протягивает Акааши. — А ещё они сказали, что номера не нью-джерсские. Я думаю, они про ту «Беху» и говорили. Парень кивает головой в сторону машины. Конечно, в подобных вещах он не разбирается и никогда особо-то не интересовался ими, но от «БМВ 520», кажется, вот-вот затрясутся коленки. И сейчас Акааши понимает, чему так радовались Бокуто с Куроо и почему за щенячим восторгом сразу последовала разработка плана по угону чёртовой машины: грёбаная тачка выглядит отменно, будто с картин популярных голливудских фильмов материализовалась в сраном Клинтоне. Да, к такому определённо интерес не спрячешь, а потому, под впечатлением, парень предлагает Кенме стрельнуть сигарету у тех типов. — Идея, конечно, хороша, но кто из нас будет это делать? — поддерживает, но в то же время боится проявлять решимость. — На каменцы? — предлагает Акааши. — Так будет честно. — Курить хотел ты, — даёт заднюю Кенма. — А ты предложил у кого-нибудь стрельнуть. — Ладно. Кенма сдаётся как-то слишком быстро: то, что произнёс Акааши, — справедливо в принципе. Парни останавливаются лишь на несколько секунд, чтобы беспалевно сыграть на выбывание, и трясут кулачками, проговаривая: «Раз, два, три». Проклятье! Факинг неудача, а просьба довести счёт до трёх побед даже не рассматривается. Кенма проигрывает: чёртова бумага против ножниц ничего, к сожалению, сделать не смогла. Парень разворачивается, косясь на Дайшо. Тот смотрит на Кенму в ответ, но, встречаясь с его взглядом, делает вид, что ни его, ни Акааши не знает. Сраный паразит, бельмо на слепом глазу Клинтона. И если завтра все начнут говорить про участие двух подростков в групповухе с типами из, судя по номерам машины, Делавэром, то Дайшо точно пожалеет, что только посмел об этом зарекнуться. Кенма бегает взглядом от одного незнакомца к другому, думая, у кого можно попросить угостить их с Акааши сигаретой. Останавливается на том, что без пива, и прокручивает в голове варианты вопроса: не слишком глупого, но достаточно информативного. «Не найдётся сигаретки?» — самый оптимальный из них, но, замечая, с какой многозначительностью четыре пары глаз изучают подростков, Кенма немного теряется, хоть мужчины и выглядят вполне себе прилично. Выглаженные рубашечки, аккуратненько заправленные в штанишки, крепко зашнурованные высокие берцы, лица лет тридцати пяти на вид, крупное телосложение, выкрашенные в разные цвета волосы, татуировки, выглядывающие из-под рукавов и воротника, и различного вида пирсинг помогают предположить, что это, возможно, панки, заехавшие попить пивка после воскресной службы; только церковь необычная — специальная, для таких вот представителей субкультуры. — Будь рядом, — шепчет Кенма Акааши, обращаясь затем к незнакомцу: — Сигаретки не найдётся? Мужчины отчего-то начинают смеяться, и смех этот больше походит на издевательский ржач. Кенме аж не по себе становится. Особенно когда один из этой, как кажется теперь, сомнительной тусовки харкает чуть ли не себе под ноги и откидывает пустую бутылку из-под пива в траву близ обочины. — Найдётся, — отвечает незнакомец с какой-то изъёбистой ухмылкой. Лезет в карман за пачкой, достаёт из неё сигарету и протягивает её парню, подходя ближе. И в тот момент, когда дрожащие от волнения пальцы почти забирают её из чужих рук, сраный мудак резко хватает Кенму за запястье, грубо потягивая его на себя. — Поехали. Прокатимся, сладкий. Кенма выдёргивает руку, собираясь бежать, но трое зажимают, преграждая собой путь, а ебучий благодетель, согласившийся угостить парнишку сигареткой, хватает его за волосы и тащит к машине. Ужас и страх, вмиг овладевшие разумом, отдают контроль над телом несмыслящему мальчишке, который вовсе не помнит, как шевелить ногами. Кенма, блять, теряется в ситуации настолько, что воздух в лёгких, чтобы закричать, застревает в горле хрипами. Акааши бросается на помощь. Налетает на одного из них со спины, тут же получая пощёчину, лишающую равновесия. Чувствуя, что вот-вот упадёт, он вцепляется в рубашку позволившего себе слишком много мудака, и валит его вслед за собой, ударяя его в скулу. Незнакомец звереет. Намеревается выбить из подростка всё дерьмо, но Акааши успевает выбраться из-под него и снова ударить, на этот раз в челюсть, да так, что у того реальность смешивается с эффектами выпитого пива, и подняться — он сил не находит. Это на руку — что трое из этих гандонов пьяны. Однако в следующий момент Акааши делают подсечку, а встреча с пыльной дорогой сопровождается ударом по рёбрам.[Jehnny Beth — I'm The Man]
И как только бьющий отводит ногу снова, чтобы сделать коктейль из боли двойным, Дайшо с хрустом ломает палку о его череп. — Сука! — горланит мужик, оборачиваясь. И делает это ради того, чтобы оказаться оглушенным парой ударов в охуевшую рожу. Обхватывает руками лицо, падая на колени, но ударом ногой по уху — валится, корчась от боли. Третий, незанятый Кенмой, бросает ряд ругательств и машет кулаками, полагаясь на случайность: Дайшо не может к нему подступиться, а если осмелится, то наверняка попадёт под удар. И парень это понимает. Пока что просто выжидает, на секунду оборачиваясь на Акааши. Когда видит, что тот, одной рукой обхватывая рёбра, поднимается — слегка улыбается: всё, значит, в порядке. Решается на удар, продумывая в голове каждое действие. Удар в живот эту мразь замедлит, а дальше — стоит оказаться чуточку быстрее, и вовсе не получится заметить, как всё кончится. Однако мешкает. Не справляется с резкостью, получая кулаком по лицу. Благо, изворотливости хватает, и будь возможность — он бы эту тварь задушил. Однако бутылка из-под пива заманчиво блестит в траве, и, слыша отрезвляюще короткий крик Мики, Дайшо подаётся вперед. Кенма смотрит на него будто не своими глазами. Всё кажется таким медленным, тело — одна болевая точка, но мужик, держащий его за волосы, ослабляет хватку. Больше не ведёт парня с таким энтузиазмом к машине, когда Дайшо, разбивая ебучую бутылку о капот «Бехи», наставляет горлышко с прекрасно острыми, словно лезвие бритвы, осколками на мудака. — Отпусти его, блять! — произносит ненавистным тоном, возгорая ненавистью ещё больше. — Ты, нахуй, оглох? Отпусти, блять, или глотку тебе вскрою, мразь! Незнакомое рыло смотрит на Дайшо с удивлением. Искры страха вспыхивают в глазах, но отпустить Кенму — не отпускает. — Думаешь, я этого не сделаю? — по-сучьи ухмыляется парень, приближаясь, и ледяным тоном произносит: — Братан, мне похуй, я воткну эту херню тебе в глаз, а потом попробуюсь в роли художника на телах твоих уебищных дружков. Я засуну их в твою машину и подожгу, заставив тебя смотреть на мою охуенную картину одним глазом, а после… — Ладно-ладно, чувак, мы пошутили. Просто шутка, окей? — разжав пальцы на волосах Кенмы, ублюдок поднимает руки вверх, обращаясь к тому единственному из трёх, что на ногах: — Забирай их и поехали. Чокнутые мрази… За тачку мою ты, сука, ответишь. — Боюсь, тачка твоя до ночи не доживёт, — коротко смеётся Дайшо. — Есть кое-кто гораздо безумнее меня. Конченные пиздогниды уезжают с миром, оперативненько располагаясь на обитых кожей сиденьях. Дайшо зло смотрит им вслед, запоминая номера, а когда машина превращается в одну неразличимую точку — подходит к Кенме, пытающемуся отвечать на вопросы Мики. И как же, чёрт возьми, хорошо, что её думалка активно соображает в вопросах медицинской помощи. Выбрасывая горлышко куда подальше, Дайшо потирает нос запястьем и, окончательно взяв себя в руки, произносит: — Мика, отведи этих двоих к себе. — А ты куда? — К Тецуро. Они с Котаро просто так это не оставят.