[PJ Harvey — Meet Ze Monsta]
Летит к Куроо на бешеной скорости, показывая средний палец водителям машин, что сигналят придурку, идущему по проезжей части. По рассечённой несильно скуле понятно — дело требует помощи в виде боевой единицы. И, может, не одной, если Дайшо забил стрелку какому-нибудь Томми, сраному продавцу билетов в кинотеатр. Куроо, пряча бычок сигареты в пачку, чтобы не мусорить на своём же дворе, встаёт, заранее подбирая нужный настрой. За своих всегда горой, за любой движ, если дело касается друга. А Дайшо друг, с ебейшей подковыркой, но друг. Ебучий свой человек, за которого, как и за любого из своих, Куроо отхуярит так, что почки откажут. — Йо, — здоровается Дайшо, тут же выхватывая пачку сигарет из чужих рук. — Проблемка образовалась. — И какая? — подкуривает ему сигарету своей же зажигалкой. — «Беха» тут одна по Клинтону ездит… — начинает издалека, чтобы помягче, но Куроо не терпится. — Делавэрская, да. И? — ждёт ответа, напрягаясь ещё больше. — Кенму твоего чуть не прокатили, — выгибает бровь, ухмыляясь: типа, сохраняет спокойствие. Выпускает дым, дрожащими пальцами сжимая сигарету чуть сильнее. Слишком тошно вспоминать рожи тех ублюдков. — В смысле, блять, чуть не прокатили?! — Сиськи свисли. В прямом. В машину чуть не затолкали и не выебали. Я своё дело сделал, остальное — за тобой. А, да, Кейджи тоже неплохо, так, взъебнули, когда он за твоего дружка вступиться пытался. Многозначительный кивок, поджатые губы и взгляд в сторону — обратный отсчёт, единственное, что сдерживает от взрыва башки из-за такой непосильной информации. Однако не справляется. Куроо чуть ли не глохнет от злости, вмиг накрывшей такой здоровенной волной, что, блять, ни вдохнуть, ни выдохнуть — излишнее напряжение в лёгких разорвёт органы. — Где? — ничего более не спрашивает, только нападет чередой вопросов. — На «острове Свободы». — А парни? — С Микой. — А уёбков этих где искать? — Мен, я хуй знает. Где-то в Клинтоне, судя по тому, что мне ещё им за тачку отвечать. Резкий вопросительный взгляд впивается в Дайшо, означая, что Куроо хочет подробностей. И пока сигарета не докурена, разойтись парням никак — кодекс хулиганов, коими их тут все кличут. И раз ненависть прожигает душу мыслями о предстоящей разборке, то лёгкие полагается прожечь чёртовым «Винстоном»: глядишь, нервы вышибет услышанным безумием. — Я расхуярил бутылку о капот той малышки, — без доли гордости отвечает на негласный вопрос Дайшо, — пошёл с розочкой на тех уебанов, хули. — М-м, — протягивает Куроо, выдыхая дым через нос. — Обоссались? — Не то слово. Связались не с тем. Я предупредил их насчёт вашего с Котаро визита, и да, Тецу… с головы Кенмы упало много волосков, а Кейджи… могли распидорасить рёбра. — Спасибо, — слишком быстро для слишком шокированного человека отвечает, следующей затяжкой заставляя сигарету истлеть наполовину. — Спасибо, мен. — В нужное время, в нужном месте. Ты меня знаешь. Куроо ухмыляется, стараясь отогнать от себя тени животной агрессии, что пытаются завладеть разумом. Сейчас отдавать им контроль над собой нельзя, нужно собраться. Собраться, чтобы завести чёртов «Гладиатор» и заехать за Бокуто. В конце концов, рассудительность нельзя терять и из-за друга к тому же. И лучше пока ему ни о чём не говорить — он страшен, когда на отходах после праздника. Не задерживаясь, Куроо прощается с Дайшо, заходя в дом. Белла вопросительно дёргает ушками, сонно поднимаясь, чтобы выпросить ласки у хозяина. Гладя свою девочку по спине, парень извиняется, что не может уделить ей времени больше и зачем-то рассказывает про бандитов, обидевших его Каспера и котаровского Ботаника. Насыпав собаке корма, Куроо поднимается наверх, чтобы достать из шкафа чёрную косуху и свежую футболку, которая смялась на полке настолько, будто во всех человеческих отверстиях побывала. Достаёт чистое бельё и тут же направляется в ванную с одним желанием — остудить голову холодной водой. Куроо, раздевшись, встаёт под леденящий душ, ударяя кулаком о стену. Голову остудить получается, но вот пыл злости охладить — нет. Сердце бешено бьётся, будто соревнуется с каплями — чей стук застрянет в ушах противнее, но становится проще, когда голова перестаёт гудеть. Такой бодрости Куроо не чувствовал давно, а мурашки от ненависти никогда не появлялись вовсе. Вылезая из душа прям так, голым, парень промакивает полотенцем лишь волосы, небрежно бросая его на пол, чтобы потом обнаружить его наверняка на следующее утро с плесенью, не дай Бог. На ходу надевая боксеры, он плетётся к кладовой и на ощупь находит пару бит, приобретённых на распродаже ебучих бейсбольных принадлежностей в честь победы клинтонской команды на Весеннем турнире в Нью-Джерси. Скользит по каждой из них руками, предвкушая, как раздробит кости тому ублюдку, посмевшему коснуться Кенмы, и, поставив их у входной двери, снова поднимается в свою комнату.***
[Arctic Monkeys — Don't Sit Down 'Cause I've Moved Your Chair]
По Клинтону гнать выше пятидесяти — смех, особенно когда дом друга находится всего в четырёх кварталах. Но Куроо несётся по Кирби-роуд под восемьдесят, нервно сигналя машинам, что впереди плетутся еле-еле, чтобы уже через минуту съехать на Олд-Бранч-авеню и припарковаться у третьего дома. Закуривая, парень выходит из машины, для обоснования цели своего визита прихватывая с собой одну биту. Ту, которую надо вручить Бокуто. Зачесав волосы назад, он нажимает три раза на звонок — так обозначает себя, — и ждёт, когда друг встанет на ноги, чтобы открыть. Пепел разлетается по крыльцу вместе с ветром. Несмотря на тёплую погоду, по спине Куроо пробегаются мурашки, а косуха нихера не греет. Парень ёжится, выдыхая шумно-шумно, будто так с воздухом выйдет и нетерпеливость, но выходит Бокуто с глазами-щёлочками, заплывшими, как пирожки. — Йо, мен, ты чё в такую рань? — спрашивает осипшим голосом, пряча обнажённое тело за дверью. — Быстро приводи себя в порядок и поехали, — произносит Куроо, выдерживая интригу ради одного момента. — Куда? — пытаясь моргать, негодует Бокуто. — В бейсбол поиграем, — протягивает другу биту, пряча одну руку в карман. Ради этого. Ради резко распахнувшихся глаз, вдруг неожиданно обнаружившихся в этих щёлочках, ради вишенки на торте, в котором спрятана бомба мести и вот-вот рванёт: обратный отсчёт в очередной раз не хвастает оставшимся временем. Кодовое слово — бейсбол. И если Куроо на полном серьёзе оформил подачу машины и жезла наказания, то игра обещает быть кроваво-зрелищной. — Понял, — прокашлявшись, отвечает Бокуто, — я сейчас. Куроо ждёт. Садится на крыльцо, доставая телефон и набирая сообщение: «Каспер, ты как?» Тут же его стирает, понимая, что кому, нахуй, нужен этот вопрос после случившегося. Пробует ещё раз, но снова провал: «Не хочешь вечером прогуляться?» Куроо чувствует себя никчёмным, жалким: буквы не складываются в те слова, которые он хочет, чтобы Кенма видел. Да и нужно ли это ему вообще? Истлевшая до фильтра сигарета обжигает пальцы. Куроо отдёргивает руку, роняя бычок на порожки, — теряет хватку. Пропускать мысли дальше опасно. И как хорошо, что сигарета обожгла только пальцы — не душу, залитую до упора бензином. Всё бы к херам сгорело. Однако волнение — та самая сигарета, и если не взять себя в руки, то всё, так долго сшиваемое, пойдёт по швам. Ниток никаких не найдётся. Куроо скрещивает руки на груди, пытается сфокусировать взгляд на том, что перед глазами, но всё плывёт: трава сливается в зелёные пятна, дома напротив кажутся пустыней, а пара машин, успевающая проехать мимо, — стремительным взмахом топора. Куроо поднимается, доходит до «Гладиатора», чтобы закурить ещё одну сигарету. Пальцы не слушаются, колёсико зажигалки невозможно прокрутить. Глубокий вдох состояние не налаживает, но помогает продержаться до выхода друга. И то, как Бокуто это делает, пробивает на улыбку: грёбаный, мать его, Терминатор, показывающийся в дверях. Широко раздвинув ноги, он поправляет кожанку, демонстративно надевает солнечные очки и, забирая биту, спускается к Куроо. — Мен, а ты нахуя очки надел-то? — спрашивает негодующий друг, наконец-то сумевший подкурить сигарету. — Потому что я мужи-и-ик! — протягивает Бокуто, отбивая с Куроо приветственное рукопожатие. — Ага, мужик, — язвит парень. — Хочешь историю про то, как я как-то увидел член бати и заплакал? — Нет. — Короче, когда я был маленьким, я зашёл в ванную, а там мой батя с голым писюном. Я охуел, а он говорит, такой, типа: «У тебя такой же будет». Я, бля буду, так испугался, что начал плакать. Куроо коротко посмеивается, что делает его вид гораздо более дружелюбным: Бокуто ведь поделился постыдной историей ради этого — ради того, чтобы его другу стало хоть чуточку, но легче. И пусть парень пока не в курсе дела, но, судя по чужим дрожащим рукам, еле удерживающим сигарету, понимает, что в программе вечера ожидается полнейший разъёб. Второй за их маленькую недокриминальную игру в бейсбол, но бессчётный — за их крепкую дружбу. К тому же, Беллы в салоне нет, а значит, весь Клинтон снова на ушах стоять будет. — Ну так, и что? Не боишься висюльки своей? — в шутку спрашивает Куроо, продолжая этот бессмысленный разговор, чтобы отвлечься. — Горжусь! — отвечает Бокуто, садясь в машину. Вскоре к нему присоединяется и Куроо. Поставив кассету с альбомом «Бон Джови» на фон, он заводит машину, оглядываясь по сторонам, чтобы развернуться. — Ну и, куда мы? — интересуется Бокуто, делая погромче. — Не знаю, — безнадёжно выдыхает Куроо. — То есть? — Где поле для бейсбола — неизвестно. Поедем искать. — А когда я узнаю, в чём дело? — Когда я буду уверен, что мы нашли, что искали. Иначе пол Клинтона разъебёшь. — Уф, ебать, вот это ты меня обнадёжил.***
Куроо с Бокуто объехали, мать его, каждый закоулочек полупустого Клинтона четыре раза. Людей на удивление было мало, особенно в это время суток, а мысли о том, что сегодня какой-нибудь очередной городской праздник, закрадывались в перегруженную голову сами по себе. У Куроо начали сдавать нервы, исключительно когда датчик топлива вздумал раздражать своей стрелкой, что вот-вот намеревалась показать пустой бак — подстава от собственного автомобиля. Но это справедливо, ведь когда последний раз «Гладиатор» был накормлен — вспомнить было тяжеловато. И выбивало из колеи — что всё идёт не по плану. Ещё и «Винстона» на заправке не было. Куроо пришлось закуривать горе «Честером» и запивать злость словами Бакстера. И как же, чёрт возьми, парням повезло, что обслуживать клиентов очередь выпала именно этому дядьке: разузнать про «Беху», колесящую по Клинтону, труда не составило. Но вдруг возникли сложности с Бокуто, который при упоминании этой великолепной машины начал поджигать спичку терпения Куроо. С огнём играет и до сих пор. — Ты же не воспринял слова об угоне всерьёз, да? — задаёт этот вопрос раз, наверное, в третий. — Нет, Котаро… — сдерживаясь, чтобы не нагрубить, отвечает Куроо. — Не отвлекайся. В темноте тачку сложнее заметить. — А ты уверен, что… — снова проявляет бестактность, но друг взрывается. — Да, блять, уверен! — рычит, резко выжимая тормоз. «Гладиатор» с толчком останавливается, скрипя шинами, и Куроо, обхватывая руками руль, вымученно прижимается к ним лбом. — Бакстер ведь сказал, что они спрашивали про покраску кузова, но Дрель их послал, потому что сегодня воскресенье. Почему мы не можем их найти… они что, блять, тоже, нахуй, кругами ездят? Бокуто поднимает очки, свалившиеся с его головы между сидений, и тяжело вздыхает. Вывеска «Giant Food'а», супермаркета, до которого они чуть-чуть не доехали, вызывающе горит красно-синим, отчего парень щурится, пряча глаза от света. Вообще, красиво. Огни мешаются с белой подсветкой витрин и тёпло-жёлтыми лучами многочисленных лампочек в магазине, утешая серый асфальт своим дружным присутствием. Бокуто вертит головой, мол, задумался о чём-то глупом, и, поворачиваясь на Куроо, максимально мягко произносит: — Зачем нам их искать? Но Куроо вспыхивает яростью, больше не храня интригу, и Бокуто начинает понимать, почему друг скрывал от него это так долго. — Затем, что, блять, они чуть не изнасиловали Кенму и не переломали Кейджи рёбра! Понимаешь, блять, мен?! — Тецуро… — вполголоса произносит Бокуто, переводя взгляд на припарковавшуюся возле супермаркета машину. — …Дайшо их взъебнул, но… — Мен! — …я этому уроду его же хуй в глотку затолкаю! — Чел! — перекрикивает Бокуто, перенимая львиную дозу гнева от друга. — Да что?! — Смотри, бля! Бокуто показывает в сторону парковки, на сраную «Беху», которую они искали по всему городу больше трёх часов. Куроо замирает. Смотрит на машину неотрывно, тут же дотягиваясь до биты и намереваясь выйти, но рассудительностью, однако, располагает Бокуто. — Стой, мен, нельзя! — хватает друга за предплечье, останавливая его. — Тебе чё, совсем насрать, что они сделали с нашими друзьями? — озлобленно спрашивает, тут же достигая экстремума трезвости: как, чёрт его дери, он сказал? «Друзьями»? — Ты, бля, гонишь? Совсем ебанулся? — злится Бокуто. — Я их всех захуярю! Но не здесь! Нельзя, чтобы нас видели! Куроо сдавленно выдыхает, представляя, как сильно подставит Бокуто, если настоит на том, чтобы разобраться со всем здесь. Парень откладывает биту обратно, продумывая дальнейший план, и не сводит глаз с обмудков, вышедших из машины. — Ладно, — соглашается он. — Подождём, когда эти мрази вернутся, и поедем за ними. — Тецуро… — вдруг неуверенно проговаривает Бокуто. — Кхм, это ведь… не из-за нас?.. — О чём ты? — напрягаясь, спрашивает Куроо. — Ну… не из-за того, что нас рядом не было? Вернее… почему нас рядом не было?..[Royal Blood — Come On Over]
Куроо пропускает его вопрос мимо сердца. Стреле укора не пронзить его. Не сейчас по крайней мере, и как, нахер, в голову Бокуто пришла мысль загнаться, когда цель наконец-то оказалась достигнутой? И не то чтобы друг не прав, просто Куроо больше не может винить себя в том, что не в его воле: последний год этому научил. Парень закуривает сигарету, бросая: «Херня часто случается без нашего ведома». Не пускает в лёгкие ничего, кроме дыма: никакого сожаления. Дьявольская ухмылка, коей проникается охотник, завидев перед собой жертву, появляется на лице. «Справедливость» под номером восемь или одиннадцать , и сколько ни отнимай, всё равно в «Дурака» превратишься. Заразишься безумием, безрассудством и расправишь плечи навстречу ветру, когда тринадцатое число станет счастливым. Куроо намерен из этих ублюдков всё дерьмо выбить. — А где сейчас наши… друзья? — спрашивает Бокуто, ёрзая по сиденью, когда четвёрка мудаков выходит из супермаркета. — У Мики, — выбрасывает бычок из открытого окна и заводит машину. — Во всяком случае, были. — Мен, мне кажется, нужно их навестить. Ну, как здесь закончим, — поворачивается на Куроо с хитрой насмешливой улыбкой, вмиг улавливая нужный настрой. Даже глаза горят ярче грёбаного солнца. — Конечно, — отвечает Куроо, надавливая на газ, когда «Беха» объезжает их и летит дальше по Темпл-Хилл-роуд. «Гладиатор», конечно, такой скоростью не хвастает, но в погоне держится достойно. Куроо выжимает до шестидесяти пяти, стремительно набирая цифры на спидометре. «Беха» едет спереди, а водитель своими отвратительными навыками только сильнее бесит. Вернее, навыки-то, может, и хороши, но то, как он подрезает соседние машины и сигналит тем, что впереди, вымораживает изрядно. — Какой у нас план? — спрашивает Бокуто, сжимаясь от злости, коей проникается тоже. — Биты — для тачки. Кулаки — для ебучек. Никакого избиения битой, мен! — в особенности делает акцент на последнем, потому что друг иногда бывает отморозком ещё тем. — Понял, — соглашается Бокуто. — Бита — для тачек, бита — для ебучек, и по одному удару кулаком за каждый процент боли, причинённой Кейджи с Кенмой. — Мен, нам не нужна уголовка, — бросает Куроо, прикусывая губу: «Беха» сворачивает на Бринкли-роуд. — Да всем насрать, мен! Мы закон в этом городе. Куроо тяжело вздыхает. Спорить не решается, да и не к чему. К тому же, желание разобраться с этими уродами как можно скорее даже не пытается избавить от крови в мыслях. В них ничего здорового нет. И всё так же, как и тогда, как впервые — бита вместо холодного оружия, показания копам, испорченная репутация и избушка слухов, поворачивающаяся к Куроо задом, к пидарасам — передом. Но сейчас на последствия насрать. Насрать всем. Бокуто сказал всё правильно. Однако единственная вещь тревожит, и дело — в отсутствии плана. Куроо чувствует себя героем какого-то фильма. Может даже, «Казино», так им любимого. За момент проката сходил на него четыре раза — достаточно, чтобы отыскать в себе аналитика и представить сцену с расплатой. Только в «Казино» было очень кроваво, избитые битой до полусмерти тела оказались сброшены в вырытую яму и засыпаны землёй без возможности выбраться. Героев похоронили заживо, выследив. Куроо же — просто дышит в спину, не более. И смущает только, как долго придётся ехать за этой «Бехой», которая будто специально дрифтит на повороте и съезжает на Такер-роуд, прямо ведущую к Кэмп Спрингсу. Добираться до другого города в планы Куроо не входит, а оттого он начинает нервничать ещё больше: возможность увидеться с Кенмой тратится километрами. — Тецу, — тихо окликает Бокуто. — Ну. Что? — поворачивает в его сторону голову, тут же переводя взгляд на дорогу. — В чём сила, брат? — спрашивает на полном серьёзе, ожидая очередной мотивирующей речи, чтобы не вскипеть от злости. За этими уёбками ехать честно заебало и его, но нагнетать обстановку не хочется. — В ньютонах, нахуй, — злится Куроо. — Ты чё за херню спрашиваешь вообще? — Да блять! Каких, нахер, ньютонах? — подхватывает его настрой и Бокуто. — Я вообще про другое! — Откуда я знаю, про что! Бокуто шумно выдыхает через нос, напоминая ярость старого бизона, которого вдруг доконал кузнечик. Куроо видел такое в зоопарке, куда отец водил его сто лет назад, решив показать ребёнку прелести Сан-Диего. Однако сейчас происходить обещает кое-что другое. Как минимум, гризли перестанут гнаться за клоунами, уезжающими от их велосипедиков всё дальше на своей «Бехе», а перейдут в наступление, ведь клоуны решат продемонстрировать смертельный номер и дадут гризли себя поймать. Машина ублюдков съезжает на обочину, и Куроо сбавляет скорость, протягивая «Гладиатор» ещё метров на тридцать прежде, чем остановиться. В пальцах появляется дрожь. Момент застаёт врасплох настолько, что можно даже растеряться: чужая тачка сходит с дороги слишком неожиданно. Парни это и делают. Теряются. Однако Куроо, пользуясь моментом, достаёт свою биту, ожидая того же от Бокуто. И пока друг забирает с заднего сидения своё, парень изучает происходящее в зеркале заднего вида, которое демонстрирует лишь яркий свет фар. Даже номера тачки не различить. — Так, ладно, — берёт себя в руки Куроо, закуривая. — Пошли, забьём пару ранов . — Есть! — полностью проникаясь ненавистью за избиение Акааши, отвечает Бокуто, проводя ладонью по бите. — Посадим их на дагаут.[System Of A Down — Psycho]
Парни выходят из машины. Бокуто резким кивком головы сбрасывает на переносицу очки, перекладывая биту из одной руки в другую. Куроо глубоко-глубоко затягивается, приглушая свет фар дымом, который выпускает из лёгких медленно-медленно. Оказываясь у чужой машины, выжидает немного, следит за водителем, который с угрожающим видом вот-вот собирается выйти. Однако Куроо его опережает. Ухмыляется сродне Дьяволу и, бросая бычок под колёса машины, высоко заносит над головой биту, чтобы в следующий момент пустить по лобовому стеклу мириады трещин. В окне со стороны водителя видно, как чувак машет руками, теряя следы угрозы на своём лице во имя приобретения новых — неподдельной агрессии, такой, в какую бы не поверили зрители. Но тот, что со стороны Бокуто, с этой задачей справляется гораздо лучше: клоун пугается перед гризли, когда своим замахом парень оставляет вместо лобового дырку для сквозняка. — Выходи, блять! — рычит он, проходясь битой по капоту для большей убедительности. Водитель судорожно пытается завести машину, но резкая паника пассажиров и страдания собственной тачки заставляют пальцы неметь. — Хули вам надо?! — вопит один из них нечеловеческим голосом. — Вы хотели прокатить одного из наших по-делавэрски, мы прокатим вас по-клинтонски, — ручается Куроо, сбивая зеркало дальнего вида. — Выходите, блять! — кричит Бокуто. — Один на один, два на один, все на один! Похуй! Куроо обходит машину, не произнося ни слова: предоставляет эту часть другу. Безжалостно разбивает и заднее стекло, наблюдая за тем, как расходятся трещины. Принимается за фары. Забавно — разбивать чужую тачку, разбивать «Беху», о которой они с Бокуто мечтали ночью, разрабатывая шуточный план по её угону. Однако сейчас они не оставляют ей и шанса, наслаждаясь звуками ударов дерева по металлу. Кто-то просит прекратить, кто-то — сыплет угрозами, и лишь один водитель, смахивая с себя осколки, пытается завести машину. — Считаю до трёх и начинаю хуярить битой вас прям так, если кто-нибудь сейчас не выйдет! Раз! — Бокуто сбивает второе зеркало дальнего вида. — Два! — расправляется с передними фарами. — Блять! Сука! Уезжаем! — орёт один из членов бенда ебаных неформалов. И как только Бокуто собирается произнести следующую цифру, водитель вдруг поворачивает ключ зажигания и на первой передаче выжимает газ настолько неуравновешенно, что этот жужжащий звук больше походит на плач чёрной малышки. Тем не менее, машина трогается, а ублюдок на водительском сидении пытается выехать на дорогу. — Три! — попадая напоследок по стеклу со стороны пассажиров задних сидений, кричит Бокуто, совершая и второй, и третий удар, пока полностью его не разбивает и пока машина не набирает достаточную скорость для того, чтобы отъехать. — Гони, гони! — верещит тот, что с водителем. — Быстрее, блять! «Беха» отъезжает на внушительное расстояние, и ни Куроо, ни Бокуто не пытаются её догнать. Смотрят, как машина отдаляется. Бокуто ухмыляется. Снимает очки, чтобы лучше видеть испуганные лица, оборачивающиеся на парней во имя убеждения в безопасности. Куроо роняет биту из рук, смотря за тем, как пыль накрывает его бычок, только-только дотлевший. Бокуто вдруг шмыгает носом, потирая переносицу, и парень, вскинув брови, спрашивает: — Мен, ты чё? — «Беху» жалко… Красивая была… Куроо коротко посмеивается. Хлопает друга по спине и, подбирая биту, идёт к своему старенькому «Гладиатору». — Пошли, — произносит. — Пора наших… друзей… навестить.***
Кенме никак. Не хорошо, не плохо, не грустно, не весело, не страшно, не комфортно — никак. Внутри слишком пусто, под одеялом с головой — слишком много места. Если б можно было, он бы там затерялся, заблудился. «В трёх соснах», — так ведь говорят. Но сосны — часть леса. Лес — часть «острова Свободы», а всё произошедшее днём — странно. Кенма не может об этом думать. И не потому, что устал или мысли превратились в тугой узел. Просто одно с другим не вяжется. Не приходит в голову. И является определением слова «шок». Сон не идёт также. Потолок с танцующими тенями — единственное утешение, и если залипнуть, то на пару секунд можно отстраниться от реальности. Никому ни слова. Такое обещание друг другу дали Акааши с Кенмой, и оба остались солидарны, зарекаясь, что об этом не узнает никто, кроме, пожалуй, свидетелей и их новой компании, в которой Куроо и Бокуто — грёбаные авторитеты. Ложь маме о том, что после вчерашней тусовки слишком плохо, — ложь наполовину. Сделать вид, что по лицу сына ничего не понятно, — на одну треть прекрасная актёрская игра. Такая же прекрасная, как её ужасное пение по утрам, которое Кенма так любит. Съёжившись, парень зарывается лицом в подушку, чтобы увидеть перед глазами что-то, кроме разноцветных кругов, но вместо этого слышит, как дверь в комнату открывается. Тихие, аккуратные, но в то же время тяжёлые шаги дают понять, что гостем в такой поздний час является отец, вернувшийся с рыбалки из Нью-Джерси. Здороваться с ним не хочется совсем. Обозначать себя как неспящего — тоже, ведь совсем не до этого. Кенма жмурится, умоляя всех богов остаться в этот и следующие часы, кажется, до конца своей жизни вовсе, одному. Воздух кончается. Лежать, уткнувшись носом в подушку, не так удобно. Теперь. Когда пропитанный ничем кислород расходует ещё кто-то. Даже кошки в комнате нет: спит, наверное, рядом с мамой. Просьба у жизни одиночества срабатывает против Кенмы. Гость садится на кровать и ладонью начинает гладить напряжённую спину, спрятанную одеялом. Кенма понимает, что это вовсе не отец, а оттого что-то, что становится различимым в чувствах, давит на слёзные железы. Бросает в жар. От осознания того, что это Куроо, хочется кричать, вырываться, прятаться, потому что хочется совсем не его. Но от него никуда не деться. Спящим притвориться не получается, а актёр из Кенмы — ещё неопытней, чем из матери. И, быть может, стоило прислушиваться к звукам с улицы или первого этажа, а не тому, что пытаются сказать тени на потолке, терроризируя глаза. Стоило отвернуться к окну, а не зарыться лицом в подушку, потому что так Кенма больше не может, а под одеялом оказывается слишком тесно. — Меня мама твоя пустила, — вполголоса произносит Куроо, когда парню не хватает терпения притворяться. — Зачем ты пришёл? — грубо спрашивает Кенма, поворачиваясь к нему спиной. — Я… Куроо замолкает. Не может подобрать слова, потому что не готовился. Не заучивал речь и вовсе не продумывал, как будет проходить их встреча. Был уверен лишь в том, что примерно из серии тотального игнора, а оттого становится ещё тяжелее — Кенма не отвергает. — Помолчать? — спрашивает он дрожащим голосом, проникаясь ударной дозой подавляемых так долго эмоций. — Что? — уточняет Куроо, потому что, наверное, не расслышал, потому что нужно ещё больше времени на ответ. — Ты пришёл помолчать? — повторяет свой вопрос Кенма, начиная скусывать кожу с губ. — Нет, — снова тянет время. — Тогда зачем? Куроо задерживает дыхание: каждое действие кажется неверным. В голове пустота, и ни одна идиотская мысль не закрадывается. Зато на языке вертятся идиотские слова, а свет фонаря, проникающий в комнату, яркий достаточно. — Красиво… — произносит парень, напрягая мышцы шеи. — Что? — спрашивает Кенма. — Волосы… — отвечает Куроо, про себя матерясь, но проговаривая вслух: — Тебе идёт. Кенма тяжело вздыхает. Закатывает слезящиеся глаза, приподнимая уголки губ. Неловко. Очень сложно держаться, а рыдать в присутствии Куроо — последнее, чего бы Кенме хотелось сделать. В комнате отчего-то становится очень уютно. Мысль об одиночестве теперь пугает, но остаётся всё такой же соблазнительной, желанной. Жаль. Действительно жаль. И вот бы ответить: «Как ты любишь». Или: «С этих пор ты больше ни на одну блондинку не посмотришь». Или: «Насколько хорошо ты теперь знаешь мальчика, которого пытался соблазнить, чтобы его хотеть?» Но всё не то. Всё не по плану. И сил ни на что нет. — Спокойной ночи, Куро, — произносит Кенма на выдохе. — Я посижу тут, пока ты не уснёшь, — теряется Куроо, проговаривая очередную глупость. — Пока ты тут, я не усну точно, — отвечает без злобы. И слёзы больше не пытается сдержать. Даёт им волю, но тут же их утирает, пренебрегая совершаемой ими подлостью: избавишься от одной — появятся две. Куроо ложится рядом. Сглатывает ком, застрявший в пересохшем горле, и пытается справиться с оглушающим сердцебиением в ушах: на кенминой кровати слишком тесно, и никак не касаться его спины грудью не получается. Как бы Куроо ни старался. А то, как Кенма от ощущения чужого тепла на себе начинает дрожать, ясно даёт понять, насколько парень в нём нуждается. И Кенме чертовски больно. И не так, как когда тот мудак тащил его за волосы к машине. Больнее. Внутри. В груди, животе и каждом органе. Ни отрицания, ни гнева, ни принятия. Лишь омерзение и паника, рисующие в голове картины под названием «А что, если». И почему не страшно показать слабость Куроо — не понятно. Просто, наверное, с ним он — вне опасности. — Теперь всё хорошо, — Куроо обнимает Кенму со спины, прижимая к себе. — Хорошо, Каспер… — Ты их… н-нашёл? — всхлипывая, спрашивает, доставая из-под одеяла руку, чтобы сжать ладонь чёртового Куроо Тецуро крепко-креко. — Да, — отвечает парень, переплетая их пальцы. — Они тебя больше не тронут. Тебя никто никогда не тронет больше. Кенма смеётся. Кивает, соглашаясь, и прижимает их руки к груди — так спокойнее. Лицо безбожно горит, а тело начинает знобить, как при простуде: и в холод, и в жар бросает. Но хорошо. Становится хорошо настолько, что внутри ноет и болит с каждой впитавшейся в подушку слезой всё меньше. Кенма понимает, насколько он, чёрт возьми, устал. Как же он устал за сегодня. — Ну вот, — тихонько шепчет Куроо, когда чужая ладонь расслабляется в его руке. — А говорил, не уснёшь, пока я здесь.