How (not) to die

      Ви приходит в себя посреди ночи. Прислонившись спиной к стене, он по-прежнему сидит на кровати, свет в их комнате выключен. Он не помнит, чтобы выключал его сам. Глаза, постепенно привыкшие к темноте, следом как бы переключаются на ночное видение, он, почувствовав какие-то движения справа, оборачивается и рядом видит Джонни, лежащего на животе и укрытого одеялом. Вероятно, тот не хотел будить его, поэтому оставил Ви в том же положении, в котором он заснул, со сцепленными на животе пальцами и откинутой назад головой.       В углу комнаты в своём футляре вновь покоится гитара, и теперь единственный звук, что прерывает тишину, это размеренное дыхание Джонни, вдох, выдох, вдох, выдох.       Он мог бы вернуться в свою кровать. Должен был в неё вернуться. Раздеться, снова уснуть и на утро проснуться вполне отдохнувшим и без каких-либо болей в спине. Однако ему хорошо и здесь. Здесь тепло и уютно, и, даже если он прекрасно знает, что завтра у него будет ломить шею, его это абсолютно не заботит. Та… близость, которая расцветала в последнее время между ним и Джонни, что-то, к чему он не привык, что-то чуждое, чего он пока не понимает. Он почти уверен, что испытывает это не впервые, однако, кажется, ничего подобного уже и не вспомнит.       Это правда, между ними есть что-то особенное, ведь они какое-то время буквально жили в одном теле, но сейчас, находясь в совершенно разных, для Ви становится более очевидным тот факт, что он жаждет нахождения этого мужчины рядом, жаждет любой формы контакта с ним. Лёгкого прикосновения его руки к плечу, тупой шутки, просто чтобы разбавить обстановку, смеха или взгляда.       Блять, всё это настолько сопливо. Почему он чувствует себя таким… ничтожным? Жалким? Возможно, это ненормально, и ему, возможно, стоит поговорить об этом с Виктором. А может, это просто страх разлуки или что-то навроде того. Ви подавляет смешок. Если это и правда страх разлуки, то он в ещё большей жопе, чем когда-либо полагал.       Последний раз глянув на Джонни, который всё ещё умиротворённо спит, Ви закрывает глаза, вновь откидывая голову к стене. Он подумает обо всём этом завтра. А сейчас просто насладится моментом.

      Он просыпается от чашки кофе, которую суют ему в руки.       — Проснись и пой.       Он делает глоток, даже не потрудившись открыть глаза, слишком опасаясь того, что утреннее солнце выжжет ему сетчатку. Требуется какое-то время, чтобы он смог собраться с силами, и, когда у него, наконец, получается, его взору предстаёт кромешная тьма.       — Бля, какого хера?       — Ты разве не хотел на гору?       — Э-э, ну да, только днём.       Он, скорее, отчётливо слышит, чем замечает, этот многострадальный вздох Джонни со стороны, но он слишком утомлён, чтобы затеять спор, поэтому делает то, что ему говорят, отправляется в душ, будучи ещё опьянённый сном, и готовится к отъезду из мотеля. Сюда они не вернутся, так что он внимательно следит за тем, чтобы они ничего не забыли — ну, на самом деле следит за этим Джонни, потому что, очевидно, вообще не доверяет Ви что-либо из своих вещей — что, само по себе, грубо, но парню стоит признать, что он и за своими-то вещами не всегда углядеть может.       Джонни ведёт машину, а Ви, прислонившись к окну, довольно быстро засыпает на своём сиденье, убаюкавшись нежной вибрацией катящихся по асфальту колёс. Ему снится сигаретный дым, солнечные очки и хриплый голос, поющий слова, разобрать которые ему не удаётся, снится знакомая мелодия, длинные, почти нескончаемые просёлочные дороги впереди и окружающее его тепло. Ничего об этом он потом не вспомнит, но здорово, что ему снится хоть что-то.

      Он не знает, как долго они проводят в дороге, но знает, что будит его тишина и вдруг прекратившийся белый шум мотора, ничем не заменённый после. На улице всё та же темень, но теперь он чувствует себя более отдохнувшим, поэтому, наконец, интересуется у Джонни, какого хуя тот задумал.       — Может, хоть раз ты не будешь задавать вопросов и просто слепо пойдёшь за мной?       — Ты гонишь? Я постоянно слепо иду за тобой!       Джонни на некоторое время призадумывается, а затем с улыбкой пожимает плечами.       — Тогда сделай это ещё разок?       Он ненавидит его. Он его ненавидит. Хочет ненавидеть. Хочет сказать ему, чтобы он отъебался со своим сраным высокомерием и намёками на то, что у Ви нет собственного мнения, что так или иначе он всегда будет делать именно то, чего от него ждут. Он из раза в раз доказывал, что не был каким-то легко ведомым пацаном, что он может сам руководить, принимать решения и действовать в соответствии с ними, что кому угодно может сказать «нет» и «пошёл нахуй».       Кому угодно, но не Джонни.       И это невозможно бесит, иметь такую слабость, о которой другой хорошо знает, которую использует против него и из-за которой насмехается над ним.       — Знаешь чё, набить бы тебе прямо сейчас, сука, морду, — выдаёт он устало, но раздражённо.       — Я позволю тебе ударить меня, если это заставит тебя прекратить, нахуй, ныть, — Джонни подходит чуть ближе. — Ну же, давай, покончим с этим, — он ухмыляется, такой дерзкий, самоуверенный и реально, реально, блять, выпрашивающий.       И, ну да, Ви снова ведёт себя так, как от него и ожидают, но в этот раз он испытывает дикое удовлетворение от звука того, как под тяжестью его кулака трещит нос Сильверхенда, от вида того, как из него фонтаном начинает хлестать кровь. Кто-то бы сказал, что зрелище красивое. Стон, который следует за этим, провоцирует по спине Ви мелкую дрожь, какую-то странную смесь удовольствия и возбуждения, что селится где-то глубоко в желудке, разводя там жаркий костёр. Джонни, прикрывая тёмно-красную от крови нижнюю часть лица, смотрит на него, и в его взгляде мерцает что-то сильное, что-то такое, что добавляет огню Ви мощи, что-то, благодаря чему он всё ещё живёт.       Джонни резко сокращает расстояние между ними, хватает парня за футболку на груди и прижимает к себе, а Ви буквально на мгновение задумывается о том, что может его либо поцеловать, либо хорошенько ему вмазать, и оба эти варианта, если честно, одинаково вероятны, однако ничего подобного не происходит. Через несколько секунд шанс исчезает, а Джонни со вздохом отпускает его, блеск в его глазах пропадает одновременно с внутренним пламенем Ви.       — Пошли уже на эту гору, — на выдохе говорит Джонни и, не оглядываясь, двигается в сторону тропинки.

      Прогулка, вразрез предположениям Ви, выходит не столь долгой, и где они находятся, он понимает только тогда, когда они поднимаются на самую вершину, где лёгкие наполняются свежим утренним воздухом, где небо окрашено в кроваво-оранжевый и где не видно ни единого облака. Ниже, где-то над деревьями, неспеша проплывает туман, даже какой-то, сказать по правде, сюрреалистичный, просто живущий меж гор, как что-то волшебное, существующее там всегда.       Над ними медленно встаёт солнце, ставшее едва уловимым напоминанием о том, что время идёт, пока всё остальное стоит на месте. Ви не может сдержать улыбку, подкрадывающуюся к губам. Хотя он, вроде, всё ещё немного винит себя из-за Джонни; чувак просто хотел привести его сюда, а в итоге оказался с разбитым носом. Ви полагает, что именно это делает любые отношения захватывающими.       — Думаю, я должен извиниться перед тобой, — после минутного молчания говорит он.       — Думаешь?       Лицо Джонни покрыто засохшей кровью, коричневато-красными пятнами отпечатавшейся на подбородке и шее. Он выглядит довольно паршиво с этим багровым опухшим носом, но даже вот в таком в нём по-прежнему присутствует данная ему от природы харизма, которая делает его привлекательным, этот образ рокербоя, соответствующий всей его эстетике. Однако это, должно быть, крайне неудобно, ходить с почти трупным и отчасти болезненным онемением кожи. И всё же, к счастью для Джонни, он таскается с наёмником, у которого есть привычка попадать в ещё большие неприятности, чем те, с которыми он действительно может справиться. Прихваченные медицинские причиндалы сейчас как раз могут пригодиться.       Ви роется в рюкзаке, выискивая что-то, чем можно было бы подлатать Джонни, ослабить отёк и обработать лицо. В конце концов, и на нём ведь частично висит ответственность за всё это недоразумение — и только частично лишь потому, что Джонни сам дорвался до того удара.       — Иди сюда, — говорит он, жестом приглашая того сесть напротив.       Они соприкасаются коленями, так что им обоим приходится чуть податься вперёд, не самая удобная поза, конечно, но сойдёт и такая. Ни один из них не говорит ни слова, будто бы боясь, что это каким-то образом поставит их в неловкое положение, да и Ви обходится безмолвием и нежными, как пёрышко, касаниями под утреннее солнце.       Всё это, вроде, необычно, но и не странно. Возможно, это просто по-странному естественно, то, как Ви бережно стирает кровь с лица Джонни, или то, как Джонни прикрывает глаза в ответ на прикосновение пальцев к его коже. То, как они оба дышат через чуть приоткрытые рты, то, как разделяют друг с другом кислород и доверие.       Ви давит на нос настолько осторожно, насколько может, хотя знает, что другой может выдержать и не такое. Джонни недовольно мычит, когда хрящ встаёт на место, и стискивает зубы, но молчит, не скулит и даже не отмахивается от чужих рук. Он просто неподвижно сидит, воздерживаясь от комментария о том, как долго пальцы Ви задерживаются на его лице.       — Ну вот, как новенький, — тот улыбается уголком рта и игриво хлопает Джонни по щеке.

      Они перекусывают протеиновыми батончиками, наблюдая за тем, как с каждой минутой небо всё сильнее приобретает оттенки голубого. Ветер становится теплее, а туман исчезает, после себя оставляя лишь изумрудно-зелёные деревья и покрывающие их листья, поблёскивающие от капель росы.       Это совершенно далеко от всего того, что когда-либо видел Ви, такое неродное и незнакомое, такое завораживающее, что он не может не испустить печальный вздох, подумав о том, как много времени в жизни потратил впустую, просто на какую-то бессмысленную хуйню, из-за которой не обращал, блять, внимания на всю эту красоту вокруг. Явление красоты в Найт-Сити редкое настолько, что, когда оно всё-таки появляется, то кажется абсолютно нереальным, будто бы иллюзией, не стоящей того, чтобы остановиться и по-настоящему увидеть её. Уродство там куда настойчивее.       Ему хотелось бы, чтобы всё однажды случилось иначе. Не только то ограбление и заваруха с биочипом, но и всё, что было до, все те годы скитания по улицам в попытках заработать денег, погружающие его в бездну всё глубже и глубже. Он жалеет, что не уехал тогда, в те далёкие времена, когда был моложе, а вся его жизнь ещё была впереди. Жалеет, что, не оглядываясь назад, не сбежал в другой город. Он чувствует, что всё было бы намного проще без постоянной уличной движухи и дурного влияния из-за неё. Он не может знать наверняка, но это, по крайней мере, сделало бы всё намного более… обыкновенным.       Но вот он теперь, на последнем издыхании в миллионный раз пытается представить себе ту жизнь, вместо которой свернул не туда.       Правда в том, что он боится смерти. Он буквально от неё в ужасе. Для наёмника это что-то вроде иронии судьбы, но вплоть до нескольких месяцев назад у него всегда была возможность этот страх игнорировать. Сейчас же он всегда рядом, витает над ним и с каждым днём становится напористее, когда Ви задаётся вопросом, а не в эту ли секунду пробил его час, не в последний ли раз он просыпается, ест, смеётся, думает о Джеки или смотрит на Джонни. Каждое его движение может оказаться последним. Каждый вдох, каждое его моргание, каждый удар сердца мог стать последним мигом, навечно застывшим во времени, всё из этого могло бы.       — Ты в порядке, Ви? — слышится рядом голос Джонни, который всё ещё рассматривает небо, но Ви удаётся заметить в его глазах проблеск беспокойства.       — Да, да, — бормочет он, делая глубокий вдох. — Просто задумался о… смерти.       Слова звучат совсем не так, как он ожидает, но Джонни, кажется, не выглядит удивлённым, на самом деле так не выглядит, когда кивает и, откидываясь назад, опирается на локти.       — Ты и правда не умеешь просто наслаждаться моментами, да? — он улыбается.       — Ага, — фыркает Ви. — Я и правда, блять, не умею.       — Сделай себе одолжение и хотя бы на время перестань так париться. Любой день может стать для тебя последним.       — Сука, ну спасибо, что напомнил. Я ведь не об этом постоянно думаю.       — Да ты не так понял, идиот. Я о том, что ты должен на ближайшие месяцы тормознуть со своими размышлениями и хоть раз насладиться жизнью. Позволить себе подышать.       — Ты сам-то это когда-нибудь делал?       — У меня куча недостатков, но страх — не один из них.       — Как скромно.       Они хихикают, и так проходит несколько секунд.       — Ладно, тогда давай договоримся, — выпрямляясь, заявляет Ви. — Я постараюсь избавиться от своего страха, если ты будешь делать то же самое со своим гневом.       Джонни улыбается так, как улыбается только тогда, когда не пытается над кем-то поиздеваться или показаться высокомерным. Его лицо совершенно спокойно, если не учитывать морщинок в уголках глаз и радужки, поблёскивающей нежностью. Она неуловима, скрыта, как и многие другие эмоции Джонни, но она там есть. Она реальна.       Ви нравится, когда случается подобное, потому что это заставляет его чувствовать себя значимым, будто бы он становится свидетелем какого-то единичного феномена, который мало кому доводилось видеть раньше, будто бы это что-то, что принадлежит ему и только ему. Это славное чувство, тёплое и приятное.       — Хорошо, — через некоторое время отвечает Джонни, так, шёпотом, в большинстве своём приглушённым шелестом листьев вокруг и ветром, посвистывающим между деревьями и ветвями. Они кивают в безмолвном согласии и возвращаются к собственным раздумьям, зная, что впереди у них ещё целый мир.       Ви свешивает ноги со скалы, пока сам упивается чувством наполняющей его кристальной свободы, каждой капелькой адреналина, приходящей вместе с ней. Он никогда прежде не бывал так высоко, и, хотя это всё ещё довольно пугающе, вся эта пустота там, внизу, но в то же время это ещё и захватывающе. Вдобавок ко всему, в такие моменты человек способен чувствовать себя непобедимым.       — А раньше ты боялся? — после минутного молчания спрашивает Джонни.       Ви пожимает плечами.       — Я всегда боялся. Просто тогда это не было настолько… осязаемо, что ли. Я всегда думал, что это случится неожиданно, ну, знаешь, получу как-нибудь пулю в лоб на заказе или что-то вроде того. Смертельной болезни я как-то не ждал, так что со всеми чувствами по этому поводу пришлось смириться. И, оказалось, это сделало всё только хуже.       — Но разве мысль о том, чтобы откинуться за работой, не была более напряжённой? Мысль, что ты можешь сдохнуть в любой момент, так и не добившись того, чего хотел?       — Так себя чувствовал ты?       Джонни так долго смотрит на горизонт, что Ви на миг задумывается, слышал ли тот вообще последний вопрос.       — Да, — наконец, на выдохе произносит он. — Знаешь ведь, говорят, будто бы, когда ты умираешь, перед глазами проносится вся жизнь? Не совсем так, но доля правды в этом всё же есть. Это как снюхать качественного кокса; твой разум вдруг проясняется, ты понимаешь, что это конец, а у тебя едва хватает времени вспомнить хоть что-то, но, сука, сожалеешь ты обо всём вполне натурально, — его голос звучит повержено, его плечи чуть опущены вниз, напоминая тот раз, когда он впервые увидел свою могилу.       — Когда ты говоришь об этом так, я, вроде, начинаю понимать, насколько это печально.       — Хуёво это, быть бессильным. Я запомнил только то, как ужасно, блять, злился, а потом всё вдруг оборвалось.       — Помирать, так в гневе, очень на тебя похоже, — тихо фыркает Ви, за что Джонни легонько выдаёт ему по затылку. — А сейчас ты о чём-то сожалеешь?       Тот открывает рот, чтобы заговорить, но спустя несколько секунд из него не вырывается ни звука.       — Да, — позже, прикрывая глаза, на выдохе отвечает он. Ви не наседает на него. — Хотя уже меньше, чем раньше. Это ведь чего-то да стоит.       — Знаешь, — как-то нерешительно произносит Ви, — после Джеки я пообещал себе, что не сближусь ни с кем другим. И всё же, вот он ты.       — Отрубить себя от остального мира только потому, что твой кореш почил — хреновый способ скорбеть.       — В том-то всё и дело. Это не только из-за Джеки. До него были и другие, а его смерть просто стала последней, с которой я мог бы смириться.

      Ви не отсчитывает, как долго они проводят неподвижными, молчаливыми и столь угрюмыми, прежде чем Джонни снова начинает говорить.       — Расскажи мне, почему именно пляж, — шепчет он, и это не вопрос как таковой, скорее, просьба или требование выпустить, наконец, всё наружу. Возможно, тот и сам чувствует это, горе, что накаляется в Ви, подобное лаве или вулкану, который готов взорваться, чувствует потребность просто позволить всему вырваться, как случилось это с Джонни в самую первую ночь, когда он вернулся в своё тело.       Не то чтобы Ви не доверяет это Джонни, потому что, блять, он доверяет, да ещё как, возможно, даже слишком сильно, просто он не доверяет это самому себе. Он так долго подавлял все чувства и воспоминания, что больше не был уверен, чем они являлись на самом деле, и сможет ли он справиться с ними. Он переживает, что ему не удастся выбраться из них, выползти обратно из той тёмной и бесконечной бездны.       Он думает о том, о чём только что говорил ему Джонни о сожалениях, и решает, что, может быть, ему и правда следует позволить себе, может быть, именно это поможет отпустить с плеч груз, поможет ему примириться с собственной реальностью.       Он закрывает глаза и глубоко вдыхает.       — Помню, как бегал по песку и чувствовал себя свободным, чувствовал солёный запах ветра и слышал, как волны разбивались об мои ноги. Помню, как окунал пальцы в воду, а солнце обжигало кожу. Помню, как заплывал настолько далеко, насколько мог, а мама потом кричала, чтобы я возвращался на берег. Помню, как бросался горстками песка в сестру, чтобы позлить её. Большинство моих воспоминаний размыты, но эти более чёткие, чем все остальные. Думаю, это был последний раз, когда я чувствовал себя по-настоящему счастливым. Наверное, я просто хочу испытать это ещё раз, как бы замкнуть круг, — он пожимает плечами. — Они погибли через неделю после этого. За два дня до нашего с сестрой дня рождения мы пошли в ресторан с бабушкой и дедушкой, они тогда заехали в город на выходные. Тот, если честно, был больше похож на обычный дайнер. Деньги у нас особо не водились, так что сходить куда-то поесть было, блять, целым событием. Пока мы ждали десерт, в здание ворвались мальстрёмовцы и начали по всем шмалять. Мы сидели за крайним столиком у входа. Мама умерла первой. Я так отчётливо запомнил выражение её глаз. У неё даже секунды не было осознать, что происходит, прежде чем у неё отлетела башка. Тогда начался полнейший хаос, люди орали, плакали, стреляли из пушек, и эти, сука, уроды просто ржали, а потом рванули за владельцем, когда тот попытался спрятаться на кухне. Вэл попали в шею, она упала на пол, но всё ещё дышала, из неё лилось так много крови, хотя я пытался… не знаю, сделать хотя бы что-то, но мне было всего семь, я, нахуй, вообще не понимал, что должен делать, поэтому тупо плакал и пытался закрыть кровотечение, но всё вытекало через мои пальцы, и она просто начинала задыхаться. Ко мне подошла девушка, сказала, что мы должны свалить, прежде чем те вернутся, и что мы тоже можем погибнуть, если не поторопимся, но я так не хотел оставлять там Вэл, потому что она всё ещё держалась, хоть глаза у неё и были стеклянными, хоть она уже и не двигалась. Девушка схватила меня за руку и начала тащить, а я орал Вэл, не хотел бросать её. Мне пришлось уйти, и она умерла одна. Мы побежали к машине той девушки, она сказала, что отвезёт нас к своему знакомому риперу, сказала, что он подлатает нас. У меня в плече застряла пуля, и единственная причина, по которой она не прошла насквозь, была в том, что её оттормозила голова моей мамы. На самом деле физической боли я не чувствовал, потому что осознание утраты было слишком свежим, оно причиняло боли куда больше, чем могло причинить обычное ранение. Девушку тогда тоже подстрелили, всю дорогу она ехала по тротуару и держалась за живот, ей приходилось почти выползать из машины, когда мы приехали на место. Она сказала, что там мы будем в безопасности, что это, типа, убежище для неё и её друзей, когда что-то идёт не так. Я всё ещё был в шоке, не осознавал, что меня тащил какой-то чувак, который вышел нам навстречу. Он усадил меня на кресло и сказал, что его зовут Виктор, — Ви слабо улыбается, вспоминая, как молодой Вик пытался успокоить его. — Ему тогда было около двадцати, он только начинал работать рипером. Он говорил со мной о чём-то, хотел отвлечь меня от ощущения того, как его пинцет ковырялся у меня в плече, пока он пытался достать пулю. По итогу ему пришлось оставить её там, потому что был слишком велик риск, что я жил бы с парализованной рукой.       — А что стало с той девушкой? — тихо спрашивает Джонни, будто бы заранее знает ответ.       — Она умерла ещё до того, как зашла внутрь. Потеряла слишком много крови, ей пробило желудок, поэтому она так и так бы умерла от инфекции. После всего этого я остался с Виком. Идти мне было некуда, поэтому он пригрел меня у себя под крылом, почти что воспитал меня. Я рос, наблюдая за тем, как он обрабатывает раны, наносит швы и отзванивается людям, чтобы те забрали тела, которые ему не удалось спасти. Наверное, в какой-то момент он подумал, что я последую его примеру. Он обучал меня всякому, объяснял, что делал, когда к нему приходил пациент. Пойти по тому пути было бы, наверное, легче, но, чтобы игнорировать собственные чувства, мне необходим был адреналин. По-моему, первый заказ я получил, когда мне было десять. Вик был тем, кто, вместо меня, болтал с фиксерами. Он не хотел, чтобы мной манипулировали или вроде того.       Он едва усмехается, вспоминая то, как Виктор передавал ему деньги, скрещивая на груди руки и выпрямляя плечи, он оберегал его, но не напирал.       — Не знаю, где бы я был, если бы не он. Он много раз всячески спасал мне жизнь. Он единственный человек, который дольше всех был рядом, и, сейчас без шуток, мне по крайней мере раз в неделю, блять, снятся сны, в которых я вижу, как он умирает. Он единственный, кто знает о моём прошлом. А теперь, кажется, вас двое. В общем, пляж, потому что это своего рода желание вернуться в то время, когда всё было просто.       Есть что-то избавляющее в том, как элементарно слова возносятся в воздух, как поднимаются в бесконечное небо над ним. Он почти видит, как они исчезают, как вместе с ними исчезает та часть горя, которое, пережив, он так долго таскал за собой. Затем до него доходит, что он начинает плакать, слёзы скатываются по щекам и ровной струёй падают на ляжки. Это горький момент, болезненный, да, но в то же время и излечивающий.       Рука Джонни покоится у него на спине, от неё отдаёт теплом, пока он раздумывает над тем, что делать дальше. Решившись, он прижимает свою ладонь к его затылку, ласково вплетая пальцы в волосы Ви. Он не говорит ничего, но взгляд у него глубокий и настойчивый, тёмные, мерцающие глаза смотрят Ви прямо в душу, утягивая его за собой.       Они улыбаются. Едва заметный изгиб на губах, краткий проблеск в радужках.       — Спасибо, что рассказал мне, — бормочет, наконец, Джонни, и, как бы не свойственно для него это ни было, это то, каким он на самом деле может быть, открытым и честным, настоящим другом. У него свой способ заботиться о людях, он не проявит чувств по-человечески правильно, но иногда, иногда, просто поняв, чего от него требует ситуация, скажет только то, что нужно.       Ви нравится думать, что такой он только рядом с ним. В том месте, где Джонни оставил ладонь, слегка покалывает кожа, по которой едва пробегают мурашки. Он немного, совсем чуть-чуть подаётся назад на прикосновение и, растворяясь в ощущениях, закрывает глаза.       Время вокруг них замирает. Они будто бы огорожены от всего толстыми стенами. Они ничего не видят, ничего не слышат, и не чувствуют ничего, кроме друг друга. Кажется, что голоса доносятся откуда-то издалека и люди, проходящие мимо, не больше, чем просто размытые и безликие силуэты. В этом что-то есть, что-то, что заполоняет пространство между ними, что-то тёплое и мягкое, от чего Ви думает, что, если бы умер прямо сейчас, то умер хотя бы в спокойствие.       Вот, что он чувствует; спокойствие. Он не понимает, из-за того ли это разговора или просто из-за Джонни, хотя, возможно, из-за всего сразу, но он точно понимает, что сейчас ему, блять, охуенно хорошо. Просто хорошо, и внутри у него появляется ощущение, словно, если бы он немного наклонился вперёд, если бы совсем немного повернул голову, то попал бы своими губами в губы Джонни. Если бы он открыл глаза, то оказался бы гораздо ближе к этому мужчине, чем они были раньше, притянутые друг к другу невидимой нитью.       В конце концов, этот миг заканчивается. Джонни едва заметно отодвигается, неожиданно его рука с затылка пропадает, и ветер, пробегающий в том месте, ощущается теперь гораздо холоднее. Он цепляется за воспоминание об этом и оставляет его в центре собственного сознания, чтобы возвращаться к нему всякий раз, когда он того пожелает.       — Знаешь, сначала я ненавидел твою тупую причёску, но теперь она мне, вроде бы, даже нравится, — изрекает Джонни, что заставляет Ви рассмеяться, вспоминая, как этот человек бесчисленное количество раз критиковал его стрижку.       — Я знал, что когда-нибудь ты это признаешь, — усмехается он, и Джонни закатывает глаза.       Солнце вскоре уходит вниз, а небо постепенно окрашивается в оранжевый цвет, они молча соглашаются с тем, что останутся здесь ещё ненадолго, прежде чем окончательно уехать. Тут красиво, уже совсем не как утром, но всё равно идеально вписывается в их настроение, в покой и тишину.

      — Куда дальше? — спрашивает Джонни, усаживаясь в автомобильное сиденье и поправляя его так, чтобы можно было вытянуть ноги.       — Не знаю. Как насчёт того, чтобы просто ехать, пока куда-нибудь не доедем?       Эту ночь, опустив кресла и повернувшись друг к другу, они проводят в машине. На губах Ви появляется едва заметная улыбка, когда он проваливается в сон.

      Ви, жадно хватая ртом воздух, в поту подрывается посреди ночи. Сердце неистово колотится в груди, перед сетчаткой глаза всё ещё мелькают картинные фрагменты крови и её запёкшиеся пятна. Кошмары ему не снились ровно с тех пор, как они с Джонни, находясь в разных телах, покинули «Арасака-тауэр». Он размяк, позволил себе привыкнуть к спокойным ночам, и теперь паника ощущается гораздо тяжелее, она душит его, оставляя горький привкус во рту.       Он думает, что сейчас, блять, совсем не время для панической атаки, поэтому пытается глубоко дышать, долго вдыхает и медленно выдыхает, но воздух застревает где-то на полпути, не доходя до лёгких. Он не может закрыть глаза, не избежав ужасных, багрово-красных вспышек последних месяцев, и потому пытается сосредоточиться на чём-то другом, на чём-то, что не трясется в припадке, как он сам, но у него не получается, он паршиво видит, зрение застилает размытая клякса, от которой он никак не может избавиться, и от недостатка кислорода начинает кружиться голова.       С губ срывается сдавленный стон, ставший непроизвольной реакцией на боль, он хватается за собственные бёдра в надежде, что они помогут ему взять себя в руки, впивается в кожу пальцами и усиливает хватку, просто чтобы отвлечься, просто чтобы подумать о чём-то ещё.       Он не осознаёт, что проснулся Джонни, пока не ощущает по обе стороны лица его ладони, поворачивающие его голову так, чтобы он смотрел ему в глаза.       — Ты слышишь меня, Ви? — сонным голосом спрашивает он и повторяет ещё раз, когда не получает ответа. — Ты дышишь как бешенный, — говорит он, и, если бы только Ви мог хоть что-то сказать, то сказал бы «да ну нахуй», но сейчас он не может, поэтому, громко задыхаясь, только кивает.       Джонни что-то бубнит себе под нос и проводит одной рукой по лицу.       — Двигаться можешь? Мне нужно, чтобы ты сел назад, — его голос звучит нежно, необычайно нежно, но, опять же, он, конечно, мудак, но ещё не настолько. Он видел, как у Керри случались приступы паники, он видел это целую жизнь назад, да блять, у него и у самого они бывали, поэтому он прекрасно знает, что сейчас Ви нужен тот, кто поможет ему не обнулиться, тот, кто будет считать его дыхание и говорить с ним. Именно это он и делает.       Ви неуклюже пробирается в заднюю часть машины, пока Джонни выискивает что-то в своём рюкзаке, прежде чем подходит к нему. Он вытягивает ноги по всему сиденью и между ними усаживает Ви, спина у того прижимается к чужой груди, сильные руки крепко обнимают его.       Джонни приоткрывает окно и из кармана достаёт зажигалку, тогда воздух наполняет необычный запах. Это что-то выращенное и травянистое напоминает Ви о том, как однажды он был молод и беззаботен.       — Керри поделился, когда я виделся с ним перед отъездом, — почти шепчет Джонни, потому что они и так близко, настолько, что Ви чувствует его обжигающее дыхание за ухом и его челюсть, что двигается у него на затылке.       Он берёт косяк двумя пальцами, как делал это много лет назад, дрожащей рукой подносит его к губам, заставляет себя сделать затяжку и, задерживая дым внутри, не выдыхает, пока перед глазами не начинает темнеть и мир вокруг не начинает расплываться.       У него всё ещё неспокойное дыхание, но он изо всех сил старается вдыхать и выдыхать в такт Джонни, сосредотачивается на плавных движениях своей грудной клетки, сзади прижатой к чужой. Когда облако дыма испаряется, мужчина позади заходится в лёгком кашле.       — Бля, давно я этим не занимался, — бормочет он, — но штука, очевидно, забористая.       Ви уже чувствует мыльное покрывало на своих мыслях, тепло, разливающееся от груди к мозгу, огонь, растекающийся по венам. Ему постепенно становится лучше, отчасти, конечно, из-за дури, но отчасти также и из-за тела сзади. Джонни по-прежнему прижимает одну руку к нему, как бы защищая, а другой, когда заканчивается косяк, принимается осторожно гладить волосы Ви, кончиками пальцев слегка массируя кожу. Ви чуть больше поддаётся объятиям и откидывает голову на отяжелевшее под воздействием травы плечо Джонни. Рука, обнимающая его, чуть напрягается, хотя в действительности лишь немного дёргается, но Ви хорошо, так он чувствует себя в безопасности.       Через несколько минут его тело полностью расслабляется, все следы ступора исчезают, кошмары затуманиваются дурью. Он, наконец, позволяет себе закрыть глаза и перед ними видит лишь блаженную, успокаивающую темноту. Он чувствует, будто бы он и Джонни всё ещё связаны, будто бы они всё ещё могут испытывать эмоции друг друга, как будто бы они всё ещё делят одно тело на двоих. Будто бы они растаяли, затем снова слились воедино и вошли в идеальный ритм.       — Спасибо, — бормочет Ви, сильнее прижимаясь к мужчине и переплетая друг с другом их пальцы на животе.       Джонни не отвечает.       По крайней мере, словами.       Всё же он едва ощутимо целует Ви в лоб, однако сейчас они оба слишком накурены, чтобы по-настоящему заметить это.