How (not) to die

      Всё совсем иначе, когда Ви просыпается снова. Во-первых, теперь он сидит на заднем ряду машины, во-вторых, вразрез с первым разом, ему безумно тепло, его тело удобно устроилось на чём-то мягком и горячем, двигающемся в такт его собственному дыханию. После травы он всё ещё немного слаб и одурманен, так что осознание к нему приходит лишь тогда, когда он замечает обхватившие его грудную клетку руки и чувствует, что прижимается к Джонни.       Мужчина позади него, если судить по едва слышному сопению, доносившемуся с его рта, по-прежнему спит. Напротив себя он придерживает Ви так, будто бы тот в любой момент может резко исчезнуть, одна рука лежит на его плече, а другая на талии. Быть в таком положении по-странному приятно. Безопасно. Откинув голову на ключицу сзади себя, Ви позволяет себе расслабиться, чувствуя, как длинные волосы Джонни мягко щекочут его лоб.       Всё-таки снова он не засыпает, но вдруг оказывается в таком состоянии, когда всё вокруг несколько похоже на сон, своего рода промежуток между тем, что выглядит, как реальность, и тем, что выглядит, как иллюзия. Он приходит в себя, когда под ним начинает шевелиться Джонни, как можно осторожнее соскальзывая с сиденья и, закурив сигарету, прижимаясь к капоту машины. В любом случае ему требуется какое-то время, чтобы заново научиться ходить, и чтобы держать глаза открытыми за раз дольше, чем сраные несколько секунд.       — Я и забыл, каково это, иметь настоящее тело, — вздыхает Джонни, когда Ви садится рядом и крадёт сигарету у него из пачки. — Охуеть как спина болит.       — Тяжкое бремя старика, — ухмыляется Ви, хотя у самого спина болит не меньше — о чём он, конечно же, не станет говорить Джонни.       Они несколько минут курят в тишине, прежде чем Сильверхенд снова начинает говорить.       — Мы недалеко от Чикаго. Надо бы заглянуть куда-нибудь вечером.       — Думаешь, это хорошая идея? Зная тебя, ты только навлечёшь на нас неприятностей.       Джонни, глядя на горизонт, ухмыляется.       — Это уже не про меня.       У Ви чешется спросить о случившемся ночью. До жути чешется. Спросить «почему ты сделал это?» или сказать «прости за эту ночь», но он не произносит ни слова, вместо это обнаруживая, что чересчур долго пялится на мужчину, одновременно с этим пытаясь справиться с неразберихой охвативших его чувств.       Он вообще-то не романтик. Хотя, конечно, у него бывали как-то интрижки, но ни о каких чувствах там речи не шло, большую часть времени, когда он просто хотел с кем-то перепихнуться, он шёл в бар и падал на колени перед первым попавшимся красавчиком, которого только встречал. Однако, он давно уже этим не занимался, и, вероятно, именно поэтому так неловко чувствует себя, когда смотрит на Джонни, и всё же у него не получается не задуматься о том, что между ними двумя есть что-то ещё, что-то совершенно другое, что-то… большее.       У него были близкие друзья. И Ви действительно гордится мыслью о том, что большинство его друзей на самом деле являлись близкими. Джеки, Мисти, Вик, очевидно, но и Джуди, Керри, Панам, Ривер тоже… все они ему больше, чем просто друзья. Они для него всё равно что семья. Но с Джонни всё начиналось абсолютно иначе, начиналось с того, что они вынуждено были связаны, и вся эта хуйня сближала его с ним гораздо сильнее, чем с другими людьми. Они делили тело, да, точно так же, как делили воспоминания, мысли, мечты и всё остальное. Теперь, когда их, наконец, отделили, Ви начинает понимать, что медленно привязывается к этому мужчине, страстно желает близости с ним, ощущения, что они идеально дополняют друг друга.       Не помогает и то, что Джонни сам по себе сумасшедше привлекательный. Раньше он казался чем-то недосягаемым, поэтому Ви в большинстве своём было плевать, он никогда не тратил время на то, чтобы по-настоящему посмотреть на него и оценить его… всё, однако сейчас, когда он жив, когда стал возможностью, и когда что-то как будто бы изменилось, Ви больше не может смотреть на него без мучительного желания, поселившегося в центре груди, без голоса откуда-то изнутри, твердившего о том, что, возможно, всё это не просто его воображение, возможно, между ними и правда есть что-то большее, возможно, ему уже пора сдаться и начать действовать.       Но он не сдаётся. Действовать никак не собирается, потому просто кивает, когда Джонни говорит, что им надо бы найти место, где можно нормально поесть.       Вдали от дома всё кажется другим. Это правда, Найт-Сити — ни от чего независящий город, однако Ви никогда искренне не думал о том, что это означает. В сравнении с Чикаго Найт-Сити выглядит постапокалиптично, почти что как в антиутопии, где каждый должен стоять за себя сам, где главный закон — это банды. Люди, которых они встречают, практически не имеют имплантов, а у те, у которых они есть, кажутся изгоями. На них периодически с любопытством косятся, в особенности на руку Джонни, заметно выделяющуюся из толпы, но никто особо это не комментирует, очевидно, избегая неловкости и неудобства.

      Заведение, в котором они завтракают, небольшое, но вполне уютное, здесь всего пара столиков и одна официантка средних лет с голубыми глазами и доброй улыбкой.       — Доброе утро, господа, не хотите ли начать свой день с чашечки горячего кофе?       Она, похоже, не сильно удивлена их внешнему виду, но Ви думает, что это даже хорошо, потому что Джонни не особо отмечался сдержанностью по отношению к тем людям, которые откровенно на него пялились.       — Насчёт вчера… — начинает Ви, когда, приняв заказы, женщина уходит, однако Джонни быстро перебивает его.       — Не обязательно говорить об этом, — заявляет он, хотя в этот момент в глазах у него появляются отголоски нерешительности, поэтому Ви настойчиво продолжает.       — Я просто хотел сказать спасибо. В последние месяцы у меня куча кошмаров и панических атак, было приятно для разнообразия разбираться с ними не в одиночку. Это… многое значит для меня.       Джонни неуверенно кивает и, прежде чем заговорить снова, делает большой глоток кофе.       — Что тебе снилось?       — Да как обычно. Джеки. И ощущение бесполезности. Сны всегда примерно похожи на то, как всё обошлось в реальности; иногда он умирает, когда мы выпрыгиваем через окно пентхауса, иногда, когда не успевает спрятаться, его убивает Смэшер, иногда он умирает в лифте, и мне приходится бросать его. Он никогда не выбирается.       — И что случилось с ним на самом деле?       Это становится первым разом, когда Джонни спрашивает о том ограблении в открытую. Они никогда не трепались о том, что тогда произошло, и никогда не трепались о Джеки. Не то чтобы эта тема совсем не поднималась, просто один из них постоянно не был готов копаться в этом, и чувство вины Ви сгрызало их обоих.       Однако сейчас, находясь за пределами Найт-Сити и в двух совершенно разных телах, тема уже и не кажется столь болезненной.       — Мы только достали чип из морозилки, когда Ти-Баг предупредила, что к нам кто-то идёт. Мы еле успели спрятаться, когда зашли Смэшер и Такэмура. Тогда-то всё и полетело под пизду. Мы выбирались из пентхауса Ёринобу через окно, но нас заметила «Траума тим», поэтому пришлось прыгать с выступа на нижние этажи. Через голограмму мы слышали, как убили Ти-Баг. Пока мы падали, нас обстреливали очередью, Джеки получил пулю в живот. Через несколько минут он умер в машине. Сука, я всё ещё… помню выражение его лица, когда мы ещё прятались в колонне. Он был так, блять, напуган, я впервые видел его таким, хотя знаю его уже много лет. Помню, подумал тогда, что, если Джеки был напуган, то я, нахуй, наверняка был в ужасе. А потом, уже в машине, когда он понял, что не доедет, напуганным он уже не выглядел. Скорее, грустным, но смирившимся. Я орал ему, чтобы он не закрывал глаза, чтобы просто, знаешь, оставался в сознании, но в тот момент он… он готов был умереть.       Ви, прикрывшись руками, вздыхает, пытается сдержать эмоции, потому что, ради всего святого, они, блять, на людях, и тогда минует какое-то время, прежде чем он прекращает трястись и, наконец, проглатывает ком в горле.       — И я так, блять, злился, потому что как он мог поступить так со мной? Как мог поступить так со своей мамой и Мисти? Почему он спокойно умер, а нам приходится до конца жизни мириться с этим? Это ведь нихуя нечестно, блять!       Последнее предложение выходит более громким, чем изначально планировалось, и Ви в неловком прощении бросает взгляд на раздражённую сценой пару, наблюдающую за ними.       — Потом я ужасно виню себя за то, что злюсь на него, потому что нихера не он решал свою судьбу. Я просто как будто бы не могу, блять, всё ещё переварить чувства по этому поводу.       Джонни выжидает около минуты, прежде чем начать говорить, словно пытается убедиться в том, что Ви больше нечего сказать.       — Знаешь, во время войны, когда кто-то умирал, мы спускали целую ночь на то, чтобы посидеть вместе и поделиться хорошими воспоминаниями о человеке. Это помогало. Может, тебе тоже следует попробовать.       — Теперь ты в мозгоправы заделался? — огрызается Ви, хотя в его голосе нет желания обидеть.       Джонни фыркает.       — Ага. Так что, давай, поделись тем, что ты чувствуешь.       Именно в этот момент официантка подносит им еду, будто бы нарочно ждала, когда их разговор примет менее трагичное русло. У Ви на блинах нарисован смайлик, в качестве глаз — взбитые сливки и черника на них, в качестве улыбки — кривая дорожка шоколадного соуса. Он только открывает рот, чтобы что-то сказать, как, подмигнув, официантка принимается разливать им добавку к кофе.       — Все ягоды выращены органически, — с улыбкой рассказывает она. — Нет такой печали, которую нельзя было бы вылечить порцией наших свежих ягод.       И в какой-то степени она становится права, потому что, как только он откусывает немного клубники, его резкой волной накрывают воспоминания о более счастливых временах, где рождественским утром мама вместе с Вэл пекла для него блинчики, где ломтиками нарезала клубнику, которую она купила специально для праздника, где у неё заблестели глаза, когда сын с дочерью пребывали буквально в восторге от лучшего подарка во всей вселенной.       Когда он снова начинает говорить, то чувствует себя уже гораздо лучше.       — Мы бросали друг другу вызовы, когда только начинали тусоваться вместе. На самом деле это всегда были какие-то глупости, но был один раз, когда он заставил меня сделать татуху на затылке, а я тогда подумал, что это было бы, блять, ну просто охуенно. Я сбрил волосы, и на моём черепе огромными жирными буквами набили «лигендарно». Я искренне гордился этим, пока Мама Уэллс не сказала, что в слове орфографическая ошибка. С тех они не переставали ржать надо мной.       — Почему-то я не удивлён, — фыркает Джонни. — Мозгами ты никогда особо не выделялся. Хотя я бы даже заплатил, чтобы лицезреть эту картину.       — Вот уж нахуй, только через мой труп, — наступает короткая пауза, а затем он на выдохе выдаёт: — Лигендарно, блять… — они оба заходятся в тихом смехе, в этот раз Ви искренне чувствует себя легко.       Выясняется, что Джонни тот ещё сладкоежка, если судить об этом по клубнике, которую он неустанно продолжает пиздить из тарелки Ви, и четырём кусочкам сахара, которые он закидывает в свой кофе.       Приятно видеть его вот таким, живым. Это открывает его более человеческую сторону, с которой Ви ещё не доводилось встречаться, открывает некоторые пристрастия и привычки, которых не было у энграммной версии этого мужчины.       Например, то, как Джонни спал с открытым ртом, что было по-странному привлекательно, то, как на солнце темнели его веснушки или то, как краснела кожа, когда он выходил из душа с влажными, зачёсанными назад волосами и ниспадающими с них каплями на плечи, то, как он иногда таскал шмотки Ви, какие-нибудь укороченные футболки, на которых забавным шрифтом было выведено «сучара», штаны с животным принтом или армейские ботинки; то, как он иногда, казалось бы, не замечая, напевал какие-то старые песни, которые Ви слышал от своих родителей и от бабушек с дедушками; его лёгкая развязность, когда он ходил, покачивая бёдрами, на которые Ви не переставал засматриваться, и слабый запах сигарет, окружающий его, но будучи не сильно резким.       Всё это, все эти фрагменты Джонни, которые всплывают только сейчас, которые делают его настоящим человеком, а не рокером-бунтарём, которым он являлся в виде энграммы.       Поглощая пищу, они продолжают говорить о Джеки, Ви травит анекдоты о прошлом, о времени, когда был гораздо моложе и намного, намного глупее. Делится лишь счастливыми воспоминаниями.       — Он был прекрасным боксёром, ещё и охуительно сильным. Однажды, когда нам было чуть за двадцать, мы подрались друг с другом. Надо было подстроить драку, чтобы заработать побольше бабла, и уговор был в том, что он должен был поддаться, позволить мне выиграть, но этот придурок не дал бы мне просто так отделаться. Один удар в лицо и, я клянусь, нос уже оказался внутри черепа. Очевидно, он подумал, что это реально смешно, но что было бы намного смешнее, так это если бы он вмазал тебе. Мужик, я бы даже денег заложил, чтобы посмотреть на это…       — Поверить не могу, что ты всё ещё желаешь мне зла, — с притворным негодованием говорит Джонни. — И это после всего того, что я для тебя сделал?       — Напомню тебе, что в самом начале ты хотел убить меня. А всё, что я говорил или делал после, было местью за это.       — Несоразмерной местью, — усмехается Джонни.       — Всё ещё не понимаю, как так вышло, что мы стали друзьями даже после того, как ты отпиздил меня тогда, в первую ночь… наверное, ты прав, я реально немного туповат.       Ви хочется сказать, что они куда больше, чем просто друзья, хотя бы из-за того, насколько неоднозначными в последнее время были их взаимоотношения, но упоминать об этом ему несколько неловко, потому что вдруг сам Джонни разницы никакой не замечает. Разговор об их отношениях, какими бы на самом деле они ни были, сделал бы их более настоящими, реальными, хотя Ви в данный момент и без того вполне доволен тем, что просто пытается их игнорировать.       Вскоре после этого они покидают кафе, отправляясь на поиски мотеля, в котором можно было бы остановиться на ночь. На улице тепло, под солнечными лучами блестит рука Джонни, серебряные блики от неё повсюду следуют за ними, пока они бесцельно шляются по Чикаго.       Не брать заказы иногда кажется странным. Для такого человека, как Ви, который большую часть своей жизни спустил на наёмничество, реальных выходных не существовало, да и последние несколько месяцев были изрядно загружены, потому что он умирал, искал способ себя спасти и потом снова по кругу. Теперь, когда у него есть время по-настоящему выдохнуть, он осознаёт, что в действительности не понимает, как расслабиться, как убавить напряжение, которое неумолимо продолжает копиться в его теле. Хотя пребывание вдали от дома так или иначе всё равно помогает.

      Они с Джонни делают обязательное путешественное селфи на фоне «Клауд-Гейт» по просьбе Мисти и по наступлению ночи оказываются в клубе, где проходит «тематическая тусовка последнего столетия», чему Джонни несказанно рад; до этого момента он при каждом удобном случае жалобно скулил из-за музыкального выбора Ви.       — Наконец-то, блять, охуенная музыка! — выкрикивает он, когда они под рок-н-рольное старьё минуют входные двери.       Всегда здорово наблюдать за Джонни, находящимся в своей стихии, искренне наслаждающимся собой. Единственный раз, когда, помимо сегодняшнего, это случалось, Ви пришлось отдать контроль над своим телом, хотя тогда он был как бы слеп, чтобы увидеть, как на самом деле это работает. Однако теперь всё по-другому, и если видеть угашенного Джонни в мотеле, когда они пили вместе, было весело, то видеть его угашенного и танцующего было ещё лучше.       В основном они просто скачут по танцполу, но иногда Джонни с ухмылкой на губах и со стаканом в одной руке хватает его за бедро и слегка покачивает в стороны, и у Ви дыхание захватывает где-то в груди от касаний, от тепла чужих пальцев, проникающего сквозь одежду. Секунды растягиваются в вечность, время на миг замирает, едва ли останавливается, только чтобы прокрутить это с самого начала.       В некоторые моменты ночи Джонни даже подпевает, когда звучит песня, особенно запавшая ему в душу, подпевает достаточно тихо, так, чтобы Ви был единственным, кто услышит его, это момент, который они делят друг с другом и никем больше. Они будто бы находятся в пузыре, лишь танцуют в окружении кучи людей, это сексуально, то, как их рубашки прилипают к коже, как на лбу проявляются жемчужины пота, но они чувствуют себя хорошо и свободно, забывая о том, что Ви всё ещё умирает, и что мир снаружи всё ещё рушится.       Ви не узнаёт большую часть из той музыки, что играет, не узнаёт песен, которым буквально лет сто, но какие-то из них всё же отзываются внутри, словно он слышал их в другой жизни, много-много лет назад, когда отец за рулём включал радио, где звучали песни, которые уже тогда были старыми.       Ви всегда считал, что Джонни слушает только инди-рок группы навроде «Самурая», но, как оказалось, музыкальный вкус у того намного шире, и Ви снова задумывается о том, что должен пересмотреть все свои догадки, которые только предполагал, по поводу этого человека.       — Ёбаный в рот, это же Тина! — кричит Джонни, когда начинается очередная песня, он хватает Ви за руку и притягивает к себе поближе.       Они оба чрезмерно в слюни, мир вокруг них расплывается, Джонни принимается петь с широкой ухмылкой, будучи слишком пьяным, чтобы переживать о том, что кто-то может смотреть на него.       — «Я зову тебя, когда ты нужен мне, моё сердце пылает, и ты приходишь ко мне, волнующий и возбуждающий… ты приходишь ко мне, даёшь мне всё необходимое».       Теперь они настолько близко, что их лица всего в паре дюймов друг от друга, отчего у Ви замирает дыхание. Это напоминает ему о том времени на горе, когда он только вправил Джонни хрящ, после чего они просто дышали одним воздухом, за исключением того, что в этот раз они смотрят друг другу прямо в глаза, Джонни обнимает его за талию, пока горланит песню, и всё во вселенной кажется абсолютно другим.       Ви чуть подаётся ему навстречу, наслаждаясь исходившим от него волнами теплом.       — «Ты просто самый лучший, лучше всех остальных, лучше, чем все, кого я когда-либо встречал! Я прикипел к тебе, я прислушиваюсь к каждому твоему слову. Если нас разлучат, я предпочту умереть…»       Это хорошая песня, они пританцовывают в ритм ей, беззаботные и улыбающиеся, музыка отдаёт вибрациями под кожей Ви, гудит у него в голове, или, возможно, это просто Джонни, или всё сразу, но всё, что он знает наверняка, это то, что сейчас он чувствует себя хорошо и легко, чувствует себя пьяным и счастливым.       Это, вроде, и длится почти вечность, но в то же время заканчивается слишком быстро.       Однако чувство всё же задерживается на подольше.       В пьяном угаре Джонни пару раз, а может, и больше, натыкается на девушку и, хотя он бормочет извинения, у той через некоторое время иссякает терпение.       — Эй, мудак! Ты ослеп или чё? — она пихает его в плечо, а он чуть отшатывается назад. — Ты не видишь, что я стою прямо тут?       — Кажется, она разозлилась, — театрально шепчет Джонни парню, на что они оба усмехаются. — Как жаль, что мне похуй.       Но не похуй ей, поэтому она толкает его ещё раз, а Джонни, издав удивлённый смешок, толкает её в ответ, из-за чего она, споткнувшись, теряет равновесие, в то время как один из её друзей орёт Сильверхенду что-то вроде «ты хуле девчонку обижаешь?», но кого вообще волнует, что она девчонка, «если она может ударить, но не может выдержать удар» — отвечает Джонни, и всё вдруг резко катится к чертям, и Ви оказывается втянутым в драку, но это весело, это от всего избавляет, хотя в этот раз он дерётся не с Джонни, а с каким-то уёбком, старательно пытающемуся прижать его к полу.       Бутылка пива разбивается об его голову где-то в области виска, но поскольку в кровь приливает адреналин, он замечает это не сразу. На самом деле это провоцирует только воспоминание: он и Джеки, двадцатилетние придурки, нуждающиеся в острых ощущениях, устраивают побоища в премиальных барах в центре города просто для забавы, а потом со всех ног бегут, потому что кто-то вызвал на них копов. Иногда их всё же ловили и приходилось звонить Маме Уэллс, чтобы она внесла залог, и чтобы они вернулись спать домой. Она несколько раз оставляла их на ночь в изоляторе в надежде, что тем это будет уроком, но на своих ошибках они не учились, им доставляло сражаться с властью, сражаться со всем на свете, если честно.       Ви поднимается на ноги как раз в то время, когда Джонни, будучи слишком бухим, чтобы правильно защититься, получает смачную оплеуху от той девчонки. Однако он всё ещё смеётся и даже умудряется проворчать что-то о том, что Ви какой-то зануда, когда тот пытается вызволить его.       Они покидают бар бегом — или, по крайней мере, стараются делать это изо всех сил, учитывая их состояние — и, по-идиотски хихикая, останавливаются только тогда, когда они запыхались и, вроде как, заблудились.       Дорога обратно в мотель у них занимает больше часа, они всё это время держатся друг за друга, чтобы не потерять опору под ногами, и на плечи Джонни спадают все мировые проблемы, когда он пытается вставить ключ в замочную скважину. Когда дверь, наконец, открывается и закрывается позади них, их разумы понемногу проясняются, они поочерёдно прыгают в душ, чтобы смыть с кожи весь пот, алкоголь и грязь.       Когда адреналин медленно покидает тело Ви, он начинает чувствовать доходящую от драки боль, чувствует образовавшиеся синяки и порезы на той стороне лица, где разбилась бутылка. Хотя не особо приятно знать, что боль исходит от чего-то, что вполне приносило ему радость. Его мысли приятно тормозят в тот момент, когда он оглядывается на лупящего в телек полуголого Джонни, прикрытого лишь одним полотенцем, которое низко опущено на бёдрах.       Он прекрасно выглядит, такой расслабленный, Ви замечает пару татуировок, на которые раньше никогда не обращал внимания. У него на рёбрах набит логотип «Самурая», из-под полотенца на левом бедре виднеется какой-то замысловатый геометрический узор. На ноге тоже что-то есть, какая-то птица и ещё несколько слов на языке, который Ви никак не может прочитать, но его глаза продолжают блуждать по тому, что он видит у него бедре, когда задаётся вопросом, как выглядит полная картина.       — Ты ведь знаешь, что пялиться некультурно, — выдаёт Джонни, всё ещё глядя на экран телевизора. Он, кажется, особо-то и не возражает, если судить об этом по ухмылке на его губах, но Ви по-прежнему нехило смущён, он буквально покрывается краской, пока пытается придумать, что на это ответить.       — Я просто рассматривал твои татуировки, — говорит он, что в самом деле правда, но Джонни на это лишь фыркает.       — Мне казалось, что тебя уж больно интересуют те, которых ты не видишь. Если, конечно, твоя оптика «Кироши» не позволяет видеть сквозь ткань, тогда, возможно, ты смотрел на что-то другое…       — Мечтай, — Ви закатывает глаза, чтобы больше не смотреть на Сильверхенда. У него всё ещё горит лицо, и ещё больше смущаться он не намерен. Однако сейчас он думает обо всём, чтобы скрывает собой то полотенце, и прикусывает язык в попытке отвлечься. Не получается.       Несправедливо, блять, проводить ночь с кем-то насколько привлекательным, когда у него уже несколько месяцев никаких контактов. Он уже было собирается двинуться в ванную, чтобы там хорошенько передёрнуть, как Джонни снова открывает рот.       — Но, знаешь, я бы и не возражал, — казалось, ни с чего вдруг, говорит он.       Ви тяжело сглатывает, задумываясь о том, действительно ли он верно расслышал фразу, возможно, Джонни говорит о чём-то совершенно другом, или, возможно, он просто шутит, но быстрый взгляд мельком на него ничего не проясняет, кроме того, что мужчина выглядит абсолютно серьёзным. Когда их глаза пересекаются, Джонни вскидывает одну бровь, будто бы призывая его сделать что-то, сказать что-то в ответ.       — Ты пьян, — в итоге на выдохе произносит Ви.       Джонни пожимает плечами.       — Ну может быть. Кому не плевать?       «Мне не плевать», думает Ви. Вероятно, Джонни просто говорит то, что на самом деле не имеет в виду, как делают это многие другие люди, когда находятся в крайней стадии опьянения. Скорее всего, завтра он даже не вспомнит об этом. К чему вообще этот разговор?       — Да брось, ты правда такой скромняжка? Я думал, ты не настолько заносчивый.       — Ой да отъебись ты, придурок.       Джонни ухмыляется, но больше ничего не говорит, просто продолжает выглядеть самодовольным и самоуверенным, как и всегда, и если Ви до конца ночи всё же думает о той тайной татуировке, не факт, что он не пытается взглянуть на неё снова.