смотри в меня

      Она строго говорит: «Кесарево кесарю — богу богово». Про что вообще эта история, Артём не понимает сразу.       Но когда он залетает в комнату стянуть, наконец, уличное, сырое от снега, и видит расставленные по местам кровати... Тогда — да.       Есть вещи, которые не стыкуются. И это больше, чем две ебучие койки. Исаев тогда до усрачки пугается. И из-за бабушки, и из-за Максима. Он всегда напряжённый, готовый к броску. Так ему страшно, стыдно, но это тот выбор, который делать придётся. Ведь дело, по сути, не в твоём достоинстве для кого-то.       Может, это всё глупая паранойя, они оба имеют охуительную способность придавать событиям больше значения, чем стоит.       Но потом Артём старательно взбивает венчиком белки, стреляет взглядом, всыпает и «знаешь что это? Я называю это сахар». А на смешок «учишься?» Влада отвечает:       — Нет выбора. Должен же я утолять твои аппетиты.       Это проверка. Но, если честно, внутри Влада не лопается, не вскрывается ни один гнойник, вообще ничего. Он только улыбается и треплет его волосы. Вероятно, он мало что в этих проверках понимает. Они не только для него. Артём ловит её странный, в котором море, море тоски, взгляд. Домовой, если попросить, найдёт что угодно, но не его утраченную гетеросексуальность.       Артёму просто стоит признать, что он редко ошибается. Потому что даже не столь внимательный Исаев замечает смену в её отношении. И опять. Как оказывается, Артёму, убеждённому натуралу, смириться с возникшей неловкостью проще. Свобода его не отражается на ногтях. Свобода Влада оказывается пропитанным пылью и выхлопами подорожником, который Илюша приложил на открытую пульсирующую и развороченную рану. И так, мол, сойдёт.       Она только начинает гнить.       Артём позволяет им поговорить, когда Илья звонит со своим Новым годом. А младший не берётся ничего пояснять, просто передаёт трубку. Оттуда после слышится сбивчивый, безостановочный, неуверенный голос. Влад отвечает односложно: «И тебя тоже. Да как-то так получилось. А, нет. Нет, не смогу». И, собственно говоря, Артёму до пизды, о чём речь. Это всего лишь его долбанутый старший братик, а значит — ничего серьёзного. Хотя, думал так и в прошлый раз. Артём вот уже прислушивается, когда слышит: «Нет, не рассказывал».       И всё-таки...       — За что он извиняется, Влад?       И даже тут оказывается прав. Догадывался с самого начала о чём-то. Покажи мне, где он тебя трогал, и я переломаю ему руки — не про них. Скорее, вырву это, гниющее, из тебя кусками. Потом. Пока позволяет Владу отмалчиваться.       Артём его понимает. И, на самом деле, это гораздо больше, чем было у Исаева за всю его жизнь.       И Владу тоже хочется что-то для него сделать. Ему хочется выслужиться и получить ту печать с танком за хорошее поведение, ту медальку, которой на него не хватило в детстве. И сейчас не заслуживает — автоматом. Но что если всё-таки...? Хоть немного.       Только у Влада нет ничего, кроме него самого. Все те материальные подарки куплены за чужие бабки. Шмотки, техника и даже (особенно) хата — не его. А сам из себя он что представляет? Стыдно.       И было бы хоть что-то. Что-нибудь. И уникален в негативе, характер — ассенизатор, а по роже такие синяки расползаются, что просто постарайся лишний раз не заглядывать в зеркало. За них, к слову, бабушка наказывает. Потому что насилие — не выход. Пределы двора — ваша тюрьма, пока не научитесь вести себя культурно. Что это такое за «культурно», оба они не слышали.       Потому вечером вытаскивают из-под кроватей куртки, скидывают из окна ботинки. В процессе почти ломают оконную раму. И пиздец как уморительно стараются делать бесшумно, переругиваясь и пихаясь. А когда окно прикрывают, бабушка выглядывает из соседнего, и можно проследить тот момент, когда выражение её лица становится из удивлённого жаждущим наказания.       Если что, я идти туда не хотел. Ты меня заставил.       И чьё-то мнение остаётся для тебя самым важным.       Идти туда — благо общее. Артём добирается по памяти, он только примерно помнит, где то самое место, в котором Новый год будет продолжаться аж до десятого января. Артём знает этого мужика, который настолько боится одиночества, что никогда не остаётся в доме своего помершего деда один. Там всегда праздники. И надеется найти там Максима, который ищет развлечения всю свою жизнь. Есть у них со Славкой что-то общее.       — Только об одном попрошу: если он там будет — к Васе ни ногой. Нет, даже так: если он там, то мы сразу же гордо свалим.       — И не собирался.       — Да я по глазам твоим хитрющим вижу, что собирался... — вздыхает Артём, посматривая на вышедших из нужного дома парня и девчонку. Просто проходят — вид сам говорит, что посиделки продолжаются примерно с обеда. — Мы попиздим с Максом, да? В этом план. Я хочу продолжать появляться здесь без последствий, если ты понимаешь.       — Харе так ссать, я держу себя в руках.       То, что это приходится объяснять, начинает выбешивать. Он толкает Артёма в спину ко входу. Он укрепляет уверенность в отсутствии подавления своего животного.       Раскиданный по кухне народ на пришедших смотрит с сомнением. Но это сомнение не как «вот они, эти пидорасы?», а типа «это кто вообще?». Ситуация сейчас такая, что Артёма даже это немного радует. То, что есть Максим и нет Васи, — неожиданно приятно.       — А я отчего-то думал, не навестишь! — поддатый мужик знакомому Артёму лыбится из-под бороды, на Владе же задумчивым взглядом останавливается, будто пытается вспомнить. — А это у нас брат! Ваня! Слышал я, чего вы вчера учудили. Ну чего, прыгаем за стол!       Тот разрешил бы им остаться, даже не будь Артём с ним знаком — такой это парень. Приятно, что из года в год хоть что-то остаётся неизменным.       — Влад, — поправляет Артём терпеливо. Исаев — не какая-то вторая страшная подружка, имя которой можно забыть. Он напомнит. — Это Влад.       За столом ровные пацаны — будущая массовка в политехе. И девчонки с неизменной мечтой свалить в расчленинград. Некоторые из них хорошо знают Артёма. Некоторые настолько хорошо, что неловко отводят взгляды.       — Не похожи! — смеётся Козлов.       — А ты присмотрись, — насмешливо. Зло.       Альтеев занимает место поближе к Максиму и кладёт руку ему на плечо, пока оживление остальных снова набирает обороты. В этом доме ведут себя, на удивление, культурно. Если хотите повыяснять отношения — на улицу.       — Вечер добрый, Макс, пойдём перетрём?       — Отвали, Артём. Тебе реально лучше отвалить, — режущий раздражённым взглядом парень точно не шутит. Старается отодвинуться.       Старается перечеркнуть прошлое всё то время, что они там сидят.       Тем временем Исаеву, который в обстановку отлично, вообще-то, вписывался, почти наполняют рюмку. Только тот накрывает её рукой и мотает головой, когда придвигают кружку с пивом.       Хороший. И он очень расстроится, если кто-то обо всём растреплет. Поэтому Артём и будет выжидать. Артём и пояснит, по какой причине Неверову лучше не раскрывать рта. Набухивается тот под пристальным взглядом ещё активнее, пытаясь отделаться от прилипшего чувства мерзости. Как если бы за его стол приземлилась стайка педофилов. С усами, очками и всем таким. Как если бы один из них похабно-дерзко захотел взять с него ещё какое-то слово.       Почему-то вспоминается: года два назад с моста ныряли. Трусов сменных не было — единственные снимали.       Максим кидает взгляд на Альтеева ещё раз. Изменилось что, может? Нет. Но что если тот всё время... Настолько это мерзко, что у него появляется желание рассказать об увиденном вчера всем присутствующим. Хочется закричать, насколько это ему отвратительно. Мерзость. Артём же сам говорил об этом когда-то... Сам же говорил!       — Макс. Эй. Давай, говорю, попиздим. Пока ты в состоянии.       — Ебучий случай... Отвяжись. Я промолчу, но не доёбывай меня. Мы больше не друзья.       — Ну я бы так не рубил... — плечо напрягшегося пацана Артём сильно сжимает и смотрит на него.       Всегда не понятно было, смотрит он прямо внутрь или сквозь тебя.       — Убери руки свои... Пидор, — едва слышно шипит Максим, мимолётно повернув лицо. Впрыскивает нужное слово в кровь. Идеально подобранное. И Артёму, уж простите, приходится обезоруженно поднять обе ладони. Макс пьян, он не понимает, какую дрянь сейчас несёт.       Артёму, несомненно, приятно чувствовать себя в компании самым трезвым. Но не когда кто-то уже настолько ужран, что не может уследить за собственным провалом. И не когда Козлов начинает мазать по струнам и выть. Вот тогда он жалеет, что не может на похуй подпевать как все остальные. Он уверен, до определённой стадии его музыка звучала неплохо, даже слишком хорошо для конченного алкаша, у которого лет пять назад померла жена.       Но что это? Его это мальчик ручки свои кудрявые и неумелые к гитаре тянет? Дай-ка, мол. Артём понятия не имеет, для чего это всё, но в голове уже назревает сцена. Несколько:       1. Влад эту самую гитару берёт и прям напополам о чужую голову, устраняя свидетеля.       2. Влад рвёт струны, дабы больше никогда в жизни музыки Козла не слышать.       Но       Кашляет зачем-то, шмыгает носом. И всё, концерт хорош, можно расходиться. Ты прекрасен. Нам так точно пора отсюда, пока не случилось кое-чего непоправимого в исполнении старого друга. Но тот ведёт пальцами по струнам и, скривившись, лезет к колкам. Козёл саркастично усмехается: «Ух ты! Шустрый. Да конечно, настраивай как удобно».       И Артём очень Исаева любит. Но он хочет вылететь за дверь, чтобы не быть свидетелем этого провала. Закрыть глаза, заткнуть уши. Как бы тот уверенно сейчас не выглядел, но Влад безрукий. Влад всегда всё ломает. Предметы надолго в руках не задерживаются и встречаются с полом. Одежда рвётся. А еда же постоянно оказывается на футболке. С мелкой моторикой проблемы, с нервами и терпением не всё в порядке.       Но       Отец Влада застал времена, когда служили по три года. Отец его знает много песен и армейских, и дворовых, и, так вышло, у его сына никогда не было права выбрать «свой» сценарий. И он играет. Играет, как научили. И ему бы подошло что-то типа «белая вата, красная вата, не лечит солдата». Хоть Артём такую музыку и ненавидит заведомо.       Сердце тормозит. Секунда. То, как Исаев сейчас выглядит. Как звучит. Как старается не сбиваться, потому что слишком давно не держал в руках такие вещи.       Кто знал, что Исаев будет так хорош в трепанации черепа. Всего поднимает на него бесцветные глаза свои бесстыжие, а уже получает доступ ко всему мозгу. Он ведь, сука, в упор смотрит, но сидящая рядом девочка всё равно принимает это на свой счёт и густо краснеет. Холодный и отталкивающий взгляд сейчас совсем не подходит под это описание.       — Эта первая гроза напоминает те глаза, — тихо тянет. А Артём уже за шкирку хочет вытащить. На улицу. Ну, куда-нибудь подальше от посторонних глаз и розовых щёк. — Где желание и страх на одинаковых ролях...       Максим хмурится, прикуривает у хозяина дома и выходит. Артём за ним, ну, не идёт.       Его... Его парень тут продолжает. Прояви уважение. И хоть у него совсем нет голоса. И звучит это скорее тоскливо-печально, чем возвышенно, не сладко-тянуче, но по-своему правильно. Болезненно, кровоточаще.       Живо.       — Блять, не помню как там... Ладно, — прерывает Исаев песню, но не музыку, и это, сука, настолько в его стиле, что Артём искусывает себе все губы. Но Влад находится: — Были только ты и я. В курорте Ев-па-то-ория.       Взрывалась смесь керосина, смолы, бензина. Пусть в этой комнате, наверняка, нет никого, кто не смог бы, допустим, в простую четвёрку. Но это... Это просто невероятно.       — Я тебя не скоро позабу-у-у-уду... — Влад уверенно бьёт свой заключительный аккорд. Он потирает кончики левой и по-вредному кривится. Больно.       — Сыграй ещё что-нибудь! — предлагает та девчонка, подсаживаясь, сжимая его руку пальцами.       Это не была красивая песня. Она была грязная и грустная. И была не для тебя. Звиняй. Как бы не хотелось верить в любовь с первого взгляда и причастность к таким, блять, светлым чувствам. Ха. И Влад бережно передаёт старый инструмент обратно владельцу.       — А я больше ничё и не знаю...       — Вообще-то, нам пора, — тусклым тоном отзывается Артём, из-за стола встаёт, отряхивается, руки пожимает кому надо, тянет-тянет за собой Влада. Похуй даже на Макса. Пусть потеряется. Вообще на всё похуй.       Тянет так, что со стула он практически слетает, но всё же идёт за ним. Куртки уже на морозе застёгивают — так торопятся.       Она говорит: «Артём, ты подумай, пожалуйста. Хорошенько подумай». Боже мой. Подумай, типа, что делаешь со своей жизнью.       — Ты флиртовал со мной на глазах у...       — Да мне до пизды.       — До хуя, то есть? — Артём смеётся, но потом в сердце опять что-то так сжимает. — Фак, как там... Может, через двадцать? Может, через тридцать?..       Исаев тормозит. Что там напевает Артём ему вообще плевать, потому что думать нормально он ни о чём не может. Ни о чём кроме. И это блять-блять-блять. Влад ненавидит то, как его меняют. Заготовленный план действий на его жизнь, по которому действовать не хотелось, но приходилось, вспыхивает и обугливается. Виной губы, мягкие. Требовательные.       — Нескоро, да? — стопает теперь Артём, делая поцелуй поверхностным, касаясь только кончиками губ.       Изламывая брови, Влад совершенно нехотя отрывается. И за этим так забавно наблюдать... Как Исаев проводит языком по припухшим губам, как он тянется, очень медленно хлопает ресницами, смотря вниз, и выпускает рывками воздух, почти хныча. Очень забавно, вообще, не особо подходящее слово, потому что Артём чувствует, что у него уже нормально так тесно в штанах.

***

      Астероид обогнул планету. Каникулы продолжались. В драках, укусах. Иногда врезаясь губами и чтоб с привкусом крови, с рукой на шее и оттягиванием волос.       Это хорошо.       Но любящая мама Влада настаивает, что пора домой. Влад должен немедленно возвращаться. Но, к сожалению, заехать за ним сегодня они не могут. И Роберт хочет попрыгать на батутах завтра, ты же понимаешь.       И это больно. Нет, всё-таки просто немного обидно. У мамы тяжёлая работа, мало свободного времени и один маленький сын. Точнее, два сына, но второй уже большой. И должен всё понимать. Как бы хорошо ему тут не было. Он слушает. Артём тоже понимает: Влад любит отца и её. В конце концов, Влад любит Артёма. Безоговорочно тех, кто причиняет больше всего боли.       Но Влад кидает вещи в рюкзак, пинает его и много хамит. А это первые симптомы накатывающей истерики.       У Вероники Георгиевны тоже что-то щемит в душе. Она обращает внимание мальчишек на себя, выдерживает такой строгий взгляд, что они моментально признают свою вину, даже не зная, в чём она заключается.       — Поедете завтра утром. Сегодня я вас не пускаю. Думали удрать так легко, натворив дел? А теперь идите и убирайте снег. Погляди-ка, молодцы, накидали и думали, никто не узнает, — говорит непреклонно, кидает Артёму его шапку. — Баню затопите и марш! А то я вас весь огород заставлю мне расчищать. Лопату не забудьте!       Артём улыбнулся зубами и посмотрел на Влада, который эту шапку у него отобрал и пообещал засунуть в жопу.       — Какая же охуенная идея слепить там базу... Да, Артём? Никто, блять, тебя здесь не помнит, да? — Да, Влад недовольный, но это наигранно.       Получают они пиздюлей. Что тут необычного? Чужую территорию приходится расчищать аж до обеда, потому что за ночь снега выпало ещё больше. Зато как классно снеговиков ломать было с вертухи... Сказка.       А уже в доме Владу приходится неловко врать матери, что после обеда автобусы не ходят. Пиздеть не хочется. Но ещё больше — отсюда уезжать.       Артёму тоже. Именно поэтому они обязаны друг друга поддерживать.       Исаев замирает, словно лань, услышавшая надлом веток, когда он подходит неприлично близко. Не просто подходит: пальцами осторожно касается таза и томно смотрит сначала в глаза, а затем на губы. Когда Артём облизывает свои и по-доброму улыбается.       — У меня есть предложение, как провести остаток сегодняшнего дня. Тебе оно понравится.       — Да прям...       — Да говорю тебе... Но для начала тебе нужно снять штаны... — Пальцами он полез под резинку треников, но Влад — не травоядное. Он щерится и жёстко тормозит на полпути к... А Артём знает, что там найдёт. Он знает, как тот заводится с полоборота. Его не наебать.       — Знаешь, походу, мы занимаемся какой-то хуйнёй.       — Хуйнёй мы занимаемся, когда в баню раздельно ходим, сладкий. Пошли сегодня вместе? М?       — Я с тобой не пойду.       — А с бабушкой? ... И почему?       — Я если не хочу, значит мне не надо.       — Ну это логично, Влад. Молодец, — мягко, но снисходительно. Почти как с ребёнком. С очень раздражающим ребёнком. — Но разве ты не хочешь попробовать попариться с веником, а? Я эксперт во всём, что касается порки.       — Извращенец.       — Не стесняйся. Не переживай, я не брошу тебя, если ты прячешь там маленький член. Это даже хорошо, плюс.       И это верная тактика поведения. На планете нет никого, кого было бы так просто взять на слабо.       — Скорее, я не хочу разочароваться в твоём ультра-мега-крохотном хуйце.       — Точно. Ультра крохотный. Меньше ты и не видел, — Артём уверенно улыбается и склоняет голову на бок.       — Ты... Блять.       Ни к чему тут та самая аура не крохотного члена. Чёртовы твинки с их ебучими здоровыми болтами — миф. И вообще, не то чтобы Влад так просто сдавался.       — Спорнём? — Исаев только вытягивает руку, как Артём тут же за неё хватается. Вот мудак. — Давай, удиви меня своей десяточкой.       — Если я выиграю, что, скорее всего, единственный вариант, — Артём задумывается, Влад сжимает его руку крепче. — То ты...       На ум приходит что-то совершенно безобразное. Например, попросить дать помацать титьки или... Нет-нет-нет. Это не спортивно.       Влад перебивает:       — Если побеждаю я, то Ты. Без трусов.       — Обязательно без трусов?       — Да, обязательно.       — М-м-м, малышка, какая же ты грязная. Дёрти-дёрти.       — Сука. Вообще без нихуя выбегаешь из бани и сочно зарываешься в снег на минуту. Нет, я даже сам закопаю тебя.       — Отлично, пятилетка. Учёл ли ты то, что в этом случае тоже окажешься в снегу? Ладно, — Артём закатывает глаза. Минута — много, но он примет такие условия. — Побеждаю я — вернёшься сюда летом. Сдашь экзамены и поедешь со мной.       А до этого, до лета, ещё целая жизнь. Но в словах скрывалось что-то такое... Почти обещание. Что-то типа больше ни в кого, и чтобы долго, хронически.       — Это будет наша Горбатая гора.       — Сука, Тёма, ты портишь все моменты.       И они, наконец, пожимают руки.

***

      Начиная смотреть 127 часов, ты знаешь, что гг пизданётся в то ущелье. Просто ждёшь, когда это случится: упадёт он вот здесь или же...       Ну чёрт, опять.       — Вау... — выдыхает впечатлённый Артём, когда, наконец-то, видит перед собой Влада. Всего. Тот смотрит, подняв подбородок. Только неестественно прямая спина выдаёт его неуверенность. — Можешь не прикрываться.       Артём и сам показывает, пошло и нагло. Артём без комплексов.       — А я думал, ты блондин...       Его дорожка отрастающих волос ниже пупка и щетина на лобке... Они тёмные.       — Ты ожидал что? Малиновый?       Влад глубоко вдохнул. Выдохнул. Пиздец, конечно, под пристальным взглядом было трусы снимать. И как можно чувствовать себя комфортно, когда кто-то смотрит? Влад не поймёт кухни порноиндустрии. Типа... Там трахаются-то на камеру. Зачем брить лобок? Если думать дальше: нахуя отбеливать половые губы? На кой хуй использовать заменители спермы?       И он думает об этом, лишь бы член перестал предавать так позорно.       И Исаев в бане — чисто пресноводная рыбка в океане. Он понятия не имеет, как открывается котёл, каким образом пользоваться ковшом и зачем заваривать веник, — а, он сухой. Как перестать прикрываться и зажиматься.       Нестрашно.       И когда же уже?!       Но Влад ведёт себя максимально не сексуально, каждое его действие — не завести. Артём верит, что на продолжение тот и не надеется. Исаев недоступен психологически. И именно это заводит как надо, ведь обнажённое может служить сексуальным стимулом. Но частично прикрытое возбуждает намного больше.       Это же Артём.       И глаза его темнеют. Влад думает, что такие глаза могут быть только у колдунов.       Или, что реалистичнее, тот ебучий бутылочный зелёный типа Heineken или Amstel, потому что Три медеведя — не про Альтеева Артёма.       — Может всё-таки передёрнем затвор? Спустим обойму?       Друг в друга. Истечём кровью.       Артём искушает. Это не из разряда «чтобы камни сделались хлебами», «да не преткнёшься о камень...», «если ты поклонишься мне...». Всего лишь «сделаем друг другу охуительно хорошо».       — Артёмикс... Если ты не закроешь рот и не перестанешь так пялиться, то я засуну твою голову в печь. И мой больше, — холодно, почти безэмоционально бросил Исаев, не касаясь запретных тем. Старается. Хоть жар приятно обдаёт холодное тело. Жёлтый, не тёплый, горячий свет одной только лампы — вообще интим.       — Сначала ты попробуй посмотреть на что-то другое, помимо моего члена. И, к слову, не вставшие не измеряет никто.       Влад глубоко и тяжело дышит через рот. Артём обхватывает ствол пальцами, мажет слюну и сдвигает крайнюю плоть, он ведёт другой рукой по плоскому бледному животу. Возбуждение набирает такие обороты, что прикосновение к собственному члену с уже влажной головкой — сладко-больно. Вот настолько хочется. И он никогда ещё не видел такого голодного взгляда. Опьянённого.       Каких девчонок у него только не было... В них нет и части этой стыдливости. Артёма веселит, что Исаев рядом с ним ломается похлеще любой дамы. Но в их глазах, жестах, в них не было также и крупицы вот этого желания... Однако это обожествление подразумевало под собой и чёртов страх. Без него никуда.       — Нравится? Хочешь почувствовать его в себе?       — Ты просто, блять...       Артём хотел бы объяснить Владу, что стесняться говорить о желаниях — глупо. Да и позиции в сексе — вообще не про маскулинность и феминность. Не про активность и пассивность. Поглощать можно активно, проникновение — не обязательно взятие.       Но Артём считает, что это слишком рано. Артём шутит:       — Так поворачивайся. Обещаю, не будут протыкать тебя насквозь.       — Чего ты несёшь?       — Ну, как у Сорокина.       Влад и Артём — что-то параллельное друг другу. Что-то, что не должно делить момент, сосуществовать в одном месте. В одной вселенной.       Разные.       И это «каждому своё» прописывало ему хрупкую и милую, принимающую и позволяющую. Которая будет смеяться над сложными шутками, разряжающими обстановку, и покорно подставляться по первому зову.       — Заебись. Ну ты давай, не стесняйся, вспомни ещё что-нибудь. Можешь пиздануть и про свою идеальность, невъебенность и, блять...       Но не это.       — Ты очень красивый.       Так хорошо сложён. Такой крепкий и сильный. Покрасневший от самых плечей. И с тёмными волосами от самых щиколоток, даже на груди немного (это пока... К двадцати, Артём уверен, Исаев уже будет полноценным медведем, если не заставить его бриться).       Влад от слов только раздражается.       И снова мимо.       И Альтеев вполне справедливо волнуется, что ничего у них и в этот раз не выйдет. Не так просто искоренить это в нём. Не так просто вырвать предрассудки папы-преподов-пацанов. Всех в этом ёбанном мире, заведомо считающих происходящее между ними неправильным.       Но к чёрту. Чёткая структура окончательно проигрывает хаосу. Так долго с собой бороться... Ну заёбывает конкретно.       Исаев уверенно проводит рукой по своему возбуждающемуся члену, всенепременно поясняя, что, всё же, узнает, у кого хуй круче. Оправдываясь даже сейчас.       И Артём дуреет. Ему-то как раз сейчас плевать на размеры писек, потому что что? Необходимый предлог. Глупая игра и представление для третьих лиц, которых сейчас между ними нет. И его очень ведёт не только потому, что кровь прилила к паху, но и из-за вполне высокой температуры вокруг. Держаться он больше не может, а поэтому уже толкается в свою ладонь, смотря Владу прямо в глаза. Тот свои, зачем-то, отводит.       — Стесняться меня уже точно поздно...       — Поздно... — покладисто соглашается, расстояние преодолевает и целует. И именно так выглядит его временный отказ от границ Я. Потеря своей идентичности — страшно. Но это и единение. Так или иначе, высвободит это обоих.       И Артём подставляет губы и язык под эти непоцелуи-укусы и шипит от особо болезненных. Влад не может быть нежным. Нежность — сублимация, реакция защиты от агрессии. И хоть он не верит Артёму, но и защита не нужна, потому что...       Нестрашно. Ему вообще нельзя бояться.       Одна из рук Артёма, та, самая проворная, уже наглаживает чужой ствол, а другая же заползла в волосы, оттягивая голову назад.       — Руку убрал, — шипит Влад. Всё ещё надеется обуздать.       — Какую из? Скажи, ну лучше же, чем пачка Принглс?       Даже отдрачивает Альтеев так хорошо... Влад вздыхает и всё же убирает его руку с головы — этого слишком много.       Артём не отстаёт: отрубаешь одну голову — появляется две новых. Он и прикусывает нижнюю губу, и спускается к шее, где умело оставляет яркий засос. Артём не знает, подарок ли это судьбы или наказание, потому что хорошо так быть не может, но Влад тоже тянется рукой к его члену. Его пальцы плотно обхватывают основание. Влад проводит ими осторожно и неопытно, но так увлечённо. Почти любовно.       Артём же пытается схватиться за что-то ещё. Он ведёт пальцами по позвоночнику. Медленно, изучая каждый позвонок, спускаясь ниже.       — Знаешь, этот зад не создан для жёстких стульев. Не хочешь сесть мне на лицо?       — Слышь, ты можешь молча? Я не в теме этих развратных разговоров.       — Научим. И можешь сжать посильнее? Слишком осторожно, — всё же просит Артём.       — Уж разберусь, — пыхтит Влад. И после язвительно: — Не сложнее, чем найти клитор, правда?       — Молчать, — твёрдо тормозит Артём и, спустив руку, ощутимо сжимает яйца, оттягивает. Кое-кто играет совсем неправильно.       Влад рычит. Влад даже почти бросает собственные руки от таких действий. Не у одного Артёма подкашиваются колени. Так что им приходится поддерживать друг друга. Артёму это даётся сложнее, потому что если Влад ещё раз простонет что-нибудь...       Но сам он разворачивается с Артёмом и, приподняв, сажает на полок. Он встаёт между ног и наваливается. Сильный и тяжёлый. Но гибкий, плавный. Ещё и...       — От тебя, Владислав, так охуительно пахнет...       — Ты не зарывайся, — еле рыкнул и тут же обхватил своими сильными пальцами сразу оба члена, прижимая друг к другу. Артём смотрит и от одного этого зрелища готов спустить. – Завали ебло ты уже...       — Я чувствую, как ты напрягаешься от каждого моего слова.       Влад наращивает темп и сам смотрит на них с лихорадочным блеском в глазах. Да, воздуха вообще не хватает. И стоит так близко, что блондинистую голову приходится задирать вверх, чтобы видеть его лицо.       И Исаев толкается, сильнее вжимаясь в дерево коленями. Ритмично, так, как нужно. До тех пор, пока не начинает двигаться совсем уж жадно, резко и рывками, шипя и гортанно постанывая, закидывая голову.       — Тише... Потише, — успокаивающе, негромко просит Артём и хватается за затылок, возвращая взгляд себе. Локти на плечах соскальзывают из-за пота. Артём обожает медленно, похабно натягивая и со шлепками. Влад пока не знает, как нравится ему, но Артём может разжевать варианты. — Медленнее, Влад, — строго.       И Исаев жмурится, когда кончает, и мелко вздрагивает. Артём задушенно стонет в приоткрытый рот. От вида чужой спермы на руках, упёршегося коленкой между его ног Влада, провоцирующего, вдохновляющего, продолжающего двигать рукой, темнеет перед глазами. Альтеев Артём единственный может обезвредить. Усмирить. Превратить в сгусток энергии, кипящий и жаждущий.       И как же... Влажно, липко, тяжело и жарко. Как же, блять, правильно.