Я с перепоя, как твой батя Я Стьюи Гриффин, твой злобный сиамский братик Я Тед Банди, я твой дядя Я вся твоя семья уродов, я твоё проклятие Внутри как на мясокомбинате Со временем не остаётся никакой эмпатии Да и поебать Хотел остаться собою, но чего ради? Но чего ради, расскажи, чего ради?
Принятие чужих несовершенств раскрылось, неожиданно, борьбой с самостью. Кажется, что если сам смиряюсь с тем его красным пятном на лице, её косолапость — совершенно не проблема, то кто-то примет и меня. Ну, вдруг. Я могу. И остальным с ним, нескладным, неудобным и немного чересчур, не должно быть проблемно. Только вот трое в автобусе скрипуче смеются. Парни незнакомые: первый, громче всех, второй и третий. Руку с розой на кисти последний держит у Ильи на плече, прижимает как кого-то очень близкого. Женщина напротив украдкой смотрит, не вмешивается. Может, хоть так мальчик научится стоять за себя. Поясни за шмот. Поясни за причёску. Поясни, какие стальные принципы или, может, глубинные слабости продолжают держать тебя на этом свете? В чём твоё предназначение? Как мужчины, конечно. У мужчины должно быть мужское предназначение, а мужественный внешний вид прилагается. И почему же ты молчишь? Илья мучает подушечкой заусенец. Больно. Парни, если глядеть вглубь, не виноваты. Условия взращивают. Здесь — не тепличное далёко. И, в конце концов, яркая гомофобия — латентный гомосексуализм. Они почти в одной лодке, в конце концов. В любом из случаев, мы оба бисексуалы на пятьдесят процентов. У Ильи пропитка — толерантность. Впрочем, от сальных смешков его ногти не спасаются. Мир держится на том, что Илья любит свои ногти и светло-русые волосы тоже. Свою чистую кожу. Безупречный вкус в одежде. И своё красивое лицо, куда без этого? У Ильи не должно быть заусенцев. Илья печатает сообщение, вот на остановке и встречает Артём. Младший долго гнётся от смеха и посвящает оды беспомощности и бесполезности брата, пока идут до дома. И путь, почему-то, кажется очень длинным. Как-то усиленно кроет младший хуями с аж самого своего возвращения. А это говорит Илье даже больше, чем если бы тот выдал «мы вместе». Только язык Артёма для таких милостей не предназначен. И он продолжает про «пиздёнку» и страшилки, что парни те, вон они, до сих пор идут за нами. Специфические игры у малыша Артёма с детства. Это враки. А пугается Илья по-настоящему. Примерно так же, как когда говорил Владу: — Между вами… Серьёзно, думаешь? Прямо вот, в лоб. Трясся внутри от неуверенности и страха, но решительности в нём было… Этот разговор — ужас от начала и до конца. А что если Влад думает, что… что-то может у них получиться? «Что если»? Пф-ф-ф. Крупно ошибается. Все они рады подавиться самообманом. И никто не понимает… Ни один. А понимание, конечно, хотелось бы найти. Я-то понимаю. Я могу. В детстве Илья мечтал стать… Мечтал… Кем же он мечтал тогда стать? Кажется, всегда ему хотелось как дедушка. И география органов — интересно, ужасно зудит знать, что у дедушкиного друга за дырка в шее такая, и зачем же тот её постоянно прикрывает, когда говорит. И Артёму шесть, а он уже самодовольно передаёт одиннадцатилетнему Илье всё, что узнал от деда. И от его друга тоже. Информация такая ценная, но проглатывает её старший без удовольствия. В дедовом же гробу Илья и оставил желание протухать в медухе дальше. Но раньше же ведь… Так учился! И диплом у него неплохой, красный. Так Илья старался, зубрил и со слезами, и с истерическими припадками. Все хвалили. Под стать старшему брату. Ведь он, старший, упорный, самостоятельный и очень сильный. Ване ведь всегда было не до игр, Ваня вечно занят чем-то таким взрослым и мужским. Даже бабушка говорила, что никогда Ваня не плакал в пелёнках. Он родился и уже был самодостаточным и серьёзным. Почти равнодушным. Почти. Артёму достаточно посмотреть на Ваню, подышать в его сторону, и Ваня становился для него и мамой, и папой, и раком, и вообще кем угодно. И яйцо варёное, Тёмка, надо в воду холодную, чтобы чистилось легко. И руки перед туалетом мыть обязательно. И скажи им, если ещё раз тебя тронут, то в следующий раз трогать их буду я. Даже бабушку Ваня не обнимал и себя обнимать не позволял — не маленький. А Артёма держал в капкане рук, когда тот чуть не утонул. Держал, а не плакал. Кажется иногда, вообще оба не умеют. Артём всё равно более похожий вышел. И, может, есть что-то в этом Артёме. Илья тогда брал его, маленького, за руку. И тот сжимал так сильно, до боли, что руку приходилось выдёргивать, и смотрел с интересом. Илья стал держать его за рукав куртки. Где-то так в тринадцать Илья впервые вернулся с разбитым носом. Артёму уже восемь, и он спрашивает: «Ты принёс мне ту жвачку? С наклейками». И на лицо его смотрит безразлично. Нет. Всё-таки больше удовлетворённо. Пока только изучал и подступался, это уже потом начал изощряться… Истории эти с Ильёй повторялись периодически. Если круг твоих интересов смыкается на чём-то «немужицком», то это отшатывает от тебя определённый пласт людей. Да, даже если ты отличник и активист. Всегда так было. И тычки, и претензии. От парней только смешки и побои были, хотя некоторые ему и нравились. Но Илья очень старался не привыкать. А у Исаева Влада вопросов была горка с ложкой, будто и свой список имелся. «А чего не постригся?», «А футболку где купил?», «На гитаре лабать умеешь?», «Тебе нравится рестлинг? А женский?». Влад тоже изучал, но абсолютно иначе — утолял аппетит. В неудобное положение, порой, ставил, но меняться не просил. Илья не строил иллюзий: такой же, как и остальные. Но почему-то с ним было безопасно. И Илья тоже старался быть полезным. Всегда необычное что-нибудь на кухне стряпал, когда тот приходил в гости вечером, на машине забирал, когда бы Исаев не попросил. У Вани ключи спрашивал. И часто ночью, и потом тяжело было вставать на работу. Что такого делает Артём? Илья заворачивается покрепче в кокон из одеяла, очень толстый и почти бетонный, и, закрывая глаза, пытается абстрагироваться от щелчков мыши и недовольных вздохов младшего брата, когда у того что-то не получается. Он ничто. И разбудить бы всех на свете.***
Оля настойчивая. Оля как-то подумала, что поладит с мальчиком из параллели, и вот они уже дружат шестой год. А шесть лет — никакой веры в отмазки. Девушка обещает мёрзнуть под козырьком, пока он не выйдет. Возможно, она даже готова так умереть. А Илья, у которого в голове предполагаемая сводка новостей с несчастным случаем, вот вообще не в настроении. Единственное, чего он хочет, — не покидать пределы одеяла. Прокрастинация — его нынешний стиль жизни. Исключение он сделает только потому, что с трупом разбираться придётся конкретно ему. Родственники с Олей связываться не захотят. А с хмурой Олей рядом Света. И сейчас Света весёлая. Вообще-то, весёлая всегда, и глаза всю жизнь выглядят так, будто она под чем-то. Когда Оля тормозит перед ближайшим знакомым клубом, где их общая подруга сносила однажды стаканы с барной стойки, Света оценивающим взглядом смотрит на него. И смешинка всё равно проскальзывает. Илье не-ком-фор-тно. А после того, как девушка стягивает с него капюшон, после фразы «с этим надо что-то делать…», Илья вообще готов прямо сейчас выползти из машины и заказать такси. Но забытая всем миром расчёска из бардачка получает свою минуту славы. Сам Илья и не расчёсывался дней пять, наверное, а сейчас приходится терпеть и сидеть смирно. Хреново, когда волосы трогают. — Чего ты, Илюша, такой кислый опять? Знаешь, тебе уже давненько пора в люди выйти, — оповещает Света, когда им на руки уже цепляют цветные браслеты. — Встретиться с кем… — С кем? С терапевтом? — Вообще-то, Женя интересовался о тебе. Всегда спрашивает. — Это Света всё говорит, Оля же её не поддерживает. И молчит. Во-первых, спорить со своей подругой, или что там между ними, она не хочет. Во-вторых, Оля знает о нём буквально всё. Она всё видела. Она же после и долго утешала. — Ага, — невпопад отвечает Илья, разглядывая оживлённую обстановку. Шумно и душно. А ещё он в футболке и джинсах совсем не вписывается в круг красиво одетых девушек и пытающихся в нарядное парней (поло и синие брюки — хорошая попытка). И вот это уже парит. Илья точно не хочет выглядеть как эти самые мужланы без вкуса. А с таким мрачным взглядом должен стоять перед могилой, а не возле барной стойки, где Света определяется с заказами для всех. И это лишь первый заход. Совсем скоро девчонкам не придётся покупать выпивку самим. И Илья немного завидует этой суперспособности. — Выписываю тебе средство от депрессии, милый мой, — указательным и средним блондинка пододвигает к нему стопку с тремя слоями, — Б-52! Этот боинг доставляет исключительно ядерное оружие. Пить в баре Илья тоже не любит. Это неоправданно дорого и не так весело, как в тесной компании. Только выбора ему не оставляют, впихивая в рот соломинку. — Давай я дам тебе Инст Жени! Ну давай… — У меня есть его Инст, Свет. — И не пользуешься! — Не хочу. Илья, вообще, хочет немного другого. — Ты влюблён в своё желание достичь недостигаемого. Но по-настоящему иметь его тебе не понравится, — вставляет копейку Оля. После первой опрокинутой рюмки люди имеют свойство мудреть и всем что-то задвигать. Ещё Оля говорит, что, как бы он не зацикливался, всё равно должен помнить — привороженные долго не живут. А Оля, вроде как, разбирается. Не стоит забывать. Оля верит, что если запустить руки в землю и рассказать о проблемах, то почва их и заберёт. И ещё зависть — самая сильная порча, поэтому хватит, родной. Время расслабиться. — Блин, песня какая прикольная! Девчонки убегают. Если точнее: убегает Света, протаскивая за руку и не сильно довольную Олю. Так растекается он на барном стуле в одиночестве, кидая порой взгляды через плечо на переминающихся с ноги на ногу подруг. Перед ним плывут рюмки, стаканы, которые никто не убирает. Дижестив работает охуительно, когда желудок пустой с самого утра. Так что тянет теперь только блевать. Но вспоминать… Вспоминать тоже тянет. Парни те в автобусе… Чего им надо было? И одноклассников шутки про минет в туалете. За деньги, мол. Про сыну маменькиного много было. А мама как кошка. Рожала, не вылизывала. Оставляла. Такая была стройная, высокая, а лицо очень красивое. И на животе шрам — один за другим. А эта мысль — спусковой крючок. Илья сгибается над туалетом, глотку рвёт ничем. Он садится на пол, держится за ободок — весь спектр инфекционки уже в нём. И волосы расчёсанные подержать некому. Илья чувствует унижение и тяжкую обиду. Ему плохо и нужна помощь. Куда же вы ломитесь? Почему же вы не поймёте? Когда плачет, прикрывает рот ладонью, чтобы тише выходило. Как в детстве, когда в комнате с ним ещё был Ваня. Когда показаться старшему брату слабым было самым пугающим проступком на свете. Ваня не плачет — некогда. Даже когда всё совсем хуёво. Мысли неторопливо кучкуются и, умывшись, Илья набирает его номер. Назло он. Сам себя за слабость наказывает. — Вань, забери. Я в «Монако»… Из динамика только ругань и недовольство, и «не в прямом смысле, надеюсь». Но Илья знает, что даже если и так, — Ваня приедет. Его щетина и тяжёлый с мешками взгляд — неотъемлемая часть образа. Нет их — это уже не Ваня. Илья покорно ждёт возле входа, не чувствуя холода, вцепившегося в лицо, лодыжки и ладони. — Твою же мать, Илюх. Где куртка? — Ваня встряхивает за плечи, будто следуя инструкциям при СЛР. «Вам плохо?». «Вам нужна помощь?». — Куртка? Там… — Илья кивок бросает в сторону клуба. И Ваня ругается, тащит за шкирку несносного внутрь. В раздевалке кидает Илье его одежду и заставляет писать подругам, что уехал домой. Ваня ответственный и все шаги у него расписаны по пунктам. — Прости… — прошуршал младший сорвавшимся голосом и шмыгнул носом. Куртку застегнуть не получалось. — Пошёл ты, Илья. Ноги отрубят по бёдра, и будешь знать. Ваня смотрит, сидя на водительском, как дрожат пальцы брата на язычке, и ничего не предпринимает. — Каталку я тебе достану, ладно, но возить не буду. — Я… — Ты обосрался. — Я вообще не вывожу, Вань… Только ты не осуждай меня… — Эх, Илья. Мне двадцать семь. У меня другие стандарты, — Ваня усмехается и выкручивает тепло на полную. — Подкину тебя до дома. — А сам? — А это уже как получится… Ладно. Сделаем вид, что я, ебать, должен перед тобой отчитаться: по мужикам. Илья знает, что не к друзьям и коллегам старший брат поедет. Как бы не скрывал. Ваня будет помогать ей и приезжать к ней. Ваня и придержит объёбанную, и прокапает. И с иглы на иглу. Если надо, детей чужих воспитает. Ваня, оказывается, глупый. Со стороны виднее. И «сдохнуть хочу» Ильи переоформляется в «хочу домой». Хочу поесть и поспать. И, вообще, жить. Жить хочу. Просто по-другому.***
К бабушке с дедушкой Влада не берут — неудивительно, ожидаемо. То, что не берут приболевшего Роберта, — событие. Всё не так было плохо: простуда у детей его возраста всплывает каждый сезон, но рисковать не решились. И ты ведь посидишь с младшим братиком, да? Это недолго, туда-обратно. Влад, пересмотревший свои взгляды в отношении мелкого, поймал себя за тем, что не против. Но Влад забыл! Влад забыл. Роберт — не простой ребёнок. Такими вещами как «мультики» и «порисовать» не зацепишь. Роберт очень прилежный и понимающий, но только под контролем мамы. Маму обожаем, но никто не говорил, что он должен слушаться Влада, который до всего строил из братишки прокажённого. Обида ребёнка — очень сильно. Особенный ребёнок. Вот Роберту стукнет двенадцать, и пойдёт Роберт сдавать экзамен на Хантера. И сдаст ведь с первой попытки. Такой вот он охуенный, этот Роберт. И Владу приходится кричать, потому что охуенному Роберту пока далеко не двенадцать. И он раскидывает игрушки, и он не может сам пока сходить в туалет и налить себе стакан сока. Зато Роберт говорит: «Если ты будешь на меня кричать, то я буду уходить в свою комнату, потому что я не хочу портить своё настроение». Очень серьёзно он это говорит, хоть и по-детски сглаживая букву «эр». Я твой негатив не пгхинимаю. Владу приходится перестать кричать, ведь Роберт уже умеет запираться в комнате. Оставить это так старший не может. Слышит, как тот ноет от обиды. И если так дальше продолжится, то мелкий помрёт с голода. Или выпрыгнет в окно. Дети это любят. — Эй, мелкий. Слышь меня? — прислоняется Влад к двери лбом, предлагает: — Погнали на улицу? — Я болею! Мне нельзя! А Влад ведь рвётся между тем, чтобы по-быстрому сгонять в киоск (наверное, последний в своём роде) неподалёку, где всегда брал сиги, и остаться здесь и выслушивать вот это. В любом случае, пиздюка с шилом в жопе он не может оставлять одного. Вдруг он врубит плиту с психа? Или в унитаз, блин, смоется? — Тебе же лучше. И я одену тебя теплее и, там, не знаю… В сугроб кину. Мне очень надо, Роберт. Прям очень-очень. Влад знает: детям в сугробы падать по кайфу. И Роберт шмыгает громко, подходит к двери. Выглядывает. Потому что по-хорошему его попросили. Никогда старший брат его до этого так не просил. «В сугроб только не надо…» И Влад вот уже почти любит его за послушание. Это потом тушит сигарету и ошалело головой вертит. Зелёная куртка с ребёнком внутри, ковыряющимся в снегу палочкой, пропала. Нету его. На измену Владик подсаживается минуте на пятой. И в соседних дворах ходил как долбоёб орал, и цветные коробки на площадках облазил вдоль-поперёк. К мамашам подходил и стопудово выглядел как подозрительный преступник. Даже в Пятёрочку ближайшую заглядывал (вдруг туда Роберта занесло, позырить на простых смертных, питающихся подделкой). Но тот провалился. Про новоприобретенную пачку Влад забыл и подавно… Что делать? Он не знал, но не звонить же матери. И так приедут вечером. Дай бог к этому успеет его отыскать. Поэтому и позвал Артёма. А позвал так: «приезжай срочно». И восклицательный. Три. А тут и Артём ссыковать начал. Дела бросил, кинулся. Не сразу, но как смог. Вдруг у придурка случилось что? Что-то серьёзное. Влад, который сыскал на свою голову проблемы. Влад, который чисто из принципа не тронул подаренную перцовку и сыскал на свою голову проблемы. Тот Влад, ебальник которого не защёлкивается. Поэтому Артём и прилетает так быстро, как может. А тут ребёнок потерян. Артём не может пошутить про тот чёрный седан, который выглядит как тачка торговца детьми, хотя очень-очень хочет. Потому что Влад сикает. Они проходят все места раза по три, потому что Влад не мог гарантировать, что Роберт не материализовался там, где он уже смотрел. — Как ты мог его проебать? — Артём присел на ту самую лавку. Свидетеля случившегося. Точку отсчёта. — Хотя я знаю как, не объясняй, у тебя же глаза хуй пойми откуда растут. — А помолчать не пробовал? — Исаев бешеный и без наставлений был. Но Артём не затихал и продолжал накидывать: — Остановка недалеко. Может, он в автобус запрыгнул? — Точняк, потом запрыгнул в самолёт и улетел потом в другую страну. — Язва, ты сам хоть что-нибудь предложи… — Да смотрел я там. Я не ебу. Он прячется где-то. — В его стиле. Может, домой он пошёл, Влад. Раз не хотел выгуливаться. А то придётся родокам звонить. А там ментам. — Да час остаётся до приезда, минимум. — И негодует Влад, и деть себя куда не знает. А что если в лифт пиздюк залез? И упал этот лифт. Нет, что ещё хуже — в лифт за ним зашёл мужик. И лифт остановился. — Ладно, погнали проверим. И фигурка мелкая возле двери дрожит. Куртка и ладони коричневые — подъезд недавно красили. — Чего ноешь? — зло спрашивает Влад. А потом за лицо мелкого хватает, на сопли засохшие смотрит, на корку кровавую на губе и подбородке. И глаза влажные, красные, злые, Роберт голову всё отворачивает и мелкими ручками толкается. Разорвана губа. — Жесть, — говорит Артём, будто Влад, блять, сам не видит. — Я… Я… сказал же, что не хочу гулять! — плачет мальчишка с удвоенной силой. Хорошо хоть к соседям долбиться не начал. — Я замёрз и поцарапался. И Влад молчит. Это ты не поцарапался, это… Вообще без понятия, что с этим всем дурдомом делать. — Так, ничего ты этим не добьёшься. Скоро приедут, так что валите. Умой его, херню эту обработай. Слышишь, а? — приказным тоном расставляет Артём. — Роберт, эй… Не жалуйся маме. Ты же мужик. — Альтеев присел перед ним и улыбнулся. Вообще, дети не любят его. Роберт тоже никогда к нему не тянулся, Роберта, вообще, не так легко взять на «ты ж пацан», ибо не пацан он, а аленький цветочек. Пухлые губы и вздёрнутый нос, как у мамы с папой, выдают в нём натуру чувственную. С Владом они теста совершенно разного. — Ты уже взрослый. Взрослые всё терпят. И тогда уже мелкий кивает, хоть и выпячивает нижнюю губу. — Во-от, молодец, не теряйся больше. Влад запускает домой пиздюка. И руки с ключом дрожат. Ему не просто пиздец. Ему такая пиздища… — Если бы ты не пришёл… — Нормально всё. Ничего серьёзного. И хуже ведь бывает, нет? Я как-то голову разбил, когда по вышкам шатались, и ничего. Всё путём. — Ты так уверен, что «ничего»? — Молчал бы… — Альтеев губами к его носу прикладывается ненавязчиво, улыбается легко. — Всё, иди давай. А то опять ёбнется где-нибудь. — Останешься, может? — Не вариант. Не хочу, чтобы и меня зацепило. Да и дела сейчас. С пацанами когда будем сидеть, ты тоже приходи. Если хочешь. А Влад он… Ну очень скучает. Плевать становится даже на Блоху ебучего. Хочет. Женя и Андрей приходят весёлые, они перешучиваются и гремят пакетами, когда разуваются, и так Владу ещё страшнее к ним выходить. Они ему улыбаются, но выражение лиц меняется моментом — щенок выбегает. И скулить опять начинает, пусть недавно только успокоился. Громко и взахлёб. И, ну блять конечно же, всё рассказывает. Что тут рассказывать? Всё прекрасно видно. Влад сделал, что мог, а губа всё равно разорвана и уже страшно опухла. И куртка висит коричневая в ванной мокрая — не отмылась. — Андрей, собирайся. В больницу. — Он убежал от меня на улице. Мне пришлось его искать… — Что? Когда это произошло? А если бы пропал?! В таких случаях тебе надо было сразу звонить нам! — завелась Евгения Николаевна. Из её глаз чуть ли не вылетали молнии. Молнии и слёзы. И муж её тихий, всегда на фоне, только смотрит строго, качает головой как болванчик. — Ничего серьёзного не случилось. — Это, по-твоему, «ничего не случилось»? — Я у-упал на пороги-и-и… — продолжает реветь Роберт, хватаясь за её куртку. Ой, да ладно, блять! — Упал! Он мог свернуть себе шею. Он и так… Ты… посмотри! — Сына она прижимает бережно, пока отец ребёнка обувает, накидывает на него собственную куртку. — У меня и похуже бывало… — Зачем ты вообще повёл его на улицу?! — в полный голос кричит мать. — Ты слышишь меня? Он же больной! — В магазин… — Что? Она спрашивает уже на октаву ниже, чуть спокойнее, ожидая достойных косяка объяснений. Но всё равно за затылок ребёнка придерживает. Придерживает и продолжает плакать. Гладить. И так Влада это выбешивает. С отцом на рыбалке вывихнул лодыжку в первый же день, пока с холмика спускался. Она тогда опухла, пульсировала, разлилась здоровенная синяя гематома. Но в больницу не поехали, пока рыбалка не закончилась. Ничего не сказал, ничем не выдал. И ни за что бы Влад не отказался от тех холодных двух ночей в палатке. Как бы тогда не было больно. — Покурить, блять, покурить! Сигареты взять, мама, и сыночка твоего проебать! План мести: буду единственным и неповторимым. Как вы заебали — пиздец! Всего пара слов, заставляющие её скривиться и превратиться в человека незнакомого. А папа не запрещал ему ругаться. Папа считает, что мат у славян сакральную силу имеет. Те, кто его вытесняют, тупоголовые фаны Петра Первого, не ценят славянскую культуру. Папа, вообще, поадекватнее будет. — В комнату. Быстро. Действительно любящая мама. Любящая мама ручкой синей напишет под местом жительства «кредит не выдавать. наркоман». Это отец так говорит. Ещё говорит «эта сука», и что она сама должна следить за своим сынком. Не пацанское дело, вообще, пасти чужих щенков. Разберись, говорит, с этой проблемой и поставь на место. Влад ещё спрашивает, как это. Как мать на место ставить? Отец даже сам не смог, а как у Влада такое получится? Отец наградил бы его щедрым подзатыльником за эти сопли. — Некогда мне. Давай, Влад, потом поговорим.***
Комната не могла долго беречь его. Даже от собственного чувства протеста. Так что дома старался появляться реже, не попасться на глаза матери стало важнейшей задачей. Шов на губе у её сына. Куртка выкинутая. А Влад пресмыкается, потому что виноват. Но жалость к этому ребёнку выдавить он не может. Ни капли. Влад задерживался в школе, не торопился домой. Влад тренировался, не торопился домой. Не будь Артём так занят, то, наверняка, у него Исаев бы и ночевал. Приходилось только ждать возвращения Альтеева из его творческого трипа и ловить те недолгие моменты пересечения. Поэтому чешет Влад к его другу, где эта пиздобратия и собирается. Пизданутые из старой заставки про черепашек ниндзя третьего года. И не у Артёма же дома. Дом — храм. Ещё дома братья, а друзей младшего они не переносят. Славу, разве что. Славочка мальчик хороший, добрый. Ну, Лёха тоже, вроде, ничего. Лёшка ведь отличник, староста — голова на плечах. Валера, в принципе, тоже неплохой… А Влада — нет. Влада больше нельзя. Зато Солянка Влада пускает, относится он к Владу ровно никак. А Лёшка для него — кринж. Тот пацан, у которого автомат из банок энергоса, с живыми обоями на экране блокировки, жрущими заряд, и который «помурчишь в дискордике?». — Слышь, Артём, давай-давай… «Тесты уничтожают творческое мышление», или как ты там ей пизданул? Я бы сказал, «разъёб по фактам», если бы она нас не ебала весь урок у доски после этого… Ещё там Чечен, залипающий в Медвежий фарш и то и дело поворачивающий экран с развороченными телами. И ебло-кирпич Валера — это рофл. — Бля-я, надо ларёк с шавой открывать. Реально, да. Чё ты ржёшь? Или «пацаны, давайте Берсерка посмотрим? Вам понравится, отвечаю». — Именно поэтому, Валерик, у тебя и нет девки. И не будет. — Да ты сам им хоть под юбку заглядывал? — Зачем? Там же пизда. И, да, Слава. Слава — это треш. С которым ругаются, удивительно, сначала на лайте. Бакшеев топит за лейс с крабом, Владу больше нравится лук и сметана. А вообще лучше бы, так-то, с малосольными огурцами, Артём, вот, их любит. Вот эта вся их тесная тусовка. Кринж, треш, рофл и Альтеев Артём. Притащивший сюда свою вечно недовольную хуйню. А вы не говорили, пацаны, что девок приглашаем. — Йо, Ниндзя и Йоланди, заебли, — казах бурчит, обращая на двоих всё внимание. Артём снова липнет к Владу, и все успели подотвыкнуть к таким зрелищам. Половина месяца без видимых домогательств! В календаре «дни без несчастных случаев» можно писать ноль. Различие теперь и в том, что Исаев и сам рад не отлипать. Он кладёт подбородок на острое плечо, тихо спрашивает: «Чё у тебя тут кость торчит? Давай вправлю?». — А у тебя это чё за шрам? Новый? — Боевой. — Нахуя он тебе? Буэ-э. И прямо выходит, вываливается всё это между ними за рамки. Не положено так долго руку на спине держать, а Артём держит. Ему позволено. И мысль такая сладкая, как ириска. Она же язык режет ребром, так же в зубах застревает. Артём и сам не замечает, когда начинает перебарщивать — само собой выходит. Зато у друга лучшего глаза на месте. — Вы пришли попидорасничать и залипать в мобилки или пообщаться нормально? — А ты думал, чтобы слушать твои охуенные истории? — Слышь, Зига, тебя не спросили. Одним своим нахождением тут ты… Ты оскорбляешь моё чувство прекрасного. И нет, всё-таки, греческому перемирию не бывать. Артём на Влада с интересом смотрит, Влад тяжело очень вздыхает. — Какая же ты тупая тварь, — но Влад просто не может удержаться. И это как подобрать неправильный аккорд. Славка к такому восприимчивый, поэтому и взрывается. Смелеет, соответственно. Может, ещё потому, что кругом только его пацаны. Может, потому что обстановка родная. — И это мне ты говоришь? Серьёзно, что ли? Шутка такая? — Слава, завали своё ебло, — хмуро вкидывает Артём. Вот он сегодня не в настроении. Вообще, последнее время он не в порядке и не до шуток. — Чё ты ему самому разобраться не даёшь? — Лёха, кидающий под губу, Альтеева локтем пихает. — Мамка, что ли? — А вы чё все налетели-то сразу? — Валера, не врубающий в суть их кипиша. Валера не знаком с ситуацией между ними четырьмя. Он из другой школы, и Славка ещё не успел присесть на уши о всей ущербности их пятого колеса. Да даже если бы и был знаком — похуй ему. Влад ещё раз тяжело вздыхает — обречённо. Слава с вечным наушником в левом ухе похож на всех тех додиков, которые прикладывали цветочки на могилку лилпипа. Слава — копия тех мажориков, которых пиздили пацаны с его района. У которых всегда можно было добыть лучшие, самые дорогие телефоны. Этих же пацанов с района и привлекали потом. Виайпи казашка, а сначала и не подумаешь, представляет из себя проблему таких масштабов, что и на бутылку присесть можно. — Я просто задал ему вопрос, — поясняет Слава. — Это обычный вопрос. Просто удивительно, что он считает себя умнее меня. — Я не сказал, что умнее. Не пизди. Я просто сказал, что ты тупая течная сучка, тормозок, — фыркает Влад, пока Артём одними глазами приказывает угомониться. Немного они его все заебали со своими интеллектуальными проблемами. — Ты находишься в доме моего, бля, друга. Покультурнее. Знаешь, чё это? Или научить? — Так пойдём выйдем, Слав. В чём проблема? — Никуда я с тобой не пойду. — Правильно, это травмоопасно, — так предупреждает Артём. — Резня! — подогревает Валерик. — Бля, пацаны, ну го, что ли, тесты замутим на айкью? Вот реально узнаем, кто тут тупой самый, — рассудительный Лёха, который ой как не хочет разгрома в собственной квартире. Убирать ещё потом маме. — Пива же хотели, покер, а не это… Так общий сайт был раскидан всем. Жажда доказать пиздатость жгла жопы. В какой-то момент Влад даже стал находить смысл там, где его нет. — Ты на каком вопросе? — шепчет Лёха. — Сорок пятый. А ты? — Валера тыкает, кажется, абсолютно рандомно. — Уже?! Ебал я это, — негодует Слава, который, наоборот, вглядывался в каждое задание. — Пацаны, мы, походу, все в минус ушли. Айкью минус сто, нах, — но раскидывает всех Артём как-то странно усмехаясь, но на секунду приходя в себя будто. — Чё там? Покежь результат. Слава тянется, заглядывает в его экран и, хлопнув по спине, начинает дико ржать: — Номер карты, пацаны! И три цифры, блять, на обороте! Наебалово! — Еба-а-а-ать… — стонет Влад, который тоже с упорством мозги разминал. И хули ты своими грязными руками его трогаешь? — Я ещё один проходить не буду… В пизду эти треугольники. — Валера вырубает телефон и кидает его на столик. На него же закидывает ноги и подбирает раскиданные там перемешанные чипсы. — Да отвечаю, недавно со своей такой проходили. На таком же вот сайте… вроде? — Лёха упорно тыкает теперь уже рандомные ответы, дабы добраться поскорее до конца. Не верит он, что мир так к ним несправедлив. — Так вот чё ты перепройти решил… И чё тогда показало? — Я не хочу об этом… Ваще буду искать другую. Не хочу быть тупее своей тянки. — Слышь, Тём, чё там твоя, как вообще? Ты про неё не забыл там, в своей деревне? — И Слава интересуется искренне. Слава — главная артёмова сводчица. И так как нашёл он ему эту Лизу, так Артём и должен прожить с ней до скончания веков. Приду — проверю. Лет через тридцать. Артём кидает на Влада быстрый взгляд. А тот бычится сразу, руками на груди запирается. — Расстались мы. — Или нашёл, может, деревенскую… — И с дойками посочнее? — Оффнитесь, пацаны — Не, реально. И, ваще, мне кажется, она не в курсе. Ты поставил её в известность, Тёмик? Совесть есть? Эй, ты-то куда? — Слава поворачивает в сторону уходящего голову. — Тема не понравилась? — Отлить, Слава. Со мной пойдёшь? Артём оставляет после себя на нём слишком яркие следы. — Фу, Зига. Ты мне такие открытые намёки не кидай. Ещё подумаю, что тебе нравлюсь. И Влад не бьёт ему в ебало ногой только из уважения к своему парню. Но, всё же, сдерживает это желание процентов на тридцать. Давай, только попробуй перегнуть. Я всеку. Давно хотел. — Слав, если бы мне так захотелось кого-то здесь трахнуть, то из всех ты был бы самым крайним вариантом. Нет, тебя бы я даже не рассматривал: ты пиздец противный и, кажется, не моешься. — О как. И кто из пацанов первый в твоём списке? Девочки не интересуют, то есть? Я знал. И единственная тёлка, которая у тебя была, и та обвинила в изнасиловании. Скажи нам, ты, всё-таки, пидорас или педофил, Зига? Пацаны подлетают по первому же нервному движению одиннадцатиклассника и расталкивают двоих в стороны. Лёха двигает всех подальше, подальше от дорогущей плазмы. И Влад поднимает терпение до шестидесяти пяти, игнорируя все триггерные темы. Похуй абсолютно. Влад, вообще, может сказать, почему так ладно купился на Аду. Ада ведь была охуеть какая прикольная. Немного пацанка, в силу возраста, другой стороной девчонка милая и доверчивая. И рисует она так, блять, красиво… А ещё вряд ли на Влада обратила бы внимание хоть одна женщина. Так, чтобы по-серьёзке. И никто не смог бы обвинить его в том, что он не пытался стать нормальным. — Не советую меня так называть. Но как уж сложилось… — Как? Пидор или насильник? Может, Зига? У питомцев нет права выбора клички, и в паспорте пишут то, что выбирают хозяева. Лады, ты всегда был пацаном необычным… Что тебе больше нравится: свастон, мож? О, ещё красный череп круто… — Слава, хватит, — встревает теперь и Артём, который до этого без особого рвения вмешивался. Теперь же хочется свернуть лучшему другу шею. В фильмах это быстро и одним движением, до щелчка. Очень хочется проверить. — Думаю, больше всего тебе пуссибой зайдёт, а? Great Blue Hole. Извини, тут гэнг бэнга не получится, компания до тебя была на сто процентов натуральная. Девяносто восемь… Девяносто девять… И это красивая соточка. Хорошо держимся. Влад не может его ударить. Но Влад может смачно харкнуть в ебло, и эффект будет поэпичнее. И теперь пацанам приходится держать одного только краснющего Бакшеева, угрожающего выбить из дылды всё дерьмо. Это слишком личное. Слава шипит ему в лицо «а думаешь, тебя не кинут? А мы посмотрим», когда видит, что Артём уходит вместе с ним. От них уходит. Но Артём недоволен даже наедине. — Тём, да я понимаю, что хуйня такая... И что он должен на это ответить? Ты не мог бы перестать сраться с моими друзьями при каждом удобном случае? Ты мог бы постараться хоть чуть-чуть меня не подставлять? — Не парься. — Не париться, что ты целый день как дерьмо? — Дома проблемы… — Чё там? И говорить об этом Альтеев не хочет. Но если Владу не отвечать, он обидится. Если врать, то он всё почувствует, как собаки — страх, и обидится. Если ответить недостаточно подробно, то… — Ваня опять встречается с Настей… А это ну пиздец масштабный, чтоб ты понимал. Помешанные оба какие-то. Илья ещё настоебал с крышей текущей… Сложно сейчас дома, короче. — Пошли тогда на Маркса? Постелю тебе рядом с собой, так, блять, и быть… — Не, сёдня не могу. Надо немного побыть там. Мне кажется, без меня дома вообще капут. Не хватало ещё, чтобы Илья шпёхался со своими ёбырями на моём месте. Потом, ладно? — Складно. Влад не помнит, чтобы ему было так не насрать на чужое настроение. А уж тем более на проблемы. С Владом не было ещё, чтобы он сам уговаривал Артёма ночевать у себя. И не будет. — Пойдём, провожу тебя до остановки, — предлагает эта бледная поганка, ещё и без шапки, пихая руки в карманы. Холодно. Беспощадно, сука, холодно. Влад не хочет идти домой пешком. Губы трескаются. — Не надо. Дойду. — Ладно тогда. И Артём. Такой по-блядски красивый. Беспощадно, нахуй. Влад с губ зубами кожу сдирает и языком капельки ловит. Нет, здесь, в этом сраном городе, всё совсем по-другому. И Артём тут тоже другой. — Бывай, снежок.