Рождённая под знаком Хагалаз

      На склоне, под одиноко склонившейся рябиной, повидавшей не одну смерть и не одну жизнь, в размякшую от когда-то проливных дождей землю провалился старый, обросший мхом крест. Со стороны теперь казалось, словно крест вырастал из земли могучим напоминаем живым, что здесь начиналась земля упокоенных.       Чахлый чёрный кот, тощий, облезлый, как потёртая муфта, сидел возле этого креста, прячась от солнечных лучей в редкой тени. Его круглые зелёные глаза, пересечённые узким столбиком зрачков, внимательно следили за пришедшим. Левое ухо и хвост, отрезанные до самого основания, придавали ему вид тех чудовищ, которых ведьмы обычно брали с собой на шабаши.       Казалось, одинокий кот был сторожем старого кладбища, хранителем покоя вросших в землю могил, и когда грузные чавкающие по грязи шаги потревожили сон, он должен был расправиться со вторженцем, чтобы ни одна душа не была рассержена. Кот недовольно дёрнул единственным ухом, когда раздался сиплый кашель, скрипнули подошвы сапог, и перед крестом опустился скромный букет цветов. Среди двух роз особенно выделялись четыре синих василька, они напоминали отколовшиеся кусочки медленно темнеющего неба.       Молодой мужчина опустился на колено, стряхивая с креста налипшую грязь, чтобы можно было прочесть вырезанную в камне надпись. Чёрный кот покинул излюбленное место и стал тереться о ноги, выгибая спину, выпуская и вновь пряча когти, издавая при этом громкое урчание, которое у представителей кошачьих служило признаком величайшего удовольствия.       — И тебе здравствуй, — сказал мужчина и протянул руку, чтобы отдать долг вежливости коту, почесав того за единственным ухом. — Прости, в этот раз я тебе ничего не принёс. Но ты же не обидишься, ведь ты слишком добр… Даже после всего пережитого, — он провёл рукой по хилой плешивой спине, чувствуя под пальцами выпирающие тонкие позвонки. — Спасибо, что каждый день составляешь компанию моей маме.       Олдрис опустился на деревянную скамью напротив креста, а безымянный кот свернулся калачиком подле его ног. Достав из кармана трубку, он прикурил душистый дурман. Сизый дымок взвился вверх заманчивыми спиралями, унося с собой зудящие в душе тревоги и печали. По-весеннему тёплый ветерок трепыхал коротко стриженные рыжие волосы и приносил с собой запахи пробуждающейся природы и показавшегося из-под снега дерьма. Выдохнув через нос запашистый дым, Олдрис взглянул в сторону.       Чуть поодаль находился разбухший и почерневший от влаги деревянный крест. Когда-то к нему была прибита табличка, говорящая, кто похоронен в могиле, но то ли ветер сорвал её, то ли озлобившиеся люди решили окончательно стереть из памяти народа воспоминание об этом человеке. Внимательный взгляд изучал каждую новую трещинку в дереве, пока рука с одним недостающим пальцем медленно подносила трубку к губам. Олдрис не помнил в какой момент на его правой руке перестало хватать пальца, но подозревал, что это последствия неудачной драки с братом.       Светло-голубые глаза выглядели уставшими, половина радужки левого глаза была светло-зелёного цвета. Поначалу данная особенность пугала, отец множество раз обращался к лучшим лекарям страны, но те, как один пожимали плечами. Однажды особенно набожный священник предложил выколоть глаз, ведь разный цвет — может быть меткой дьявола. Но тогда лишить полноценного зрения пришлось бы и второго сына, ведь так вышло, что с самого рождения братья делили все горести и радости на двоих.       Такова учесть всех близнецов.       Внезапный радостный лай разорвал умиротворённую тишину земли упокоенных, чёрный кот лениво приоткрыл глаза и запрыгнул на скамью, чтобы проявить гостеприимство и воспитание. Он несколько раз провёл смоченной в слюне лапкой по макушке, когда из кустов неподалёку выскочила длинная худая гончая, с шерстью сходной с оперением серой куропатки. Собака пыталась прыгать, но она была обременена годами, и давалось ей это уже не так легко, как раньше. Кладбищенский кот не проявил к гончей по имени Миро никакой неприязни, свойственной котам, даже наоборот — дружелюбно лизнул кончик её мокрого носа, когда та подошла достаточно близко. Было видно, что эти двое подружились давным-давно и при каждой встрече радовались друг другу.       Чего нельзя было сказать о братьях.       Практически неотличимые внешне, они оказались слишком разными внутри.       — Ты не пришёл на утренний молебен, — мрачно заметил брат-близнец. Олдрик легко мог напугать тяжёлым, воинственным взглядом, в котором легко угадывалась ненависть ко всему живому. Округлое лицо с чуть вытянутым подбородком и горделиво вздёрнутым носом обрамляла густая рыжая борода, которая заметно придавала мужчине лет. — Отец и Вольдемар очень недовольны.       — Да-да… — Олдрис отмахнулся и вытряхнул пепел из трубки. В их дуэте Олдрик был старшим. Условно. А дело было в том, что брат с самого детства был слишком серьёзным, из-за чего у них возникали конфликты, нередко перетекающие в драки. — Этим старым козлам осталось только пёрнуть, и оба скопытятся не сегодня-завтра.       Насчёт Вольдемара Олдрис не был уверен. Старый чёрт переживёт их всех и сил у него ещё останется на Судный день. Олдрик покачал головой. Порой ему не хватало слов, чтобы поговорить с братом, он не знал, как мог вразумить неразумного, направить на путь истинный. Олдрик уже не мог спокойно закрывать глаза глядя на то, что Олдрис общался с крестьянами, как с равными себе. Позор! Стыдоба для всей семьи! На чернь даже смотреть нельзя, а он едва ли не за ручку девок водит!       Олдрик скрипнул зубами, прикрыл глаза, несколько раз шумно вздохнул и выдохнул. Им просто нужно поговорить. Не как брат с братом. А как мужчина с мужчиной. Одному из них суждено взять бразды правления в свои руки, когда Бог решит, что час отца подошёл и земной путь окончен. Олдрик надеялся, что отец сделает правильный выбор. Выбор в его пользу.       — Ты слыхал слухи?       — Какие? — Олдрис смахнул со своего плеча первую весеннюю муху. Та, задорно жужжа, начала кружить над чёрном котом в опасной близости.       — Чужеземцы ступили на наши берега, — Олдрик выровнял безымянный деревянный крест. Примерно десять лет назад они саморучно соорудили его в память о старом друге, который не пересёк хищного моря. — Говорят, они уже уничтожили деревушку на окраине. Не пощадили даже младенцев.       — А, это, — Олдрис скривил лицо, тонкий шрам на подбородке стянул кожу. В отличии от брата, он не желал иметь на лице густую растительность, поэтому каждый раз, стоило щетине появится, как она сразу же тщательно сбривалась. — Брехня. Скучает народ, вот и сочиняет! Сейчас Георг Подкаблучник узнает и как всегда укоротит всем длинные языки.       — Хватит его так называть. Ты же знаешь, что он никакой не подкаблучник.       — Ой, прости, не хотел обидеть твоего друга-жополиза.       — Прекрати этот балаган! — брат надулся монастырским индюком. Когда он так рявкал, у него краснело лицо и скрипели зубы. Олдрик навис над близнецом грузной скалой, словно это должно было добавить значимости словам. — Если бы не Георг!..       — Если бы не Георг, наш друг был бы жив! Всё сложилось бы иначе! Но сейчас этот идиот — глава семьи, и посмотри, что творится вокруг! Нищета пуще прежней! Наша страна на пороге гибели!       — Это вина короля!       — Все они одинаковы, — фыркнул Олдрис. Кладбищенский кот жадно чавкал пойманной мухой, а Миро лежала рядом, махая облезлым хвостом. Он вновь раскурил трубку, но на сей раз аккуратно положил её на могилу друга. В памяти ещё были живы воспоминания об их совместных играх, мечтах, планах… Вот только этому всему не суждено было сбыться. — Ты всегда стремился к большему, старый друг.       — Он был и моим другом.       — Но ты никогда не скорбел так, как я.       — Если скорбеть по всем родным — не хватит жизни, — Олдрик нахмурил кустистые рыжие брови. Он закусил губу. Порой его поражала способность брата к самообману, и день ото дня это лишь усиливалось. Олдрисом прочно овладела мысль, что Георг фон Штосс саморучно убил младшего брата, что именно из-за него семья фон Штосс гниёт не по дням, а по часам, и именно из-за него умирала и их семья. Гофман — когда-то великий род доблестных рыцарей, служивший верой и правдой королям, герцогам и прочим сливкам знати. Но честное родословное имя было запятнано предком, посмевшим пойти против господина, за что фамилия Гофман навсегда утратила былой блеск и величие. Повезло, что вообще сохранилась по сей день.       — У тебя вечно не хватает на что-то жизни, — Олдрис закатил глаза и поднял трубку, из которой практически прекратил струится дымок. Чёрный кот занимался ежедневным кошачьим туалетом после небольшой трапезы, вылизывая лапы. — А когда ты вообще собрался жить?!       — Жизнь начинается со службы благому делу.       — Ой, ну да, как я мог забыть?! Ты же весь такой рыцарь! Хочешь провести всю жизнь в доспехах?!       — Для этого мы были рождены, — злость закипала в груди Олдрика. Кулаки сжались сами собой. Олдрис всегда витал в розовых облаках, но он никогда не прикладывал никаких усилий для их реализации, он вёл себя так, словно чудо должно произойти само собой, не обращая внимания на истинное положение дел. Порой Олдрик думал, что брат совершенно не знаком с реальным миром. — Я хочу вернуть нашей семье былой статус! Этого хотели наш дед, наш отец, этого хочу и я!       — Ты даже бабу не можешь в постель уложить…       — Что?!       — Нет, ничего, братец. Желаю удачи служить губителям страны!       Олдрис прошёл мимо брата, пихнув того плечом.       — Нас ждёт отец!       — Передавай привет! — не оборачиваясь, гаркнул Олдрис. Пускай этот бородатый зануда топает к папаше на коленочки, а он пойдёт и напьётся в излюбленном заведении, где работала Врени. Для простолюдинки девушкой она была красивой, но что больше всего привлекало — её ум. Нечасто встретишь начитанную девицу в подобных местах. И ему было откровенно насрать на косые взгляды, на хриплые крики отца, на наставления старого Вольдемара.       Перед тем, как последовать за братом, Олдрик задержал взгляд на могиле матери. Рыжий цвет волос братья унаследовали именно от неё. В доме бережно хранились несколько уже выцветших портретов, но для отца мать по-прежнему была самой прекрасной женщиной, и новая жена не могла залечить рану утраты, как бы ни старалась.       Когда Олдрик уже спускался, на склон вбежала шумная ребятня, явно сбежавшая от всеобщей работы. Их одёжка была застиранная, у одного из мальчишек серо-грязная рубаха уже была устряпана ни то в варенье, ни то в морсе. Девочка с туго заплетёнными косичками смешно переваливалась с ноги на ногу, как косолапый медвежонок, но смешного здесь ничего не было, если знать причину — узкая обувка, после которой всегда болели ноги. Олдрик сам в такой ходил, в самые худшие времена. Звонкие переливчатые голоса наполняли воздух беззаботной жизнью и радостью. Кто-то хвастался новой рогаткой, из которой теперь всем не терпелось пострелять в птиц. А ещё у детей имелись «украшения»: вместо нижней губы — пузырь или растёкшийся на всё лицо синий фингал, или распухший нос.       Чёрный кот по-прежнему сидел на скамье, с грустью в зелёных глазах провожая гостей, которых ему не терпелось увидеть вновь. Миро бежала рядом, высунув светло-розовый язычок.       Город вонял нечистотами. Весной смрад всегда усиливался до такой степени, что начинало щипать глаза. Каменные улочки заливала грязь, в общее жужжание народа навязчиво пробивался громкий скрип старой телеги. Исхудавшие и истощённые голодом люди лежали на расстеленных тряпках, вжавшись спинами в холодные стены домов. Это были те, кому не повезло. Таких несчастных всегда хватало, но в нынешнюю весну их стало больше. Но не это было самым страшным — народ болел. И это, пожалуй, пугало сильнее, нежели рост бедняков, численность которых всё равно уменьшится тем или иным образом.       — Слыхали? Говорят, из деревушки-то той, что на окраине, мальчишка выжил!       — Господь с тобой! И что?       — Демоны настоящие! Слыхала я, что едва ли не целое войско наших солдат уничтожили! Мужчины говорят, что не берёт их сталь!       — Да не может быть такого!       Олдрик осторожно приблизился к двум разговорившимся женщинам. Слухами земля полнится и крепчает. Точно ли, из-за скуки молва пошла?       — А ведёт это войско демонов — Сатана воплоти! Весь в чёрном, и лица у того нет! — женщина испуганно охнула. — А рядом с ним настоящее чудище! Огромный волосатый зверь, пожирающий младенцев!       Стоящий рядом старик обеспокоенно покачал лысой головой.       — Не страшитесь, бабоньки. Господь управит! Не будет нашу землю Сатана топтать!       Людей становилось больше, всем хотелось послушать и пообсуждать слухи, рождая новые сплетни, которые, словно болезнь, проростали глубже и обрастали новыми нарывами. Олдрику не нравились слова без доказательств, ведь они ничего не стояли, а лишь туманили разум, рождали сомнения и тревоги. А тревог у него и без того хватало. Ему следовало думать о будущем, строить планы, которые он в силах реализовать собственными руками, ещё нужно было собрать верных людей, которым он мог бы доверять. В нынешнее время это особенно важно.       Проходя мимо деревянной церкви, из которой мирным потоком вытекали люди, Олдрик позволил себе полюбоваться красотой создания человеческих рук. Никаких головокружительных красот, сдержанная робость и скромность таились в тёмных досках небольшой городской церкви, куда стремилась попасть каждая душа. Укутанные в платки женщины тихо переговаривались, у кого-то на руках плакал годовалый ребёнок, потревоженный прохладным дуновением ветра, мужчины надевали головные уборы, придерживая под руки жён и дочерей, чтобы те в общей толкучке не упали с хлипких ступеней.       Из всех людей заметно выделялась одна фигура. Жилистый и полностью седой мужчина с добротным посохом в правой руке лениво ковылял по каменной тропинке, глубоко задумавшись, судя по мрачному выражению лица, о чём-то невесёлом. Глядя на внешность, невозможно было точно определить возраст этого человека: он не был стариком, но уже не был и юнцом. Его правая нога волочилась следом едва ли не безвольной тряпкой, спина чуть сутулина, но крепкие руки, испещрённые выпуклыми венами были по-прежнему полны сил, и Олдрик никогда в жизни не забудет, какие неприятные подзатыльники способны подарить эти руки.       Таков был старик Вольдемар по прозвищу «Седой».       Правда, при нём не стоило употреблять слово «старик», уж больно обидчивым был воин. А ещё Вольдемар был глух на одно ухо, поэтому при разговоре с ним приходилось говорить громче и медленнее, что нравилось не каждому.       — Один, — Седой посмотрел на Олдрика внимательно, чуть задержав взгляд на его лице, словно заметил что-то, чего ранее не замечал.       — Да, — Олдрик не понял, для чего подтвердил слова, ведь сразу было понятно, что Вольдемар не спрашивал. Старый чёрт редко спрашивал о чём-то, ведь практически всегда знал всё заранее. — Олдрис не захотел идти со мной.       — Этот осёл никогда ничего не хочет, — Седой сморщил лицо. — Только пить и трахаться — вот, что его интересует!       Они медленно шли по дорожке в сторону двухэтажного строения, которое мог вполне позволить себе дворянин со средним достатком. Посох Вольдемара издавал монотонный цокот, следом за которым следовало тихое шуршание волочившейся ноги. Маленький замок давно превратился в обитель горести и бедности, каменные стены поросли мхом, трещины испещряли строение, словно боевые шрамы. Почерневшие, изъеденные широкими жёлтыми подтёками черепицы расползлись в разные стороны. Стоило подуть ветерку, как проржавевшие флюгеры издавали мерзкий вопль на всю округу. А из облупившейся трубы струился тонкий чёрный дымок, служивший единственным признаком жизни замка.       Миро вырвалась вперёд, желая, как можно скорее оказаться дома.       — Как думаешь, слухи правдивы? — наконец решил нарушить молчание Олдрик.       — Слухи на то и слухи, чтобы быть правдивыми, но преувеличенными, — Вольдемар с трудом забрался по невысокой лестнице, делая глубокие вдохи каждый раз, когда подтягивал нерабочую ногу. — Возможно, где-то и есть чужеземцы. Но вряд ли они настолько опасны, как твердит народ.       — Уверен?       — Нет, — честно ответил Седой, толкая тяжёлую дубовую дверь. — Но очень на это надеюсь.       На пороге их встретил старый чернобородый слуга. В камине, над которыми оленья голова раскинула ветвистые рога, потрескивал огонь. На стенах висели уже выцветшие портреты, и изображённые на них люди теперь выглядели бледными, что придавало им жуткий и зловещий вид. Некоторые были без рам, другие окаймлены потускневшим и порыжевшим золотым багетом. В углу каждого портрета имелся фамильный герб, и была обозначена дата создания оригинала. Но печальнее забытых портретов, неподвижные фигуры которых при тусклом свете ламп превращались в призраков, могло быть лишь всеобщее умертвление замка, в котором более не звучали живые голоса, как раньше. А обитавшие здесь люди всё больше и больше напоминали тени прошлого.       — Олдрик, я рад, что ты пришёл так скоро, — прокуренный голос раздался властным басом в холодных стенах. На ступенях, ведущих вверх, стоял пожилой мужчина, лицо которого уже испещрило множество глубоких морщин. Светлые волосы, в прядях которых угадывалась седина, были стянуты в невысокий хвост. На пальце правой руки — величаво поблёскивал в солнечных лучах перстень — фамильная гордость. — Вольдемар, мой друг, рад тебя видеть в своём доме. Проходи, будь моим гостем, — Карл Гофман кивнул другу и перевёл суровый взгляд на сына. — Олдрис не пришёл…       — Я пытался привести его, отец! Но он слишком упрям!       Хозяин дома зашёлся страшным кашлем. Казалось, он в любой момент был готов выплюнуть лёгкие.       — Ты здесь не виноват, — Карл махнул рукой и стёр тыльной стороной ладони смешанную со слюной мокроту. — Он всегда был себе на уме. Слишком беспечен, чтобы понять серьёзность ситуации.       Отец сделал шаг. Ступенька скрипнула под его ногой едва слышно. Олдрик замер, глядя с восхищением и восторгом на отца, прожитые годы хоть и отразились скверно на внешности, но внутри Карл всё ещё оставался могучим львом, способным свернуть горы и покорить вершины. Властный взгляд, могучий голос, твёрдость характера — идеальное сочетание для доблестного воина и главы семьи.       Настоящий идеал в глазах Олдрика.       Льющейся из окон свет падал на деревянные ступени перед отцом, словно золотой ковёр. Карл уже был близко, и Олдрик знал, что когда отец спустится, то крепко сожмёт его плечо в знак приветствия. Это был их маленький ритуал. Так Олдрик понимал, что отец им доволен. Молодой Гофман моргнул, его душа трепетала, а когда открыл глаза вновь, то увидел, что лицо отца отчего-то стало мрачно-болезненным, он внезапно стал меньше, и на миг показалось, что кожа приобрела зеленовато-желтушный цвет. Но почему же?       Грохот ударил по ушам прежде, чем глаза увидели лежащее перед его ногами скорчившееся тело. Карл лежал головой вниз, макушка практически касалась пола. Одна из его ног смотрела в противоположную сторону, и от одного взгляда на неё телу становилось невыносимо больно.       — Карл! — закричал Вольдемар и бросился к другу так быстро, насколько позволяло ему покалеченное тело. — Сюда! На помощь!       Со всех концов замка послышался топот слуг. Олдрик не мог сдвинуться с места. Его ноги как будто приросли к полу, и он не мог сделать и шага. В голове не укладывалось: секунду назад отец был залит солнечными лучами, подобно могучему льву, а сейчас он уже лежал бледный со сломанной ногой без единого признака жизни. Сердце болезненно сжалось. В носу засвербило. Нет, этого не могло произойти так скоро!       За спиной раздался скрип входной двери. Олдрик медленно обернулся, слыша, как заскрипели шейные позвонки. На пороге стоял Олдрис. В руке брат сжимал наполненный пивом бочонок, а на шее из-за расстегнутого ворота была видна тёмно-фиолетовая отметина. Брат-близнец перевёл удивлённый взгляд с лежащего отца на брата, не понимая до конца происходящего.       Но Олдрик был уверен, что прямо сейчас они оба думали об одном и том же. О том, что пробил час узнать, кто из них достоин зваться старшим.