Ноль-ноль

Печать искрится проклятой энергией, почти видимой силой колышет воздух, поднимает пыль с земли, метит прямо в глаза то попадая, то промахиваясь. Попробуй устой. Песчинки щекочут кожу лица жжением легкой боли. Юджи прямо в эпицентре — ни шагу назад, — одной рукой прикрывает глаза, другой сжимая кулак. До куба ровно метр: ближе нельзя, отступить невозможно. Он стойко выдерживает давление, чтобы первым кинуться вперед. Ему следует быть взрослым. Желание показать, каким сильным он стал, стрекочет внутри живота. Оно вырисовывает образы в фантазии, где, не шевеля губами, Юджи говорит учителю Годжо, насколько сильно тот может гордиться. Они — его ученики смогли продвинуться, не сдались. Пусть их план кривой и с обрывками, весь в дырах, сшитых тонкими нитями, но лучше прыжков в неизвестность. Об этом говорит Маки. Об этом говорит Фушигуро. И Юджи склонен им верить. Если не им, то кому? Фушигуро слов произносит мало и по делу. Он ведь всегда такой вдумчивый и рассудительный. К сожалению, и его накрывает в последнее время. А когда его накрывает страшно должно быть всем. И сейчас рядом с ним Сукуна — едва ли пакт способен их защитить, — Юджи совсем не готов к тому, если накроет обоих. Последняя деталь отрывается, сгорая в пыль; куб падает на землю поломанной детской игрушкой. Тишина настолько явная, что громкий звук от удара не одного Юджи заставляет вздрогнуть. Ему не нужно оборачиваться, он и так это знает. Куб дымится, белым туманом перекрывает обзор, отталкивает порывом ветра: делает все возможное, чтобы никто не приблизился. Но Юджи не никто. Он делает шаг. Сначала один — неловкий и несмелый, — поджимает дрожащие от волнения губы, — этой секундной заминки хватает, чтобы взгляд Годжо стал осмысленным. Юджи видит в его глазах узнавание и делает последние три шага, прежде чем руки обхватывают Годжо в объятиях. Тот кажется худым. Вместо ощущения, что все хорошо, что учитель обязательно защитит их, Юджи получает обмякшее тело, стоящее только благодаря поддержке. — Юджи, — тихо произносит Годжо и теряет сознание, полностью повисая на ученике. Мир Юджи от этого не рушится, но таранит на скорости так, что отлетишь и не встанешь. Юджи есть с чем сравнивать. Тогда он поднимался, сейчас не уверен. Учитель Годжо ведь сильнейший. Нет ничего, с чем бы он не справился. Осознание того, что учитель тоже человек с размаху бьет по затылку. Это в разы страшнее, чем предстоящая битва. Нет ничего хуже утопающей надежды. Юджи кивает своим спутникам. Ему хватает сил на то, чтобы отволочь Годжо к более менее чистому месту у стены, и уложить его на пол головой на колени. Ни у кого ни капли нашатыря. Мог ли он вообще помочь в состоянии такого истощения? Юджи не врач, среди них вообще нет сейчас ни одного врача. А таскать лекарства с собой как-то не вошло в привычку. Было бы странно перевязывать рану в тот момент, когда агрессивное проклятье намеревается тебя убить. Никто из присутствующих не говорит ничего, один Иджичи подходит, неловко мнется на месте и смущенно под тяжелым взглядом Юджи интересуется, как господин Годжо. Юджи на вопрос не отвечает, как будто не понятно как, возвращается взглядом к истощенному лицу. Повязка потерялась где-то, то ли в Сибуе, то ли Юджи не знает. Он рассматривает и рассматривает. Рукой слушает как бьется сердце, не смея эту самую руку с груди убрать. Ему нужно знать, что Годжо жив. Что он дышит, что орган внутри медленно, но бьется. Секунды сменяются. Юджи стучит затылком об стену, побороть давление не получается, но становится легче. Пусть боль физическая, чем душевная. Он тихо склоняется и размазывает свободной рукой слезы и пыль по щекам Годжо. Слипшиеся светлые ресницы касаются щек, подрагивают от движения зрачков под веками, притягивают к себе взгляд. Рука по щеке скользит выше неспешно, пытается запомнить мягкость кожи, нерешительно касается макушки. Пальцы неловко пропускают пряди между собой. Грязь перебивает возможную гладкость, царапает уже не чувствительную кожу. Они ведь должны быть идеальными, так? Учитель во всем идеальный. Его волосы не могут не соответствовать. — Учитель, — тихо зовет Юджи, — учитель Годжо, — он всхлипывает, глотает ком в горле, — вас так долго не было. Вы знаете это, да? Мы все соскучились. Я так соскучился. Сердце под рукой ровное, не реагирует на слова, никак не откликается на отчаяние бьющее рывками из другого сердца. Юджи хотел бы чтоб в унисон, чтоб как в фильмах. Хотел бы. Но на этом все заканчивается. У них не будет красочной истории любви, потому что он всегда будет для него слишком маленьким, слишком учеником. Неважно, что уже совершеннолетним. Годжо приходит в себя. Едва ли сразу осознает, что вокруг. Его техника тут же включается, и от Юджи ускользает ощущение тепла под пальцами, остается холодная пустота. И это нормально, так привычно. Юджи отлипает резко, трет кончики пальцев между собой, перегоняя фантомное ощущение. Туда сюда. Чтобы не забыть, возвращаться к нему, когда особенно тоскливо. Лелеять в воспоминаниях. Хранить бережно-бережно. Зрачки у его Годжо, учителя — исправляется Юджи, узкие, будто он вот-вот снова упадет в обморок. Взгляд потерянный, а движения слишком заторможенные, что не странно. Юджи не знает, что Годжо чувствовал будучи запечатанным в кубе, ему остается только верить, что все придет в норму. Юджи отклоняется, позволяет учителю Годжо подняться, только сочувственно наблюдает за тем, как тот морщится, хлопает глазами. Иджичи оказывается более продуманным, может, дело в том, что он знает Годжо дольше, может в том, что он взрослый. Юджи слегка ему завидует, когда тот достает запечатанную упаковку бинта и дрожащей рукой протягивает, будто специально заготовленную, будто ни капли не сомневался в успехе их миссии. Учитель Годжо на это не реагирует, едва одаривает взглядом, концентрируется то на стене, то на полу. Ему вмятины в бетоне интереснее людей. Наверно, учитель Годжо уже понял, что в мире что-то не то, что дышать и не чувствовать проклятую энергию в воздухе невозможно. Если уж Юджи она кажется осязаемой, то для шамана уровня Сатору Годжо и подавно. Юджи благодарно кивает вместо учителя, принимает бинт и самостоятельно вскрывает до того, как протянуть его Годжо. А тот все не реагирует, только послушно склоняет голову. Юджи руку поднимает и опускает несколько раз, прежде чем вздыхает и сам перевязывает бинт вокруг головы. Он смутно представляет сколько слоев надо, поэтому продолжает пока не слышит тихое достаточно и не чувствует рукой теплое касание пальцев. Именно касание, а не бесконечность техники. От подобного мурашки по коже. Что Юджи остается делать, кроме как уверенно стиснуть чужую ладонь в своей и улыбнуться. Он раньше умел улыбаться, люди часто замечали, что в этом он хорош. Маки пихала в бок и говорила, что улыбка то, на чем держится мир, а Юджи один из тех людей, на которых этот мир стоит. Слишком добрый, слишком яркий. Слишком солнечный. Учитель Годжо однажды слова ее повторил, может, специально, может, нет, но назвал Юджи их маленьким солнышком. Солнышко. После этого вроде бы обычное слово становится таким родным, что, поднимая взгляд, Юджи не может не улыбаться. Учитель начинает шутить и отнекиваться от вопросов. Он широко размахивает руками, поправляет бинты и встряхивает головой. Тихо посмеивается над фразами Юджи и касается так часто, выключая свою технику, что Юджи почти верит, что ее и вовсе нет. Он бы и в слова поверил, только вот после каждого рывка учитель Годжо тяжело дышит, переводит дыхание и опирается о Юджи. Тело в руках все еще ослаблено. Юджи с наглым ликованием спихивает это на доверие. Учитель настолько верит ему, что единственному так открыто показывает свою слабость. Юджи приободряется от этого осознания и с охотой подыгрывает. Они добираются до нужного места быстро, подгоняемые нетерпением Годжо, казалось бы, самого ослабленного среди них. Юджи теряется в словах и попытках отговорить его, убедить отдохнуть пару часов, поспать и поесть, не рваться в бой сразу после заточения. — Юджи! — восклицает Годжо и впервые за все время остановка из-за него, — я плохой учитель? — резко спрашивает он, наклоняется вперед и смотрит прямо в глаза, даром через бинты. От вопроса по спине холодок, мурашками до кончиков пальцев. — Самый лучший! — возражает Юджи и отступает на шаг назад, увеличивая расстояние между их лицами. — Тогда почему ты думаешь, что я могу бросить вас в беде и спокойно сидеть попивать чай? Твои слова ранят меня, — всхлипывает Годжо и утирает кулаком область вокруг глаз. — Я не… — тушуется Юджи, — я не имел ввиду ничего такого. Вы самый лучший! Правда-правда! — Ха-ха, именно поэтому ты мой любимчик, — Годжо треплет его по волосам и закрывает тему. Юджи задерживается позади всех, осмысляя слова и пытаясь побороть смущение. Миру следует запретить Годжо Сатору произносить такие слова. Место, куда они направляются, видно издалека. Густой дым поднимается до неба и тянется на сотни метров в стороны, а ощущение страха и отчаяния оказываются настолько сильными, что все внутри Юджи скручивается и кричит о том, что идти туда нельзя. Ноги почти врастают в пол, двигаются через силу, скрипя суставами в протест. Запах крови вбивается в нос, оседает глубоко в глотке. Юджи мутит от всего: от проклятий, от вывернутых тел заклинаний, от дыма, даже от себя самого. — Все будет хорошо, — Годжо сжимает плечо в поддержке, — мы справимся. Кажется, это впервые, когда учитель говорит «мы». И это не надменное и уверенное «не беспокойся Юджи, твой учитель со всем разберется» или «как ты можешь переживать, я со всем справлюсь». Это гораздо сильнее. Потому что взывает к единству. Они опаздывают и Юджи жалеет, что не настоял на том, чтобы учитель Годжо отдохнул. Когда они появляются на поле боя, проблема в виде Камо оказывается решена. И казалось бы. Фушигуро с шоком поворачивается к ним. Юджи в его лице читает едва заметный страх, страх того, что случится дальше. Юджи следит за движениями друга, за тем, куда он смотрит, и сглатывает. Потому что Фушигуро смотрит на Сукуну, а Сукуна с ухмылкой на губах громко смеется, не отрывая взгляда от них. Юджи готов. Сукуна — это его бремя. Именно ему расхлебывать последствия всех его решений. Фушигуро действовать неразумно не позволяет, удерживает на месте за руку и бормочет что-то о плане. Какой к черту план? Они либо умрут, либо нет. И две минуты на подумать им не помогут. Сейчас Юджи вспоминает тот бой замедленно, как неспешно он начался и как быстро им с Фушигуро приходилось реагировать на замашки Сукуны, который не более, чем игрался с ними. Кому как не Юджи знать, насколько король проклятий силен. Юджи тогда перевел дыхание, когда отпрыгнул назад, утер кровь с подбородка, текущую из разбитого носа. И в этот момент оно и случилось. Он до сих пор не знает, что это. Юджи мог только сидеть и царапать землю кратера, сжимая зубы. Но все это не вернет Фушигуро назад. Сукуна и Мегуми исчезли в черной сфере. Юджи бросился к ней, хлопнул руками по черной сжимающейся поверхности. Бил кулаками со всей силы, но безуспешно. Может, если бы тогда он подумал, то успел бы. Будь он хотя бы немного сильнее. Наравне с тем, что он готов к собственной смерти, он оказывается совершенно не готов к чужой. Юджи мог пожертвовать собой, но он не может смириться со смертью лучшего друга. На том месте сейчас должен быть он, никак не Фушигуро. Он вернул себе первую половину сердца, но утратил вторую. И если Фушигуро все еще жив, если вернуть его назад возможно, то Юджи приложит все свои силы, чтобы сделать это, даже если с Фушигуро вернется Сукуна.