Хрупкое Тело

      Вообще-то, ей всегда везло. С самого детства.       Свидетелями тому служат неровные шрамы под скулами. Ей не было и года, когда она впервые легла под нож хирургов, заверяющих всех родственников: девочка не выживет. А выживет — не сможет говорить. Итог: халатность врача, десять лет мучений и проблемы с дикцией, обрекающие ее на весьма сложное, но весëлое существование.       Чуть позже — пробитая голова, охваченная тогда подростковым бунтом и отсутствием инстинктов самосохранения. Момент, когда кровь заливает твои глаза, оставаясь ярким пятном на дрожащих ладонях — незабываем. В больнице сказали: ещё сантиметр, и пробила бы череп. А они с друзьями всё смеялись, пока вели раненую Акватику домой, уверенные, что это лишь глубокий порез.       Но, если откинуть все физические воспоминания, до которых можно докоснуться и осознать близость костлявой мадам в черном балахоне в тот момент — ей везло.       Мари Акватика не отличается харизмой и физической силой. Она далеко не идеал современной девушки. Её роль, выбраная собственоручно — наблюдатель. Герой второго плана, что лишь усмехается, проводя между собой и зрителем стену из более контрастных и пышущих энергией персонажей. Мари — не боец. Она терпеливая, она в меру умная, прочитала достаточно книг и наблюдала достаточно судеб, чтобы удовлетвориться своей яркой, сложной местами, позицией. Сложной — не из-за внешних придирок, даже. А из-за огромного внутреннего потенциала, что рвался наружу грубыми стихами и черными красками на холсте с девяти лет.       Вот только, карандашные наброски — никого не спасут. И её тоже.       И то, что за этот безумный, разрывающий рассудок на тряпичные кусочки, день, она открыла глаза второй раз — чёртова победа. Победа её хитрой плоской задницы над суровостью мира.       Еёе волокли — это прекрасно ощущается по болящей спине и стëртым локтям. Вероятно, недолго, раз она ещё способна ощущать своё тело, и даже не похожа на говорящий фарш.       Голова гудела, а чужие голоса отзывались режущим звоном, так что лицо непроизвольно скривилось. Поверхность, на которой она лежала, приятно окутывала прохладой, но и этого было недостаточно, чтобы пробиться сквозь давящие цепи и флис рубашки. Очень захотелось завыть от отчаяния и покурить. Бесконечные выматывающие сутки не собирались заканчиваться, и уже просто хотелось прекратить существовать.       Нехотя открыв глаза, борясь с тошнотой от головокружения, девушка лениво начала разглядывать происходящее вокруг.       Подобие собора, нагоняющее приятную дрожь; ей всегда нравились места, где пахнет свечами. Их светлые, облепленые лживостью золота и сияющие белыми одеяниями попов, церкви — не притягивали, лишь заставляли зевать и прятать красные от стыда щеки. Вульгарность их внутренностей не могла вызывать и намека на духовность. Зато соборы маленьких деревушек, где ей удавалось побывать с экскурсиями — это другое. Расписные белые потолки, полу-мрак, тишина и почти полное отсутствие людей. Пока одни ставили свечки и возносились душой, Акватика разглядывала причудливые иллюстрации на потолке, изучая детально, и пытаясь запомнить каждый мазок кистью — опыт, который она позже может использовать.       Так вот, это здание било все рекорды. Атмосфера тут была впечатляюще жуткой, поглощала сознание, и заставляла усомниться в собственной правдивости. Ибо не может такой маленький, не вписывающийся в общий интерьер, человечек, просто лежать на полу этого полуразрушенного творения. Здесь царила энергия, излучающая власть и могущество. Немая энергия, ибо не нуждалась в должном представлении — никто не усомниться в её действительности.       В зале было пятеро разных созданий. И в бесстрастном компоте атмосферы мрачного купола, они смотрелись весьма лаконично. Слева от лежащей девушки стояла лавка, на которой развалился встретившийся ей мужчина. Он сидел будто поодаль от всех, наблюдая как и она за происходящим, не пропуская никого сквозь чёрные очки и окутывающий его запах табака, гари и ещё каких-то мало приятных «специй».       «А блюдо получилось — жаркое».       Эту шутку Акватика себе простила только из-за боли во всем теле. Объяснить же её будет трудно, особенно, когда она обретёт назад свою трезвость и возможность записывать увиденное.       Справа на громоздком кресле сидела крайне высокая женщина. От неё пахло духами, лёгким дымком тонкой сигареты и веяло нечеловеческим холодом. Ощутив на себе взгляд чужачки, женщина повернулась к ней, смотря сверху вниз, как на лежащую у ног собаку.       Её лицо будто пытались замазать белой штукатуркой, но та потрескалась, и расползлась морщинами. Красные, густо подведённые помадой, губы вытянулись в одобрительную улыбку. Видимо, ей нравится, когда на неё смотрят с робким интересом и восхищением.       — А она не так дурна, как казалась, — озвучивает Альсина Димитреску, позволяя девушке заглянуть в свои жёлтые убийственные глаза. Мари нагло скользнула взглядом по декольте женщины, сглатывая. Похоже, великаншу это польстило, и та, облизнув самым кончиком языка губы, продолжила:       — Матерь Миранда, позвольте мне забрать её себе.       Та, чьё имя только что было названо в особо слащавой манере, сделала шаг к глазеющей по сторонам девушке. Мари решила, что неприлично лежать полутрупом на боку, и перекатившись на живот, сумела сесть на колени. Сейчас страшно не было, только безумно интересно. Как когда находишь книгу себе по душе, и буквально тонешь в её страницах, упиваясь сюжетом и образами в голове.       Миранда долго молчала, держа всех в некотором напряжении. За её спиной маячило ещё две фигуры, но Аква была не в силах отвести глаз от местной владыки, всем своим телом ожидая хоть какой-то реакции на свою помятую персону.       — Как же ты попала сюда, дорогая? — её голос фальшивый, но окутывающий и давящий. Это как добровольно заглотить наживку, зная, что крючок неминуемо вспорит тебе губу.       — Не помню, — честно говорит она, сохраняя голос спокойным, хоть и хриплым после минувших криков, — проснулась уже в деревне. В чьём-то сарае. Жителей не нашла, решила пойти по дороге. Надеялась поймать попутку.       — Что же, совсем ничего не помнишь? — голос Матери стал мягче, и излучал неподдельное любопытство.       — Только имя, место рождения, и периодически всплывающие картинки прежней жизни.       — Как тебя зовут? — Миранда чуть наклонилась, проводя пальцами, закрытыми в золотые когти-перстни, по свежему, ещё неиспорченому ужасами обители, личику.       — Мари. Мари Акватика.       Все вокруг них наблюдали, будто зрители кинотеатра. Никто не решался перебить ручей слов из уст этой странной, но красивой женщины.       Миранда была одета в чёрную рясу, заканчивающуюся оперением. Над головой у неё возвышался самодельный нимб, похожий более на замысловатый каркас, и увенчанный пристальным глазом.       Она ещё недолго покрутила лицо чужачки, а после, слегка разочарованно вздохнув, отошла.       — Она слишком слаба, — с подобием жалости озвучила женщина.       — Матерь, я прошу вас: отдайте её мне. Для прислуги в ней более чем достаточно сил и крови, — великанша поправила шляпу, чуть улыбаясь.       — А я не могу просто попросить у вас телефон, и уехать домой? — голос Мари звучал звонко, не так тягуче, как остальные.       Карл Хайзенберг издал нечто между кашлем и смешком, в то время как Альсина откровенно рассмеялась, хищно, самозабвенно.       Из угла послышалось писклявое хихиканье, и девушка была готова поклясться, что ей помахала рукой живая кукла. Глупо уставившись большими глазами в то место, Аква совершенно выпала из общего обсуждения. В реальность её вернул голос Миранды.       — Прости, дорогая. Но отпустить мы тебя уже не сможем, — она перебрала пальцами обеих рук в воздухе, постукивая когтями, — но ты послужишь великому делу.       — Я не хочу ничего великого, я хочу в нормальное! — возмутилась она, ощущая, что цепи чуть ослабли.       — Твое мнение, крошка, здесь никому нахуй не сдалось, — объяснил Карл, вставая, и подходя достаточно близко. Девушка чуть поёжилась, случайно уперевшись взглядом в пах мужчины. Тот лишь усмехнулся, садясь на корточки перед ней. Его грубая рука в перчатке, сильно отличающаяся от успокаивающий ладони Матери Миранды, сжала её небольшой подбородок, покрутив голову девушки.       — А ты послушная, я так посмотрю, — усмехнулся он.       — Хватать трогать своими грязными лапами мою будущую прислугу! — запротестовала Димитреску, тоже поднимаясь.       — Ты хотела сказать «твой будущий ужин?» — поправил Хайзенберг.       Из угла послышалось писклявое и восторженное «драка-драка-драка!»       — Тебя не касается это, дитя! — перешла на более высокие тона высокая дама, — на тебя игрушек не жалеют, а ты ещё смеешь что-то говорить!       — Да что ты, блять, понимаешь, траглодитка? Пол деревни пожрала! — возмутился Карл, резко отпустив девушку, и поднимаясь. На фоне Альсины он выглядел, мягко говоря, забавно, однако, исходящая от него энергия... Она чувствовалась сильнее, нежели энергия высокой вампирши.       — Девчонку заберу себе. Я вам не бюро-находок, чтобы подбирать всё, что на дороге валяется, и раздавать.       — Бюро находок не так работает... — тихо поправила Акватика, вымученно смотря в потолок. Мозг медленно кипятился, и грозился в скором времени стать бульоном.       — Я тебе щас язык в морской узел завяжу, — рыкнул мужчина, вполне правдоподобно. Проверять не хотелось, и пришлось закрыть рот.       «Вот тебе и доброжелательное местное население. Бегающие по лесам жертвы экспериментов, злые дядьки с кувалдами, гигантские дамы, что хотят тебя то ли слопать, то ли трахнуть.... Куклы всякие мерещатся...»       — Ты? — усмехнулась Альсина, продолжая спор, — тебе-то она на что?! В твоем рассаднике пыли и мусора, и такому цветочку? Да она сама согласится на коленках пол мыть под моими ногами, лишь бы не видеть твоей злобной рожи! — хохотнула Димитреску, и оба, как по команде, уставились на пленницу.       Та лишь приподняла брови, поджав губу, показательно не разговаривая.       — Но слушается она уже меня, — Карл победно усмехнулся, чуть наклонив голову.       — Довольно! — ворвалась в эту словесную дележку Матерь Миранда, — Я устала от ваших глупых споров. Если не решите всё сейчас, я отдам её Моро, на сохранение.       — Да она там плесенью покроется! — злостно отреагировал Хайзенберг. А после, повернулся к девушке:       — Знаешь, дорогуша, вот сейчас самое время блеснуть своим языком!       — Зависит от контекста, — несдержанно выпалила Акватика, закусывая губу, запоздало пытаясь удержать эти слова. Ненадолго брови Карла поднялись вверх, и гуляющий под окулярами взгляд остановился чётко на лице девушки. Она успела покраснеть.       — Тебе дают огромную честь выбрать свою дальнейшую судьбу, — улыбка Альсины заставила поежиться, — я заберу тебя в свой замок, где ты будешь получать щедрое вознаграждение за старательную работу.       Девушка начала понимать, что теперь она должна быть хитрее. Отталкиваться от ситуации, а не от шаблонов в голове. Ситуация сложилась так, что нужно наугад выбрать лучшую из худших участей, и попытаться убежать от неё.       — А если я пойду с ним? — не в её положении стоит спрашивать о выгоде, но попытаться стоило.       — То будешь пахнуть так же, — бросила Димитреску, скривив губы.       — Я хотя бы не сосу, — отметил Карл, отворачиваясь, чтобы задымить сигарой, и подтащив к себе неведомой силой молот. Мари на секунду распахнула глаза, полностью забыв о словах великанши и её обаятельной груди, что нависала над Акватикой смертельным куполом.       — Я все решила, — вновь прервала эти увлекательные дебаты Миранда, — Хайзенберг, забирай её. Но не как поощрение, а как наказание.       Все удивленно уставились на женщину, пока та складывала свои распахнутые на эмоциях крылья.       «Почти как серафим», — отметила Мари, всё чаще переключаясь на безумные, но увлекательные кусочки данного мира.       — Она нужна мне живой, в полной сохранности. Попрошу отнестись тебя к этому серьезно, — более мягко закончила она, отворачиваясь, — на сегодня — всё. Не тратьте мои нервы более.       Повисло молчание.       Когда Миранда скрылась из виду, оставив за собой шлейф наваждения, Альсина задумчиво закурила, смотря под ноги.       — Планы меняются настолько быстро, братик, — она произнесла последнее слово ядовито, задумчиво расчерчивая взглядом свои туфли. Она чувствует своё поражение. И прежде чем цепь дëрнет Акватику к определителю еë судьбы, высокая женщина выпрямиться, проводя своей рукой в перчатке по голове чужачки.       — Помни: в замке Димитреску тебя будут ждать, — снова хищная улыбка. Приятно, когда на тебя смотрят, как на сладкий персик, но страшно представить, что именно с тобой собираются делать, как только получат в руки.       — Ты там чо, корни пустила?! Вставай! — гаркает Хайзенберг, дëргая за цепь так не во время, что рыжая чуть не расшибает себе нос, упав на живот.       Свежий воздух заставляет вспомнить, где она находится, залезая ледяными порывами ветра за ворот рубахи, шепчет лживо на ухо «свобода».       Смотрит вокруг: пустота буквально съедает это место, что могло бы пестреть красотой и такой знакомой романтикой обложек с дивными видами. Всё вокруг источало кричащую боль и разрушенность. И люди здесь, вероятно, все — поломанные. Сначала душой. Потом телом.       На глазах выступают неминуемые слёзы усталости. Чтобы она из себя не корчила там, в зале «заседания», сейчас эмоции берут вверх. Осознание всегда побеждало её в конечном итоге. Прогибало под себя, заставляло сжаться в угол комнаты, под стол, обнимать колени и разъедать заживо. Мари не из тех кто прячет слабость от общества. Все эти рассказы о том, что люди пользуются такими моментами — её не касались. Ни разу. Ею не пользовались. Потому что обычно людям дела нет до её слабостей.       Даже сейчас: этот мужчина просто периодически натягивает цепь, показывая своё раздражение, и бормоча изредка под нос. Между ними два метра, и эти два метра временный залог неприкасаемости. Почти успокаивает.       Дав себе немного подышать носом, дабы успокоиться, Акватика пытается пальцами достать сигареты, но крепко скованные спереди руки не способны так выгнуться.       «Черт...»       Набравшись смелости, и стараясь сделать собственный голос ровнее, без дерганых ноток всхлипывания, она решается попросить идущего спереди:       — Извини, но можно...       — С каких пор мы перешли на «ты»? — осаживает он грубым голосом, и звенья цепи сильнее врезаются в тело. Спасает лишь одежда, и то, не от давления и чувства беззащитности.       — Но ко мне же обращаешься на «ты», — не аргумент в данной ситуации.       — Я к тебе обращаться могу как захочу, сука. А теперь попробуй напрячь извилины, и подумай ещё раз.       — ИзвиниТЕ, могу ли я просить ВАС, обвязать цепи несколько иначе, ибо курить пиздец хочется, а дееспособность крайне ограничена.       Она дерзит. Просто знает, что если начнет снова мямлить, то из «суки» в его глазах станет «сучкой». И отношение будет соответствующее, как к собаке. И горсть уважения к самой себе у Акватики имеется, и терять её где-то в деревенской глуши, просыпая на снег и грязь — нет никакого желания.       — А не многого ли ты хочешь? — усмехается. Ей хочется сейчас видеть его лицо, прочитать этот салат из эмоций, который она почему-то постоянно получает, вместо готового четкого ответа.       — Я хочу всего одну сигарету. Мне кажется, это меньшее, что может желать человек в моей ситуации, — напоминает девушка, уже смирившись с похуизмом собеседника.       Но цепи действительно дают слабину, переползая с тела на шею, создавая изощренную смесь из наручников и ошейника. Зато можно достать заветную пачку, и попытаться отвлечься на дым.       Пейзажи вокруг сменяются сначала на лесную тропинку, которая будто высечена в густом буреломе вокруг, что стенами обрастает идущих. Девушка немного задирает голову наверх, игнорируя удушение от оков, и всматривается в острые ветки-когти елей. Красиво. Хочется идти, задрав голову, наблюдать приятные серые тучи, в которые воткнуты верхушки, как булавки в подушечку.       «Главное, что не в подушечки пальцев. А то непонятно, чего ожидать от этого сумасшедшего дома».       — Можно задать вопрос? — Мар удивляется собственному голосу, ибо рот открылся раньше, чем мозг додумал это как действие.       — Валяй.       — Как к вам обращаться?       Недолгое молчание. Словно обрабатывает, насколько правильный это вопрос, и пропускать ли его дальше, а не оставить пустым звуком в недрах леса.       — Карл Хайзенберг. Для тебя — лорд Карл Хайзенберг.       — Те женщины — тоже из местной знати, верно?       — Ты просила один вопрос, нет? — он снова говорит с ней этим тоном. Как на первой встрече. Пытается понять, из чего она сделана, испытывает на прочность. Дурная привычка, а в таких местах — ещё и опасная для жизни.       — Думала, вы в состоянии вести бесседу. Или вы выше этого, лорд Хайзенберг? — цепи грубо дергают её вперед, и пока она совершает прыжок им вдогонку, мужчина успевает развернуться. Хотелось бы клишированно врезаться в его широкую грудь, но в реальности ты падаешь в его грязные сапоги, пытаясь на набрать в рот истоптанный снег.       — Надеюсь, свое место ты запомнила, принцесса, — он скалится, довольный этим актом унижения. Ведëт себя как ребёнок, дорвавшийся до новой игрушки, которую можно крутить во все стороны.       «А ведь так и есть».       Разговор не сложился. А вот местность вокруг поменялась: уютный лес остался за спиной, а впереди — забор с колючей проволкой, и выженная земля. Показалось здание похожее на чью-то попытку собрать лего без инструкции. Оно совершенно неуместно стояло в эпицентре размеренной деревенской жизни, с милыми домиками и узкими улочками, где по-любому должен бегать всякий мелкий скот и неугомонные дети.       Даже снаружи ощущалось, что данное место дышит, грохочет своими внутренностями, бурлит и точно убивает всех, кто попробует явиться сюда без спроса. За забором остались караулить ликаны, явно все ещё мечтая получить свой рыжеволосый ужин.       Как только они оказались внутри этого живого строения, Акву обдало палитрой запахов и звуков. Нос забил душный теплый воздух, а слух пытался подстроиться под гудение и скрежет вокруг.       — Мои владения, — гордо объявил Хайзенберг. Настроение у него значительно улучшилось. — Не отставай!       Смешно, учитывая что цепь никуда не собиралась пропадать. Мари послушно шла следом, пытаясь запомнить куда они поворачивают. Иногда слишком открыто, оглядывалась и тормозила, чем вызывала у Карла лишь усмешку. И чем глубже в недра этого пышущего жаром металлического Ада он заводил её, тем сильнее она дергалась, почти в панике осматривая не кончающиеся двери, коридоры и цехи.       — Забавно, что ты начала думать об этом только сейчас, — он цокнул языком, заводя её в одну из дверей. Будто отвечал на подсмотренные мысли.       «Если он двигает предметы, он вполне может и мысли читать. Я не удивлюсь».       Комната, куда она попала, напоминала мастерскую: у стены было составлено несколько столов, с валяющимися на них чертежами, хаотично разбросанными запчастями и весь этот хаос казался необъятным, но завораживающим: хотелось наблюдать его часами, разглядывать детали, попробовать прикоснуться к нему. Чужое творчество вдохновляет.       В середину комнаты выехал железный стул.       — Сядь, — звучит мягко, но приказным тоном.       Акватика садится, сдерживая себя от вздоха облегчения; ноги безвольно вытянулись вперёд.       — Так что же заставило Миранду передумать, а? — он садится на край стола, и заставляет нож сзади него парить в воздухе, толи гипнотизируя то ли угрожая.       — Откуда мне знать? Это не я ей служу, — это было сказано не с целью задеть. Однако в следующий момент нож летит в стену, задевая левое ухо Акватики, и та взвизгивает, чуть опускаясь.       — Не смей так говорить! — он взбешён. Молниеносно, как по переключателю у лампочки. — Эта крылатая сука отняла у меня всë! Служить ей?! Ха-ха, да я даже слушать её не собираюсь! Думаешь, если она посчитала тебя ценной — тебя не тронут? — он широко улыбнулся, опасно, — Тогда ты глубоко ошибаешься, куколка. Миранда даже не узнает, если тебя разорвут на кусочки те отбросы у забора.       — От куда мне было знать, что у вас такие сложные взаимоотношения? — она вжимается в спинку стула, ожидая новый снаряд, запущеный в неё. Однако, следует лишь молчание. Он смотрит на неё, потом нервно встаёт, обходя комнату.       — Ты права. Прости, что вспылил, — он снимает очки, крутя их в пальцах, и возвращается на место. — И всё же. В тебе она что-то увидела. В самый последний момент.       В его голосе стало больше задумчивости, и взгляд уже шёл сквозь девушку. А у неё была отличная возможность рассмотреть лицо надзирателя.       Честно говоря, она только сейчас обратила внимание на множественные шрамы у него на лице. Звучит невероятно, но она действительно до этого не замечала их. Колючая отрастающая щетина, слегка вьющиеся темные волосы с сединой, невнятного оттенка глаза, то ли зелёные, то ли голубые, то ли всё вместе — в таком освещении вообще тяжело говорить про цвет. На вид ему под сорок лет, но Акватика слишком плохо определяет возраст на глаз; в любом случае, он выглядит интересно. И пока она точно не знает как и куда ей бежать — он явно не худший вариант.       Карл тем временем тоже разглядывает врученую ему «подопечную». Ничего необычного в ней не усматривает. В деревне, порой, встречались более красивые девушки. У Акватики слишком нестандартное лицо: темные брови, большие глаза, небольшой вздернутый нос, почти полное отсутствие скул, и маленький, плохо выделеный подбородок. Когда она смотрела на него снизу вверх, задирая при этом нос, то выглядела слегка демонически, с блеском в глазах. Но не как сексуальные демонята с обложки «PlayBoy», а как нечесть, что собирается утащить тебя на жертвенный алтарь. Возможно, это и заметила Миранда. А может там, под рубашкой и пятнами крови скрывается что-то ещë.       «Если выясню что именно, можно будет поиметь с девчонки ту же выгоду, что и крылатая».       — Раздевайся, — бросает он, сам снимая с себя плащ.       — Так вот на каких условиях я тут существую? — она выгибает бровь, но спокойно встает, снимая рубашку.       — Я собираюсь осмотреть тебя, идиотка. Остальное оставь в своих мечтах.       — Черт, а так хотелось, — мечтательно произносит она, подхватывая его интонацию.       Сначала избавляется от футболки. Карл обращает внимание на выпирающие из-под нижнего белья бугорки, и что они не совсем той формы, который должны быть. Металлические предметы в комнате задрожали, а девушка коротко вскрикивает, хватаясь за грудь.       — Ай! Не надо, блять так делать!       Лорд с интересом смотрит на неё, явно ожидая ещё чего-то. Вместо слов девушка просто опускает чашечки лифчика, показывая пирсинг.       — А ты не из робких, я так вижу, — усмехается мужчина, и теперь он ощущает над ней абсолютную власть, которая даже не требует усилий с его стороны — всего один щелчок пальцев, и девчонка будет готова на что угодно, лишь бы эта прелесть осталась в целости.       Когда она осталась стоять перед ним в нижнем белье, он наконец-то соизволил оторвать зад от стола, и пойти искать аптечку.       —Так ты — мазохистка? — Хайзенберг спрашивает это так буднично, роясь в ящиках.       — Глупое суждение.       — Ну знаешь, не всякий добровольно согласиться на то, что бы ему в соски тыкали иглой, — достает странную бутыль, и возвращается к ней.       Осматривает раны, что успели нанести ликаны. Не глубоко, но лучше обработать. Просто потому что когда они загноятся ему будет некогда возиться с ней, и лучше устранить проблему на корню.       — А вообще: и да и нет, — внезапно отвечает девушка, и в этот же момент плечо обжигает бесцветной жидкостью из бутылки. Мари вцепляется пальцами в стул, шипя от боли.       — Ну вот, уже напиздела, — усмехается Карл.       — Я не сказала «да». И между прочим, мазохисты тоже морщатся от боли. У них просто другое отношение к ней.       — И какое отношение конкретно у тебя? — этот разговор стал посредственным. Способом обоих отстраниться, и думать на самом деле каждый о своём.       — Я думаю, что боль физическая способна заглушить боль душевную. Я часто ищу способы покалечиться, иногда даже не задумываясь об этом. Боль отрезвляет, и часто только боль способна дать тебе разрядку.       Хайзенберг отрывается от ран, смотря ей в глаза с лёгкой заинтересованностью. А после снова улыбается.       Зря она говорит подобное ему.