Хрупкое Тело

      Трудно назвать состояние, в которое она провалилась, сном. Это смесь кошмаров, которые не прекращались ни на секунду, даже когда она открывала глаза. Сквозь пелену усталости слышала фабрику, рычание каких-то двигателей, лязганье металла об металл; иногда сквозь общий гамм просачивались более живые звуки, издаваемые человеком. Это были те недолгие моменты, когда Хайзенберг приходил в кладовку, где оставил девушку на старом матрасе, перебирал разные коробки, что-то опять бубнил. В это время открывать глаза особенно не хотелось, отдавая сознание всепоглощающей тьме, настигающей ее, как только веки смыкались.       Пребывать в таком агрегатном состоянии было проще, чем думать о происходящем. Потому что сохранить рассудок хотелось, а это кажется невозможным, как только полученная до этого информация начинает перерабатываться.       Сложно сказать, сколько она так пролежала. Видимо, достаточно, раз хозяин фабрики успел заскучать. Голос из громкоговорителя неминуемо перекрыл уже привычные шумы, как волна, что нападает на границу берега, подбирая под себя все его достоинства, и забирая с собой на дно.       — ПОДЪЕМ, СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА, ПРИНЦЫ СЕГОДНЯ ОТМЕНЯЮТСЯ, А ЗНАЧИТ ХВАТИТ ЖДАТЬ ЧУДА. ПОДНИМАЙ СВОЮ ТУШКУ И ТАЩИ ЕЕ КО МНЕ.       Акватика открыла глаза ещё на первом слоге этого выступления, и дослушивала, разглядывает потолок над собой. Закурила, отгоняя жужжащую мысль про технику безопасности. Прилагая огромные усилия, встала с нагретого ею матраса, и побрела к двери. А куда идти-то?       Выйдя в коридор, она выпускает дым, вглядываясь в темень, освещаемую только красными аварийными лампами.       — Лорд Хайзенберг? — зовёт девушка, и не услышав ответа, медленно побрела вдоль стены. Когда он вел ее сюда, они точно спускались по небольшой лестнице, которая должна оказаться по левую руку. Это пока единственный ориентир.       В этом коридоре было прохладно, сыро. Откуда-то доносилось капанье воды с труб, под ногами хрустело стекло, и если идти слишком близко к стене, можно было поднять облако пыли. Последние два дня похожи на затянувшееся прохождение инди-хоррора, и даже сейчас сложно было унять дрожь во всем теле.       Рука внезапно провалилась в пустоту и поводя ей в пространстве, Мари упирается в железные перила.       «Что я вообще делаю? Надо искать выход отсюда, а не идти в руки этому припизднутому. И почему меня не могли отпустить? Зачем я понадобилась какой-то Матери Миранде? Сатанинские обряды? Ну так я не похожа не девственницу, моя кровь им давно не подходит. Или просто сектанты? А может, работорговля? А что, если есть Лорды, есть и слуги. Попала в какую-то деревню, где об отмене крепостного права не слышали, и вот, теперь брожу по железным катакомбам.»       Тем временем новый коридор оказался длиннее, чем ожидалось. Пришлось растянуть собственные раздумья, силясь вспомнить еще хоть что-то, желательно, из последних событий. Пока она спала, к ней вернулись почти все яркие моменты из детства.       Мать и отец развелись, когда ей было три года, но к тому моменту они уже давно не жили вместе — это ей рассказывали сами родители. После развода они продолжили хорошо общаться; отец завел новую семью, и у Акватики появилась младшая сестра. И при мыслях о ней внутри все сводит от чувства потерянности. Будто она утратила её из своей жизни вместе с воспоминаниями. Мари помнит щемящее чувство какой-то огромной, безграничной любви к этому созданию.       «Вот ради кого я должна выбраться из этого Ада.»       Мотивация появилась, а что на счет плана?       А вот это уже не сильная сторона Акватики. Импровизация ей больше по душе, наверное потому что когда она долго что-то планирует, то потом нервничает, боится и на шаг отойти от намеченного, и стоит ей единожды сбиться — как все пойдет крахом. И не стоит забывать, что составление плана — это хитрость, терпение и изворотливость. Как таковые все эти умения в большем или меньшем количестве у нее имеются. Однако их перечеркивает огромная клякса: Мари очень плохо врёт. Фантазия — есть, язык подвешен, вот только куда деть страх?       «Хайзенберг не из тех, кто поверит в первую пришедшую в голову чушь. И если поймет, что я что-то скрываю, пришебëт на месте.»       Внезапно одна из дверей открывается, рассекая мрак коридора квадратом не яркого света. Девушка вжимается в противоположную стенку так быстро, что царапает себе плечо.       — Ты там со страху откинулась, что ли?! — раздраженно позвали из проема. Аква почувствовала, как сердце снова забилось, возвращая ее к жизни. Напрягая мышцы, чтобы унять дрожь в ногах, она заходит внутрь.       Хайзенберг сидел за столом, копался отверткой в каком-то механизме. Эта комната слегка напоминала мастерскую, куда он ее приводил, но выглядела не так захломлëнно. Почти все здесь лежало в своих коробках, ящиках, поддонах, и не так бросалось в глаза.       — Долго ходишь, раздражает, — кинул в нее словами лорд. Его интонация менялась быстрее, чем Земля успевала сделать хоть миллиметр от своего вращения. — Садись.       Он подтянул к себе стул из угла, и Мари снова замерла, до сих пор не понимая, как к этому относиться. Кажется, будет тяжело привыкнуть к самодвигающимся предметам. Занимает отведённое ей место, без стеснения начиная разглядывать то, что он делает. Это походило на реакторы, что она успела увидеть, однако выглядело больше и не так аккуратно: торчали железки, провода, не было точной концепции.       «Снова лего без инструкции...»       — Вам помочь? — Мари ждала, что по приходу сюда, лорд начнет её загружать работой, чтоб без дела не шлялась. Однако, такое предложение с её стороны заставило Карла отвлечься от своего занятия. Он даже поднял на неё недоверчивый взгляд. Выглядело довольно высокомерно. Будто никто кроме него самого не способен собрать работающий механизм.       Вместо ответа, он весьма небрежно подкатил к ней реактор, и откинулся на спинку стула, скрещивая руки на груди. Выжидающе посмотрел на девушку. Та осторожно взяла механизм в руки, начала крутить.       — Это реактор? — смотрит на него, ожидая подтверждения собственных слов.       — Допустим.       — И что ты пытаешься с ним сделать?       — Ну, ты же самая умная, вот ты мне и ответь.       Он закурил сигару, предполагая, что это будет долго. Походил на обиженного ребенка, которому сказали, что его замок из песка- не замок, а кулич, и то кривой.       — Я не говорила, что я — самая умная, я лишь предложила помощь. Не с целью задеть вас, а с целью быть полезной.       Однако Мари продолжила внимательно изучать устройство. Насколько она может судить, в подтверждение нормального функционирования системы должна гореть лампа. А лампы нет, точнее, нет крышки, которая прятала бы внутренности реактора.       — А почему провода не соединены?... Ай, бля! — она роняет реактор на стол, хватаясь за палец, который кольнуло током.       Хайзенберг хохотнул, возвращая себе игрушку.       — Идиотка, — с улыбкой покачал он головой, продолжая подкручивать боковые пластинки.       Акватика насупилась, хмурясь, но промолчала.       — Надеюсь, это остудило твое желание совать пальцы куда-попало, — Карл снова пытается вывести ее на разговор. Видимо, одному сидеть столько лет в этой духоте совсем осточертело.       Мари задумалась, всё ещё посматривая то на хозяина фабрики, то на «кусающийся» механизм. Карл смотрелся весьма лаконично в этом хаусе, и как только они вошли вчера на территорию его владений, исходящая от него энергия окрепла, и при желание может смести всё на своем пути. И на Акватику это действовало странным образом, вызывая одновременно страх и лёгкое восхищение. Сложно НЕ испытывать подобное, видя, как человек буквально силой мысли управляет железом. После такого недалеко и программы по ТВ3 воспринимать за чистую монету...       Сейчас Хайзенберг выглядел менее угрожающе. Он был сосредоточен на том, что делает, но при этом явно не затрачивал на это много усилий. Для него, вероятно, подобное времяпровождение достаточно обыденно, а потому руки работают так расслабленно, отточенными движениями заставляя механизм ожить, стать полезным.       Рукава его рубашки закаты, обнажая чуть загорелую кожу, исчерченную неровными шрамами, будто требовательный учитель перечеркнул рисунок. Хочется увидеть его кисти, что вечно прячутся в плотных кожаных перчатках. Вероятно, там скрываются наработанные и забитые мозолями ладони. Мари вспомнила все вечера, когда сидела за холстом, и выводила линию за линией руки своего молодого человека. Это нельзя назвать фетишем, но в плане художественного мастерства.... Руки Карла хорошо бы смотрелись в тёмно-бурых оттенках, резкими линиями переданные на бумагу.       — Ты прям как аквариумная рыбка, — заметил мужчина, выводя её из грёз. — Дар речи пропал, меня увидела?       — Вспомнила, чем любила заниматься в прошлом, — мотнула она головой, слегка краснея. Её взгляд перешёл на стену, но не увидев там ничего, даже чертежей, вернулся на стол. Аква и сама не заметила, как потянулась рукой к какой-то металлической детали, крутя ее в пальцах.       — Глазеть на взрослых мужиков? — усмехнулся лорд, заканчивая с реактором. Он поднял его на уровне головы девушки, и нажав на что-то пальцем, заставил загореться опасным красным прожектором.       — Учись, крошка.       Хайзенберг встал, двигаясь в сторону выхода. Мари осталась сидеть, неуверенная, что ей разрешили вставать. В обществе этого мужчины вообще сложно быть в чем-то уверенной.       — Особое предложение нужно? — слышит она уже из коридора, и резко подрывается, бегом догоняя, успевшего отойти от хорошо освещённого участка, Карла.       Выпускать его из вида в недрах железного лабиринта приравнивалось к самоубийству. Пока они шли в неизвестном направление, организм девушки напомнил, что у него существуют первичные потребности, например.       — Лорд Хайзенберг, есть вопрос.       Молчание, которым он её наградил, воспринялось как разрешение продолжить:       — У вас на фабрике есть уборная?       — У меня есть всё, — кто бы сомневался, — но пока придется потерпеть, дорогуша. А будешь себя хорошо вести — получишь целую вип-комнату, и там уже делай что хочешь.       Слабо верилось в щедрость.       — Вип-комната — это сродни тюремной камеры?       — Какая проницательная, — усмехнулся он.       Её привели в цех, разделенный на отдельные сектора сеткой. Здесь все особенно гудело, глаза разбегались в океане из труб, огромных установок, образующих собой целый город с узкими улицами-лабиринтами, и будто каждая деталька издавала свой неповторимый звук, сливаясь в общем хоре, что звучал величаво и сложно. По тяжести вся эта какофония напоминала орга́н, но в голове вылезало сравнение с тысячами орущих душ грешников из котлов. И судя по постоянно шипящему откуда-то пару, это место имеет с Адом нескрываемое родство.       И в этом она убедиться, когда спуститься в самое жерло цеха, и лицезреет то, чему предназначался реактор.       Нечто, что когда-то было человеком. Тело его представляло собой сшитые лоскуты плоти, что до этого безжалостно раскрыли, явив наружности всему миру; кое-где его зашивали наспех, большими металлическими скобами. Вместо рук приделали почти метровые буры. Искусственная вентиляция лёгких, судя по трубке в горле, и закрытому металлом рту. Карл собственнически развернул свое творение, вставляя реактор в специальное отделение на спине, пока только примериваясь, подойдет ли он.       — Ты сам их....       — Создал? Да. — для него это было обыденным. Трупы, кровь на перчатках, их жёлтые мёртвые глазенки, которыми они таращились на него. Это — его омут, в котором ему комфортно. Вынужденный, но построенный им. И в этом омуте он топит себя десятилетиями, не зная запаха без примеси гари и табака, не зная вкуса без горького осадка крепкого алкоголя в горле и на губах. Все это — его способ не сойти с ума, не стать окончательно пешкой в когтистых лапах Миранды. И пока он дышит, он чувствует в воздухе заряд собственной силы, который ежедневно щебечет о том, что он обязан избавиться от той, кто обрекла его на столь жалкое существование. Отобрала волю, свободу и нормальное восприятие не только мира, даже самого себя.       Акватика закрыла рот, глубоко дыша. Врятли еë может вырвать, но лучше предохраняться, как учила реклама durex. Бледно-серая кожа «солдата» сильно стянутая в областях сшивания, грозилась в любой момент натянуться на вдохе, и если оно оживет, Мари не станет ждать Хайзенберга и его игр в духе «сдохни или умри», она сразу броситься наверх к выходу из цеха, прекрасно понимая: против одной такой машины-убийцы ей не выстоять и пяти минут.       — Зачем они вам? — девушка с ужасом осмотрела капсулы с солдатами, растянувшиеся за спину лорда, пока он проверял работоспособность остальных солдат. Они будто были отключены, на время подключения к блоку питания.       «Он их держит на постоянной зарядке. Готовится к чему-то?»       — Видела мою «сестрицу» Альсину? И то ходячее подобие жабы? Уроды, правда? — он усмехнулся, — Миранда создала вокруг себя «семью», не спросив нас. И то, она лишь зовёт это семьей, хотя на деле, мы — ее неудачная попытка. Её эксперименты. Последнее слово он буквально сплюнул, раздражение вернулось, голос стал грубее. Кажется, он просто разучился испытывать эмоции, отличные от негативных. То время, пока он спокоен, сидит со своей усмешкой, и пытается вести беседу с пленницей — учащаются, но не повторяются так часто, как повторяется это озлобленное выражение лица.       Мари уже догадывается, что двигает им, но дает возможность подраматизировать.       — Что бы эта сука не задумала в будущем, я не собираюсь ей помогать. Ты не понимаешь: она использует меня. Вертит, как ей, блять, хочется!       Карл вырывает реактор у одного из солдат,вставляя туда сделанный только что. Выставляет вперёд ладонь, и спустя десять секунд в неё прилетает отвёртка. Аква в который раз не может оторвать взгляда от происходящего.       — Тобой движет месть, — кивает она на все сказаное им, — и да, ты прав: мне не ощутить того, что пришлось ощутить тебе, но попробовать понять... Вполне могу.       Хайзенберг задумчиво отстраняется от солдата, недовольно пиная его ногой. Тело осталось лежать.       — Да ебаный в рот! — срывается мужчина, и отвёртка с силой впивается в механизм на спине несчастного, — Работай, болван! Вставай!       Раздаётся странный щелчок, и заглушая последний возглас своего хозяина, нечто ожило. Бур нещадно начал царапать пол, пока солдат не поднялся.       Мари отшатнулась, сглатывая. Ещё шаг назад. Еще. Карл был настолько охвачен собственной победой, что даже не замечал этого. А тем временем солдат попытался издать звуки, сродни человеческой речи. Его мутный безумный взгляд уставился на девушку. Интересно, он чувствует ее страх?       Зато Мари прекрасно чувствует собственный страх. Ватные ноги, трясущиеся ослабленные руки, что хватаются за стену, проверяя, существует ли она вообще, или теперь остались только эти жёлтые выпученные глаза трупа. В горле склизкий ком, который пытался подняться, но организм настолько боялся лишний движений, что тормозил даже его; сердце перестало ощущаться. Грудная клетка стала внезапно очень лёгкой, узкой, сжавшись до предела. Глаза даже не моргали, а потому начали слезиться, щипать свою хозяйку, выводя из-под гипноза ужасающего существа.       А потом оно делает шаг в её сторону.       Акватика срывается на с места, чуть не падая, скользя на низком старте, и бросается по лабиринтам, назад к выходу из цеха. Сзади её окатил раскатистый смех лорда, и режущее слух жужжание бура.       Это пока оно режет только слух.       Тормозя на поворотах выставленными вперёд ладонями, девушка походила на запертую в клетке крыску, мечась от угла к углу, она боялась обернуться. Убегать от ликанов казалось и то менее страшным.       Вылетая из очередного поворота, Мари понимает, что уже должна была оказаться у выхода. Она где-то свернула не туда, и оказалась выброшенной в открытое плаванье собственной слепой паникой, под действием которой глаза ощущались такими же мутными и мёртвыми, как у того ходячего ужаса. Аква прислушалась, оглядываясь. Видит не так далеко балкончик, на который ведёт лестница. Надо лишь найти проход к нему.       Сбоку отзвуком раздались шаги. И это не тот проход, по которому бежала она...       «Он здесь не один такой?!»       Мысли заплясали в голове, походя на отлетающие от костра огоньки: хаотично загорались в темноте черепушки, угасая спустя пару секунд.       Бросается в сторону намеченного пути отхода, и чуть не получает буром в глаз. Девушка чудом успевает пригнуться, и сверло задевает ее бок, разрывая ткань футболки, и тонкие ткани тела. Кричит, вцепляясь руками в сетку, дабы оттолкнуться в сторону. Солдат, не обладая подобной лёгкостью манёвров, проходит ещё пару шагов вперёд, и прежде, чем он размахнётся для удара, она проскакивает за его спину, летя дальше, всё ещё громко хныкая, готовая в любой момент опять завопить.       Мари не ощущала себя в этот момент чем-то живым. Это состояние можно сравнить только с импульсом, когда мышцы сердца сокращаются, выталкивая кровь. Этот самый момент максимального напряжения, перед выдачей огромного количества энергии. И Акватика чуть ли не запрыгивает на первые ступеньки, пролетая лестницу, совсем забыв о боли, что завоёвывала левую часть её тела; ухватывается за ручку двери резко, что костяшками бьет в металлическую поверхность. Дёргает.       Закрыто. Намертво.       — Что?!       Начинает биться об эту дверь, как блин о сковородку после подбрасывания. Теребит ручку, заходясь в отчаянном вое.       Сзади приближаются несущие смерть шаги. Уши заложило от собственных криков. Аква поворачивается к надвигающемуся на неё «монстру Франкенштейна». Оборачивается на перила за собой. Перелезает, не решаясь прыгнуть. Вниз метра три, покрытие твердое. В лучшем случае — ударится головой, а вообще, так можно и ноги по переломать....       Девушка крепко хватается за нижний прут, повисая на руках. Смотрит вниз. Из-за угла выходит еще один желающий её раздробить на смузи.       Всё тело в миг стало легким, неощутимым. Потные ладони скользят. Мари внимательно смотрит под платформу. Замечает каркасные железные балки, которые не вплотную приварены к общему покрытию.       Она рискует: раскачивается и зацепляется ногами за одну из балок, носочками подцепляя другую для устойчивости, и отпускает руки в момент точного удара буром в её голову. Сверло проходит сквозь решетку, преследуя удаляющееся лицо девушки ещё какое-то время. Мари повисает вниз ногами. Но это ещё не всё: подтягивает тело, обхватывая балку руками, и с трудом водружает всё своё тело на неё. Все её конечности намертво обвили металл. Ногти до боли вцепились в рубаху. По щекам катились слёзы, грудь дрожала от всхлипов и адреналина, который ведрами плескался внутри неё, заменив все необходимые когда-то органы. Кровь приятно грела бок, унося за собой бурлящую жизнь.       Впервые за долгое время Мари ощутила головокружение от ощущения безопасности. Закрывает глаза, позволяя металлу целовать своим игольчатым холодом щеку, а рыданиям дополнить оркестр этого Ада.       Так продолжалось пока не подошёл Карл Хайзенберг. Два чёрных стекла, плоских, как его безразличие к её жизни, поднялись на девушку.       — Знаешь, я передумал, — оповестил он ее, — Ты — не рыба. Ты — ебанная обезьяна. Как тебе вообще в голову пришло залезть туда?       Она не говорила. Отвернулась в другую сторону и закусила ткань рубашки, чтобы не зареветь в голос. Он слишком быстро её поломал.       — Детка, если ты не хочешь провести остаток дня в трёх метрах над землей, окруженая ходячими трупами, советую спуститься сейчас, — он звучал чуть мягче.       «Конечно, он знает, что на человека в таком состоянии нельзя повышать голос. Это не милосердие, это чертова психология и манипуляция.»       Манипуляция, на которую ведешься.       — Мы уйдем от сюда? — спрашивает Мари всё ещё сжимая в объятиях часть каркаса.       — А ты думаешь у меня дел больше нет, кроме как твою жопу спасать?! — немец рычит, но после, набрав ещё воздуха, говорит спокойнее, — Уйдем, да.       Когда он раздражëн она верит ему больше. Потому что свое недовольство и злость он вымещает открыто, не боясь потопить ее в этой ядреной смеси собственных психических отклонений и эмоциональных перепадов.       — Хайзенберг... — раздаётся над его головой.       — Только не говори, что не знаешь, как слезть, — он ждëт пару секунд, и в ответ получает её красные заплаканые глаза, смотрящие из за дрожащих плеч. Мужчина закатывает глаза, потирая переносицу.       А потом один из краёв балки со скрипом начинает нехотя отползать от общей конструкции, наклоняясь диагональю, и тело девушки непроизвольно скатывается вниз. Она повисает на руках, собираясь спрыгнуть, но к её удивлению, чужие руки обвивают её бедра, помогая опуститься без дополнительных травм.       Карл опускает Акватику перед собой, и та прилипает к нему, обвивая руками точно так же, как обвивала до этого спасительную железку. Лорд теряется, видя в этом жесте что-то исконно детское и глупое, что вызывает отвращение к слабости и неумению самостоятельно справляться с проблемами.       Но раньше, чем он решит, что с этим делать, она сама отстраняется, и на шатких ногах отходит.       — Прости... Простите.       — Да ладно, — он отмахивается, проходя вперёд неё на лестницу. Дверь открывается. — Ты всё равно уже несколько раз за сегодня нарушила субординацию.

***

      Она лежала на операционном столе. В отражении пыльного зеркала, что принёс для неё Хайзенберг, она разглядывала ещё открытую рану. Удар пришелся поверхностно, содрал кожу и слегка порубил плоть между ребер, но кости чудом остались целы. Вот если бы сверло вошло в нее, то пришлось бы из хрустящей каши внутренностей заново лепить человека.       Страшно наблюдать подобное на собственном теле, но всё равно любопытно. И она не опускала зеркала, пока лорд обрабатывал и зашивал новое ранение. К его хирургическим способностям у нее вопросов не было; просто нравится наблюдать за подобного рода работой. К тому же, он не нашёл ей лёгкой анастезии, а адреналин колоть не согласился, мол, ей своего хватит , так что она отвлекалась на его руки, в очередной раз представляя себе, как они художественно эстетичны в своей грубости и резкости.       — Зачем надо было ставить меня в настолько тупиковую ситуацию? — голос пока дрожит, прыгает с одной тональности на другую, и звучит как расстроенная скрипка.       — Ну, пока ты не побежала сломя голову, я вообще не собирался натравливать их на тебя, начнем с этого. Ты сама спровоцировала.       — Знаешь, кто пытается обвинить жертву преступления в преступлении? Абьюзеры. Она говорила спокойно. Это открытие никак не повлияло на ее отношение к нему.       «Он — всё еще ебанутый, хоть и интересный, дядька из деревни, которую описать можно лишь как анус Люцифера: такой же беспросветный, далекий, и стоит один раз туда влезть, и хер ты попадешь назад. Сожметься убийственным колечком, поглощая в себе даже солнце, и пиши пропало».       — А можно потом взять ножницы? Хочу обрезать футболку, раз она уже порвана.       — Собираешься соблазнять меня торчащими из тебя нитками?       — Да хуй знает, у всех свои фетиши. — пожала плечами Акватика, улыбаясь. На неё начала действовать потеря крови, и одновременно с тем, как заболел бок, ощущалась расслабленность во всем теле. Лежать на столе, смотреть на холодный безжизненный блеск лампы, окутанная запахом спирта и сигарет, и снова не думать.       Как она собирается выбираться с фабрики, если по большей территории её бродят солдаты? Она еле спаслась от одного, а что станет, если они зажмут ее толпой? Новинка: Фреш из рыжей идиотки?       — Ты обещал мне вип-камеру... — напомнила она, понимая, что ей просто нужен угол, куда спрятаться. Хочет убрать налипшие на потное лицо пряди, но рука не слушается. Тело начинает приходить в свое постоянное состояние, и теперь к острой боли в рёбрах прибавилась ломка в ногах, удушье, головная боль, и сильная усталость.       — «Если ты будешь послушной», — напомнил лорд, усмехаясь.       — Я что, зря там акробатические этюды крутила? — заныла она, почему-то уверенная, что камеру ей все же дадут.       — Кончай ныть, заебала! Будет тебе камера. И если не выебешь мне мозг окончательно, дам поесть.       — Какой добрый.       — Просто не собираюсь в будущем лечить тебя от гастрита, — буркнул он, и в этот раз Мари додумалась выйти с ним из помещения, а не ждать.       Камеру ей действительно выделили. Это старое помещение недалеко от мастерской, с расчётом на то, что он собирается держать её минимально на виду. У неё был свой туалет и раковина, огороженные стеной, матрас на полу и пустой ящик. Комната по размерам напоминала каморку, но так даже лучше. Единственный источник света- это рыжая, вделанная в стену, лампочка, похожая на те, что горят зловещим алым сигналом в коридоре.       Первым делом девушка посетила уборную и умылась, заодно споласкивая шею. Попыталась застирать рубашку и футболку, оставив ее в холодной воде с мылом. Мари закурила, падая на свое спальное место, упираясь спиной в стену. Ей просто не дают возможность осмыслить происходящее, кидая каждый раз за борт спасательного кораблика спокойной жизни. А там- греби как хочешь.       — Это пиздец... — вслух произносит девушка, выпуская очередную порцию дыма. Перед глазами застыло собственное отражение.       Бледная, лохматая, с осевшим под глазами стрессом в виде размытых грязных кругов, вся в царапинах, с опухшими веками и явным не желанием идти против течения, особенно после сегодняшней встречи с «соседями».       «Черт, а ведь получается кроме нас двоих и кучи трупов, на фабрике никого нет?»       Дверь с жалобным писком открывается, входит Хайзенберг. Протягивает ей жестяную банку тушенки и ложку. Молча садится на приехавший из мастерской стул. На плече у него её сумка. Акватика ест, ловя себя на мысли, что это самая вкусная тушенка в ее жизни. Под влиянием внешней среды даже собственные пальцы, вероятно, покажутся деликатесом.       — Я верну тебе личные вещи, но лишь после того, как получу ответы на интересующие меня детали. Это понятно?       Она кивает головой, отодвигая банку чуть в сторону, показывая, что готова его слушать. Ей нравится эта вальяжная поза в его исполнении: широко расставленные ноги, чуть откинутая назад спина, так что рубашка минимально натягивается на груди, и немного задраный подбородок.       Он контролирует ситуацию, а она просто позволяет ему. Оправдывает себя тем, что ей нужно не высказываться лишний раз, но на самом деле, ей просто не хочется брать контроль на себя. Сейчас снова нету ни физических, ни моральных запасов на подобное.       Первой из сумки достается пачка таблеток. Ему не нужно задавать вопрос, хватает одного взгляда.       — Лёгкие антидеприссанты. Для профилактики.       — Нервишки шалят? — Карл склоняет голову слегка на бок. Ищет в её мимике малейший намек на обман, и одновременно наблюдает за её глазами. Она не стесняясь наблюдает за ним в ответ, выявляя угрозу в его поведении. Как два снайпера, что нацелились друг на друга, но продолжают мило улыбаться, мол, это всего лишь формальность.       — Я очень психически неустойчивая, — признаётся она, слегка опуская взгляд. Могла бы соврать про проблемы дома или на работе, вышло бы более чем убедительно. Но нет. Мы же любим топить за честность.       — Это я вижу, — хмыкает Хайзенберг, кидая на матрас таблетки. Следом из сумки достается записная книжка. Мари стало не по себе от того, что она сама не помнит, что в ней написано, а этот мужчина имел возможность изучить данное произведение досконально. По спине пошел неприятный холодок , а щеки снова вспыхнули от смущения.       — На каком языке ты пишешь? — следует неожиданный вопрос, а лорд тем временем закуривает.       — Русский, — пожимает плечами Акватика.       — Ты знаешь русский?       — Это мой родной язык. Я в основном на нём и общаюсь..... Хайзенберг, в какой мы сейчас стране?       В её голове внезапно появляется дикая мысль о том, что раз он не смог распознать в её каракулях знакомый ему язык, и был удивлен предыдущему ответу, то вероятно, все это время Мари говорит с ним на другом языке...       — Румыния, детка. С добрым утром.       — Мы.. Все это время говорили на румынском?       Мари аж подавилась, и снова потянулась за пачкой. Это невозможно. Она понимает его сразу, ей не требуется время на перевод. И ладно только это..       —Я никогда не изучала румынский. Даже базовый уровень не знаю.       — Но зато сейчас шпаришь лучше любого переводчика, — усмехается он, — ты же говорила что-то про потерю памяти? Почему так уверена, что не изучала этот язык?       — Я не детально, но уже помню то, как я училась. Частично помню детство. Помню важные для моменты. Я не могла выучить румынский за месяц, это невозможно.       — Ты не помнишь только последний месяц? — он прищурил глаза, будто видит в ней то, что она сама не успела разглядеть.       Мари задумалась. Бросает последние силы на то, чтобы быстро собрать в голове последовательный пазл из всех тех кусочков, что пушечными хлопками выстреливали эти двое суток. Если отбросить некоторые размытые кадры, выходит, что она действительно совершенно не помнит только последний месяц. Даже свое местонахождение.