Хрупкое Тело

      Следующие два дня можно было назвать относительно спокойными.       Хайзенберг принял решение провести собственные эксперименты, с целью изучить природу амнезии девушки, и докопаться до того, что собиралась использовать Миранда. Всё же, эти два феномена кажутся неоспоримо связанными. Однако, проводить исследования без должного оборудования и хотя бы общего понимания, что именно он хочет найти — весьма сложно. Поэтому пока все предположения и мысли на данный счёт сводились к бумажным заметкам.       Миранда, к слову, за все эти дни ни разу не объявилась, что тоже ставило в некий мыслительный тупик.       Они пытались больше разговаривать. С момента, когда Карл принёс Акватике два наручных браслета из металла (и это не считая тех побрякушек, что уже были на ней), её дверь оставалась не запертой. И зачастую, девушка сама предпочитала оставлять ее открытой на распашку, выпуская в душный коридор еще один световой ориентир. Так и плавала от одного кусочка света к другому, зачастую не решаясь заходить в закрытые помещения.       Время на фабрике приобретало эластичность. Из-за отсутствия окон (по крайней мере в той части, где ей приходилось обитать), сутки более не разделялись на отрезки времени; они текли, захлëстывая в своем течение, и неминуемо топя в своей густоте. Чаще всего Мари проводила время, наблюдая за тем, что делает Хайзенберг. Редко, что бы это не вызывало подозрений, она выходила дальше уже изученных коридоров, тихо обходя новые помещения. Удивительно, что Карл ни разу не застал ее за этим занятием. Гневать лорда девушке крайне не нравилось, а получалось чисто случайно. Её организм странно приспосабливался к новой среде обитания: ей было проще лишний раз отойти, потерпеть, послушать, помочь, нежели яро рваться и бороться с обстоятельствами. Виной тому стал необычный вывод, который Мар сделала относительно недавно:       Тоска по прежней жизни не возвращалась вместе с воспоминаниями. Она не знает, что ее ждет за пределами деревни. Не помнит, какого это: жить не здесь.       Картинки в голове — как сохранение фотографии в соц-сетях. Они красивые, местами атмосферные, но не заставляют сердце щемиться и болеть.       Болит пока только свежая рана на ребре и стопы.       Когда Мари ложиться спать, то оставляет дверь открытой. Из угла, где лежит матрас, хорошо видно дверной проход в мастерскую. Слышно бормотание, иногда переходящее в громкую ругань. Ей стало комфортнее существовать, после принятия просто факта: Хайзенберг здесь — местный Бог, и взмаха его руки хватит, что бы каждая шестерëнка начала слушаться. Он — её залог безопасности. Главное во время уворачиваться от летящих во все стороны железок, а за остальное переживать не стоит.       Так было до собрания. Его вызвали почти утром, он громко объявил, что уходит. Пронёсся мимо её комнаты ураганом, дыхнув в воздух приятный дым сигары, и оставив после себя странную тишину, несмотря на многообразия издаваемых фабрикой шумов. Мари тогда только начала нормально засыпать, но осознав свое новое положение, не позволила организму провалиться в сон.       Рыжая встала с матраса и закурив, побрела для начала до мастерской. Там с некоторых пор стоял электрический чайник (Карл рассказывал, что в общем металлоломе можно и не такое найти) и банка зеленого чая. Не самого вкусного, но Мар была благодарна и за это, потому что пить время от времени что-то надо было (об алкоголе речи и не шло, а вода слишком быстро начала иметь странный, неприятный вкус). Заварив себе в металлической кружке путь к пробуждению, и оставив ее пока на столе остывать, у Акватики появился доступ к книгам и чертежам, что были собраны в дальнем от стола углу комнаты.       Карл очень быстро убедился в том, что его новая пленница слишком «себе на уме», но не в плане дурости, а скорее замкнутости. Она немного напоминала ему Донну Беневиенто. Только у последней были явные проблемы с головой, а у Акватики просто мощный защитный рефлекс на агрессивную внешнюю среду.       Собранные конкретно в этом помещение книги в большинстве своем — девять кругов по Данте для гуманитариев. Основы механики, что-то по инженерии, что-то отдельное про протезирование, отдельные томики вообще на немецком, и там уже сам думай, о чем они.       Мари удалось выцепить из всего вышеперечисленного весьма толстый сборник по анатомии. Полистав его, Мари как будто физически ощутила, как раскололся её рассудок:       Она читала эту книгу на языке, который не учила. Вчерашняя беседа с Карлом на эту тему не показывала суть произошедшего настолько ярко, потому что Мари продолжала читать записи только на русском. Она не ощущала этот переход «со своего языка на другой».       А сейчас это ощутимо аж до боли в голове. Ей буквально «ломало» мозг от подобного.       Захлопнув сборник с глухим хлопком, и отложив отдельно от всех книг на пол, девушка нервно отхлебнула чай, обжигая пальцы об нагретую ручку.       «Прочитаю его, когда буду морально готова к усвоению информации подобного рода».       Внутри закралось неприятное подозрение о собственной слабости.       «Прочитать толтеный сборник по анатомии? Насколько ты, блять, собираешься здесь задержаться, а?! Тебе выпал шанс изменить свою судьбу, а ты пьёшь чай и строишь планы на будущее внутри железного саркофага с трубами!»       Кольнуло глаза, но слезы не потекли. Что-то внутри девушки не позволяло ей плакать с того самого раза в цеху.       Мари уверенно пошла вперед по коридору к двери, которая выводила в нежилую часть фабрики, с кучей лестничных пролетов, бойлеров и других установок, названия которых ее мало интересовали.       Ручка не поддалась. Ни с первого, ни со второго раза. Рыжая вздохнула, уперевшись в дверь спиной, и осела на пол. Опустила горячий, в миг отяжелевший до состояния чугуна, лоб на ладонь; внутри нее разгорелся огонь, призывающий к действию, а единственный разумный шаг вперед, который она могла сделать в этой игре, оказался «пропуском хода». И теперь это пламя вынужденно догорать в пределах ее солнечного сплетения, не имея шанса вырваться наружу. Мари успела за пару суток изучить эту часть фабрики, и эта дверь — единственный провереный путь к свободе.       «Я же не могу просто взять и сдаться, да? Прямо сейчас, всмысле...»       Нехотя подрывается, подкидывая в свой личный костер еще дров таким образом. В мастерской ищет план здания. Осторожно перебирает все чертежи на столе, потом в доступных ей ящиках. Мозг молниеносно обрабатывает все, что в него доставляет зрительный центр, пока серые глаза судорожно бегают по стопкам бумаги.       «Не может ведь быть такого...!»       Она с дуру пинает ящик, рыча на саму себя. Бестолочь! Тратить время на такую ерунду. А ведь кто знает, с какими новостями вернётся Хайзенберг с собрания.       Акватика нерешительно выглянула в коридор. Зашла за рубашкой в свою комнату, и выскользнула назад в темноту. Страшно. Ей страшно искать еще пути выбраться, потому что если удача позволит ей найти проход за одной из дверей, не факт, что удача убережет ее от страшных созданий хозяина этих владений. К тому же, все нужно будет сделать быстро. Ей понадобится достаточно форы, чтобы выбраться за пределы деревни, и быть не схваченной.       Перед глазами яркими картинками всплыла дорога, щелкающая пасть ликана. Пробирающий насквозь ужас, врастающий в само ее существо очаровательными серыми стебельками лозы, сплетающей сначала пальцы, потом ноги, а в конце — язык, так что умирать в коконе ужаса придется молча.       Готовая уже дернуть за очередную ручку девушка остановилась. А после почти бегом вернулась в мастерскую.       — Я не могу, не могу, не могу!!       Она бьёт ладонями по столу, и не испытав должного опустошения от разрывающей злости, бьет кулаком бетон стены в коридоре. Ей мало. Катастрофически мало. И поэтому она продолжает наносить увечья себе с помощью неровной поверхности, пока слезы боли и раскаяния не покидают ее тело вместе с ненужной энергией. Как же это по-глупому все происходит...       Снова падает на пол, пачкая кровью лицо, пытаясь убрать волосы за уши.       Она испугалась даже попробовать, о какой силе воли может идти речь?       Она испугалась.       Прибытие Хайзенберга сопровождало лёгкое подрагивание всех металлических деталей в помещениях, что не о чем хорошем не говорило.       Его берцы. Сначала она услышала именно их. Раньше вибрации всего вокруг себя, раньше его ругани. Ей нравится звук, который издает обувь при ходьбе: он напоминает о появлении хоть кого-то, кто может разбавить давящее пространство этого места.       К тому моменту большие круглые доказательства ее неуравновешенности покрылись пленочкой. Тело в спешке пыталось защитить плоть от попадания туда грязи, трудилось с регенерацией, а эта рыжая дура продолжала уже чисто случайно задевать стены именно костяшками рук.       Первое, что ее ожидает, когда фигура мужчины появляется в пределах видимости, это показ ораторского умения:       — Эта сука совсем ахуела!! Я блять ненавижу всю эту сумасшедшую семейку! Альсина свою гигантскую жопу в замке пригрела, водяной упырь булькает из своей лужи, а я значит бегай по всей деревне и собирай разлагающийся био-материал для опытов??! Ахуенная идея, долбаная сука! Засунь ее себе туда, откуда ты ее выродила!       Хайзенберг настолько увлечен своей речью, что не замечает сидящую в коридоре Акватику, и прежде чем попасть в свою мастерскую чуть не спотыкается о её ноги. — Хули ты тут расселась?! Съебалась в свою нору! — рычит мужчина, и пока девушка встаёт, в неё чуть не прилетает осколок чего-то звенящего, обречено звякнувшего об пол, издав в этот момент прощальный писк.       Аква лишь многозначительно вдохнула, затягиваясь никотином. Это уже вторая пачка, которую ей приносит Карл, покупая их в деревне. Мари не знает, как много курила в обычной жизни, но предполагает, что меньше двенадцати штук за сутки.       Покорно уползает к себе в комнату, жалея, что нет наушников. Все это слишком походило на домашние ссоры матери и отчима. На тот момент Аква была достаточно взрослая, чтобы они не оставили ей психологическую травму, но воспоминания так или иначе не из лучших.       Карл звенит чем-то; она слышит, что предметы летают по всей комнате.       — Истеричка... — тихо произносит девушка, прикрывая глаза. Спустя минут десять она вынуждена пойти к нему, ибо он зовёт ее. И если она не придет сама, то вероятно, он завалиться к ней, а это еще хуже. Из мастерской в крайнем случае можно убежать в свою комнату, а вот из своей комнаты в мастерскую не убежишь — там слишком мало куда прятаться от одержимых бесами предметов.       Лорд стоит, чуть опираясь о стену, потирает переносицу. Когда Акватика заходит, она встает у противоположной стены, сохраняя безопасную дистанцию. Он даже не смотрит на нее, прекрасно услышав шаги.       Он начинает говорить, не ожидая от нее ответа; ему просто нужно высказаться, и чтобы это обязательно услышали.       И это продолжается минут десять, пока в очередной драматической паузе он не поднимает глаза на девушку. Заканчивает свою мысль, смотря на ее руки.       — Что ты, блять, сделала?       Мари смотрит на него в ответ холодно, почти так же безразлично, как он смотрел на ее тушку в первую их встречу. Она невольно отплачивает ему той же монетой, показывая, с какой башни плевала на все эти попытки идти на контакт.       — Эмоции. Забей. — отвечает она на вопрос, отрицательно мотая головой.       — Ты всего за пол дня превратила свои руки в мессиво из-за эмоций?!       — Тебе-то какое дело?! — раз он хочет кричать — что ж, будут общаться теперь на повышеных тонах.       — Ты под моей опекой, деточка, и если я получу из-за тебя еще больше...       — То что?! — она не дает ему закончить, — Что ты сделаешь против воли Миранды? Убьешь меня? И получишь еще больше пиздов от нее.       В Мари полетела какая-то шестерёнка. Достаточно медленно, чтобы девушка успела пригнуться. Он хочет напугать ее.       Но всему виной не успевший потухнуть огонек стремления к жизни. Жажда действовать. Даже если сейчас она встала на клетку «ближний бой».       В этой игре она — ловкая пешка, которойю жертвуют, чтобы отвлечь противника, а Хайзенберг — конь, который видит в ней лишь очередное тело по дороге к своей цели.       Либо ей повезет, и она обойдет его, либо сейчас её деревянная круглая головка покатится по дощечке игрового поля.       Риск — еще один источник эмоций, иногда они даже приятные.       — Завали ебало! — срывается на нечеловеческий, хриплый рык, и прежде, чем она отпрыгивает, он хватает её за ворот рубахи, грубо подтаскивая к себе, — Ты нихера не знаешь о том, что мне пришлось терпеть от этой суки! Думаешь, мне нравится каждый раз играть в «благодарного отпрыска»?! Просто пока она доверяет мне, у меня есть хоть какой-то шанс. И у тебя, идиотка глухая, есть хоть какой-то шанс! Радуйся, что тебя хотя бы не пытались вскрыть заживо!       А Карл все не мог успокоиться. И это ясно читалась в этих горящих чем-то едким, химическим, глазах.       Мари, понимая, что ее может просто смыть сейчас этой волной ярости, идëт ва-банк, и вцепляясь когтями в напряженную шею мужчины резко дергает вниз, затыкая его неуклюжим поцелуем. Мари не хотела этого телом (по крайней мере, не сейчас), но в данной ситуации это показалось хорошим способ выбить его из колеи, дать возможность спустить пар через физический контакт.       В первую секунду он дергается, желая как можно быстрее отстраниться, восприняв это за своего рода нападение, и прежде чем мозг обработал реальные ощущения, Карл успевает поцарапать шею об ее ногти.       А потом он начинает понимать, и дав ей еще секунду уверенности в том, что она контролирует происходящее, начал грубо отвечать. Сильный напор, его ярое желание занять доминантную позицию.       Из «застать в расплох» этот поцелуй перерастет в нечто более конкретное, и теперь очередь Акватики отпихиваться. Когда её начинают толкать в сторону стола, та снова испытывает оглушающий страх, протестуя.       Он отстраняется лишь чтобы услышать это:       — Стой-стой-стой, я не...       И снова заткнуть её наслаждаясь её чистым ужасом. Сейчас это даже заводит.       Особенно, когда она оказывается прижата к краю стола, а его колено жестко раздвигает её бедра.       Он целует властно, больно, раскусывая нижнюю губу в кровь, и почти сразу обсасывая ее, дабы ни одна капля не пролилась зря. Мари обжигает привкус табака и спиртного, которое лорд употреблял явно незадолго до их конфликта.       Руки Хайзенберга ложатся на бедра девушки, сминая. Несмотря на достаточно худое строение, она мягкая, нежная. Мышцы совершенно не развиты, и сейчас она в положении связанного ягненка, брошенного на съедение волку.       — Я не думала.. — начала она снова тараторить, как только он позволяет вдохнуть больше воздуха.       — Поздно, крошка, — усмехается, сверкая легким безумием в глазах. Он рывком водружает её на стол, и все металлические предметы, что были разбросаны, слетают на пол, перекрывая собой учащенное дыхание.       Ладони в перчатках до покалывающей боли собственнически мнут бедра, особое внимание уделяя их внутренней стороне, от чего, признаться, едет крыша.       Он сдирает с нее рубашку, а появившаяся из-за спины девушки цепь накидывает на шею удавку, чуть сжимая. Мари несдержанно вздыхает; закусывает губу, когда Хайзенберг кусает шею, оставляя почти идеальную линию из расцветающих космосом синяков. Карл отходит, рывком отодвигая от стены стол. Мог бы сделать это с помощью способностей, но ему хочется показать ей собственные силы. Ему нравится, когда он видит в её глазах осознание и страх, в перемешку с плохо скрываемым восхищением.       Цепь тянет Акватику лечь, а руки приковывает по разные стороны от головы браслетами.       Лорд отстраняется, закатывает рукава рубашки, облизывается, смотря на часто дышащую пленницу.       — И как же ты планировала выйти из сложившейся ситуации, м?       Он снова с ней играет. Она — не ловкая пешка, она, блять, пешка-самоубийца.       А ещё ей чертовски нравится его доминирование, такое хищное и бескомпромиссное.       Не торопиться: снимает с нее сначала один ботинок, потом второй.       — Мне просто нужно было выбить тебя из колеи... — она невольно заерзала, когда рука лорда лениво принялась растегивать пуговицы джинс. Проводит большим пальцем от пупка и вниз, цепляя молнию, которая уже сама начала отъезжать вниз, по велению мысли.       — А ты смелая, я погляжу. — он усмехается, — Но не дальновидная, да?       Джинсы в два рывка оказываются на полу. Бедра привычно пытаются оставаться сведенными вместе, но шлепок по одному из них говорит об обратном. Она вскрикивает, отворачивается, краснея.       Немец улыбается, и подставляет руку к губам девушки.       — Снимай. — это приказ.       И она, как послушная нижняя хватается зубками за ткань, освобождая чужую руку от вечной привычки.       Ладонью оказалось больнее. С каждым новым шлепком он расходился все больше; второй рукой сжимает вместе ее щиколотки, поднимая и выпрямляя ноги Мар. Ещё один болезненный шлепок.       — Куда же делась твоя языкастость, ну?! — очередной замах, и кожу буквально прижигает, оставляя след ладони тлеть на бледном полотне ее бёдер, чтобы под конец он рассыпался мелкими приятными угольками. Вспышки боли после которой приходит неминуемое удовольствие.       Она плачет. Точнее, просто позволяет слезам катиться на крике. Но как только Карл наклоняется к ней слишком близко, расставив руки по разные стороны от головы дергающейся в оковах.       — Ты же не глупая, — она щелкает зубами у него перед носом, заставляя лорда рассмеяться, — Не удивлюсь, если это был твой хитрый план.       Он усмехается. Над его пальцами начинает левитировать нож.       — У тебя симпатичное лицо, Акватика, — лезвие подплывает ближе, нависая над животом девушки, — Не хочется его портить.       Нож совершает легкое движение в сторону ребер, и взмахом избавляется от пары швов, слегка задевая рану которая тут же пульсацией начала болеть.       — Ты ебанутый?! - Мари забилась, позволяя цепи лишь сильнее себя душить.       — Я — ебанутый? А кто навис на мне, как сука во время течки, напомнить?!       Он нависает над ее дрожащим телом, языком подбирая несколько капель крови. Это что-то за гранью человеческих ощущений: боль, поверх которой не на долго приходит нечто туманное и теплое; она краснеет, думая о том, что влажный язык вполне успокаивает этот огонь, который снова охватывает место ранения. Жаль, что кратковременно.       — Так что за эмоции в мое отсутствие? — Хайзенберг повторяет манипуляцию со слизыванием кровавой струйки.       — Это, блять, не твое дело! — если он хочет помучать ее — пусть старается лучше. Укус чуть выше раны, заставляющий завопить, протестующие задергать ногами. Но как и в схватке с ликаном — это лишь никчемная попытка.       — Ты вся — моë дело, тупая истеричка! — Карл поднимает на неё взгляд. И Мари понимает, что он не остыл с момента поцелуя; он лишь прикрыл жерло этого вулкана, что бы потом окатить её лавой. Тогда, когда ему это будет нужно.       Он задирает края уже обрезанной футболки, и обнаруживает, что девушка без белья.       — Готовилась? — улыбается он прежде, чем прикусить чувствительный бугорок, кончиком языка поддевая кольцо в нем.       Мари закрывает глаза, и её вскрик больше похож на стон.       «Это безумие... Это просто ебаное безумие. Ты должна его остановить...»       Рука, все еще находящаяся в перчатке, обхватывает вторую грудь девушки, грубовато сжимая. Его пальцы с легкостью находят колечко, и слегка дергают за него; Акватика прогибается в спине, снова срываясь на стон.       Лорд поощрительно облизывает второй сосок, отстранясь. Его ладонь накрывает промежность девушки, слегка поглаживая. Мар закусила губу, пытаясь не издавать звуков.       Хайзенберг отводит ткань трусиков в сторону и проводит двумя пальцами между половыми губами, собирая на них предательски много смазки.       — Да ты без ума от меня, как я погляжу! — самодовольно восклицает он, одаривая ее хищной улыбкой. Акватика краснеет, не в силах спорить с собственным телом.       К тому же, страх очень часто мог граничить с возбуждением, что приводит к...       — Блять!...       Карл снова проводит пальцами вдоль неё, второй рукой нарочито ласково проводя по внутренней стороне бедра девушки. В этот момент она аж задохнулась, откидывая голову максимально назад, чтобы создать для себя иллюзию того, что он не видит ее лица.       Повторно ласкает её пальцами, и упираясь ими в клитор чувствует, как дернулись ее бедра. Он упирает ладонь ей чуть ниже тазовой кости, и пальцем играется с обнаруженной чувствительной точкой.       И тогда она уже не может сдержать звонкий стон, невольно начиная изгибаться под ним.       — Так что там с эмоциями? — он будто знает её тело наизусть, работая с ним в первый раз, и то, как он гладит ее бок, прокладывая ладонью путь от талии к груди прямое тому подтверждение, — А я, кажется, нашел чью-то точку выключения. — ухмыляется тому, как он сама уже треться о его пальцы.       — А можно мы поговорим потом? — хнычет девушка.       — О, у нас и сейчас полно времени! — напоминает лорд, снова дергая за колечко в соске.       — Да иди ты! — в конце голос срывается на вскрик, Мари поворачивает голову на бок, как бы отворачиваясь от него.       — Уверена, что хочешь этого? — и он медленно вводит в нее два пальца, будто правда дает подумать. Акватика подавилась воздухом, приоткрывая рот, и нетерпеливо двигаясь навстречу.       — Мне кажется нет, — самодовольно улыбается.       Растягивает её, неторопливо двигая ими внутри. Девушка уже открыто стонет, подставляя под свободную руку лорда подрагивающее бедро.       — Ты же понимаешь, что я могу так долго стоять?       — Я... Черт.. Я просто испугалась! Я не смогла уйти отсюда, но и не смогла простить себе эту... Слабость, ах!       Она выгибается в спине, когда он чуть сгибает пальцы, доставая до G-точки.       — И ты наказала себя? — с интересом сопоставляет ее слова с тем, как она выглядит сейчас.       — Блять, да! — она закусывает губу, позволяя увидеть на своём лице некое сомнение. В ее голове истерично принималось какое-то решение, — Черт! Карл, пожалуйста!       Он улыбается ей. Конечно, она тешит его самолюбие на этом столе. Пальцы плавно покидают влажное нутро девушки, и их хозяин неторопливо расстёгивает на себе рубашку. Скинув мешавшую вещь на другой стол, туда же аккуратно укладывается шляпа и очки; лорд избавляет Акватику от промокшего белья, и вновь оказавшись между её ног,показательно растегивает ремень, подкрепляя ее интерес звоном бляшки, и спускает брюки, слыша тихое ругательство с ее стороны.       — Попроси меня, будь умницей.       Краснеет, сглатывая. Не может разорвать их зрительный контакт, пытаясь поймать ускользающие с языка мольбы. Внутри все сводило от желания.       — Хайзенберг, пожалуйста. Я х-хочу тебя...       И в этот раз он не дает ей времени. Грубым толчком входит почти до конца, порыкивая от долгожданного ощущения.       Она — слишком узкая для него, но сейчас это сугубо её выбор, а потому он позволяет себе сорваться, быстро наращивая темп. Вбивать ее в стол, сжимая талию девушки, с удовольствием наблюдая, как выпирают ее ребра на вдохе; она заливается стонами, откинув голову назад, подставляя шею и плечи под его граничащие с укусами поцелуи. Ей все еще больно, особенно когда пальцы Карла случайно задевают рану, размазывая кровь по боку Акватики.       Цепь сжимается на горле, частично перекрывая воздух; кружится голова и в этом безумие, когда осталось только бьющее по ней удовольствие с легким отзвуком боли, она кричит, выгибаясь, пытается хвататься пальцами за стол.       — Я... Я больше не могу... — она почти визжит, окутываемая эйфорией, которая поглощает в себе весь здравый смысл.       Хайзенберг рычит что-то язвительное, усмехаясь, но она его больше не слушает. Он не собирается останавливаться. С жадностью ловит в её лице немыслимое количество чистого удовольствия и открытого повиновения.       Цепь спадает, лишь чтобы он сам взял ее за горло, грубо целуя, впиваясь в опухшие от постоянного прикусывания, губы. Она стонет, снова сжимаясь вокруг него, начиная задыхаться.       Её протяжный стон сливается с его хриплым, когда он делает пару финальных толчков и спускает ей на живот. Стол, все это время истошно скрипящий, и явно намекающий, на нежелание сотрудничать, пошатнулся, когда Хайзенберг скатился с ее дрожащего обмякшего тела.       — Живая? — хрипло интересуется он, рукой пытаясь достать пальто.       — Вроде бы. — притяжение браслетов к столу ослабло, и она захныкала, разминая запястья. Ее тело выглядело так, будто ее пытались отпинать толпой: россыпь синяков, перемазанный в крови бок, собравшиеся в ямках резких линий изгиба капли пота, несколько не успевших скатиться с ресниц слëз.       — Отлично. Потому что у нас сейчас будет много дел. — озвучивает Карл, садясь на столе и закуривая таки найденую в кармане верхней одежды сигару.       — Ты блять издеваешься?       Он смотрит на нее. То как она обреченно откидывает голову понимая, что не собирается больше с ним спорить. Лорд издает смешок, слегка шлепая ее по бедру.       — Сама виновата, что полезла ко мне. Поднимайся, расскажу, какой приз мы выиграли у судьбы.       Мари смотрит на него. Довольный, менее напряженный, и откуда-то берущий силы для работы, - таким он нравился ей больше. И если залог его хорошего настроения будет зависеть от возможности драть ее как суку- она вполне согласна обмениваться.       — А давай сначала я тебе скажу, какой приз я бы хотела за столь самоотверженный поступок? — она приподнимается на локтях.       — Просвяти же.       — Кофе, — вымученно выдает она, — и желательно с виски.       — Я тебе что, пятизвездочный отель?       — Ты пятизвездочный ебырь с биполяркой, судя по смене твоего настроения. Не будет кофе — я никуда не пойду. Тебе придется таскать меня силой и слушать мое нытье.       — Ебать как заговорила! То что я трахаю тебя — не значит, что у тебя появились привелегии, куколка! — он выдохнул еще порцию дыма, и немного помолчав, все же согласился, — Чашка кофе и ты не ебешь мне мозг.       — Ежедневная чашка кофе, и я не ебу тебе мозг и выполняю все ваши указания, лорд Хайзенберг.       — Прямо таки все? — он хищно улыбается, пока она надевает рубашку и джинсы на голое тело.       — Любой каприз за ваши деньги, как говориться.       — Как ты легко продаешься. — усмехается он, тоже приводя себя в порядок.       Акватика тихо выдохнула, доставая сигарету.       — Так нечего продавать все равно. У меня от самой себя только тело, да пару страниц текста. Что из этого имеет смысл жалеть, м?       Сегодня он впервые показал ей кухню. Она старая, такая же местами грязная и разбитая, как всё остальное. Большое отличие: тут ощущался своеобразный уют. Яркая лампа горела над столешницей. Стоял квадратный стол и старый диван, на который в привычной жизни страшно сесть- есть вероятность получить лишение анальной девственности ржавой пружиной. Карл порыскал по шкафам, доставая уже подходящую к своему логическому концу банку кофе, показательно ставя ее на стол перед Акватикой, что спела опустить свою тушку на стул (теорию дивана проверять не хотелось).       Она понимает его намек, но все равно смотрит с просьбой в глазах, поджимая губу.       — Сделаешь?       Хайзенберг уже собирается отказать ей, но с тихим «черт с тобой» идёт к плите, водружая на нее заляпанный чайник. Даже здесь все скребëтся, посвистывает, постукивает, живёт своей жизнью.       Когда вода закипает, просясь выпустить её из удушливого нутра элемента посуды, Карл заливает в горячий кофе стопку холодного виски, по просьбе Акватики. На его слова о том, что она — извращенка, та лишь улыбается.       — Были бы у тебя сливки, получился бы айриш.       — Могу кончить тебе в чашку, если чего-то не хватает.       Она подавилась напитком, сдерживая порыв смеха. Звучит заманчиво.       Хайзенберг прикладывается к бутылке, из которой отлил Мари, немного обдумывая предстоящее. Секс оказался уместным, потому что им обоим стоило снять стресс. Все таки, он тоже не железный, и когда рядом с ним постоянно ходит девушка, так еще и сильно отличающаяся от серых деревенских дурнушек, появляется некое напряжение.       — Миранда собирается упорхнуть из деревни по каким-то своим «особо важным делам». Оставляет меня за главного. Пока ее не будем, нам с тобой нужно понять, что тебя держит здесь и кто постарался над твоей потерей памяти.       Голос немца звучал спокойно, как когда он разговаривал сам с собой, или записывал наблюдения на диктофон.       — «Держит здесь»? — она смотрит на него с непониманием. Ей второй раз за день кажется, что этот мужчина знает о ней больше, чем она сама. Опыт и разница в возрасте?       — Ты же не будешь отрицать, что сама прекрасно понимаешь, что ведëшь себя... нестандартно для человека, который попал в подобную ситуацию, м? — он сделал еще глоток, — Вероятно, ты догадываешься, что в тебе что-то есть, но боишься это признавать. Отсюда и эмоции, кстати.       Она уперла взгляд в столешницу, давая себе внешнюю опору, и ушла в подсознание, раскапывать весь тот хлам, что накопился за последние дни. За её первые нормальные дни, когда она живет и чувствует, а не просто листает фотопленку памяти, порванную и запачканную разводами слёз.       Есть несколько причин, по которой она действительно не хочет уходить. И озвучить эти причины даже внутри своей головы — сложно.       Но она согласна со словами Хайзенберга: внутри нее есть нечто странное, и пока она в пределах этой проклятой деревушки — есть шанс разобраться с данной проблемой. Ей могут помочь разобраться.       «Карл, например, может».