Хрупкое Тело

      Казалось, что зелёные клочья ростков травы появлялись прямо под ногами, упираясь мягкими неокрепшими концами в подошву. Раннее утро, и над головой все еще стояла сероватая дымка душной весенней ночи.       Тропинка, ведущая их в обход деревни петляла, будто пыталась сбросить с намеченного пути. Прохладный воздух трепал спутанные сальные волосы, что потемнели от долгого отсутствия мытья. Акватика пыталась помыть их в раковине, но это сделало лишь хуже. Уголек сигареты тлел перед ее носом, приятно щипал дымом ноздри. Никотин заставляет ее чувствовать, а последнее время это — редкость.       Мар долго думала этой ночью, и поспала от силы часа три. Вопрос о потери памяти, о странных происшествиях и ее нынешнем положении требовал больше времени, но сейчас его не хватало.       Она не хотела себе в этом признаваться, но попытки сбежать, убедить себя в том, что она не должна тут находиться, что разбивались о непреодолимый барьер в качестве широкой спины идущего вперед нее Хайзенберга — это не настоящие желания. Это копошатся остатки прежнего внутреннего голоса, выращенного на убеждениях совершенно иного мира. Правильного мира. И она стремилась следовать ему, лишь потому что в памяти остались начерченные мелом границы дозволенного и нужного. А она с разбегу перелетела ее на метр, когда перестала сопротивляться, и позволила новому «правильному» захлестнуть ее в своем круговороте событий и действий.       Она перестала испытывать ту гамму эмоций, что испытывала до попадания в деревню. Главным источником эмоций теперь был ведущий ее прочь лорд, и ничего прежнего не осталось. Даже марку сигарет пришлось сменить на местную.       Мари будто писала все с чистого листа. Она с легкой дрожью смотрела на свое отражение в луже под ногами, подходя к катакомбам, мысленно извиняясь и отпуская его: девушка смирилась с тем, что настоящее оказалось ей важнее складывания черепиц прошлого. И больше никаких вымученных, по вкусу фальшивых слез, что не справедливо резали ее бледное молодое личико. Никаких переживаний о том, как бы быстрее вернуться туда, откуда она сюда явилась. Она не хочет назад, потому что этот отрезок времени превратился в дымчатую пленку, которую даже не потрогать.       Как призрачная мечта, становящаяся панацеей и удавкой одновременно. Ты живешь ради нее, потому что так надо — иметь мечту, что бы к чему-то стремиться. Но когда вырастаешь, понимаешь, что стремиться нужно не к размытой лёгким дождиком по окнам машины звезде, а к той светящейся лампочке, что ты можешь в любой момент вкрутить и выкрутить, которую можно ощутить. И то, что для стремления вообще не обязательна мечта.       У Карла Хайзенберга тоже есть такая «звездочка», слепящая его через лобовое стекло, и манящая, будто мотылька. Но это уже сугубо его дело, и в чужую голову у Акватики не было причин лезть. В конце концов, ей пришлось потерять память и себя в какой-то глуши, чтобы прийти к подобным выводам.       Не оставив следов на улице, две фигуры молча скрылись в затхлых холодных проходах под землёй, где фонарями служили диковинные кристаллы, торчащие из стен.       То, на что они пошли — огромный риск. Но ведь любое решение, отличное от «прятаться в своей конуре с послушанием забитой собаки» сопровождалось огромным процентом не выжить. Хайзенберг вообще забыл уже, что такое страх перед смертью, в привычном ее ключе. Раны и опыты за несколько десятилетий набили на его руках не только шрамы, но и отточенность движений, грубоватых местами, зато проверенных. Он редко сомневается, особенно на показ. Просто иногда нужно идти и делать, делать быстро и аккуратно, но главное- не задумываться о процентном соотношении.       Как пели Кровосток:       «Думай позитивно: стакан всегда наполовину полон, всегда.       Только не думай, что в стакане. Думай, что в стакане вода».       Вот и сейчас: они тихо вошли в лабораторию Миранды, и то, не в главное её помещение, минуя ликанов-сторожевых, и начали перебирать все возможные бумаги на столе, не забывая вернуть их в тот порядок, в котором те изначально лежали. Карл проинструктировал ее трижды, насколько внимательной сейчас стоит быть, и эта монета имела обратную сторону: глядя на сосредоточенность спутницы, мужчина и сам лишний раз держал ухо в остро, полностью контролируя каждое свое движение.       — Нашла что-нибудь? — он положил на место проверенную стопку архивных записей, и переключился на шкафы с замками, каждый из которых щелкнул, гостеприимно повисая в петлях створок. Карл усмехнулся, снимая один такой.       И никто не узнает, что они тут были этим прекрасным утром, начатым с чашки крепкого кофе и ощущением чего-то нового. Будто они наконец-то двинулись с места на задержавшемся поезде, успев в этом ожидании растерять трепет от предстоящей поездки, помня лишь место назначения, но не суть прибытия.       — Пока нет. Тут все старое... Нам бы в другое помещение, где она ведёт текущие записи...       — Нет, — отрезал Хайзенберг, доставая с верхней полки перевязанные между собой записи о Мегамицелии. — Если зайдем туда, обратно не выйдем.       Он пробежался глазами по строчкам, выведенным красивым почерком с острыми углами. Много полезного, но ничего, что приблизило бы их к решению загадки. Карл начинал бесится и уже на эмоциях открывает первую попавшуюся страницу.       «Опыты с плесенью».       Лениво скользнул взглядом, который в этот момент будто кто-то направил на нужные строки о побочных эффектах, среди которых была и потеря памяти. Мужчина быстро достал из широкого кармана пальто маленькую записную книжку и карандаш, и начал в спешке переписывать этот абзац, а потом и сам опыт. Он не любит такие быстрые записи, но сейчас у них нет выбора.       — Нашел? — Мари оборачивается на него, и сердце пропускает несколько ударов, ожидая ответа. Лорд, даже не догадываясь о льющемся в ее венах волнении, что в подобной ситуации застывает магмой, лишь сухо кивнул. Каждое движение сейчас приравнивалось к упущенной секунде.       Наконец-то Хайзенберг захлопывает блокнот, и убирая его на место, приводит вскрытые замки в порядок.       Жестом руки нетерпеливо подзывает девушку, выводя их тем же путем, что они пришли.       Акватика молча повинуется, не задавая лишних вопросов, за что он ей крайне благодарен.       Они пробыли в этом ужасном зябком месте, что вызывало лишь тошноту и злость дольше, чем планировали, но как только тело снова окутывает в шутливом танце свежий порыв воздуха, ощущение, что потратили они буквально пару минут.       Назад шли быстро, рассекая пейзажи на две полосы серого месива из леса, виднеющихся домов и крадущихся параллельно им ликанов. Эти ублюдки следят за ними. Ждут отмашки Хайзенберга (..или Миранды...), что бы напасть на рыжую чужачку. Мари буквально чувствует эти голодные взгляды, и в них слишком четко прочитывает остатки осознанности, собравшиеся в мутные озера глаз мутантов. Девушка невольно стала идти ближе к лорду, но продолжала в ответ смотреть на стаю, холодно, без опасения.       На середине пути Карл Хайзенберг чуть остановился, закурил. Усмехнулся каким-то своим мыслям, наслаждаясь оставшимся за плечами проникновением на территорию Миранды. Это маленькая победа над её уверенностью в том, что она запугала всех настолько, что ни у кого не хватит сил игнорировать воткнутые иглы страха, и переступить через ее слово.       Мужчина по-детски ликовал, пусть и сдержанно. День, который начинался с того, что они перехитрили крылатую суку не мог стать очередным серым пятном на календаре.       Лорд, проглотив эти мысли, тягучие как мед, обернулся на свою спутницу. То, что она все это время не сбивала его, не отвлекала лишними вопросами, и выполняла все указания — приятно удивило. Однако сейчас ему хочется ее растормошить: необходим собеседник.       — Знаешь, я думаю мы вполне можем устроить сегодня праздник, принцесса. — он улыбался, опять напыщено и хамовато, чем удивил её.       Она привыкла к тому, что Хайзенберг постоянно недоволен. Но его хорошее настроение — залог её хорошего настроения. Потому что всего за неделю она привязалась к лорду эмоционально, не помня привязанности к людям из воспоминаний. Это тоже слегка пугало, однако отрицать данную связь было бы бессмысленно.       — Так что, мы собираемся заказать торт со стриптезершей? — девушка бодро шла за ним, перепрыгивая рельефы свежей грязи, которую успели истоптать ликаны. Вокруг пахло сыростью и тоской, и если бы не духота помещений, Мари бы сказала, что на фабрике ей существовалось комфортнее.       — А мне нравится ход твоих грязных мыслей. Но сегодня тебя ждет нечто лучше.       Они вышли к полю перед фабрикой. Мари вытянула ладонь в сторону, загребая ей колосья растений, похожих на рожь. Те приятно щекотали кожу, и в свете рыжего тусклого солнца вызывали слабую, но честную улыбку. Они были единственным отголоском жизни в этом огороженном колючей проволокой месте. Акватика вдохнула запах весны, пытаясь растянуть момент пребывания на чистом воздухе. Глазами скользнула по торчащей из колосистой глади, как из воды, военной технике, что умирала в бездействие. Захотелось подойти, залезть внутрь, поискать интересные артефакты, как в детстве, когда в деревне ей разрешалось забираться внутрь старого грузовика, служащего верной службой в сельскохозяйственных делах.       Карл остановился оборачиваясь на девушку. Она в упор не видела его, продолжая поворачиваться в разные стороны. Ее застуженные пальцы ласково мяли ростки, что ненавязчиво поглаживали в ответ бедра девушки; короткие, чуть ниже подбородка, волосы трепал налетающий ветер, накидываясь на ее одинокую фигурку, а она в ответ подставляет ему лицо, нагло улыбаясь, и чуть прикрыв большие серые глаза, в которых большую часть времени Хайзенберг созерцал свое отражение.       Он уже задавался вопросом: отдай Миранда девчонку в когти гигантской суки, та вскоре смотрела бы на нее с таким же интересом и восхищением? От чего это зависит?       Она — странная. В окружающих его конченных и давно умерших существ, что растеряли все накопления человечности в этих безжалостных землях, обретая вместе с мимолетной властью моментальный вкус крови на губах, она — все еще горящий кусочек иного мира. Мир, что ему уже никогда не будет доступен в своей первозданной раскрепощенности и простоте. С пошлыми обложками больших городов из голых высоких строений, фальшивых ярких вывесок и дурманящих послевкусий; ее разум еще не затуманен вездесущим обликом Миранды, не исцарапан этими бесконечными ветвями и не потоплен в грязи по чужому велению. Черт, он смотрит на нее прямо сейчас и чувствует зависть: её прохладное прикосновение к своему позвоночнику, вызывающее мурашки, и заставляющее по привычке сжать рукоять молота крепче, ожидая в любой момент ощутить новый удар лезвием суровой правды со спины.       Мари смотрит на него в ответ. Её грудь часто и глубоко вздымается, глаза распахнуты и стараются уловить каждый сантиметр вокруг себя. Она как ребенок, что только начал изучать мир. Он — как суровый проводник, испытавший уже слишком много воочию, чтобы разделять этот восторг, эти эмоции.       Девушка смутилась затянувшегося зрительного контакта, и опустив глаза в ноги, поправила растрепавшиеся волосы. Карл усмехнулся, ожидая, когда та подойдет чуть ближе, чтобы они вместе вернулись на фабрику.       Акватика весьма быстро оказывается рядом, когда метрах в шести от них раздается приглушëный рык; сердце резко сжимается, буквально подпрыгивая в груди, потянув за собой вверх все остальные органы, от чего тело нервно дернуло в испуге. Показался обозначивший себя ликан, лишь продолжал глухо рычать, почуяв страх, что невольно исходил от спутницы лорда.       — Пошëл нахер от сюда! — гаркнул мужчина, и монстр сгорбился, отпрыгивая чуть назад, но непрекращая съедать девушку взглядом.       За спиной наглеца показалось ещё несколько безобразных физиономий.       Карл снова вынудил Мари ответить на неоднозначный блик его очков. Он в миг стал серьезным, обдумывал что-то. Только после этого Акватика вдруг поняла, что держит его за руку — непроизвольно схватила, когда услышала режущий по все еще свежим шрамам рык.       Хотела убрать руку, чтобы не ставить себя в неловкое положение, но Хайзенберг расплывается в улыбке, будто поощряя её уязвимость, и сжав ладонь девушки крепче, потащил за собой к воротам.       Шершавая поверхность перчаток не могла передавать тепло, но кожу как будто подпекали языки пламени, и казалось, что сердце больше не в груди, сердце там, где его хватка намертво зафиксировала ее конечность в себе. Вокруг них в этот момент словно появился незримый купол, не дающий ничему извне нарушить эту пульсирующую идиллию соприкосновения. Имитация безопасности, которая порождает вполне реальное доверие.       Акватика не хотела знать природу его поведения. Он смеялся над ее чувственностью, которую она не успела истратить на депрессивные покатые крыши деревенских домов, но при этом он будто питался её жизненными силами, умудряясь сохранять между ними метр свободного пространства, принадлежащий только ему самому. А точкой станет то, что она не против такой позиции. В её мире пока слишком мало составляющих, чтобы она могла винить его в подобном непостоянстве. То, что зарождается в её хрупком теле к этому мужчине — не влюбленность, и даже не симпатия; скорее это животная привязанность, которая способна как перегрызть другим псинам глотку, так и растаять в проклятом тумане, как только она глотнет порцию свободы. Он неосознанно надел на нее ошейник, который она в любой момент может расстегнуть.       Распахнулись двери железных ворот, затягивая в вязкую пучину внутренностей фабрики два силуэта, и тут же с грохотом захлопнулись, оставив распускающуюся жестокими красками обитель существовать отдельно от них.       Хайзенберг повернулся к ней, мельком оглядывая. Он не дорожит ей так, как нужно было бы для счастливого конца и сладких беззаботных снов этой юной души, но и отдавать на растерзание миру, за пределами фабрики — не хотел. Грязные пальцы Миранды, когти его названной сестрицы-стервы, и вилы убогих крыс-деревенщин в считанные минуты превратят этот способный на многое образ в изорванную половую тряпку; ей подметут пол под туфлями Димитреску, трахнут в сгнившем сарае, и выкинут на истерзание оборотням по воли Матери, которая раскидывается чужими жизнями, как Гензель и Гретель хлебом, оставляя за собой кровавый след; в глазах этой поехавшей суки они- такие же крошки.       Карлу об этом ли не знать?       ....Он привел её к лифту, проведя по многочисленным железным переплетом. То, сколько вокруг Акватики разных механизмов, что ожили благодаря его рукам — заставляло воздух застрять в горле, свернуться в липкий комок.       Когда железные прутья кабины лифта закрылись, запирая их в ещё более маленьком пространстве, чем многочисленные коридоры, внизу приятно затянуло, а выпирающие из-под футболки бугорки стали реагировать на каждую складку ткани, что без намеков терлась об их розовую сердцевину. Пришлось закусить щеку; было душно.       Чужая рука легла на плечо, скрывая его полностью.       — Что-то ты притихла, — раздался голос над ухом, обдавая мочку нестерпимым жаром. Мар была готова застонать даже от этого простого действия, и сдавила челюсть сильнее, пуская на язык металлический вкус.       — О чем думаешь, что даже вдыхать перестала, м? — он играет с ней, как только появляется время. Минута в лифте растянулась в вечность.       — Ты обещал какой-то праздник... — начала она, уже представляя, как рука с плеча переползает на грудь...       — Не увиливай от вопроса, я этого не люблю, — предупредил он, сильнее сжав её плечо. Девушка не удержалась от тихого поскуливания, чуть приподнимаясь на носочки, словно способна выпорхнуть из лифта, и скрыться от неловкого разговора. Стоящий сзади лишь приглушённо посмеялся, пуская волну мурашек по ее чувствительной шее.       — Да ты та ещё извращенка, как я погляжу, — вторая рука сопровождая шлепком легла на ягодицы девушки, сжимая. Та в подтверждение чуть выгнулась, продолжая поскуливать.       Карл опускает её вперед, заставляя руками упереться в стенку лифта, а сам продолжил оглаживать обтянутые джинсовой тканью прелести девушки, чувствуя, как от подобной покорности с её стороны у него самого перехватывает дыхание, а в брюках ощущается шевеление. Совсем скоро он заведëться, и не сможет уже просто так отпустить девчонку, так что это стоило прекратить.       Щелчок открывающихся дверей.       — О, а вот и наш этаж, куколка, — привычно бодро заговорил он, отстраняясь и выходя вперед нее. Мари лишь разочарованно всхлипнула, но поправив волосы, гордо вышла вслед за ним.       Они были на этаже, который не пересекался с остальными, и существовал отдельно от слаженной работы цехов, одаряя спустившихся запахом специй, растительного масла и копченого мяса. Перед Акватикой, на коврах, расположился человек, занимающий собой весь обзор. Его бока, не скромно выпирающую из-под одежды, расплескались вдоль многочисленных товаров.       Мари старалась не глазеть так открыто, и перевела взгляд на представленные к продаже вещи.       — А, лорд Хайзенберг, какая приятная встреча, — запел толстяк приковывая к себе сразу две пары глаз, — Госпожа Акватика! Рад лицезреть вас в первую же встречу живой и бодрствующей.       — Вам известно мое имя? — она с подозрением пришурилась.       — А вам неизвестно мое, — перевел тему торговец, — Герцог, к вашим услугам.       — Рада знакомству. Будьте так добры, и просветите все же, откуда знаете меня?       — Моя дорогая, я не могу рассказывать о своих клиентах, даже им самим. Коммерческая тайна, как никак. — он улыбнулся, закуривая папиросу. Мари пыталась уловить смысл сказанных слов. И прежде чем она начнет копаться в происходящем, Хайзенберг вальяжно подплывет ближе.       — Что сегодня в меню? — хищно улыбнулся он, глядя за спину Герцога, где что-то кипело и пыхтело.       — О-о-о, сегодня я готовлю восхитительное рагу по старинному рецепту. Попробуйте, и, уверяю вас, вы не пожалеете!       — Давай две порции, — лорд бросает на прилавок мешочек с платой, и торговец с удовольствием сгребает его себе, слушая любимый перезвон лей.       Мари с любопытством разглядывает товары, иногда пытаясь заглянуть за тучную спину Герцога, и увидеть процесс готовки. Хайзенберг не без интереса наблюдает за своей подопечной, думая, что она чем-то напоминает ему лису: такая же изворотливая, но пугливая. Вроде и хищник, и пасть разевает злобно, а стоит наступить на хвост- завизжит, как проклятая, пытаясь удрать куда глаза глядят.       — «И такая же рыжая...» — добавил мужчина, отводя взгляд. Странный день, полный ненужных мыслей, что занимали место, что безумно не нравилось их обладателю.       — Что, лисёнок, интересно? — не сдержался он, конда девушка взяла в руки винтовку и попробовала навести ее на вазу.       Карл подошёл сзади, поправляя ее стойку и расположение рук.       — Что, никогда оружие в руках не держала? — чуть раздраженно отпускает он, помагая ей разобраться с прицелом.       — Держала несколько раз ствол...       — Бывшего? — едко перебивает немец, нежелая отходить от неё, довольный своей работой. Указывает ей пальцем на торчащую за пределами этажа Герцога железку.       — Несмешно, — спокойно отзывается девушка. Снимает с предохранителя, наводит на цель. Выстрел.       Торговец игнорирует это баловство, мысленно записывая на лорда возмущение убытков.       — Ну так и выражайся нормально! — заканчивает Карл, отходя. Пуля задела что-то другое, не долетев до своей цели.       Акватика разочарованно сдувает пряди с лица, опуская плечи вместе с оружием. Огнестрел — не её стихия. Ей ближе что-то более подвластное человеку, как холодное оружие, например. То, что ты можешь направлять. Ей не понятна та неуловимая связь человека с пушкой, зато она вполне уверенно держит нож. Особенно тот, что можно метнуть.       Подобному навыку ее учил отец, когда исполнилось тринадцать. Любительские тренировки переросли в нечто большее: особая любовь к острым лезвиям и кровавым разводам по краям ванной....       — Твой приз за первое место в конкурсе «мисс непопадание», — Хайзенберг протягивает ей тарелку с вилкой, усаживаясь на скамью позади себя, принимаясь к трапезе.       Девушка следует его примеру, ставя объемную тарелку себе на колени, и десять секунд просто грея ладони о ее бортики. Вдыхает ароматный запах горячей еды, чувствуя, как сводит желудок. Наконец-то берется за вилку, закрывая глаза от наслаждения, стараясь не торопиться, и хорошо запомнить этот момент.       Тепло от отправляющейся внутрь еды приятно расползается щупальцами по телу, обвивая внутренности, обнимая девушку изнутри.       Акватика смотрит на Карла с благодарностью, когда он относит пустые тарелки назад, отвечая ей на это лишь ухмылкой.       — Спасибо за сытный обед, Герцог. Буду рада увидеть вас еще, — девушка кивает головой в знак прощания.       — Рад угодить такой прекрасной даме. С нетерпением жду следующей встречи. Последнее ей приходится слушать стоя уже в кабине лифта.       — Не думай, что так будет постоянно, лисёнок, но если захочешь снова опустошить мой карман, придется поработать. — Хайзенберг закуривает, прислоняясь спиной к стене.       — Руками или ртом? — невольно срывается с губ, и она прислоняеися к стене напротив и достает пачку сигарет.       — А головой ты никогда не пробовала?       Мар не находится, что ответить, чуть краснея. Ей стоило бы меньше думать о нем в таком ключе, представляя его уже без верхней одежды, сильного и неумолимого.... Черт, слишком душно.       Они возвращаются на этаж, где находится мастерская, но прежде, чем она попадает в свою комнату, браслеты на запястьях тянут дальше, вслед за лордом, минуя спасительные квадраты света, знакомые проемы и уже не пугающие красные лампочки. Карл открывает дверь в другой проход, и почти сразу они попадают в операционную. По крайней мере, такой вывод она делает исходя из железных медицинских столов, кучи разного оборудования, и вишенкой на торте служит лежащий во всей своей душущей красоте труп. Мужчина, обнаженный по пояс, над которым мрачной демонической тенью нависает хозяин фабрики.       Хайзенберг выжидающе смотрит на Мари. Та с легкой грустью осматривает человека перед собой. Не кричит, не бежит в уборную, не закрывает глаза. Её сковал цепями вид не вздымающегося на вдохе тела, и девушка не могла разорвать установленную связь. Пальцы собственных рук окоченели.       — Что, понравился, ты так вылупилась на него? — лорд снимает с себя пальто и шляпу, закатывает рукава рубашки.       Меняет перчатки, и встаёт напротив стола с мертвецом, жестом руки подзывая к себе. Мари делает огромное усилие над собой, скидывая метафорические цепи, и оказываясь по левое плечо от немца. Её рука невольно хватается за край стола, сжимая. Верхняя губа дергается.       — Ты собираешься сделать из него похожего на тех солдат с бурами? — спрашивает она, что бы избавиться от сдавливающего горло ощущения.       — Вероятней всего. — в руках лорда оказывается скальпель, — Смотри внимательно, что я делаю. Я хочу, чтобы в будущем ты мне ассистировала.       Надо сказать, ее не вырвало лишь потому, что раньше она видела, как убивают и расчленяют крупный рогатый скот в деревне. Дядька-медик показывал ей нахождение внутренних органов свиньи, которые после с характерным влажным шлепком падали в таз, собираясь стать кормом для кур или же для человека. Первая кровь животного на руках, от брызг в этот момент. Потом покатившаяся по земле голова трепыхающейся курицы. И самое яркое воспоминание: ее слегка трясущаяся рука держит нож, собираясь освежевать свою первую в жизни тушу. Крепкая рука дядьки сжимает её запястье, показывая откуда начинать.       Есть нечто схожее в процессах. Особенно, если не смотреть на человеческое лицо, не думать, что покоится под тяжелыми веками, разрисованными проступающими венками.       Рука не дрогнет.       Лорд действовал уверенно, не проявляя вообще никаких эмоций. Сделал длинный надрез вдоль грудной клетки, обнажая острые линии ребер пациента. Взял реберный элеватор и винтовой ранорасширитель. Аква закрыла рот тканью рубахи, глубоко дыша, но взгляда оторвать не могла. Более мелкое оборудование поднялась с подносов, самостоятельно устраиваясь в ране, помогая хозяину быстрее закончить.       — Ты знаешь, что такое торакотомия? — Карл покрутил перед собой инструмент, ожидая ее ответа. Это его маленькое шоу перед ней.       — Когда раскрывают грудную клетку, что бы выполнять операции на легких или сердце...       Перед ней открывался вид на раскрытые оборудованием ребра. В образовавшемся просвете она видела составляющие трупа, и это не кровавое месиво, как показывают в фильмах, нет, это слаженный механизм, где все на своем месте.       Акватика внезапно думает, что начинает понимать спокойствие Хайзенберга. Он лишь меняет части одного механизма на самодельные части другого, не такого хрупкого и мягкого, производя магию по запуску того, что по всем законам морали и природы работать не должно.       Она встречается с ним взглядом, и он снимает очки, позволяя заглянуть в свои светлые, горящие нечеловеческим пламенем, глаза. Карл пытается понять о чем она думает, и когда тонкая дрожащая рука девушки протягивается вперед, предлагая взять инструмент, он улыбается. Неожиданно тяжелые костные кусачки обжигают кожу льдом металла, проходя сквозь тело с этим холодом, пряча за ним тихо постукивающее сердце девушки, и закрывая тонким защитным слоем глаза, что в прежней жизни не хотели бы видеть подобного на живую. Не в таких обстоятельствах.       Рука дрожит, но она делает глубокий спокойный вдох, приближаясь к открытому ей участку человечины.       Хайзенберг, как в случае с ружьем, встает у нее за спиной, голосом и двумя пальцами направляя действия Аквы.       Первый раз она будет пачкаться в чужой крови, и теперь это уже никогда не отмыть....       В конце дня Хайзенберг показал ей душ. Вторая приятная встреча за этот день. Теплая вода и кусок мыла, а большего для счастья не надо.       Мар сплевывает себе под ноги кровь, от раскусанной губы. Она не могла показать ему тогда своей легкой паники от осознания происходящего, и вновь нанесла себе увечье, пусть и маленькое.       Поток струй сбивал с кожи напряжение, унимал дрожь, прятал в своем шуме ее слабость , забирая ее за собой в водосточную трубу. Хотелось плакать, но не получалось: воздух распирал легкие, которые на момент "операции" будто перестали функционировать.       Она опирается двумя ладонями о стену, морщась от боли в боку, и дерущих рассудок мыслей. Ее било мелкой дрожью, поперек горла встал отчаянный крик.       Осев на холодный кафель, девушка начала растирать ноги и руки пенистым куском мыла, будто это поможет смыть все то, что она натворила. В начале дня ей даже показалось, что все правильно, так, как нужно. Чейчас же все резко, не осторожно, будто она шагает по стеклу, в шлепках — одно неверное движение, и в ногу вопьется острый край.       Вылезает из подобия душевой кабины, выложенной той же плиткой, что и пол.       «Такой же старой и плачевно выглядещей....»       Встает перед замыленным паром зеркалом, упираясь обоими руками в края раковины, под которой находится ящик. Решает отвлечься от бардака в черепной коробке любопытством; присаживается, тихо открывая дверцу.       Зубная щетка, старые флаконы с непонятной жидкостью, бинты, какие-то таблетки, куча странных коробок, и несколько опасных бритв в чехле. Одну из них девушка достает, вертя в руках.       «Сейчас один точный взмах вдоль обоих рук, рассекающий синие сплетения растущей во мне жизни — и всë. Всë это закончится».       Но вместо этого она включает воду из крана, упирает одну из ног в стенку, и воспользовавшись мылом, аккуратно пытается избавиться от прорастающей наверх растительности. Фабрика фабрикой, а хочется чувствовать себя уверенной и красивой, и похуй, что соблазнять ей в ближайшее время только оживающие трупы.       «Что, блять, происходит в твоей дурной голове? Зачем весь этот набор действий, эти попытки принять происходящее как должное, учиться жить в новом, совершенно непредсказуемом мире?...»       Когда она вошла в мастерскую, Карл скучающе играл ножом, пытаясь что-то начертить, судя по лежащим перед ним листом с карандашом. Девушка подошла ближе, упираясь в стол. На ней была только рубашка и бельё, не считая развязанной и спадающей при ходьбе обуви.       Красивые, четкие линии анатомических построений переходили в более резкие и темные линии каких-то механизмов. Подписи то на немецком, то на румынском хаотично плясали по чертежу.       — Сколько времени тебе понадобилось, что бы так точно изобразить построение этого... существа?       — Около шести часов. И целой коробкой черновиков на растопку печей.       Он осторожно взял ее правую ногу, вытаскивая из ботинка, и заставляя девушку опереть ее на сидушку его стула, согнув в колене. По коже Мар тонкими струйками стекала кровь из маленьких порезов. Он усмехнулся, и перехватив ногу девушки удобнее, стал слизывать красные полоски. Первое время она даже не обращала на него внимания, разглядывая чертеж. Тело напряглось, не готовое к ласкам, даже подобного, дикого характера.       Когда он доходит до ее колена, то настойчиво заставляет развернуться к нему, впиваясь зубами в мягкую плоть бедра. Ее руки упираются сильные в плечи, чуть сжимая их, что никак не мешает лорду продолжать развлекаться. После укуса тот проводит щекой по красному следу, вызывая мурашки; Мари утыкается лицом в его макушку, сдерживая улыбку.       Хайзенберг вдыхает запах ее кожи, пытаясь понять, что так быстро связало их в этом убогом месте. И не находит ответа.       Акватика — его самый ебанутый эксперимент за последние столетия. Особенно, когда она засыпает у него на плече в мастерской, перед этим успев поспорить с ним, что спать не хочет, и вообще, будет помогать ему собирать реакторы, если он покажет, что нужно делать.