Хрупкое Тело

      На неопределённое количество времени она даже перестала прокручивать в голове заевшую пластинку воспоминаний. Отреклась от этих земных переживаний на нечто более масштабное, надвигающееся на нее; внутри бушевали зачатки рыкающего грома под вспышки молний, в грудной клетке повисло напряжение. Вот-вот постучит дождь, глухо барабаня по покатым крышам позвонков. Его шум быстро сожрëт всё вокруг, и останется только гроза, приносящая недолгое, но критически необходимое сейчас спокойствие.       И эта гроза настала, когда им вновь захотелось отстраниться от работы и изучения плесени. Он попытался вернуться к делам, но Мар не дала, всем видом показывая, что ей необходимо его тесное присутствие прямо сейчас. Хайзенберг должен ворваться в ее мысли, так же громко, как он это делает всегда, перехватывая на себя всë внимание, и забирая вместе с ним удушье от боли.       Поэтому Мари не смогла отпустить его второй раз.       Ее буквально скидывают на кровать, позволяя утонуть в мягкости скомканного одеяла. В полумраке сложно напороться взглядом на то, что выдернет из этого предистеричного состояния и вернет в суровую действительность. Акватика счастлива, что свет так и остался не включенным. Главное — она видит его тело. Такое объемное и настоящее, что сводит суставы собственных конечностей.       Она не может описать конкретные чувства, без примесей, имеющие хоть какие-то границы. Просто ей до одури, до самой настоящей ломки, нужен сейчас человек. Пусть внешне она постаралась и скрыла огромную трещину, расползающуюся по рассудку, однако внутренне уберечь себя не получилось; провалилась в ничтожных попытках с оглушающим хлопком, просто принимая факт раздробленности и потери чего-то фундаментального. Как будто почву из-под ног выдернули.       Карл успел избавиться от верха, нависая над ней. Ждет увидеть влажный, желающий взгляд, но видит лишь глобальную пустоту. Словно стоит напротив шлюза в открытый космос, смотрит в холодную и не меняющуюся среду, четко понимая: его не просят сделать выбор, не просят помочь (а тем более, не просят закрыть шлюз.), нет. От него ждут лишь короткое «да» или «нет». Единичный выход с корабля в пучину, где утонули все и без того редкие лучи. По хребту прошëлся холодок, как влажной тряпкой провели.       Она слегка сжалась под ним, неловко прижимая руки к груди. Сейчас такая хрупкая, и полностью беззащитная.       Он мог бы сломать ее по щелчку пальцев. Не последовало бы даже крика. И не суть: сломать морально или физически. В обоих случаях она просто довериться и по его велению пропадет, обрывая телепередачу в голове, показывающую одинокий корабль, уже даже не бороздящий, а просто существующий в пространстве.       — Уверена, что хочешь этого? — уточняет лорд. Ее состояние сейчас крайне сомнительное, на грани с нервным срывом.       — Просто сделай вид, что я хоть кому-то нужна… — тихо просит девушка. Со стороны это просьба покажется неуместной и глупой, но почему-то он понимает ее. Помнит, что испытывал сам. В груди щемит от приливших с прибоем воспоминаний.       Его ладони сильно сжимают её тело, но так бережно, что Мари в первые пять секунд отпускает весь контроль, всецело доверяясь Хайзенбергу. Его тело — горячее, живое, сейчас пылает, в то время, как тело собственное все еще кажется неудобным и не своим.       Целует губы и лицо предельно аккуратно, тренируя выдержку, зато срывается на шее и ключицах, укусами переходя на плечи. С каждым разом все больше поддается желаниям внутреннего зверя, оставляя ярко-бордовые следы с красной каймой от клыков.       Всë схлопнулось до единственного момента. Момента, в котором он жалеет ее, открыто и без усмешки, покрывая изгибающиеся в тихих стонах сплетения линий пылающими пятнами от прикосновений чужих губ.       Наверное, человеческим языком это описать невозможно. Яркое и весомое слово, что жирным шрифтом высвечивалось в голове: «Необходимость». И не та, что имеет пассивно-депрессивные корни, считающаяся некой обязанностью за отсутствием выбора. Нет, эта необходимость была выбита в каменном скелете вместе с первичными потребностями, кричала и рвалась, дабы на нее обратили внимание.       Хайзенберг обхватывает ее всю, запуская руки под плечи девушки, крепко удерживая ее максимально рядом. Ритмично вбивается в податливое, обмякшее тело, способное издавать лишь измученные стоны благодарности, и не выразительно хватать его самого за выступающие части тела, от плеч до груди.       Перемещает одну руку ей на горло лишь слегка сдавливая, и теперь картинка удушья в голове стала четче, собравшаяся из двух карт.       Несколько раз еще меняет расположение ее, скользящих по покрывалу и собственному торсу, рук, жестко доводя их обоих до пика наслаждения.       Когда не остается ничего, кроме тянущего раскаленного свинца внизу живота, и чувства заполненности.       Её тело — все еще слишком слабое и маленькое под ним, но от этого кружит голову. Сжимает дрожащие в экстазе бедра девушки, оставляя синяки, и раскусив чужую губу в животном запале, захлебывается последними толчками и кровью.       После разрядки в груди пусто. Зато голова стала тяжелее, будто все переживания вытолкнули именно в черепную коробку, и они не успели покинуть организм вместе с удовольствием.       Лорд лежит рядом, курит. Весьма задумчиво разглядывает собственные руки, иногда хмурясь.       Акватика не ждет ответа, продолжая рассматривать тело мужчины.       Он ей нравится. Нравятся не только видимые изгибы, но и излучаемая им бешеная энергия.       Без Карла воздуха слишком много, и он обесценивается; дышать кислородом не хочется, хочется дышать теплым и жгучим запахом этого мужчины, через преграды и пальцы на горле.       Мари отворачивается, смотря в потолок. Хочется верить, что ему так же мало, как и ей. Как минимум, об этом говорит держащий позиции стояк лорда.       — Хайзенберг. — зовёт девушка, а у самой в горле трепещущий ком желания. Внизу снова приятно тянет. Он сводит с ума просто своим существованием.       — М?       — Давай повторим что-нибудь?       Карл поворачивается, и в полутьме его глаза горят неестественным ядовитым огоньком, выдавая утраченную человечность и истинную натуру.       — Что например? — слова сладкие, как мëд, и такие же обволакивающие, липкие. Такое не смыть даже сильным напором душа сейчас.       У самого лорда внутри клокочет зверь, и от предвкушения снова подрагивают мышцы живота.       — Что угодно. — она смотрит ему прямо в глаза; у самой Акватики взгляд ясный, но зрачки расширены, и на фоне двух кристально чистых озёр серого стекла выглядят, как черные дыры.       Засасывает, бесповоротно и навеки.       — Мне мало. — наконец произносят истерзанные губы, а большего не надо.       Ее растрепанные волны рыжих волос, что теперь напоминают ему цвет ржавчины на трубах фабрики, таких приевшихся, но уже по своему родных.       Рывок, и вот он снова сверху, с жадностью вампира вылизывает ранку на нижней губе, и уходит влажными касаниями ниже, посылая по перевозбужденому телу разряды тока. Она выгибается в его руках, то ли пытаясь уйти от касаний, толи подставляясь сильнее.       Ей хочется сойти с ума, а такими темпами, это кажется самой реалистичной концовкой данного вечера.       Во второй раз пустота в груди не такая всепоглощающая, а может всему виной раздраженные нервные окончания.       Они сбили ритм, доводя друг друга до полуобморочного состояния, просто не в силах уже разорвать странную связь. Все тело подрагивает, не романтично и мило, а резко, как от конвульсий.       Хайзенберг рычит ей в шею, то хищно впиваясь в тонкую кожу, заставляя кричать от боли и царапать его спину, то непривычно нежно вылизывая ее многочисленные раны, начиная от только что нанесённых, заканчивая швом на боку девушки. Она тонет в ощущениях, беспорядочно выкрикивая то его имя, то ругательства; клянется, что сейчас умрет.       Ей так хорошо, что и в правду хочется просто оборвать собственное существование в минуты наивысшего наслаждения.       Мари доверяет ему. Возможно — ошибочно и напрасно, но даже если ей это аукнется в будущем — не пожалеет.       Даже слегка грустно от того, что это доверие возросло до того, что Акватика уверена, что Карл даже в порыве безумия не причинит ей настоящей боли.       Невыносимой и ведущей к серьезным последствиям.       Невыносимый пока только он. Хотя бы тем, что не думать о нем- еще хуже, чем думать о нем всегда, теряя себя в его образе, его силе, его стихии, а теперь еще и в его руках, которые настолько привычны, что кажутся частью собственного организма. Она утонула в нëм, послав мир ко всем чертям, богам и половым органам обеих сторон.       Хайзенберг на грани, пребывает сам в состоянии дичайшего трипа, когда предметы вокруг перестали иметь цвет, став серыми, тьма окутала его изнутри, переставая существовать в пределах разума, а тело ощущается разроблеными частями. Он чувствует бегущий по спине и лицу пот, налипшие пряди, металлический вкус на губах, перебиваемый легкой сладостью чужой кожи; нависает над ней, держась на прямых руках, когда женские тонкие пальцы крепко сжимают его запястья, впиваясь когтями до приятной дрожи.       — Посмотри на меня, — хрипло приказывает лорд, неуверенный, что сам услышал и половины букв. Слова рассыпались прямо во рту, осколками падая на язык.       Прикрытые веками глаза нехотя открываются и уже через десять секунд он видит, как белки девушки закатываются наверх, а на их место восходит два холодных круга солнца. Как будто он наблюдал личный рассвет, созванный лишь для него. Комната испаряется, оставляя его неотрывно смотреть в эти яркие белые светила, возвышающиеся над нижним рядом ресниц, как над лесом.       Толчок. Ещё.       Оба падают на смятые влажные простыни, не понимая: толи стоит вдохнуть поглубже, то ли не дышать вообще.       Мари кажется, что она готова потерять сознание. Телу нужно ещё несколько минут, что бы перестать пульсировать и требовать вернуть тепло, что заполняло изнутри.       Всё это время член лорда долбился в ее внутренности, грозя расколоть девушку на несколько частей, но от дискомфорта только пуще накрывало этой пеленой страсти, сравнимой лишь с манией.

***

      Спать не хотелось. Хотелось застыть в моменте, когда ее любили. Пусть и исключительно телесно. Пусть грубо и оборванно, меняя ровные настойчивые толчки на медленное скольжение. Пусть эта любовь и остаётся на ее угловатых линиях синяками всех размеров и оттенков.       В зеркало видно, как один укус наползает на другой, а пунктир от режущих клыков сбивается в кривые мазки по коже.       Она бледная, она уставшая, она лохматая. Во взгляде лишь холод, тоска и пассивная злость. И все эти эмоции направлены даже не на виновника данного внешнего вида.       Мари умывается, долго полоща болящий рот. Кажется, Карл успел протереть в его полости дыры, пока по-хозяйски сновал там языком.       Противоречия: ей противно, но хочется чуть позже ещё дозы этого опиата. Черт, это зависимость. Зависимость такая сильная, что Акватика, только отходя от прошлого трипа уже затягивает на руке жгут, добровольно подставляя вены под острие иглы.       Переизбыток Хайзенберга за этот вечер привел к тому, что трёхчасовое одиночество, разделенное с чашкой горького черного кофе и кухонным диваном показалось раем.       «Если мне хватает смелости сравнивать лучшую заоблачную жизнь со старой пошарпанной кухней, пропахшей сигаретами и вековой горечью, то что тогда в моих глазах — Ад?»       Хороший вопрос, а главное, такой уместный. Как будто кроме него больше раздумий не предвещается. А с бардаком в голове, трижды потерпевшим хорошую встряску сегодня — что делать?       «Да плевать. О чем тут думать? Плакаться о том, что я больше не человек, и в глазах общественности теперь такой же монстр, неудачный эксперимент? А смысл?..»       А смысл утрачен вместе с остатками здравого рассудка и силами что-либо делать. Огонь в груди растворился окончательно в кипятке, когда она заварила вторую чашку кофе, и вернулся к ней с первыми глотками, обжигая системы внутри, прочищая их от налипших осадков похоти.       — Какого черта ты делаешь? — сонно поинтересовался Карл, оказываясь рядом с ней подозрительно бесшумно.       Эмоций не хватает даже на своевременный испуг. Рука лишь слабо дернулась, грозясь угостить кипятком ноги присутствующих. Лорд не стал ждать ответа, доставая себе чашку, и ставя ее рядом с не успевшей сесть девушкой. Та покорно заваривает еще один кофе, все также продолжая молчать. Обсасывает слова во рту, как конфету, избавляясь от всего ненужного, потому что на длинные разглагольства все равно не хватит энергии. Копит в себе её немножко, и только после этого начинает диалог:       — Я пытаюсь думать, — голос настолько не живой, что его можно спутать с фоновым шумом радио.       — О-о-о, и как успехи? — интересуется Карл, заваливаясь рядом с ней на диван       — С чего ты взял, что эти успехи есть? — выдерживает паузу перед запятой, на ходу набирая еще запал для выстрела. Хочется откинуть голову назад и погрузиться в небытие.       Сначала даже получается. Перед глазами серый фон, однотонность которого успокаивает, дает шанс на восстановление. Но даже в этот укромный угол подсознания, спрятанный от общих мозговых систем и скрытый множеством коридоров и дверей на задвижках, просачивается знакомый хриплый голос, как когда задремал в машине, и в твой частично додуманный сон вмешивается голос футбольного комментатора, всепроникающий и игнорирующий любое раздражение со стороны тех несчастных, кому он помешал насладиться отдыхом.       — Я покопался в некоторых чертежах двухлетней давности. Нашел нечто интересное, и ты должна это увидеть. — начал Карл, не требующий реакции, потому что он знает, что девушка его слушает.       Конечно она его слушает. Они очень рано выяснили, что Хайзенберг тот еще актер, которому нужно обратить на себя внимание, нужно, чтобы его слушали, чтобы ему уделяли внимание. Возможно, он даже сам не понимает, насколько это просматривается в его поведении.       Рядом с Акватикой он постоянно ждет её реакции. Пусть иногда это хорошо скрыто окулярами очков и агрессией; чем дольше она находится на фабрике, тем больше он перестает скрывать от нее эту жажду получить восхищение, одобрение и просто какие-то эмоции. А Мари, к сожалению, очень лояльная и добрая в этом плане; ей не жалко послушать, посмотреть и оценить.       Он тешит свое эго, она позволяет.       «Потому что меня это не задевает и мозг не ебет. И… Потому что я хочу, чтобы он почувствовал эту отдачу. Потому что я могу дать ему эти эмоции, эту странную поддержку, в которой Карл не нуждается, но и от которой он не откажется».       Оправдания — их много. Больше, чем доводов.       В какой-то момент Карл затихает, то ли придумывая, что еще ей рассказать, то ли уже насытился общением и теперь, заряженный кофеином и обществом живого человека, ушел в себя. Мари, не открывая глаз, лениво волочит руку в его сторону. Слабо шлепает по бедру мужчины, чем привлекает внимание, и на ощупь находит его собственную ладонь. Пока вторая рука занята сигарой, девушка просовывает свои пальцы между пальцами лорда. Мужчина застыл, внимательно наблюдая. Интерес, расстеренность и легкое непонимание, — она очень часто вызывает именно эту смесь. Не найдя ни единого изменения в ее отстраненном выражение лица, приходит смирение и согласие. Карл снова уходит в себя, относясь к подобному поиску контакта так же терпеливо и лояльно, как она к его ораторским способностям в монологах и внезапной смене настроения.       «Вот что нас объединяет?» — проносится в рыжей голове.       «Связь построенная на вынужденном сосуществование. А за ней? Страсть, одиночество, позиция «против всех», интерес. Звучит неплохо, и даже весьма правдоподобно. Звучит как материал, которого достаточно для весьма хорошего клея, водостойкого и практичного. Но почему-то теперь кажется, что для того болота, в которое мы провалились этим вечером- этого до смешного мало. Будто пытаюсь обмануть саму себя…       Так, что меня с ним так тесно связывает, что без него уже и дышать не очень хочется? И не так надрывно, как в книгах для подростков, а скорее как в антиутопии, с которой ты уде смирился. Это не острая боль, о которой поют в красивых фильмах. Это смирение, с которым играют Егора Летова на гитаре, мотив- «Всë как у людей». Немного обреченно и безжизненно.       За это чувство не хочется бороться. Его хочется просто принять».       Позже, Мари поняла, что связь крепка в мелочах. Тычок судьбы пальцем в небо, и вот она сорвала джек-пот: два существа с раздором в голове засыпают вместе, инстинктивно во сне двигаясь друг к другу в поисках тепла. Акватика любит обвивать его руку, утыкаясь лбом в чужое плечо, ненавязчиво, обеспечивая дешёвое душевное спокойствие исключительно себе, а то, что Хайзенбергу это тоже нравится — чистой воды случайность.       Но еще больше ей нравится ситуация с музыкой. Пока Матери нет, они заряжены энергией и хотят многое успеть. Карл перестал переживать за состояние пассии, оставляя ее одну, сам уходя в обход по деревне. Мари научилась собирать заготовки для реакторов, пускай для этого пришлось пожертвовать целостью пальцев и нервов лорда, который часов пять объяснял ей тонкости работы механизмов. Но Мари учится быстро, действительно старается.       «Для кого?..»       «А не похуй ли?»       А так как сидеть пол дня одной на фабрике- скучно, Хайзенберг доверил ей кассетный плеер, привезенный контрабандой с помощью Герцога, и весьма объемную коробку из-под обуви с кассетами разных годов и групп. Рыжая с удовольствием прошерстила ее почти целиком. Много групп, названия которых она даже не видела, зато приятные находки в виде AC/DC, Tiamat, System Of A Down и еще нескольких групп, которые нравятся Акватике.       Остановилась на альбоме My Dying Bride 98 года. Один из первых альбомов направления металл, который она услышала еще в детстве, и один из лучших в ее жизни. Хайзенберга такой выбор слегка удивил и он заметил, что в коробке есть вещи менее «тяжёлые» для восприятия.       — Ты правда думаешь, что после всего пережитого я не захочу слушать тяжелую музыку? Мне кажется я теперь только такую и воспринимаю… — весьма серьезно ответила она ему, показывая первый полностью собранный ей реактор. — Ты смотришь?       — Я жду, когда ты поймешь, что у тебя на столе остались детали.       — А, ой…       — «Ой», лисёнок, будет, когда ты угробишь мою армию своей невнимательностью, а пока иди лучше займись чем-то менее разрушительным.       — Например? -девушка поворачивается на стуле. Они пересекаются взглядами.       — Например, приготовить поесть. — он улыбается, намекая, что все-таки ее место на полюбившейся кухне, а не в мастерской. Не видя смысла упрямиться, Мари соглашается, прихватывая с собой плеер.       Готовить она любит, а доказывать Карлу, что от нее есть толк в инженерии — глупо и опрометчиво. Уж лучше приносить пользу в том, что ты действительно умеешь. Все происходящее уже с каждым часом напоминает ей нереалистичный сюжет классической русской литературы седьмого класса. Когда персонажи и сюжет прописаны так внятно и просто, что на словах преподавателя «в чем смысл произведения?» ты начинаешь придумывать теории заговора и личные мотивы автора. Ну потому что не может быть все так просто и разжёвано, даже в средней, мать ее, школе.       Каждый вечер она смотрит на своë тело в зеркало. Так дико сознаваться, что ей нравятся многочисленные цветные отметины на нем, начиная от розовых припухлостей от только что снятых швов, заканчивая разбитыми коленями (не смотреть под ноги в темном коридоре — гениальное решение. А не сказать об этом Хайзенбергу и уже перед сном выковыривать осколки стекла из ран- вообще заслуживает награды).       Мари не врала, говоря, что боль- отрезвляет. И надо сказать, боль, которую ей периодически причиняет Хайзенберг, почувствовав, как ему развязали руки для безграничного доступа к чужому телу, не то что отрезвляет; она закидывает ее всё глубже в корневую систему деревни, наглядно показывая, с чего всë началось, и на чем держится эта империя ужаса.       Девушка резко облокачивается на края раковины. Слабые мышцы рук, синяки под глазами и пронизывающий взгляд широко распахнутых глаз.       «Я смогу светиться, не испытывая при этом столько эмоций? Это можно контролировать?»       Она начнет пробовать тренироваться вызывать свечение. Как начала несколько дней назад качать пресс.       Как начала помогать лорду оперировать трупы. Как выучила несколько коридорных блоков и помещений, где они больше всего работают.       «Я становлюсь частью этого ебаного места».       Да, ловкие когти обители, медленно вылезшие из темноты углов успели забраться в нее, пока она спала. Спала, и видела Карла Хайзенберга, видела каждый день. Единственный, чье лицо — не отпечаток на бумаге, не помятая фотография, не запись в дневнике.       А тем временем, пока она опьянëная и погружëнная с головой в чужой омут, сновала между листов металла, ища себе применение, в ее внутренностях успешно покопались, кажется, выкинули какие-то детали и посадили росток местных сорняков, питающихся кровью, безысходностью и безумием.       И если раньше ее рассудок держал удар, отпружинивая всë происходящее вокруг, то теперь и таблетки не нужны; какой рассудок? Только разбитое зеркало, на котором она пишет перманентным маркером.       Засыпает с пустотой в голове. Просыпается с пустотой в ноющем женском нутре, жалея, что лорд часто отдает предпочтение делам, а не утренней нежности.       «Нежность? Смешно».       Но на самом деле, Акватика видела чуть больше, утешая себя этим. Даже если это «чуть больше» — надуманно ею.       — Ебаное лисье отродье, да где тебя носит?! — звучные отголоски берцев отталкивались от стен коридора, разнося недовольство владельца по комнатам, — Мы вроде не договаривались играть в прятки!       Пол шестого. Время ничего не значило бы, если бы не отъезд Миранды и ежедневные обходы по деревне.       Хайзенберг толкает очередную дверь, начиная злиться. Девчонка уже слишком хорошо ориентировалась на выделенных ей к изучению жилых этажах, и он как-то не предполагал, что сможет потерять ее в таком ограниченном пространстве.       Мари стоит к нему спиной, что-то распутывая. Карл невольно выдыхает, но не показывает этого даже самому себе, лишь кривя уголок губ.       Но злиться на нее — невозможно. Потому что, стоя в наушниках, девушка не слышит, как к ней подходят со спины.       Резкий хлопок по плечам, и вот ее уже сжимают в тисках, вдавливая подушечки пальцев в тело. Дернувшись, и оглушив лорда ультразвуком на вскрике, она начинает судорожно отпихиваться, пока наушники не слетают на шею, и на место рока не приходит знакомый смех немца.       — Да кто так делает, ебаный в рот! — орет она, все еще чувствуя бешенное сердцебиение. Легкий удар в грудь, который для него ощущался слабым толчком, однако, заставил мужчину обратить внимание на наигранно злую Акватику. Карл привычно скалится, сверкая клыками в хищной улыбке, и яркими самородками глаз, чуть опустив голову. Трепет ее по голове, довольствуясь реакцией девушки, и переключается на комок проводов в ее руках. Проследив за взглядом лорда, Мар оживляется, и резко выскальзывает из-под его руки в сторону розетки.       — Смотри! — девушка улыбается, показывая работающую новогоднюю гирлянду. — Я нашла ее на складе, решила починить.       — Как? -рука в перчатке протягивает, прося дать ему находку. Вопрос скорее для приличия, потому что сам Хайзенберг уже догадывается.       — Просто нашла положение, в котором провода не отходят и замотала изолентой. — девушка пожала плечами, все еще держа край гирлянды. Как будто у нее собираются отобрать.       Недоверчивый и слегка насмешливый взгляд в этот момент разбивается о самоуверенность, взращенную в дебрях серых глаз.       «Когда успела?» — проносится в голове Карла. Он небрежно выпускает край из рук, идя к выходу.       — И что ты собираешься с ней делать? — Мар следует за ним, утаскивая за собой заодно комок нового источника света.       — Хотела спросить у тебя, где можно ее повесить.       — Тебе мало целой фабрики? На любую железяку накинь.       — Серьёзно?       — Нет, конечно.       — А если серьезно? — Акватика ускорилась, поровнявшись с лордом. Краем глаза отметила, что он ведет ее в ту часть коридора, где сама девушка предпочитает не находится, ибо делать там нечего, а единственная дверь — закрыта.       — Раз ты так сильно хочешь, можешь повесить в спальне или мастерской. Но если эта херня будет мне мешать, я повешу на ней тебя.       — М-м-м, БДСМ, — усмехается девушка, и прежде чем Карл покажет ей, для чего искал ее по всему этажу, он одарит ее таким выражением лица, что до конца дня у нее пропадет желание шутить на подобную тему.       Потому что его мозг уже что-то придумал, и подкидывать еще идей не хотелось.       А меж тем, Хайзенберг показал ей проход на крышу. Немного шаткая железная лестница из сваренных прутьев, туго поддающийся открываниям люк. Вообще, Мари разрешалось выходить на улицу, но не выходить за пределы территории. Но наличие ликанов отгоняло желание отойти от двери больше чем на метров пять.       Сейчас большое количество кислорода заполнило легкие, раздув их, как шарики, и так же стремительно покинуло организм. Яркий свет отключил на пару минут сразу все органы чувств, завывание ветра застряло в ушах, найдя вход и не найдя выход, и теперь блуждало где-то внутри.       Акватика не в силах что-то сказать. Происходящее вокруг- завораживает, грубо топит ее в тазике с жидкой атмосферой и эмоциями.       Свежий воздух в первый раз буквально травил пропитанные ядами фабрики легкие. Кружилась голова, было страшно подойти к краю. Сильный ветер трепал волосы, окутывая тело, придавая ему тяжесть, напоминая о земном происхождении. Девушка садится недалеко от края, завороженно смотря вокруг.       За рыжей от колосьев землей внутри территории лорда, за колючей проволокой на заборе, раскинулся лес. Поля. А дальше- только горы.       Отсюда не было видно замок или деревню; только недосягаемая свобода, что питает нас, как полярная звезда питает странника, обманывая раз за разом, и отодвигаясь все дальше. То, что так прекрасно в своей досягаемости, и то, что никогда не удастся достичь. Ведь стоит спуститься вниз, и пойти навстречу — условная линия отодвинется, посмеявшись в лицо. А там уже беги, не беги — чувство ТОЙ САМОЙ цели, той самой свободы, той точки икс, что дарует тебе необъятный глоток жизни- ее не достичь. Ее просто нет. И приняв осознание несущественности этой заветной линии, становится проще. Настолько проще, что хочется не спуститься и бежать, а упасть и разбиться.       «Мир-то, что вокруг нас. Все остальное — шаловливая психосоматика, осколки восприятия, и попытки сделать себя счастливым, не прилагая усилий. Мечты, возникающие, глядя вдаль, кажется, дальше гор, упираясь в суровые облака, сошедшие прямиком из Клуба Романтики «секрет Небес». В их обманчиво нежную пучину. Хочешь быть Богом? Кажется, что там-новый, заветный мир? Что там — лучше? Может, ты веришь в Рай?       Хуйня это все. Обманут собственным рассудком и восприятием. Потому что тебе хочется верить в лучшее, в недосягаемое. Потому что ты уже весьма отчетливо ощутил Ад: вдохнул запах разложения вперемешку с гарью, запустил руки в живое, булькующие месиво, и нашупал там слишком твердый и осязаемый механизм; потому что если есть горячее и орущие жерло фабрики, должно быть прохладное и шепчущие нутро заоблачной жизни.       Тогда Рай — это крыша. Крыша, что подарила очередную манящую линию горизонта, свежий воздух, и ясность разума. Пока ты на крыше- точка икс существует в твоей голове. Сладкий блеф- это ли не позиция тех, кто живет там, в облаках?..»       С одним вечным вопросом покончено. А что на счет другого, более животрепещущего и чаще напоминающего о себе?       Акватика смотрит на лорда. Он успел опуститься рядом с ней, тоже смотря вдаль, но чаще смотря на саму девушку.       «А на это слов уже не осталось…» — Мари внутренне ставит на затянувшихся раздумьях крест, обещая себе вернуться к ним позже.       И один раз зацепившийся за ворот бежевой рубашки взгляд уже не может поменять направления.       Длинные слегка спутанные волосы с серебристой сединой сейчас нагло ворошили потоки воздуха, мышцы рук перекатывались под светлой тканью, ноги почти расслабленно были вытянуты вперед. Пальто он не надел, и ремень на бедре сейчас вызывающе выглянул на свободу, став все-доступным на обозрение. Во рту собралась слишком много слюны, при мыслях о такой мелочи; стало горячо внутри.       Мар прикрыла веки. Ей хотелось бы сейчас кричать. Кричать, чтобы они начали говорить. Ей хотелось бы, чтобы он вывел ее на эмоции, чтобы у нее были повод и алиби проболтаться о собственных мыслях и ощущениях.       Но ей не пятнадцать лет, чтобы так глупо привлекать к себе внимание.       «Хочешь ему сказать — скажи» — напомнил внутренний голос.       — Ты так глазеешь, -все-таки, Хайзенберг умеет подгадывать момент.       — Да, на тебя сложно не смотреть, — она снова говорит, не подумав. Однако, оставляет на лице все то же спокойствие, не желая лишний раз радовать его самодовольство своей растерянностью.       «Не сейчас, не в такой момент».       Но Карл как будто пропускает это мимо ушей, лишь слегка улыбаясь краем губ. Закуривает.       — Не лучшее время признаваться в любви, лисенок, — выдыхает он совершенно серьезно, смотря, как дым образует узоры прямо в воздухе, закручиваясь и медленно растворяясь в воздухе.       — А это и не любовь, — отмахивается Мар, тоже залезая в карман рубашки за сигаретами. Холодные пальцы не слушаются. Ее снова начинает трясти. Мысли, ранее закопанные в беспределе последних дней, чужих внутренностях и горах металлолома, теперь хаотично и быстро бились в голове. Стоило придумать всему этому объяснение.       И оно ведь плавало где-то на поверхности, поблескивая жирным брюхом, но как только девичья бледная рука тянулась за ним- с всплеском ныряло под воду, уплывая. Карл прикусил язык, не уверенный, что стоит продолжать. Объективно, их странные взаимоотношения стоило как-то обговорить. Но смысл сейчас от этих слов? Что-то изменится?       — Нам не нужен этот разговор, — ставит точку Акватика. Ложиться на спину, смотря на серые облака. Синева сумерек окутывала их, крышу и весь мир вокруг. Весь мир, который уже очень давно перестал иметь значение.       «А если сейчас прыгнуть с крыши- всë закончится? Так глупо и быстро? Вся эта неразбериха с потерей памяти, плесенью и мутантами?»       — Хайзенберг, а у тебя появлялась желание спрыгнуть с крыши? — она поварачивается лицом к нему, еще раз с немалым удовольствием осматривая его с головы до ног, пусть теперь быстро и менее открыто.       Акватика сомневается, что он ответит ей. Потому что это попахивает чем-то личным, с приторным послевкусием.       — Ага. Только в этом нет смысла, принцесса.       — Потому что мы- не люди? -догадывается она раньше, чем он заведет трагичную шарманку.       Карл поворачивается, и их обоюдно окатывает ведром ледяной воды с пометкой «тоска».       — Потому что мы — не люди, — подтверждает лорд.       «‎Ну и где твоя гордость, Хайзенберг? Твое самолюбие? Сейчас ты лежишь рядом со мной и разочарован тем фактом, что тебе подарили бессмертие, обрекая на жизнь монстра. И что даже имея желание, мы не сможем закончить всë это здесь, на ебаной крыше. Клишировано, слишком красиво и сопливо, как того требуют все фильмы и книги».       — Эх, а я-то надеялся услышать сегодня серенаду в свою честь, — усмехается мужчина, пытаясь вернуть Акватике не такое стабильно-задумчивое лицо.       — Не дождешься. — усмехается она в ответ.       — У меня много времени!       — Обещаю: ты раньше услышишь траурный марш.       — Я всë ещë могу скинуть тебя с крыши. — напоминает он, — Внизу ликаны очень давно жаждут встречи с твоей бледной задницей.       — Нарываешься? — Мари вскакивает, и не встречая сопротивления, оказывается на бедрах мужчины.       Фирменная ухмылка. Рывок, и она с грохотом оказывается впечатана в крышу спиной.       — Хочешь поиграть, Акватика?