«НЕТ!»
Она не может пошевелить губами. Не может даже заскулить. Бьётся и кричит, пока кто-то другой собирается разорвать Хайзенберга на куски её руками.«НЕ СМЕЙ!»
— Лиса?.. Когти неминуемо протыкают кожу на щеках мужчины, запуская кривые пальцы тому в рот. Потекла кровь. Веки вздрогнули, лорд распахивает глаза, тут же пытаясь сопротивляться, но почему-то не способен даже поднять руки.«ДАВАЙ ЖЕ!»
Она тянет его нижнюю челюсть вниз, не в силах отвернуться или закрыть глаза. Не позволено. Не получается. Нет сигнала от мозга, что это стоит сделать. И его взгляд… Блять, это худшее, что можно было представить себе. Столь излюбленный и важный зрительный контакт за секунду превратился в самую страшную пытку.«ЧЕРТ, БОРИСЬ! КАРЛ, БОРИСЬ С НИМ! ПОЖАЛУЙСТА, СДЕЛАЙ ЧТО-ТО! ТЫ ЖЕ СИЛЬНЕЕ, ПОЧЕМУ ТЫ НЕ СОПРОТИВЛЯЕШЬСЯ?! ДАВАЙ ЖЕ, НУ!»
Но он продолжает смотреть, отпуская брань через болезненное мычание. Кажется, это длится слишком долго. Так долго, что Мар скорее потеряла бы сознание от ужаса, чем его перестали бы мучать. — Покончи с этим, — строго приказывает Миранда, безразлично наблюдая за происходящим. Что-то щекотно перебирает звенья позвоночника с внутренней стороны, крепче цепляясь, а потом слышен щелчок, и хриплый крик. «НЕТНЕТНЕТНЕТНЕТ! ХВАТИТ! ХВАТИТ!» Всё это становится нестерпимым. Ощущение инородного тела, которое так ловко играет с ее органами, вид мучений Карла, смех Матери за спиной… Кажется, она умерла. Её действительно разорвало этим набором чувств и эмоций. В грудной клетке что-то надломилось, порвалось, а после вытекло тёплой жгучей кровью на уже обезображенный труп мужчины. Притягивая за уши теорию, что это проделки тех щупалец, можно предположить, что она только что лишилась анатомического сердца. Но в это слабо верится. Она не просто потеряла какой-то важный орган, а, мать его, сломалась. Да, именно его мать. «Сука… Нет, не так; слов таких еще не придумали, какими бы я тебя хотела клеймить. Выжечь на тебе паяльником ТВАРЬ — и того мало будет. Ты не просто не человек, ты ебаное чудовище, не заслуживающее вообще никакого имени или наименования». Но на этом всё не закончилось. Потому что контроль над телом так и не вернули, а руки почему-то полезли расстегивать ремень рабочих брюк. — Он полностью в твоём распоряжении. После всего, что ты для меня сделала, я разрешаю использовать его в любых целях, как тебе захочется, — подначивает Миранда, отходя от места происшествия. Акватика боковым зрением замечает, что находятся они уже в соборе, опустевшем и тёмном, без единого намёка на освещение. Она спускает с себя штаны вместе с бельём.«Ты же не собираешься…»
Потом расстегивает ремень и штаны лежащего мужчины. Один отросток ползёт к его шее, и достигая своей цели, расковыривает в ней дырку, проникая под кожу. Уже через несколько секунд ткань в области паха ощутимо натягивается, демонстрируя эрекцию трупа.«Прекрати. Прекрати, блять немедленно! Я не хочу это видеть!»
Наверху завыли ликаны. Призывно, совершенно в разнобой, что не могло не напугать еще больше. Ладонь скользит по животу Карла, опускаясь ниже, проходясь по жесткой дорожке волос и забираясь в расстегнутую ширинку. Его кожа еще отдает тепло. Где-то глубоко внутри подкатил рвотный позыв, но даже его организм не способен вывести на желаемый уровень, полностью подчиняясь воли Мирандовской проекции. Чувствует, как ладонь обхватила в знакомом движении член. Еще минута, и она сойдёт с ума от происходящего, и впервые это не будет связано с перевозбуждением. — Наслаждайся победой, Мари. Уверена, мы станем отличной семьей. И когда я верну свою дорогую Еву, ты сможешь о ней позаботиться, как подобает верной Гончей.«Я не хочу! Ничего из этого! Остановись, это даже для тебя слишком! ХВАТИТ, УМОЛЯЮ. Я НЕ ХОЧУ!..»
***
— ХВАТИТ! Мари отталкивает от себя удерживающего её человека, бросаясь в сторону. Ощутив свободу, рыжая хватается пальцами за ковёр и издаёт смесь воя с плачем. Разница лишь в том, что теперь он звучит более осознанно, нежели в припадках из-за галлюцинаций, и Карл бросается к ней, с силой отрывая от несчастного ковра, к которому та, кажется, собиралась прирасти. — Не трогайте меня! — встретив яростное сопротивление, немец обхватывает ее со спины, прижимая локти девушки к ребрам. — Лиса, всё хорошо. Это не иллюзия. — приглушенно повторяет он совсем рядом с ухом, и только после того, как смысл слов доходит до кипящего мозга, Акватика рискует открыть опухшие глаза. Она здесь: в доме Беневиенто, сидит на полу, сдерживаемая объятиями Хайзенберга. Донна мрачной фигурой застыла на пороге. Нервно перебирая в руках влажную тряпку, женщина не решалась подойти, испытывая вину за произошедшее. Повисло молчание. — Скажи еще раз, что всё закончилось. — хрипло просит она, боясь закрыть глаза и вернуться в этот кошмар. — Хочешь проверить, что это— не очередной приход? — он все еще осторожен в словах и тональности, прекрасно чувствуя, как сжатое в его руках существо бьёт крупная дрожь. — Да. Пожалуйста. Это всё, на что её хватило. Кое-как выскрести языком пару слов, еле касаясь пересохшего нёба. Хайзенберг осторожно берёт за лицо, запрокидывая ее голову, и целует. Долго, сдерживаясь от лишних движений. У самого сердце пропускает несколько ударов и Каду начинает недовольно вертеться в груди. Вкус табака, немного выветрившегося алкоголя и этот неповторимый — его вкус. Когда плечи обоих слегка расслабляются, Карл углубляет его, загребая ноги Акватики к себе так, чтобы она сидела к нему боком. Мар отстраняется первая, переводя дыхание. Её сжимают сильнее, и та с удовольствием жмётся ближе к лорду, обвивая руками его, что удерживает тело спереди. Хайзенберг не даёт Донне возможность наблюдать за тем, как их захлёстывает в водовороте из весьма нежных чувств, а потому прерывает контакт, возвращаясь к своей более грубой манере. — Встать сможешь? — уже нормальным голосом, уточняет он. — Да, — она выдыхает через нос, но стоит ей только повернуться к дверям, как тело передергивает от прошедшей волны мурашек. Из двери выбегает Энджи, хлопая в ладоши от нетерпения и неестественно, от то противно, крутя головой. -Она очнулась, очнулась! — Не подходи, — уверенно заявляет Акватика хозяйке поместья, — Хоть один шаг, и я отгрызу голову твоей сраной кукле! (Позже Хайзенберг нашёл довольно забавным то, что рыжая стала перенимать его форму ругани) — Прости… Я не собиралась делать тебе больно. Просто хотела немного помочь. На языке уже с десяток ответов, что Мари думает о такой помощи, и куда она собирается послать кукольницу за подобные бед-трипы. Но поступает умнее и, как кажется, благоразумнее (что стоит еще нескольких нервных клеток, дабы пересилить желание не сдержать слово, и оторвать голову им обеим, даже если те останутся на месте). — Зачем? Зачем ты показала мне могилу Германа? — Что за… — Герман Акватика, отец моей матери, — перебивает Мар Карла, скрещивая руки на груди. За накинутой на лицо вуалью не видно, но по смене тона и позы можно вычислить, что Донна слегка удивилась и замешкалась с ответом. — Могила… Тоже часть галлюцинаций. — объяснила Беневиенто. — Я думала, ты поймёшь это, когда проснёшься. Поймав себя на том, что уже второй раз за день рот непроизвольно открывается от шока, девушка нахмурила брови. Чужая наглость по отношению к ней зашкаливает с первых дней в деревне, и, быть может, стоило привыкнуть к тому, что все видят в тебе не более чем вещь или средство достижения собственных целей. Поэтому приходится ходить по краю: маневрировать между собственной игрой, делая вид, что поддаешься манипуляциям, но также и не заиграться, чтобы вовремя спрыгнуть с уходящего поезда. А любая «игра» с Лордами — заведомо поезд в один конец. …Только что Акватика поняла, что пропустила место «прыжка» и экспресс с именем «Донна Беневиенто» отправил её в чертову пропасть. — В смысле? — ей всё же удаётся вернуть голосу уверенность. — Там на самом деле нет его могилы. Он не жил тут. Это было частью умышленного видения. «Who was he, that crazy man…» Хотелось рыдать от усталости, но приходилось терпеть нужную часть с объяснением всего этого говна. Была бы возможность обсудить это позже, Акватика с удовольствием вернулась бы сюда завтра со свежей головой. Но только, захочет ли она идти сюда добровольно во второй раз. — Хочешь сказать… Подожди, а что тогда не было галлюцинацией? С какого момента ты вообще получила доступ к моему рассудку? Женщина еще раз смяла тряпку в ладонях, но уже менее напряжённо, будто была рада, что они сошли темы про выдуманную могилу. — Я действительно пришла за тобой на фабрику, — тихо вымолвила Донна, — Подумала, ты можешь не заметить моё приглашение. — И что? Всё остальное- иллюзия? Даже кладбище? — Кладбище действительно есть, — помотала головой фигура в черном, — Но там нет… Его. Всё ещё озадаченная поведением всех местных обитателей, Акватика потёрла переносицу. Поскорее бы этот день закончился. — Ты не ответила на главный вопрос: зачем тебе это? Беневиенто опустила взгляд в пол, что-то тихо нашептывая изнывающей от любопытства и желания участвовать в диалоге Энджи. — Миранда… Миранда сказала, что так ты вспомнишь что-то еще. И привяжешься к деревне. Если будешь думать, что здесь похоронен твой предок. Жалея, что нет возможности покурить, Акватика сползает по ближайшей стене на пол, еще долго переваривая услышанное. Хайзенберг всё это время слушал, скрестив руки на груди и оперевшись на рабочий стол, периодически поглядывая на рыжую. Всё это уже переходит грань: Миранда слишком стремительно подгребает под себя его Мари, а это доводит и без того трудно сдерживаемую ярость до температуры кипения. — Это она тебе рассказала про Германа? В смысле, сомневаюсь, что ты вытащила у меня воспоминания о нём. Беневиенто замялась. Энджи тем временем перебралась к ней на руки, хихикая над только ей понятными вещами, и изучая присутствующих стеклянными кукольными глазками. — Вам лучше уйти. — серьёзно произносит женщина, освобождая путь к выходу из комнаты. — Тебе задали вопрос, — грубо осёк сестру Хайзенберг. Кукольница сделала шаг назад, но продолжила молчать. Акватика опускает брови, ее плечи снова напрягаются. Во рту всё еще стоит привкус тошноты и крови. Злоба поднимает ее с пола и направляет в сторону леди в черном. — Донна, — рыжая слегка тянет её имя, — Я хочу услышать ответ. Недолгая тишина позволила всем присутствующим ощутить покалывание электричества в воздухе. Всеобщее напряжение сворачивало кишки в липкий тугой ком. Она хотела услышать. Донна заставила мучаться девушку не один час, и после этого Акватика не может узнать причину? Несправедливо. — Я не могу сказать… — почти напугано отступает та, и Энджи вторит ей, — «Да, проваливайте от сюда! » В стену летят ножницы под оглушительный визг куклы и треск штукатурки. Карл срывается со своего места, подходя почти вплотную к сестре. — Давай-ка я тебе кое-что проясню: я пять часов проторчал здесь, наблюдая как её выворачивало наизнанку из-за твоей сраной пыльцы, пока ты обещала всё исправить. И сейчас ты отказываешься отвечать на простой вопрос, да? Донна, блять! — А ты не кричи на нас! — вступается за хозяйку Энджи, — Тебе здесь не рады! Миранда запретила рассказывать вам про свои планы. И мы не расскажем! За секунду до неизбежного Акватика видит, как поднимается рука Хайзенберга, и в следующую секунду кукла, за шею сдёрнутая с плеча Беневиенто, летит со всего размаху в стену, опадая на пол истошно вопящей тряпкой. Ее лицо треснуло и оттуда полезли отростки Каду. В голове слишком отчетливо возникло ощущение рассекаемой спины и щупалец, проникающих под кожу. — Мы уходим! — громко заявляет Мар, и не собираясь встречать ответную гневную волну со стороны лорда, быстро проскальзывает в дверь, почти бегом устремляясь на улицу. Хайзенберг рычит, недовольный тем, что баланс власти так быстро сдвинулся, но покидает дом вслед за девушкой, оставляя Донну сидящей на коленях возле хныкающей любимицы. Свежий воздух приводит в чувства, однако не возвращает то необходимое осознание реальности. Всё смешивается в грязную палитру каких-то кустарников и деревьев. Шум водопада становится всё дальше. Ноги понесли её прямиком по заросшей тропинки, желая как можно быстрее проскочить мимо кладбища. Не хотелось давать себе и шанса задуматься о том, что слова Донны- очередная не правда, а разрытая могила Германа поджидает её с новой порцией ужасов. Закрыв глаза, Гончая переходит на бег, совершенно позабыв и про Карла, и про осторожность. Спотыкается, ударяется лицом о секущие ветки, задыхается из-за боязни сделать слишком глубокий вдох, но продолжает нестись наугад, пока не встречает сопротивление сильного ветра. Рядом мост. Смирившись с пульсирующим в сосудах страхом, девушка открывает глаза, точно зная, что если и суждено вновь потерять грань реальности, то это произойдёт. Сначала было темно, фокус потерялся между шумящими деревьями. Позже прорисовались острые края обрыва, остатки веревочных мостов, и единственный путь на другой берег в трех метрах от нее. «Вовремя остановилась…» Схватив ворот рубашки, Хайзенберг одёргивает её назад, почти откидывая за себя. Он зол. Потому что Мар сбежала, потому что разговор с Донной не принёс особой пользы, и потому что Миранда. Даже не нужно объяснять причины, по которым он злится больше всего на последнюю, ибо их слишком много. — Совсем одурела?! — рычит, и всё железо на теле девушки начинает сигнально вибрировать. Часто вздымающаяся широкая грудь фигуры в плаще на фоне ночного леса выглядит завораживающе, но, что более важно, пугающе. Его приступы гнева — резкий взлёт на эмоциональных качелях. Прям как в детстве, когда тебя запускает в воздух кто-то из старших друзей, а ты кричишь «хватит!», всеми фибрами ощущая, как легко тебя подхватывает воздушное пространство, отправляя в скоростной полёт. И руки съезжают с металлических перил, ноги выбрасывает вперед, они болтаются подобно кукольным. Блядские куклы… За очками притаились глаза бешенного животного, неумолимого и кровожадного. Иногда это заводит. Сейчас — отталкивает. Акватика чувствует, как её бьёт крупная дрожь от холода и липкого пота, скользящего по спине. Ветер задувает под рубашку, а рыхлое пасмурное небо обещает ночную грозу. В подтверждение этому вдалеке раздаётся гром, а еще через минуту молния освещает башни замка Димитреску. — Ты что, оглохла? — вроде бы, он даже пытался ей что-то сказать, но отстранённость и отсутствие реакции выводит из себя еще больше. Она должна слушать, особенно, когда он обращается напрямую к ней. Слушать и слушаться. Должна ценить его участие и то, сколько он вкладывает. Глаза щипет от неизбежности слёз. Стыдно признать, насколько ей страшно. И дело не только в Карле и сегодняшнем приключении. Это копится месяцами, застывая в ледяной настил где-то под Зверем (Мари нравится представлять, что он сидит у нее в грудной клетке в качестве чего-то видимого, и охраняет жизненно важные органы). Лёд треснул. «…Just a loser, to the end». Лорд издает удивлённый выдох, когда Гончая с силой впечатывается щекой в него, обвивая торс, пряча замёрзшие пальцы под пальто мужчины. Недовольство и привычка уходить от нежелательного телесного контакта уступают место той нежности, которую он чуть не позволил лицезреть посторонним. Потребовалось крайне много времени даже для самого себя, чтобы принять тот факт, что он уже давно смилостивился по отношению к этому заёбанному рыжему комочку. Когда — определить уже не получится, но первые зачатки чего-то нового и неизвестного появились еще в первую неделю. Чувство, которое он не может объяснить, а из-за этого подсознательно обходит его стороной. Потому что Хайзенберг должен контролировать всё. Необходимость быть выше и лучше других, пусть и не так вульгарно и показательно, как у Альсины или той же Миранды. Но в чем Карл действительно хорош- так это в своей гениальности и изобретательности, в его невероятном мозгу, который просто не может принадлежать человеку, даже сумасшедшему. И этот мозг не смог обойти блок на позволение себе принять сильную привязанность к другому существу. — Бестолочь, — шепчет ей над ухом, сдаваясь. Хайзенберг прижимает ее в ответ так же, как тогда в особняке кукольницы, но теперь в этом прослеживается что-то еще. Не просто тепло двух сплетённых тел и защищённость. Лёгкое покалывание в груди от желания стать единым целым. Как если бы Каду Карла захотел сплестись с её Зверем, образовывая новую форму жизни. Могучую, устрашающую, и дышащую. То, что даёт воздух даже когда Мирандовская удавка на шее затягивается обстоятельствами. …И она ревёт в его рубашку, комкая ткань подрагивающими пальцами, судорожно сжимающими ее на спине. Карл опускает голову, утыкаясь носом в её макушку. Мари хотела спросить, почему у нее в закоулках памяти остались его слова «всё хорошо, я рядом», но боится испортить и без того шаткий момент, ускользающий от понимания по деревянным доскам, скрипящего впереди моста. Нет, это действительно работает сильнее слов. Потому что впервые есть слепая надежда, что происходящее сейчас- правильно. И уверенность Акватики в Хайзенберге возросла до неприличного уровня. То, что было раньше- лишь звалось доверием. Настоящее же доверие открылось игровой ячейкой достижений в правом нижнем углу только сейчас, издав торжественное «трунь».***
Горячий кофе — то, что нужно воспалённому мозгу и озябшему телу. Кипятком разливается по желудку, приводя системы органов в ускоренное движение по выработки запасов энергии. Глаза болели. Горло саднило. В мышцах застрял неприятный осадок от не существовавшей драки в зазеркалье. — А ведь мне понравилась эта история с могилой деда. — внезапно признается Мар, — Так многое совпало бы. Если B.S.A.A. раскопали мою родословную, могли закинуть именно сюда специально. И что плесень хранит и его воспоминания, а значит румынский я получила в наследство, так сказать. У меня даже на секунду появилась мысль, что голос Зверя — это его… Его отголоски во мне. Карл внимательно слушал, смотря на собеседницу поверх очков. Последние несколько часов они обсуждали, что именно могла придумать Матерь, и чего можно ожидать в дальнейшем от Беневиенто. — Я думал, тебя это расстроило. — отвечает немец, наблюдая за тем, как выпячивают изящными линиями вены на запястьях девушки, когда та разминает пальцы и хрустит фалангами. Дикое желание провести по ним подкидывает дополнительную пищу для размышлений, — это жест поддержки. Нужна ли Акватике его поддержка? — Я ахуела, мягко сказать. В обоих случаях. Когда увидела надгробие и осознала, что у меня, скорее всего, не было выбора, и что оказалась я здесь не случайно. И потом, когда Донна объявила, что это было частью ведения. Рыжая откидывается на спинку дивана, обхватывая себя за плечи. Отхода после галлюцинаций — сродни похмелья. Вытащив из нагрудного кармана сигарету, позволяет дыму унести с собой по возможности все напоминания о пережитом. — Тебя всё ещё трясёт. — отмечает очевидное в слух. — Я всё ещё напугана, — честно кивает головой девушка. — Это из-за ебаных галлюцинаций Донны? — и не дожидаясь подтверждения, ибо всё и так ясно по лицу, добавляет, — Слушай, кхм… Если захочешь рассказать, я могу достать виски. В смысле, тебе может стать легче, если ты поделишься этим? Он говорит серьезно, черт возьми, он это говорит серьезно. И в любой другой ситуации, Мари бы так и сделала: уселась бы рядом, спрятавшись под плечом лорда и с удовольствием бы поделилась всем тем дерьмом, что сжирает изнутри. Четко, с расстановкой, с эмоциональной окраской. Но предложение пало на самую отвратительную ситуацию из всех, в которой проще молчать, нежели действительно сказать это вслух. — Прости, — она качает головой, забираясь на диван с ногами, — Я не готова. Спроси так же про что угодно, и я обещаю, что отвечу. Но только не про Донну и ее выходки. Карл понимающе кивает, немного расслабляясь. Ему тяжело дался этот шаг на встречу, и Мар не могла обойти его стороной. Только что она показала ему, что заметила и оценила его поступок. А беседа- просто обложка, прикрытия их не вербального общения на уже совершенно ином уровне. — Хорошо, — сделав глоток из чашки, соглашается Хайзенберг, — Давай на чистоту: что-то ведь происходит все эти месяцы. Я имею в виду, что… Ты начала замечать, что это уже не просто секс? Мар кивает, не перебивая его даже для того, чтобы дать ответ. К таким разговорам относишься трепетно и осторожно: любое лишнее слово, и всё оборвётся, не успев начаться. — Отлично. Значит, ты понимаешь, о чем я. Это…? — он ведет бровями, ожидая услышать конец от Акватики. — Наверное, — боясь ошибиться в столь громких словах, она просто соглашается, прекрасно понимая, что в их неоднозначных ответах весьма однозначный смысл. — И… Как ты думаешь, у нас есть шанс? Странно видеть его таким. Хмурящимся, неуверенным. Слова даются так тяжело, она буквально видит, как сжимаются все его мышцы, выталкивая вопрос силой на поверхность. Громкость диалога резко упала на пару тональностей, как если бы их могли подслушивать. — Это будет тяжело. И… Только если ты действительно этого захочешь. — Мар потирает переносицу, кидая окурок в банку-пепельницу, и тут же тянется за еще одной сигаретой, не в силах воспринимать информацию по-другому. — Лиса, я трахаю тебя на протяжении нескольких месяцев, мы живем на одной площади, и ты безвозмездно помогаешь мне с укреплением армии. Если бы я не хотел, то оставил бы всё как есть. — его взгляд замирает на ее расслабленном лице. И вместе с очередной струёй дыма, девушка выдыхает: — Да. Тогда получится. И это самый безрассудный поступок за всё время пребывания в деревне Акватики. Возможно, не только с ее стороны. Хайзенберг предложил ей только что… Что блять? Правильно, подставить их обоих, в случае чего, ибо опасность, исходящая от Миранды не испариться до самой ее смерти.