***
— Не думал, что ты захочешь присоединиться, — Цукаучи улыбается, что довольно неуместно, однако эта улыбка явно была обычной защитной реакцией в этой сложной ситуации. Офицер ритмично стучит пальцем по рулю служебной машины, а беглый взгляд его скачет из стороны в сторону: машин сегодня необычайно много, и каждая намеривалась преградить им путь. — Я хотел бы посмотреть на этих детей, — лицо доктора выражает легкую раздраженность, и он крепкими белоснежными зубами резко откусывает от красно-белой карамели на палочке добрый кусок. Недавно он бросил курить и теперь справляется со своей зависимостью с помощью леденцов. — Как-никак, но их можно считать потенциальными убийцами. — Ты ничуть не сомневаешься, что здесь замешан групповой буллинг? — улыбка с лица детектива пропала, и взгляд стал серьезным. Руки грубо сжали мягкую оплетку. — А ты сомневаешься? — он делает акцент на «ты», удивленно приподняв правую бровь, и получает в ответ отведенный взгляд в сторону с тяжелым долгим вздохом. Машина припаркована на стоянке, находящейся рядом с участком, и мужчины тяжело шагают в сторону тоскливого серого здания, в котором изо дня в день кипела серьезная и муторная работа. Кио достает изо рта деревянную палочку, убирает ее в карман своего плаща и, широко зевнув, проходит внутрь вслед за Наомасой. Допрашивать школьников в специально отведенном для этого дела месте с неброскими серыми обоями, яркой лампой, бьющей светом в лицо, и зеркалом Гезелла было бы весьма аморально, пускай эти дети наверняка заслуживают подобного. Но сотрудникам полиции и без того пришлось долго и упорно уговаривать родителей дать разрешение на допрос. Никто не хотел верить в то, что их чадо способно на что-то подобное, что-то настолько безнравственное, как измывательства. Однако сейчас невооруженным глазом было видно, как подростки нервничают, теребят края одежды и потеют, словно грешники в церкви. Они стадом столпились в коридоре; кто-то сидел на стуле, кто-то, кому не хватило места, стоял, прижавшись дрожащей спиной к стене. Наомаса бросает на них тяжелый взгляд, который ужасно не подходил к его доброму и мягкому лицу, однако по ситуации он становился серьезным, даже пугающе серьезным. Проходя мимо детей, он добирается до своего кабинета, пока за ним следует Кио. Последний, пускай и излучал тяжелую ауру, пока они шли до участка, сейчас же выглядел больше подавленным и грустным, нежели суровым, поэтому отрешенно смотрел в пол. Комнатка была небольшой, шесть на семь метров, или около того. В углу стоял громоздкий стол со множеством ящиков и полок; он весь был забит бумагами и разным хламом. Цукаучи садится, пододвигает к себе старенький ноутбук и, включив его, создает документ, для того чтобы записывать особо необходимые моменты. На краю стола располагается небольшой диктофон, и, нажав тугую кнопку записи, детектив, проговаривает код и номер дела, а после откидывается на спинку кресла, закрыв глаза. Доктор уселся на стул около входа, достав из небольшой борсетки маленький блокнот и механический карандаш, намеревался тоже конспектировать информацию, которую удастся получить. — Хорошо… — детектив хрустит шеей и пальцами, а после, встав с места, направляется в сторону выхода, чтобы позвать на допрос первого школьника. В комнату боязливо, оглядываясь по сторонам, заходит невысокая девочка с растрепанными русыми волосами. Она медленно проходит вглубь комнаты, бросив мимолетный взгляд на доктора, и аккуратно, словно ожидая отовсюду опасности, садится на стул около стола детектива прямо напротив диктофона, положив ладони на колени. Ее голова была опущена, а плечи судорожно тряслись. Казалось, что сейчас она расплачется, поэтому Наомаса поспешил ее успокоить. — Так, дыши глубже, — девчонка последовала совету и полной грудь стала вдыхать душный воздух, стоявший в этой пугающей комнате без окон. — Так, молодец, — мужчина быстрыми пальцами забегал по клавиатуре, что-то отметив. — Теперь представься. — Цубураба К-Каори… — ее голос дрожал, и с каждой секундой она все сильнее впивалась пальцами в свои колени. Детектив молниеносно вводит имя и, улыбаясь, скромно, но открыто, постучав пальцами по столу, продолжает разговор. — Цубураба-сан, знаешь ли ты, что могло сподвигнуть Мидорию на такой отчаянный шаг? — после довольно длительного молчания, из ее глаз побежали слезы, и девочка, тяжело задышав, пару раз кивает головой. — Б-Бакуго… Бакуго Кацуки… — шепчет она, и мужчины, встрепенувшись, стали удивленно переглядываться. — Н-насколько я знаю, они были друзьями к-когда-то давно, но, когда оказалась, что у Ми-чана нет п-причуды, Бакуго стал над ним издеваться… — она лицом уткнулась в маленькие ладошки, судорожно всхлипывая, и тело ее задрожало с новой силой. — Бакуго Кацуки… — тихо шепчет доктор, записывая в блокнот говорящее имя. — Так… — улыбка на лице детектива неловко дрогнула; он не сводил глаз с девушки ни на секунду. Казалось, что он даже не моргает. — А что насчет тебя? Как ты относилась к Мидории? — он словно пропустил мимо ушей ее рассказ о мальчишке-хулигане, который, по ее словам, и был той самой причиной для этого инцидента. — Я писала ему разные гадости на шкафчике, и иногда мы с девочками подсыпали ему кнопки в обувь, а еще... — говорит она, даже не осознавая, что именно говорит. Когда же до нее доходит, заплаканные мутно-синие глаза увеличиваются раза в два, и девочка, приложив руки ко рту, качает головой в разные стороны. — Моя причуда, — невозмутимо отвечает Цукаучи, наконец отводя от девушки взгляд, снова хватаясь за ноутбук, записывая полученную информацию. Сердце Каори упало, и теперь настоящая паника и страх сковали ее, ремнями стягивали грудь и голову, доводили до слез и неприятной боли. Дышать стало трудно, но она все равно наотрез не хотела убирать ладони от лица, боясь сболтнуть еще чего-нибудь лишнего. — Это все? — она качает головой, таким образом отвечая «да», но тихий писк, проходящий сквозь ладони, говорил об обратном. — Пожалуйста, не нужно пытаться врать, это бесполезно. Лучше тебе сразу во всем признаться, тогда твое наказание, как и у каждого в твоем классе, будет мягче, — со стороны Кио послышалось недовольное «тц», но детектив постарался не обращать на это внимание. — Что еще? — уже более напористо спрашивает он, убрав с лица улыбку. Девчонка впивается зубами в ладонь, точно не желая сотрудничать. Способность детектива заставляла чувствовать небольшой дискомфорт, словно кашель рвался из ее горла. Но это был не кашель, а правда, которая стремилась выбраться на свободу. — Не будешь отвечать? — спрашивает мужчина усталым хриплым голосом. Конечно же он не имел право на то, чтобы так долго и, пусть не сильно, но все же умеренно неприятно допрашивать ребенка. Девчонка вжимает голову в плечи и снова плачет, но в этот раз уже по-настоящему. Чешущее горло чувство пропадает как по щелчку пальцев, и она, убрав руки от лица, вдыхает полной грудью. Уголки ее губ дергаются в бессмысленной улыбке, словно она чувствует себя победительницей. Но эта гримаса исчезает так же быстро, как и появляется, когда Каори вспоминает, что все же рассказала им про кнопки с записками. Постучав себя по лбу кулаком пару раз, она стремительно направляется к выходу. — Сотрудники выпроводят тебя из здания, — нельзя было допустить, чтобы девчонка пресеклась с одноклассниками и рассказала им о причуде детектива. Тогда все они как партизаны, зажав рты рукой, будут молчать, не желая, чтобы кто-то узнал про их грязный секрет. А прибегать к насилию, связывая руки подростков за спиной или сковывая их в наручники, офицеру, конечно же, не разрешат. — И еще, — девчонка замирает, словно ее парализовало, — как зовут твоих подруг? — Нанами, Аянэ и Аки, — резко отвечает она и еще стремительней выбегает из кабинета. Удивительно, ведь в этот раз Наомаса даже не использовал причуду. Дверь захлопывается с громким тяжелым скрипом, и мужчины вновь остаются в тишине, которую нарушал лишь тихий шум от ноутбука и тиканье настенных часов. — Актриса, — шипит Кио сквозь зубы, ломая грифель карандаша о блокнот. Цукаучи не может не согласиться. Громко постучав указательным пальцем по деревянному столу, детектив кивает головой. — Будем допрашивать этого «Бакуго»? — Думаю, стоит оставить его напоследок, сейчас я бы хотел послушать подруг Цубурабы-сан, — он только собирается встать из-за стола и позвать одну их девчонок, но доктор опережает его, направляясь к тяжелой железной двери. — Мусоросжигатель! — громко выкрикивает рогатая девчонка и тут же, испугавшись, хватается за свои пухлые щеки. — Мусоросжигатель? — в унисон переспрашивают детектив с доктором. В отличие от своей подружки, эта школьница не додумалась закрыть рот, крепко прижав к лицу ладони. — Это была идея Аянэ! — она быстро-быстро тараторила, бегая глазами по комнате, не понимая, как остановить свою собственную речь. — Каори не нравилось, что Мидория стал игнорировать ее шутки и записки на шкафчике. А еще он не дежурил за нас какое-то время. Мы насильно запихали Мидорию в печь для сжигания мусора! И оставили его там! — слезы ливнем хлынули из ее глаз, и она наконец-то схватилась за рот руками. Шок охватил каждого в небольшой комнатке. Кио открыл рот, желая выругаться, но тут же замолчал, вспоминая, что Наомаса пишет все на диктофон. — И кто участвовал в этом? — Почти весь класс... — невнятно бубнит она сквозь ладони. — И еще кто-то из других классов, но я их не знаю… — И что в итоге, — детектив продолжает вести себя профессионально, пускай все внутри бушевало. — Он не приходил в школу после этого в течение трех недель… — шепчет девчонка, убирая руки от лица: она уже и так рассказала все, что можно, а значит, и пытаться умолчать о чем-либо смысла нет. Очевидно, в отличие от подруги, она не была бойкой и крепкой. — Можешь идти, — спустя еще минуту молчания говорит Цукаучи. Рогатая срывается и бежит прочь из кабинета, роняя стул. Безостановочно рыдая, она утирает ладонями водопады слез и, неловко открыв тяжелую дверь, выбегает прочь. Тяжелыми шагами доктор направляется к детективу, громко дыша, пугающе шевеля ноздрями, как бык на родео. Крепким указательным пальцем он с силой нажимает на паузу диктофона, и, набрав в легкие побольше душного воздуха, воскликнул, закопав пальцы в седые волосы: — Закрыть ребенка в ебучей печи для сжигания ебучего мусора! Это ж надо было до такого додуматься, Наомаса! — он низко и хрипло стонет, борясь с диким желанием удариться головой о стенку пару раз. Цукаучи все еще вел себя сдержанно, пусть и стучал по столу пальцами чуть быстрее, чем раньше. Больше всего пугал факт, что они опросили всего двух школьниц, а полученная информация уже заставляла кровь стынуть в жилах. Страшно представить, что еще раскроется, и каких скелетов в шкафу прячут на вид обычные ученики средней школы. Офицер восстанавливает запись и просит Кио позвать следующего ребенка. У этого мальчишки была совершенно другая аура в отличие от двух предшествовавших ему девчонок. Если те определенно были напуганы, а в процессе разговора всем силами старались заткнуть себя, безостановочно рыдая, этот подросток, выглядел грустным, явно чувствовал себя виноватым. Глаза его были светлыми, но красными от недосыпа или слез. Он шел, согнув спину, перебирая между собой свои крепкие дрожащие пальцы. — Будь добр, представься, — пускай мужчина и старался в начале разговора с каждым школьником быть любезным и располагать к себе, чтобы ученики шли на контакт, после услышанного от двух школьниц любезность давалась ему с трудом. — Арима Ито, — тихо отвечает он, не поднимая глаз на офицера. — Хорошо, Арима-кун, можешь рассказать, что, по-твоему, могло заставить Мидорию совершить попытку самоубийства? — Издевательства. Над ним издевались, изо дня в день, — мальчишка говорил так искренне и открыто — Наомаса даже подумал, что может не использовать на нем причуду. — А ты был одним из тех, кто издевался над ним? — Не совсем, — он вонзается длинными ногтями в подушечки своих бледных пальцев. — Мы подружились в первый же день в средней школе. А потом, когда его стали поливать грязью, мой друг, который тоже подружился с Мидорией, и я испугались, что нас тоже может ждать подобное, поэтому мы решили перестать с ним общаться. Мы боялись, что будет, как в младшей школе... — глаза его вмиг расширились, он поднял их на детектива и, резко вздрогнув, потянул ладони ко рту. Мужчина смотрел на него сострадающим успокаивающим взглядом, так что парень, пусть и с трудом, но все же привел бешенное дыхание и сердцебиение в норму. — Можешь привести примеры, как именно над ним издевались? — Ну... — он снова опустил голову. — Я всегда старался закрывать глаза, в буквальном смысле, когда происходило что-то жестокое... Иногда, они устраивали что-то после школы, но я уходил домой раньше, чем это происходило. Ему часто подкладывали лезвия в пенал, иногда обливали его водой... И... и прочее... — было понятно, что ребенок не хочет об этом говорить, но шмыгая носом, продолжал давать показания. — Они часто сбагривали ему домашнюю работу или проекты. Портили его вещи… С каждым предложением голос мальчика становился все тише, пока не стих вовсе, превращаясь в робкий еле уловимый шепот. Бледные ладони медленно тянулись к опухшим глазам, утирая подступающие слезы, что большими каплями падали на брюки парня. Детектив плавно кивнул, поблагодарил ребенка за сотрудничество и разрешил тому покинуть кабинет, вновь переводя взгляд на барахливший ноутбук. Арима встает медленно, не поднимает голову и маленькими шажками направляется к серой двери. Правая ладонь ложится на тонкую железную ручку, но, прежде чем выйти, парень, резко развернувшись и вжав голову в плечи, громко и четко прокричал: — Извините! — он безостановочно утирает глаза, стараясь избавиться от мокрой пелены, которая неприятно размывала зрение. Мужчины удивленно переглядывались, не понимая, к чему он это. — Я знаю, что должен извиняться перед Мидорией, а не перед вами… Но я просто хочу, чтобы вы знали, что я очень сожалею! Я не издевался над Мидорией напрямую, да! Но, отказавшись от нашей дружбы, я ударил его сильнее, чем кто-либо! Мне очень стыдно! Я ужасный человек, простите! — он кланяется в пояс и, резко открыв дверь, всхлипывая, выбегает из своеобразной допросной комнаты, оставляя взрослых в немом шоке. — Бездействие — тоже преступление, — кряхтит Кио, и Цукаучи согласно кивает, пускай и прокручивает в голове слова мальчика о том, что он испугался, что все будет как в младшей школе. Опрос всех учеников длился часа два. Остался последний — Бакуго Кацуки. Но после всего, что мужчины успели услышать за этот день, вряд ли их еще можно чем-нибудь удивить. Тяжело дыша, они сидели, опустив глаза, и, шевеля губами, не произносили не звука. Наомасе уже доводилось вот так опрашивать школьников о буллинге, но он и не думал, что в детях может быть настолько высокая концентрация жестокости. — И все это время, этот ребенок молчал… — тихо шепчет он, перебирая между собой пальцы, покрытые мозолями. Кио не отвечает. Он закусывает нижнюю губу с особой силой и прячет лицо в ладонях. — Я остановил запись, можешь говорить, — и доктор, ударяет кулаком по стене, от чего часы падают, со звоном разбиваясь о плитку на полу. До хруста в пальцах он сжимает ни в чем не повинный блокнот и широкими шагами вновь идет к столу своего друга. — Как… Почему? Для чего?! — он трет глаза, убрав очки на лоб, и восклицает куда-то в стену, задавая эти вопросы далеко не детективу. Расправив измятые записи, он с дрожью в голосе начинает зачитывать. — Они насильно засунули Мидорию в печь для сжигания мусора… Сваливали на него дежурства и домашнюю работу. Устроили ему «грандиозный» праздник в День рождения! Запустили цикад в его волосы во время классной вылазки в лес. Ломали его вещи. Подсыпали лезвия и кнопки в его обувь и пенал. Тушили сигареты о его плечо! — перелистывая страницу за страницей он перечислял все, что эти дьяволята успели натворить за пару лет. Теперь уже Наомаса спрятал лицо в ладонях, тяжело вздыхая. — Это же… Это же просто ненормально! Это пиздец! — бросив блокнот на пол, доктор вновь вцепился в свои волосы и, откинув голову назад, смотрит в белый потолок. Они не заслуживают мягкого наказания. Они заслуживают самого что ни на есть сурового наказания. Бакуго определенно точно знал, что он последний неспроста. Кто-то из одноклассников наверняка сдал его с потрохами. Несмотря на то, что каждый пускал на него слюни, желая сблизиться с сильнейшим парнем в школе, блондин все равно никому не доверял, будучи убежденным, что треть класса точно, пускай и в тихую, но все же точит на него свой крысиный зуб. Седой мужик в дурацких очках наконец-то выходит за ним. Эти придурки делали паузы между допросами длиннее, чем сами допросы. Недовольно цыкнув, парень, запустив грубые руки в карманы своих висящих брюк, направляется в этот проклятый кабинет, из которого все выходили либо в слезах, либо дрожа, как молодые листочки, с которыми жестоко обходится ветер. Дверь с диким грохотом хлопает за его спиной, но он даже бровью не пошевелил. Те, к слову, привычно изогнулись, образуя по середине складку. Тяжело дыша, он рычал, как дикий волк, бросив убийственный взгляд в сторону «противного деда», как он уже успел окрестить Кио. Сев на шаткий стул, парень по привычке хотел закинуть ноги на стол, но вовремя сдержался. Показывать характер в его положении довольно неуместно, хотя он и был уверен, что уже вызывал у этих старперов отвращение к своей персоне. — Бакуго Кацуки... — медленно проговаривает детектив и так же медленно бегает по клавиатуре пальцами. Осознание, что это последний ребенок на допрос, словно расслабило уставшего Наомасу, и тот, вздыхая и оттягивая время, не спешил задавать вопросы. — Ну? — долгая пауза выводит блондина из себя, и он, в очередной раз цыкнув, скалит зубы, плюясь ядом. Приступать к допросу этого ребенка не хотелось особенно сильно. Слишком много шокирующих известий принесли предыдущие школьники, которые на вид были весьма милыми. Что же ожидать от него, от парня, который и выглядит как злодей, и ауру при себе имеет соответствующую. — Бакуго Кацуки... — повторяет мужчина, оторвав взгляд от ноутбука, теперь сосредоточив его только на раздраженном мальчишке. — Вы с Мидорией были когда-то друзьями?.. Парень закатывает глаза, сложив руки на груди и отвернувшись в сторону. — Вроде того, в ясли когда ходили. Бегал за мной хвостом, восхищался, — он снова разворачивается лицом к офицеру, чуть наклонив голову вбок. — А потом оказалось, что у этого неудачника и причуды нет, с чего я должен был с ним водиться, а? — он определенно не чувствовал на своих плечах этот тяжкий груз вины. — И ты... стал зачинщиком издевательств? — Цукаучи снова начинает стучать по столу, бросая мимолетный взгляд на Кио, что трясся от переполняющей его злобы. — Ну да, я хотел доказать, что я сильнее, — его тон все еще гордый и уверенный в себе, но глаза беспорядочно забегали, словно постепенно он понимал, что говорит все это не по своей воле. — Ты хотел доказать, что сильнее, избивая слабого? — приглушенно спрашивает сидящий позади него доктор, в очередной раз сломавший грифель механического карандаша. — Ха? — восклицает он, глядя на противного деда из-за плеча. Тот выдыхает, тяжело опустив глаза на свой потрепанный блокнот. Кацуки безостановочно скалит зубы и, в очередной раз звучно цокнув языком, отвечает, глядя на офицера исподлобья: — Разве я виноват в том, что он слабый? Стоило мне только сказать это, как он тут же помчался на крышу, — отвечает блондин, не задумавшись, прежде чем осознание приходит к нему, ударяя тяжёлой кувалдой по голове. Он убирает с лица оскал, закусывая задними зубами болтливый язык, и не отрываясь смотрит на проклятый старый диктофон. Нелепая идея взорвать его, и весь этот кабинет к чертям закрадывается в его светлую голову, но тут же летит прочь, ведь так он сделает только хуже. Хотя, казалось, куда уж хуже. — Что ты сказал? Что именно? Это?— переспрашивает детектив, широко открыв глаза, и чуть привстает со своего стула, корпусом наклонившись в сторону мальчишки. Щекочущее чувство в горле все набухает, как дрожжи, и парень все сильнее закусывает язык и щеки, надеясь, что боль перебьет это дикое желание сказать правду. — Я сказал ему, если он... — Кацуки кладет ладони на искусанные губы, прижимая их к лицу с неистовой силой, от чего даже в глазах забегали белые круги, а голова не к месту заболела. Других подростков не держали так долго, но этот парень должен расколоться до конца. — Я сказал, что если он хочет стать героем... То ему нужно спрыгнуть с крыши, чтобы получить способность в следующий жизни! — восклицает парень, тяжело задышав, рвано кашляя. Мерзкое ощущение в горле моментально пропадает, и парень, расслабившись, выдыхает. Хотя расслабляться ему, безусловно, не стоит. Лица мужчин выражали неподдельную злость и отвращение, пускай они и старались быть сдержанными. Но Бакуго не тупой, далеко не тупой, поэтому мог прочитать их неприязнь, бросив секундный взгляд на каждого. — Ты же понимаешь, что ты сделал? — противный дед за спиной говорил своим барахлящим раздражающим голосом, и явно сдерживался от того, чтобы зарядить ребенку приводящую в чувства звонкую оплеуху. — Что все вы сделали с этим ребенком? — Откуда мне было знать, что Деку на такое способен, — он говорил сквозь зубы, в этот раз не поворачивая головы к ворчливому собеседнику за спиной. — У него кишка тонка. Поэтому-то он и не жаловался ни учителям, ни директору, ни даже маме своей! — красными горящими глазами он смотрит в лицо детективу, определенно не чувствуя ни грамма вины за содеянное. — Кто ж знал, что этот трус решится на такое, а? И в этом еще я виноват? Если кто-то скажет мне ударить себя, и я это сделаю, то я могу осудить за это того, кто ляпнул что-то подобное, так? Бакуго не тупой, но сейчас он говорит до смешного тупые вещи. Мужчины молчат, не отводя взгляда, смотрят на парня, который не чувствовал своей вины. Он не понимал, за что его судят, в чем проблема. — Даже если закрыть глаза на то, что ты сказал ему, это не отменяет того факта, что ты, как и другие в этом классе, издевались над ним, медленно ломая, что в свою очередь привело к выгоранию и нервному срыву, за которым последовала попытка суицида. Ты осознаешь свою вину? — детектив искренне жаждал, чтобы парень раскаялся, но тот определенно считал себя выше всяких сожалений. — Он просто слабак! Из-за каких-то глупых шуток сойти с ума и сдохнуть… — Глупых шуток?! — восклицает доктор, резко поднимаясь со старого скрипучего стула. Лицо его было красным от накопившейся за эти часы злости, и сейчас слова этого проклятого мальчишки стали маслом, подлитым в огонь его несоизмеримого гнева. Несчастный блокнот определенно полетит в мусорное ведро, ведь теперь нужно очень постараться, чтобы сделать хотя бы маленькую пометочку на порванных и изодранных в клочья листах. Топот его тяжелых, коричневых, кожаных ботинок с громким эхом разносится по маленькой комнате, когда он приближается к заносчивому высокомерному блондину. Парень поднимает на него свои прищуренные глаза. Пускай ростом тот был ниже мужчины, в придачу еще и сидел, но он явно не собирался смотреть на Кио снизу вверх. Между ними было немыслимое напряжение, и казалось, что из глаз каждого бежали молнии и искры. Ни тот ни другой не моргал, словно не хотел проиграть оппоненту в этих бессмысленных гляделках, не желая упускать доминирующую позицию. — Черт… — шипит сквозь белоснежные зубы доктор и, развернувшись на каблуках, уходит за дверь, громко хлопнув той до дрожащих стен. Кацуки долго смотрит ему вслед, в душе чувствуя маленькую, но все же приятную победу. Он лучший. Всегда им был и будет. — Бакуго-кун, — из раздумий его выбивает уже осточертевший мягкий голос детектива, с легкой ноткой укоризны, которую парень довольно четко уловил, — ты понимаешь, что тебе и всему классу чертовски повезло, что Мидория-кун выжил? — блондин выдает многозначительное «а», прежде чем мужчина продолжает развивать свою мысль. — Если бы исход был летальным, то высока вероятность, что вас всех бы отправили в колонию для несовершеннолетних. Ибо каждый из вас приложил руку к его смерти… А вы, молодой человек, определенно заслужили бы весьма приличный срок, — по спине Кацуки пробежали мурашки, но тот точно не хотел признавать, что в них виноват тон и взгляд этого мужика в нелепом костюме, поэтому парень списал все на холод, которым в кабинете и не пахло. Они еще какое-то время смотрят друг на друга в тишине. Не дожидаясь указаний, Кацуки сам покидает комнату, не сказав ничего в ответ на нудный монолог следователя. Он просто в пустую потратил субботний вечер, бессмысленно отсидев несколько часов в коридоре полицейского участка, словно он действительно какой-то преступник. Пара сотрудников, высокая женщина и коренастый мужчина, провожают его наружу, словно он сам не сможет найти выход из небольшого здания. С ним прощаются, а он молчит, игнорируя их слова, словно не слыша их вовсе. У входа стоит тот самый противный дед и яростно грызет зубами красно-белый леденец на деревянной палочке. Увидев блондинистую голову с колкой прической, идеально подходящей к его взрывному характеру и не менее взрывной причуде, Кио лишь сильнее сжал зубы, ломая ветхую палочку конфеты пополам. Плюнув в сторону мужчины, Кацуки стремительно проходит мимо, желая поскорее добраться до дома. Весенний ветерок, пускай и знойный, но все же ощутимый и весьма спасительный, особенно после душного кабинета без окон, ерошил волосы. Усталость одолевала его, что было весьма удивительно, ведь за сегодня Бакуго в принципе мало что сделал, чтобы вдруг устать. В голову закралась мысль, что в этом виновата дурацкая причуда дурацкого детектива, душившая его, заставлявшая унизительно кашлять, прижимать ладони к лицу. Со злости он пинает массивными кроссовками крупный камешек, попавшийся под ноги, и тот с треском попадает в лобовое стекло стоявшей неподалеку машины. Кацуки лишь морщится от громкого звука ноющей сигнализации, и ускоряет шаг, срезая путь через переулок. У матери было множество вопросов к сыну, когда она прознала об инциденте. Полицейские, просившие разрешение на допрос, которое Мицуки дала, не моргнув глазом, заставляли женщину по-иному посмотреть на своего ребенка. Она старалась добиться от него хоть каких-то комментариев касаемо Изуку, но Кацуки лишь отнекивался, отмахивался и запирался в своей комнате. Не хотелось верить, что ее пускай и буйное, но все же весьма благоразумное чадо способно на какие-то жестокости и издевательства. Сынишка всегда лез в драки, отстаивал свою позицию или же мерился силой с равными. Гиперактивный мальчишка, что с него взять. Но мысль, что он способен измываться над тем, кто слабее, просто чтобы потешить свое эго, доставляла жуткий дискомфорт, и мурашки по телу бежали, как муравьи по муравейнику. Мицуки беспокойно ходила по кухне, бормоча что-то под нос, тяжело вздыхая. Масару какое-то время старался ее угомонить, чтобы она перестала себя накручивать, но жена отказывалась его слушать и хваталась за рвущееся из груди материнское сердце. Скрип входной двери, а после громкий грохот, приводит ее в чувства, и она срывается с места, в надежде, что непутевый сынишка наконец-то расскажет ей все, что скрывает. Родители подбегают к ребенку, окружая с двух сторон, и молча ждут, что он сам начнет разговор. Парень же не обращает на стариков внимание, небрежно стягивает обувь, оставляя ее валяться в прихожей вверх подошвой. — Кацуки! — наконец начинает женщина пускай и обеспокоенно, но все же привычно строго, уткнув кулаки в бока, слегка наклоняя корпус, когда парень, игнорируя родителей, проходит мимо, ступая к лестнице, что ведет в его комнату. Остановившись, он резко выдыхает через нос, и, не оборачиваясь, раздраженно спрашивает: «Что?». — Как все прошло? — медленно женщина проходит за сыном. — Нормально! — рявкает он и срывается в комнату, пускай ведьма и продолжает что-то спрашивать суровым громким тоном. Он защелкивает небольшой замок на дверной ручке, который с легкостью можно открыть по ту сторону, но он все же надеется, что его оставят в покое. Ему надело все это. Деку то, Деку се. Как этот слабак вообще умудрился выжить? Лопнувшие стекла и треснувшая земля во дворе — это определенно было как-то связано с этим парнем. Провернул какой-то нелепый фокус, чтобы выставить Бакуго дураком. Блондин хватает подушку, со всей дури бросая ее в стену, а после лицом падает на кровать, раздраженно простонав. Этот мальчишка с глупой детской рожей постоянно доставляет уйму хлопот, а виноват в этом Кацуки. Перевернувшись на спину, Бакуго кладет под голову мозолистые жесткие ладони и, закрыв глаза, проваливается в сон, бурча под нос разного рода проклятья.***
Наомаса захлопывает ноутбук и убирает его в свою сумку, диктофон отправляется туда же. За сегодня он действительно вымотался, больше душевно, нежели физически. Кио так и не вернулся в кабинет, даже после того, как самоуверенный блондин отправился домой. Выключив тусклый свет, детектив бросает взгляд на разбитые настенные часы и, тяжело вздохнув, покидает комнату, заперев ее на ключ. Его предположение, что доктор уже ушел, оказалось ложным: мужчина, сгрызя далеко не первую конфету, мутным взглядом смотрит на ясное небо, в котором лишь пара облачных барашков медленно плывет, как бы дразня мужчину, мол, вот мы беззаботно отдыхаем, а ты, будь добр, продолжай работать. Убрав деревянную палочку в карман, он складывает руки на груди, повернув голову в сторону офицера. — Мне нужно выпить, — хрипло говорит он и тянется в карман за очередным леденцом. — Желательно виски и желательно сейчас, — детектив усмехнувшись, качает головой, и они вдвоем следуют на парковку за служебной машиной. — Разве ты не сбежал с работы? Мне кажется, тебе нужно вернуться, — говорит Наомаса, принимая из рук друга конфету, тут же отправляя ее в рот. Он садится за руль и проверяет зеркала. Приземлившись рядом на переднее сиденье, доктор кивает, а после откидывает голову назад, вспоминая, что свалил всю работу на плечи своего бедного интерна. — Я попросил Нобу-куна связаться с Шинсо. И после сегодняшнего допроса я еще сильнее хочу, чтобы с Мидорией работал именно он, гх, черт, — дикое желание ударить по бардачку вспыхнуло в нем, но тут же стухло, когда он вспомнил, что машина-то и не его, и даже не Цукаучи. Детектив хрустит шеей, покидая парковку, и любезно отвозит друга в больницу. На горизонте виднеется громоздкое белое здание, и Наомаса, по просьбе самого доктора, высаживает попутчика, хотя до пункта назначения оставалось еще метров так двести. Поблагодарив товарища, Кио, слегка потянувшись, разминает спину и быстрым шагом направляется на работу, искренне беспокоясь за бедного-бедного мальчика. — Да-да, Нобу-кун мне все рассказал, — мягкий и размеренный голос, вводящий в транс, тихим эхом разносился по пустому больничному коридору. Шинсо Хатано — герой в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. Высокий, с неряшливой кудрявой прической фиолетового цвета. Синие круги под глазами любезно украшали его бледное лицо и замечательно сочетались с темной сливовой радужкой. Этот мужчина, пусть на первый взгляд и кажется весьма пугающей персоной, спас огромное количество людей, в том числе и внучку Кио. Это была самая главная причина, по которой доктор так уважал его, как старшего, хоть тот и был младше раза в два. Они медленно шли по белому бесконечному коридору, обсуждая этот ужасный пугающий случай. Кио углубился в подробности, в малейших деталях рассказав, как именно проклятые подростки глумились над ребенком просто за то, что тот не обладает причудой. Психиатр хмурил брови, закусывал губу, но все же старался подавить негативные эмоции внутри себя. До нервного смеха доводил тот факт, что некоторые из его одноклассников, пусть и имеют при себе способности, но они столь невыразительные и пресные, что мало чем отличаются от беспричудности в принципе. В последнее время он работал только с людьми, склонными к суициду; тех, кто совершил попытку и выжил, к сожалению, было меньше. Хотелось спасти всех, безусловно, но даже Всемогущий не способен защитить каждую душу. Но этого потерянного и сломленного мальчика Шинсо клянется спасти, во что бы то ни стало.***
Мать, чуть не потерявшая сына.
Звучит страшно. До стука зубов, до бесконечных мурашек на бледной коже, до слез, чье обилие способно затопить планету.Инко и есть эта самая мать.
Наверное, женщина никогда не забудет, тот день, который теперь каждую ночь будет являться ей в кошмарах. Засыпая на ходу, она выполняла свою монотонную работу, когда вдруг зазвонил ее телефон. Строгий взгляд начальника, брошенный в ее сторону, заставил ее съежиться, но все же она отвечает на звонок. Судорожный голос учителя из школы просит женщину не беспокоиться, и после этих слов паника волной накрывает ее, тянет на дно, сковав ступни в кандалы. Голова кружится, и ноги подкашиваются, словно земля под ней дрожит, хотя мужчина по ту сторону еще ничего толком не сказал. — Он спрыгнул с крыши, — хрипло и тихо наконец доносится из трубки, и женщина падает, но все же крепко держит аппарат у уха, пускай бешенный шум в голове и мешал слушать то, что говорит учитель, — но он выжил, каким-то чудом… Вам стоит приехать в северную больницу. Его доставили туда. Он в порядке, он жив, так что не сильно беспокойтесь, прошу вас, — голос продолжал безуспешно успокаивать Инко, а та не могла вымолвить и слова. Казалось, и сердце остановилось, и сама она стала абсолютно мертвой тряпичной куклой, неуклюже брошенной на пол. Звонок сброшен, и женщина срывается с места, игнорируя вопросы коллег и начальника. Сейчас ей было так все равно на эту проклятую работу, которая пусть и косвенно, но все равно виновата в том, что случилось с ее мальчиком. Если бы у нее было больше свободного времени, если бы она проводила его со своим сыном… Колени дрожали, она продолжала падать, несясь по лестнице вниз. На ходу она вызывает такси: пешком или на поезде выйдет слишком долго. Ей нужно сейчас, немедленно быть рядом с Изуку. И никогда его не отпускать. Что же она за мать такая? Она же видела, знала, что с ее мальчиком что-то не так, пусть он и скрывал. Но эта проклятая работа… Эта ее мягкотелость, которая не позволяла надавить на ребенка и наконец-то выпытать, что же с ним происходит. Какая же она жалкая. Совершенно недостойная такого чудесного сына. Она проносится мимо ресепшена, мимо кабинетов, задыхаясь и пыхтя, рыдая безостановочно. Она мчится до палаты, о которой сообщили врачи, и как бы сильно те не пытались убедить ее в том, что мальчик в порядке — все без толку. Невозможно быть спокойной в такой ситуации. Невозможно не сойти с ума, услышав по телефону «он спрыгнул с крыши». Невозможно находиться в здравом уме, пока ты в метре от палаты, в которой лежит твой несчастный ребенок.Мать, чуть не потерявшая сына.
Она врывается в белый кабинет, срываясь к койке и падая на колени. Ее маленький мальчик, укрытый одеялом по плечи, был ужасно бледным, и лицо его сливалось с такой же белоснежной наволочкой. Волосы казались особенно темными, а изумрудные кончики больше походили на жухлую листву. Грудь его еле заметно вздымалась, что говорило о том, что он дышит, что он жив. Кислородная маска на лице делала эту картину еще страшнее, как и капельница, стоявшая рядом. Хотелось сжать его в самых крепких объятиях и никогда не выпускать. Но она не позволяет себе этого. Положив руки под боком мальчика, она утыкается в них лбом. Слезы продолжали бежать из глаз, но душераздирающие стоны и всхлипы сменились на извинения, такие бессмысленные, такие бесполезные.***
Изуку медленно открывает глаза, но тут же щурится от яркого теплого света, что лезвием прошелся по зрачкам. Сквозь кислородную маску парень отчетливо чувствовал резкий, немного горький больничный запах, доводящий до тошноты. Мягкое одеяло и подушка, в которой голова утопала как в облаке, пытались расслабить больного мальчонку. Конечности были тяжелыми, как будто налитые свинцом; болезненная усталость, сковавшая его слабое тело, не позволяла даже пальцем пошевелить. А в голове царила полная неразбериха, и все казалось каким-то мутным бессмысленным сном. Поджав губы, он вновь закрывает глаза и тонет в своих мыслях как в грязном болоте. Как он сумел выжить после падения с четвертого этажа, — та еще загадка. Было несколько предположений, однако он склонялся к тому, что кто-то из учеников сумел его спасти. Наверняка в школе есть хотя бы один подросток с подходящей для этого причудой. Теперь тот может гордо окрестить себя героем. Хотя он и спас бесполезный кусок мусора... Изуку сжимает разбитый кулак, шипя сквозь зубы от острой боли, и тяжело вдыхает спертый воздух, чувствуя, как горят и мокнут его глаза. Привстав с койки, уперевшись локтями в мягкий матрас, он тут же вновь падает на лопатки. Тело ныло, совершенно отказывалось функционировать и нещадно болело, словно его избивали ногами на протяжении нескольких суток. Может, он все же разбился напрочь, и его собрали по кускам? Еле как стянув одеяло на пол, парень приподнял голову, измучено простонав, и стал рассматривать щуплое тельце на наличие серьезных повреждений. Худые руки были целехоньки. Ноги скрыты за нежно-голубой тонкой тканью больничных штанов, и Мидория, с горем пополам, подворачивает их по колено. Ни царапинки. Значит, кто-то все же спас его до столкновения с землей. Наверняка причуда этого «героя» и уморила Изуку. Парень вновь валится на койку. Мысль о том, чтобы умереть, казалась такой пугающей в момент его нервного срыва, а сейчас она сладкой песней разливалась в его голове. Хотелось... Так хотелось сдохнуть черт возьми... Казалось, что мозг его расходится по швам. Внутри все сжалось, словно кто-то загребущей лапой вцепился в израненное сердце ребенка, когтями выводя на нем слово «мусор». Дышать стало сложно, и парень, до хруста выгнувшись в спине, широко открыл рот, впуская в легкие душный воздух. Не помогло. В голове зазвенели колокольчики, игриво засмеявшиеся над никчемным мальчишкой. Сейчас его вновь сковало то бешенное пугающее чувство, как тогда на крыше — хотелось от него избавиться, но парень не мог даже толком пошевелиться. Неуклюже перевернувшись на бок, Изуку вонзает ногти в щеку, беззвучно застонав. Слюна стекала на подушку, холодным пятном расплываясь по ткани. Дышать не получалось совсем, словно сейчас он находился в вакууме, где-то далеко в космосе. Умрет. Он действительно умрет сейчас. Пусть не быстро, пусть до слез болезненно, но все же умрет, и его маленький Ад закончится в белой больничной комнате. Может, ему повезет, и он, как мученик, попадет в Утопичный мир, в страну Изобилия после своей смерти. В глазах мутнеет уже после того, как в палату врываются люди в халатах. Их движения профессиональные, пусть и несколько резкие, вероятно, от беспокойства за вновь умирающего мальчишку. Изуку слышит их разговоры, которые кашей путаются в его и без того пьяных мыслях. И мальчик вновь проваливается в сон.***
Инко взволновано, но вместе с тем боязливо шагает по больничному коридору, беспорядочно перебирая пальцы на руках. Как только доктор Кио сообщил ей о том, что Изуку проснулся, она сразу же, отбросив все дела, помчалась в больницу. Сердце колотилось как бешенное, словно молоточек будильника стучал по нему болезненно и ужасно быстро. Затерявшись в собственных мыслях, женщина раз за разом врезается в медперсонал, неловко извиняясь и ускоряя шаг. Все тело рвалось в сторону палаты сына, в которой третий день он лежит, как убитый, не просыпаясь, не реагируя ни на что. И пусть врачи неустанно повторяли ей, что сейчас его физическое состояние в норме, что он отдыхает и восстанавливается, что вскоре мальчик точно проснется, — этого было недостаточно для успокоения. Ей нужен был ее сынок, здоровый, счастливый, улыбающийся во все зубы. У двери стояло несколько человек. Помимо доктора Кио и еще пара врачей, с которыми женщине уже доводилось пересекаться за эти несколько дней, там был еще один мужчина, высокий, с пугающей и отталкивающей внешностью. Но Инко не из тех, кто судит книгу по обложке, поэтому любезно протягивает тому ладонь, отвечая на дружелюбное рукопожатие. Кисти человека были мягкими до немыслимого, словно он часами держит руки в увлажняющем креме. Нежно сжав чужие пальцы, обхватив их обоими руками, он посмотрел на женщину сострадающим, трогательным взглядом, от чего и синяки под глазами, и растрепанные фиолетовые волосы уже не казались ей тревожными. — Мидория-кун проснулся, — и Инко расплывается в кроткой грустной улыбке. Она знала об этом, но слышать эти слова вживую, а не по телефону, было приятней втройне. Она буквально в двух шагах от сына, осталось только открыть дверь в палату, и они крепко обнимут друг друга. — Но... не хотелось бы говорить о таком, но за несколько часов до того, как мы вам позвонили, у него случился приступ, — глаза Инко медленно округляются, — вероятно, паническая атака. Это случается, не беспокойтесь, — его слова проходили сквозь женщину, которая еле как держалась на ватных ногах, короткими ногтями впившись в мягкую кожу мужчины. — С этим можно справиться, я дам вам консультацию, что делать в таких случаях, — та беспорядочно кивает головой, тихо всхлипывая. — На данный момент он в порядке, немного напуган, но в целом ему ничто не угрожает. Мидория-старшая сглатывает слюну и шмыгает носом. Врач медленно открывает перед ней дверь, и громкий сиплый вдох женщины разливается эхом по палате. Изуку лежит на боку и, тяжело дыша, пустым взглядом смотрит в белую стену, беззвучно шевеля губами. Его лицо было расслабленным, но в то же время усталым, бледным, болезненным, пугающим. Вздохнув, женщина проходит вглубь комнатки и садится на небольшую табуретку около койки мальчика. Тот плавно поднимает на мать мутные красные глаза и сжимает зубы до мерзкого скрипа. Инко улыбается, мягко и искренне, берет в свои ладони худую кисть мальчика и, прижимая ее к своему горящему лбу, чувствует холодные острые костяшки. Пара прозрачных дорожек уже привычно выступает на ее лице. — Прости меня, Изуку, — тихо шепчет она, закрыв глаза.***
Мальчика аккуратно погружают на инвалидную коляску, которую для Инко любезно предоставила больница. Тело было слабым, ноги вовсе не желали двигаться, не говоря уже о ходьбе. Сейчас он был лишенным лапок зайчонком, и убежать теперь не получится. Инко никогда и представить не могла, что однажды будет везти своего сына на инвалидном кресле. Сердце щемило, и от одного взгляда на ее мальчика хотелось вновь рыдать, пусть и кажется, что слезы в ее глазах-озерах уже иссякли. Виновато склонив голову, Изуку молчал, пустыми глазами уставившись на джинсовые кеды, которые мама, вероятно, купила, пока он был в больнице. Поблагодарив врачей, женщина кланяется в пояс. Инко настояла на том, чтобы забрать мальчика домой, где он, в комфортной для себя обстановке, сможет восстановиться как физически, так и, конечно же, морально. Она принимает к сведенью слова о том, что может позвонить в больницу в любой момент, если того потребует состояние мальчика. Маленькими шажками Инко направляется к лифту, в котором Изуку, кажется, сжался еще сильнее, беспричинно задрожав, и спустя пару минут они на улице, на свежем воздухе в весенний жаркий день. Она и не помнит, когда в последний раз прогуливалась с сыном. Работа отняла у нее столько времени. Легкий ветер играл с его лохматыми волосами, заставлял их плясать в жутком беспорядке. Женщина кладет свою ладонь на его макушку и ласково гладит жесткие грязные кудри. Тот вздрагивает, вжимая голову в плечи, и мама неохотно убирает руку с его головы, вновь хватаясь за холодную ручку коляски, и ускоряет шаг. «Ему нужно время, — проноситься в голове грустная мысль, — ему нужно время...» С горем пополам Инко затаскивает коляску до второго этажа по крутому пандусу, добираясь до входной двери. Тяжело дыша, она тянется за связкой ключей и отпирает замок. — Вот мы и дома, — несколько задорно говорит женщина, надеясь, что возвращение в квартиру сможет поднять мальчику настроение после долгого пребывания в больнице. Тот лишь шумно вдыхает носом теплый воздух и, откинув назад тяжелую голову, закрывает глаза. Вновь ужасно хотелось спать, и единственное, что держало его в сознании, — мерзкий звонкий шум в ушах, подобный будильнику. Маленькая прихожая явно не предназначена для чего-то столь громоздкого, как инвалидная коляска, поэтому пришлось неловко ужиматься. Сначала женщина небрежно стягивает собственные кожаные туфли, а после, присев на корточки, аккуратно развязывает кеды сына. Мальчик резко открывает глаза, опускает голову и шокированным взглядом смотрит на улыбающуюся женщину. Та, не обращая внимания на грязные колеса коляски, ведь вымыть пол не такая уж большая плата за комфорт ребенка, собирается выкатить ее в гостиную, но мальчик тут же качает головой и поджимает дрожащие губы. Уперевшись тонкими руками в подлокотники, он встает на слабые ноги под испуганный вздох матери. — Милый, не стоит! — восклицает женщина и подхватывает пошатнувшегося сына, вновь намереваясь усадить его на кресло. Тот открывает рот, желая что-то сказать, но пресловутые слова застревают где-то глубоко внутри, отказываясь выходить наружу. Издав лишь болезненный сдавленный писк, парень вновь качает головой, делая первый неуклюжий шаг. За ним второй, и так они доходят до ярко-желтого дивана. Мальчик дышит так, словно он пробежал километр, и падает на живот, закрывая глаза. Шум в ушах лишь нарастает, как будто кто-то повышает громкость с каждой чертовой секундой, и Изуку уже не слышит слова матери, наконец-то проваливаясь в сон под раздражающее шипение. Зажав рот и нос рукой, она сдерживает слезы. Как же Инко корит себя за то, что раньше не заметила, как начал угасать яркий зеленый огонек в его глазах, как погасла надежда в его сердце, как погас весь он, пусть раньше его свет мог затмить само Солнце. Дрожащим голосом она извиняется в очередной раз, целует мальчика в бледную истощенную щечку и идет на кухню готовить ужин. Дрожащей рукой Изуку держит проклятую ложку, медленно поднося ее к искусанным в кровь губам. Жидкая похлебка, горячая, обжигающая горло, рвотой желала вырваться наружу, но мальчишка из всех сил сдерживает неприятные позывы. Мама беспокойно смотрит на него своими заплаканными глазами, тоже неохотно трапезничая: вид больного сына отбивал всякий аппетит напрочь. Сердце болело, неутомимо колотясь за ребенка, вырывалось из груди резко и утомляюще. Голова кружилась, и клонило в сон, но она должна быть стойкой для своего мальчика. Изуку внезапно вздрагивает и, скривившись, роняет ложку на стол с характерным звоном. Боль иглой впивается в каждый худой палец, мерзкой судорогой сковывая кисть, от чего та предательски дрожит, напрочь отказываясь брать столовый прибор вновь, и мальчик тихо плачет от собственной беспомощности, опять чувствуя сдавливающее ощущение в груди. Мерзко от самого себя, от такого никчемного неудачника, который даже ложку удержать не может. Который даже умереть не смог. Кровь яркой лентой бежит из носа, капая в миску, растворяясь, расплываясь алым цветком в похлебке. Инко откладывает прочь палочки, совсем забыв про собственный ужин и, пододвинув белый стул, подсаживается к сыну. — Все в порядке, милый! — женщина берет белую салфетку и прикладывает ее к лицу ребенка. Та тут же окрашивается в красный, и несимметричное пятно ужасно напоминает крылья. Птичьи или дьявольские — кто знает. Изуку дрожит, дыша хаотично и хрипло, а слезы на его подбородке смешиваются со слюной и кровью. — Все в порядке, — повторяет мама нежным добрым голосом, аккуратно поглаживая трясущуюся кисть мальчишки. Убрав салфетку от его носа, который удивительно быстро перестал кровоточить, она поглаживает его по щеке и улыбается так тепло и очаровательно, от чего в глазах Изуку, кажется, на секунду мелькнул яркий изумрудный огонек. Тот всхлипывает, сжимая в кулак ноющую ладонь, и кивает, дыша в такт с матерью. Доедать остатки еды не хотелось: еще одна ложка, и его точно стошнит на месте. Он медленно подносит к губам левую руку, впиваясь в нее зубами, и закрывает глаза. Желание вновь лечь спать с каждой секундной все больше нарастало вместе с головной болью. Подняв свой пустой усталый взгляд на мать, он немым образом осведомляет ее о том, что ужин продолжать не может. Та грустно кивает и, улыбаясь болезненно и тяжело, помогает ребенку встать. Ноги все ещё были как будто и не его вовсе, напрочь отказывались держать хозяина, но при этом звонко отзывались болезненными судорогами от пальцев до бедер. Женщина усаживает мальчика на диван, неохотно оставляя его одного, а сама направляется в ванную, чтобы набрать горячей воды для сына. Было страшно, а что если он сделает с собой что-нибудь, пока ее не будет рядом. Мерзкие мысли заполонили ее голову, сводя с ума. Какова вероятность, что он не попытается убить себя снова? Верить в это не хотелось, ведь сейчас она рядом, она поможет справиться со всеми сложностями, неважно, насколько трудно им будет, она его не бросит. Вопреки всем страшным мыслям, Изуку, откинувшись на мягкую спинку, успел заснуть всего за несколько секунд ее отсутствия. Периодически он дергал головой, как бывает от холода, а лицо пугливо морщилось. Было очевидно, что ребенку снится нечто плохое, и Инко не была до конца уверена, стоит ли ей будить несчастного мальчика. — Милый... — она мягко касается худого плеча. Изуку резко открывает глаза и испуганно смотрит на мать, впиваясь пальцами в желтую обивку. Женщина и сама вздрагивает, напряжено сглотнув слюну, и аккуратно берет его за руку. — Все в порядке! — повторяет она, быстро, чуть ли не тараторя, желая как можно скорее успокоить встрепенувшегося от плохого сна ребенка. Тот, словно ещё не до конца понимая, что кошмар закончился, бегает глазами из стороны в сторону, дыша беспорядочно, с трудом, дрожа бледными губами. — Ванна готова, милый, тебе нужно помыться, — еще какое-то время он смотрит на мать, а после, прикрыв глаза, опускает голову, устало глядя на свои колени сквозь густые черные ресницы, и что-то шепчет дрожащими губами, вновь совершенно беззвучно, поэтому, спустя пару секунд, просто кивает, вновь вставая на ватные ноги. Шаг за шагом. Шаг за шагом... Инко грустно улыбается, намыливая жесткие черно-зеленые волосы шампунем; ее мальчик слабыми руками обнимает голые колени и устало моргает, изредка зевая, совершенно беззвучно. Пена образует на голове смешную шапочку, и женщина вспоминает, как раньше они с Изуку играли в ванне. Он хлопал маленькими ладошками по воде, брызгаясь и смеясь, вспенивая воду так, что все вокруг казалось большим пушистым одеялом или мягким облачком. — Можешь закрыть глаза, милый? — нежно шепчет она, и мальчик послушно выполняет просьбу. Теплая вода смывает с головы пену вместе с грязью, делая волосы ребенка еще приятнее наощупь. Клюя носом, он то опускает, то вновь вскидывает голову. В конечном итоге Изуку вовсе засыпает, приложившись виском к холодной ванной плитке. Не убирая с лица кроткой грустной улыбки, женщина, взяв сына за предплечье, аккуратно, но старательно проходится мочалкой по его руке, в очередной раз ужасаясь худобе, мысленно и сурово коря за это себя. Кажется, она могла нащупать его кости и сломать их одним неверным касанием. Улыбка моментально пропадает с лица, когда она замечает среди многочисленных веснушек несколько небольших ожогов. На запястьях Хисаши были такие же шрамы, и Инко молча закусывает треснувшую губу, проглатывая мысли вместе со слезами. — Солнце? — беспокоить спящего ребенка не хотелось, но ему все же стоит перебраться в комнату и уютно устроиться на теплой кровати, чем, сжавшись в клубочек, спать в воде, которая уж совсем остыла, доводя до мурашек. Хотя сейчас казалось, что Изуку готов уснуть где угодно, лишь бы уснуть. Медленно открыв глаза, мальчик, с материнской помощью, выбирается из ванны, чьи бортики сейчас казалась непреодолимой высоченной стеной, которая не желала выпускать ребенка за свои пределы. Он самостоятельно, засыпая на ходу, надевает серую пижаму, и, уже привычно оперевшись на плечо Инко, косолапо ступает в комнату. Уже находясь у двери, на которой висела очаровательная табличка с его именем, сделанная в узнаваемом стиле Всемогущего, Изуку замирает на месте, вздрогнув так, словно его ударило током. На вопрос мамы, что случилось, он лишь испуганно застучал зубами, качая головой, и отступил на пару шагов назад. Неуклюже развернув корпус, он дрожащим пальцем указывает в сторону дивана, опустив свою голову, из-за чего копна мокрых волос совсем закрыла его глаза. Женщина удивленно морщит лоб, совершенно не понимая, что вызвало подобную напуганную реакцию у ребенка. Она смотрит на дверь, потом на диван, снова на дверь, на табличку, и грустное осознание молотком бьет по зеленой голове. — Хочешь... спать в гостиной?.. — прошептала она вопрос, который больше звучал как утверждение. Мальчик медленно кивает, и Инко аккуратно ведет его прочь от комнаты. Усадив сына на диван, она просит его чуть подождать и идет за постельным бельем. Но тот, конечно же, засыпает раньше, чем она возвращается. Изуку лежал на диване, сложив руки в замок на груди. Глаза были закрыты, но даже так женщина все равно могла чувствовать их пустоту и тревогу. Еле как держась на ватных ногах, она укрывает его пуховым одеялом и садится на колени, уткнувшись макушкой в его бок, как тогда в больнице. Она вновь тихо плачет, извиняясь.