Четыре этажа до начала

      Беглый взгляд намеренно проскальзывал мимо удобно устроившейся на столе новой тетради. Изуку то уверенно брался за карандаш, то с горечью на сердце и громким стуком клал его обратно, шипя от недовольства к самому себе. Воспоминания нагло лезли в голову, плодились беспрерывно и грубо, разрушая выстроенную мальчиком цитадель, так стойко спасавшую его разум, разбитый ни к черту, на протяжении долгого времени.       Кио-сан высказал свое мнение о необходимости этой практики, чтобы, во-первых, принять эту способность, что Изуку давалось с трудом колоссальным, а во-вторых, чтобы понимать устройство этой силы в принципе. На протяжении многих недель доктор мягко просил мальчика этим заняться, но тот качал головой, зажимаясь в угол, словно бумага с ручкой способны довести его до истерики. И Мидория не судил мужчину, даже не думал об этом, ведь тот не знает, что у Изуку на руках с десяток исписанных от корки до корки тетрадей с чужими способностями. А теперь нужно написать что-то про свою собственную. Дикий диссонанс цепями сдерживал его кисти и заботливо не давал ему право на анализ.       Чертыхнувшись вполголоса, мальчик открывает тетрадку, разглаживает неподатливый корешок и замахивается над ней карандашом.       «Телекинез, — медленно фиксирует он дрожащей рукой. Голова кружилась, а в горле напрочь пересохло. Выдохнув, прерывисто и сипло, он продолжает: — причуда позволяет влиять на предметы: передвигать их, поднимать, опускать, притягивать, взрывать, — но, тут же замирая, он с ужасом глядит на написанное. Быстро, дрожа всем телом, он резкими движениями зачеркивает проклятое определение, от чего бумага рвется под грубой неуместной силой, — разрушать, — исправляет он, выдыхая с облегчением, и тут же продолжает, незатейливо покрутив карандаш в руке. — Если переусердствовать, то начинает кружиться голова, клонит в сон, идет кровь из носа, тошнит. Известный на данный момент максимально поднятый в воздух вес — 150 фунтов».       Изуку с десяток раз пробегает по написанным строчкам, беспорядочно думая о том, что еще можно отметить. Поджав губы и отведя взгляд в сторону на долю секунды, мальчишка берет красный затупленный карандаш и, сжав его до хруста, пишет большими буквами:       «Опасна. Неконтролируема. Никогда не используй ее на людях!» — и грифель ломается, а за ним и корпус, занозами застревая в мягкой ладони. Зашипев, мальчишка встряхивает руку, и глубоко дышит, боясь привести в негодность что-то еще в пустой маленькой комнатке. Сложив руки перед собой, он утыкается в них лбом и тихо шепчет наставления, адресованные самому себе. Напряженное тело расслабилось, и лихорадочная дрожь постепенно прошла, пусть раз на раз мальчишку продолжало потряхивать.       Он и половины страницы не заполнил, а просидел за нехитрым дельцем час, бесконечно собираясь с мыслями. Закрыв толстую тетрадку, Изуку пробурчал пару нелестных слов, а после, пошатываясь, встал с насиженного места и направился в сторону кухни.       Мама, мыча под нос какую-то незатейливую мелодию, делала омлет, взбивая яйца в глубокой миске. Волосы убраны аккуратной блестящей резиночкой в высокий, но потрепанный хвостик, а рукава старой розовой кофты, подогнутые до локтей, оголяли крепкие женственные предплечья. Стоило сыну только показаться в дверном проеме, как Инко тут же оживилась еще сильнее, заулыбалась своими белоснежными зубами и взглядом пригласила ребенка за стол, на котором его уже ждал горячий зеленый чай. Изуку в ответ кивает, озадаченно и бессмысленно долго глядит на белую кружку, а после присаживается.       — Все хорошо? — прямо спрашивает женщина, застучав ножом по деревянной досточке. Удивленно моргнув пару раз и чуть наклонив голову, он получает небольшое пояснение: — Ты так долго сидел над заданием Кио-сана. Так задумчиво, даже не заметил, как я заходила. Все хорошо? Все получилось?       Бровки сошлись к переносице. Многозначительно покачав головой и забегав глазами из стороны в сторону, он берет в руки кружку и касается губами кипятка, тут же отпрянув, глухо прошипев.       — Трудно... трудно все это дается, — недовольно шепчет он. Пальцы все сильнее сжимали кружку, от чего казалось, что та лопнет и фонтаном разлетится по всей кухне, как бывало по воле неконтролируемой причуды.       Мягкие женские руки касаются его кистей, и, медленно подняв голову, Изуку сталкивается взглядом с открытым и до боли добрым лицом матери, но тут же отводит глаза в сторону.       — Все хорошо, Изуку, не торопись. Главное... верь в себя. Все получится, я рядом, — она целует его в висок дрожащими сухими губами и возвращается к плите. — Я всегда буду рядом.       Она тяжело вздыхает и старается удержать на лице ровную улыбку, что дается весьма трудно. Омлет змеей шипит на сковороде, к нему брошен лук, а после перец.       — Спасибо за еду, — шепчет Изуку и долго смотрит на обед, прежде чем взяться за палочки. Руки уже привычно дрожали, и мальчишка безостановочно облизывал искусанные губы. Есть не хотелось.       — Милый, ты должен хорошо кушать! — говорит женщина, делая неуместный акцент на каждом слове. Недовольно сморщив лицо, мальчик понимающе кивает и начинает трапезу, тем самым осчастливив маму.       Он ел неохотно, не торопясь, а Инко глядела на него с широкой открытой улыбкой и вскоре наконец-то сама взялась за палочки.       — Изуку, — начинает она, тут же неуверенно поджав губы. Стоило ли отложить разговор на потом? Но она и так оттягивает его последние три дня. В мыслях удивительно легко складывалась возможная реакция сына на ее предложение. Мальчик напрягся, длинные ногти застучали по кружке, а глаза с любопытством глядели на женщину: он словно чувствовал, что она хочет сказать что-то важное, пусть и неприятное. Челюсть ее предательски задрожала, как бы сильно она не старалась удержать на лице свою стойкую ровную улыбку. — Ты же понимаешь, что тебе нужно продолжить обучение?..       Мальчик замирает, глаза потеряли блеск любопытства. Он не моргал, глядел на мать, как на врага, так казалось несчастной женщине. Сердце в ее груди ухнуло и упало в пятки — хотелось разрыдаться от отчаяния, но она должна быть сильной для своего сына, поэтому продолжала сохранять стойкость духа и терпеливо ждала его ответ.       — Учеба, — шепчет он, наконец захлопав ресницами. Глаза были потерянными и медленно скользнули на руки. Тонкие пальцы уже не дрожали. — Не хочу, — прямо заявляет он и встает из-за стола, сжав кулаки.       — И-Изуку? — не такого женщина ожидала. Она встает следом, хватается за руку ребенка и сплетает свои пальцы с его. — Нет! Ты не вернешься в школу, и их ты не увидишь! Они ничего тебе не сделают, — удивление осело в его глазах. Он недоверчиво нахмурил брови, и жадно ждал пояснений. — Домашнее... обучение. Учитель Каито предложил.       Тяжелый вздох шумно разнесся по кухне. Парень возвращается на место, касается ладонью горячего лба и стыдливо не желает смотреть на мать.       — П-прости, я не дослушал, а уже... — он не договаривает: голос его раскалывается, угасает. Инко в ответ взъерошивает его неуклюжую прическу, даже и не думая злиться, а то и обижаться на импульсивные слова подростка. — Я... я не против тогда... наверное.       Перспектива учиться дома его вполне устраивала, пусть он пока и не представлял толком, как это будет устроенно. Но, по всей видимости, ему уж точно больше не придется сидеть за партой в шумном классе. И тетради его никто не порвет. И не ударит. Не запрет в мусоросжигателе и смерти никто не пожелает.       Кружка в его руках дребезжит, и он вовремя приходит в себя, не дав той разбиться. Залпом выпив остатки напитка, он долго глядит на недоеденный омлет, и мама, выдохнув, надувает губы и разрешает мальчишке покончить с обедом позже. Кивнув, Изуку встает, берет пустую кружку и смывает остатки чая. Вода громко и шумно бьет по раковине воинственной струей, маскируя все звуки вокруг. И когда ему из комнаты приходит сообщение, мальчишка не сразу осознает это, в отличие от мамы.       — Изуку, тебе кто-то написал, — он вырубает воду и удивленно моргает, прислушавшись. — Может доктор Кио? — пожав плечами мальчик быстрым шагом идет до своей спальни.       Пара зеленых глаз прожигала маленький экранчик телефона, на котором сияло скромное приветствие. Они с Шинсо общаются дня три, и общением это даже с натяжкой не назовешь: Хитоши любезно желает доброго утра своему свежеиспеченному другу, а Изуку отвечает спустя долгие и томительные минуты размышлений. Заканчивался день на мягком пожелании спокойной ночи, и Изуку отвечает в соответствующем ключе. Писать первому было немыслимо страшно и дискомфортно: было ощущение, что он беспринципно врывается в чужую жизнь. Чувствовал ли тоже самое Шинсо? Наверное, не очень приятно, когда ты постоянно пишешь кому-то первым, не получая должной инициативы. Может ему скоро надоест, и идея подружиться с мальчишкой, который встретился ему в связи с обстоятельствами весьма странными, пусть и занимательными, завянет и канет в лету.       Мидория держит телефон в дрожащих руках и возвращается на кухню, где мама уже взялась за уборку, покончив со своим обедом.       — Ну что там? — в ответ Изуку лишь качает головой, не поднимая взгляда на женщину, и та в страхе замирает. Мокрая тарелка с глухим ударом уложена на стол, и Инко медленно подходит к ребенку, стараясь заглянуть ему в лицо. — Милый, ты... ты ничего не скрываешь? — обеспокоенное выражение матери и трепетный тон ее мягкого голоса заставляют Изуку постыдиться.       Закрутив головой, быстро и лихорадочно, до потемнения в глазах, он то начинает говорить, то предательски заикается. Прокашлявшись, он все же обретает стержень и отвечает, пусть и несколько хрипло.       — Это... странная история, — Инко терпеливо, но в то же время судорожно ждет объяснений, сложив свои дрожащие руки в замок. — Когда... Три дня назад я шел домой... И мне стало нехорошо, — обговаривать эпизод с Каори не хотелось. Возможно, все же стоило, но мальчик с радостью стер бы его из памяти, поэтому недоговаривает. Не врет, а просто недоговаривает. — И мне кое-кто помог. Сын Шинсо-сана, — Инко хлопает глазами, открытыми широко и удивленно. Она не знала, что чувствовать: беспокойство или же робкую радость. — И он дал мне свой номер. Теперь мы переписываемся, но это... как-то непривычно.       Скромная улыбка умиления растеклась по лицу женщины. Тревога сменилась на приятное мягкое чувство на душе. Положив руку на грудь, она качает головой, а после взъерошивает беспорядочные длинные кудри, и те сильнее обычного закрывают Изуку вид. Застенчиво поджав губы, он нервно перебирает пальцы на руках между собой.       — И как оно? Все хорошо? — спрашивает Инко, вернувшись к уборке. Изуку кивает, резко вдохнув через нос, и наконец-то расслабляет напряженное лицо. — Молодец, — пропевает она, зашаркав губкой по сковороде. — Мы уже пару раз пересекались с ним в больнице. Очень мальчик похож на отца, я права? — задорно спрашивает женщина, и ребенок, опустив взгляд, неловко улыбается и пару раз кивает. — Глаза у него... загадочные. Темные такие, мрачные, а сразу видно, что добрые. Я рада что вы подружились...       — Еще не подружились! — громко заявляет мальчишка, бешено посмотрев на маму. Та, потупив взгляд, не знает, что сказать, немного запутавшись, а Изуку, закусив губу и поелозив на месте от нервов, качает головой. — Пока... нет. Не стоит делать поспешных заявлений.       Инко кивает и продолжает уборку уже не так активно, как минутой раннее. По ней было видно, что она огорчилась от его слов, пусть и понимала их рациональность. Изуку снимает с крючка небольшую тряпочку, и тщательно проходится по столешнице, собирая крошки.       — А что насчет... — тихо и неуверенно начинает женщина, прикусив губу. Изуку ждал уже чего угодно, но с интересом глядел на встревоженную и в то же время взволнованную маму. — Что насчет того, чтобы пригласить Шинсо-куна к нам на ужин?       Сжав в руке тряпку, Изуку опускает голову и озадачено глядит на Инко. Женщина выглядит серьезно настроенной на встречу с первым другом сына и, кажется, уже придумала, что будет готовить и о чем сможет поговорить с ним.       Беспокойно было до судорог. Худшие варианты событий нагло лезли в голову, и мальчик мысленно отмахивается от них, как от назойливых мух. Сжав руки в кулаки, он кивает, достает телефон и печатает небольшое сообщение чертовски долго, находясь под мягким прицелом материнского взгляда. Женщина чувствует, как по щеке бежит слезинка, но она умело смахивает ее раньше, чем это успеет заметить сынишка, так серьезно глядящий в написанный текст, который отправить было непомерно тяжело. Палец, парализованный неуверенностью, застыл над кнопкой, но, взяв себя в руки, он отправляет сообщение, выключает телефон и горящими глазами смотрит на широкую улыбку матери.

[Мидория] Хочешь прийти к нам на ужин сегодня?

      Шинсо долго глядит на сообщение неестественно широко открытыми глазами и, бросив взгляд в сторону отца, задремавшего на диване в гостиной, отвечает коротким «конечно», а после получает адрес.       Телевизор крутил новости, кричал об очередном несчастном случае и халатности героев. Удивительно, что в такой обстановке папа умудрился преспокойненько заснуть, даже сквозь крепкий сон умудряясь поглаживать мягкую спинку Мами, что мурчала на его груди. Хитоши выключает звук и, ткнув пальцем в колющуюся из-за щетины щеку, в полголоса проговаривает:       — Друг позвал меня в гости на ужин.       Открыв глаза резко и так же резко встав с дивана под недовольное мяуканье обидевшейся кошки, мужчина устремляет глаза сливового цвета на сына, моргает, стараясь окончательно проснуться. Улыбка озарилась на его лице, а щеки залились здоровым довольным румянцем.       — Друг? — Хитоши кивает. — В гости на ужин? — вновь кивок.       Хатано выглядит как ребенок, которого впервые повезли в парк аттракционов. Сын вел себя более сдержанно, хотя дрожащие губы, постепенно растянувшиеся в кривой улыбке, выдавали его искреннюю радость с головой. Встав с места, мужчина обнимает ребенка, словно тот не завел новые знакомства, а выиграл миллион в лотерею, и, взяв его за щеки, пристально глядит в непривычно широкие белые зрачки.       — Хорошо, но кто это? Ты мне не рассказывал. Недавно познакомились? — выпустив родное лицо из ладоней, он взъерошивает беспорядочную прическу, и, зевнув, вновь садится на диван, неотрывно глядя на мальчика.       — Да, недавно, — он по привычке кладет широкую ладонь на шею, и белые зубы застенчиво выглядывают из-за губ. — Это Мидория. Мидория Изуку.       И отец тут же меняется в лице. Открытая радость превратилась в нечто нечитаемое. Задумчивая маска сменялась на неуверенную, и спектр всевозможных эмоций удивительным образом уместился в одно единственное выражение. Мужчине понадобилось полторы секунды, чтобы разум, звонко щелкнув, вернулся в правильное русло.       — Это здорово. Ты чудесный, замечательный человек, Хитоши, — мягко кивает отец, улыбаясь робко и несколько устало. — Я думаю общение с тобой пойдет ему на пользу. Но я прошу. Умоляю тебя, будь с ним обходительным и веди себя понимающе. Обещаешь? — не задумываясь совсем, парень отвечает уверенным подтверждающим «обещаю», и отец выглядит искренне гордым за своего мальчика.       Вот только опыта в общении у того нет. А в гости он к друзьям ни разу не ходил. Были бы друзья. Короткая недавняя встреча, которая стала настоящим приключением, свела его с загадочным удивительным мальчишкой, общаться с которым, пускай пока и односторонним образом, было интересно. Хотелось узнать его поближе, хотелось рассказать о себе как можно скорее, словно от страха, что тот вдруг исчезнет, словно его и не было. У Шинсо нет опыта в общении. И, насколько он понимал, у Мидории тоже. «Минус на минус дает плюс» — иронично проносится в туманной голове, когда он возвращает звук на телевизоре. Пощелкав каналы, он находит какой-то старый засмотренный до дыр фильм, и они с отцом устремляют свои прищуренные взгляды в экран. Но бесконечно быстро сменяющиеся сцены не очень волновали мальчишку. Хитоши поднимает глаза на отца, шумно сглатывает густую слюну, и оттянув без того до кошмарного растянутую футболку за рукав, просит пару десятков советов. Телевизор выключен, они садятся напротив друг друга и насыщенный диалог тянется до назначенной встречи.       Парень не был уверен, стоит ли приходить с пустыми руками, поэтому по пути они заехали в небольшую пекарню, купив там несколько изящных кремовых пирожных. Отец, любезно подвезший его на машине, машет широкой ладонью, желая удачи, и, светясь от нескрываемой радости, уезжает прочь. Хитоши долго смотрит ему вслед и, оглядевшись по сторонам, направляется по указанному адресу. Поднявшись по лестнице на второй этаж, он замирает около нужной квартирки, и рука его неуверенно поднимается вверх: костяшки ласково коснулись матовой двери. Звучно ударив пару раз по дереву, парень сделал шаг назад и, затаив дыхание, стал дожидаться ответа. Хотелось ударить себя по лицу, когда он заметил кнопку звонка, на которую нажимать было уже поздно: дверь отворилась и перед парнем предстала пухлая женщина, с которой ему уже довелось пересечься в больнице пару раз. Она смотрит на него с такой добротой и мягкостью, от чего казалось, что и собственное лицо непривычно лучезарно расцветало. Парень кланяется, проходит внутрь и извиняется за беспокойство, попутно стягивая свою обувь и аккуратно укладывая ее рядом с кедами Мидории.       — Изуку спит, — неловко признается хозяйка квартиры, положив руку на мягкую щечку со шрамами, — он так волновался о сегодняшней встрече, что решил вздремнуть, чтобы набраться сил, — она смеется, по-доброму, немножко неловко, и смех ее напоминал звон золотых колокольчиков. — Пойду разбужу его.       В ответ Хитоши кивает и проходит вглубь небольшой квартиры. Было во всей этой простоте свое очарование. Гостиная приятно пахла чистотой, а с кухни шлейфом несся запах свежей еды, горячей, только что приготовленной. Он с любопытством разглядывает стены, украшенные немногочисленными фотографиями, на которых его новый друг преимущественно улыбался, широкой белозубой улыбкой, которая выглядела совершенно непропорционально большой для его маленького тельца. И мама мальчика, стройная, чуть ли не модель, улыбалась совсем не измучено, совсем не устало, а лицо ее было чистым и не испорченным глубокими загадочными порезами. Столько вопросов лезло в голову, любопытство, совсем не свойственное Шинсо, сейчас набухало в нем с жаждой до ответов, заставляло язык и руки чесаться. Ни на одной фотографии не было отца Изуку. Все фотографии старые, сделанные не раньше, чем лет десять назад. И многие из них были жестоко помяты, но не заменены, не распечатаны заново.       Парень встрепенулся, когда услышал шаги. Из комнаты, в которой на минуту исчезла женщина, вышел опухший, сонный Мидория, зевающий и сжимающий в руках широкоформатный блокнот. Он вертит головой и, встретившись взглядом с Хитоши, ускоряет свой шаг и что-то пишет на ходу, удивительно быстро и ловко.       — Прости, что заснул, — гласило сообщение, написанное аккуратным ровным подчерком, почти машинным.       Хитоши отмахивается, пожимает плечами.       — Мальчики, мойте руки и пойдем ужинать, — говорит женщина, выйдя из комнаты сына и направляясь на кухню.       Парни по-глупому смотрят друг на друга, словно недоумевая, что вообще нужно делать. Захлопав ресницами, Шинсо говорит что-то вроде: «кто последний, тот проиграл», и они наперегонки идут до ванны в быстром темпе. Побеждает, безусловно, Изуку, потому что в отличие от Хитоши он четко знал, где находится ванная.       Инко смотрела на мальчишек с трогательной понимающей улыбкой. Шинсо-кун пусть и выглядел меланхоличными и стойким, явно ощущал себя не в своей тарелке и, изредка покусывая губы, сжимал ткань своих темных штанов на коленях. Изуку был приятно взволнован, что несомненно радовало женщину, но и страх перед новым знакомым ощутимо окружал его мрачной аурой. Невзначай синхронно переглянувшись, они, словно мысленно поговорив, вновь неловко смотрят в никуда. Накладывая добротные порции кацудона в глубокие миски, женщина сияет лишь от одной мысли, что ее мальчик завел друга.       — Та-дам! Приятного аппетита, — наверняка мама остановилась на свинных котлетках, точно зная о любимом блюде Изуку.       И сочный запах этот Шинсо без лести окрестил удивительным. Аромат настойчиво проникал в нос, и Хитоши, сглотнув обильное количество слюны, складывает руки перед собой, благодарит за угощение и берется за палочки. Друг его есть не торопился, от чего ситуация казалась гостю предельно странной: он зашел в чужую квартиру к едва знакомому человеку и теперь, под добрые слова совершенно незнакомой хозяйки, ест теплый ужин, словно это обычная практика, традиция, разбавляющая бесконечную рутину жизни.       В очередной раз укусив небольшой и сытный кусочек, Шинсо секундным взглядом цепляется за Изуку, и тот, забавно по-заячьи пошевелив носом, неосознанно подарил ему скромную эмоциональную поддержку. Прочистив горло, Хитоши заговорил вполголоса:       — Очень вкусно, Мидория-сан, — хотелось сказать хоть что-нибудь, любое слово, что угодно, лишь бы не чувствовать себя беспринципным чужаком в кругу маленькой семьи. Хотелось прервать эту нескончаемую тишину, хотелось заглушить ураган собственных разношерстых мыслей. И комплемент, искренний и честный, показался наиболее допустимым и уместным вариантом.       Женщина мягко смущенно смеется, положив пухлую ручку на губы, и благодарит, прикрыв усталые глаза. Когда Шинсо увидел их в первый раз, тогда, в больнице, он не смог найти в сыне и матери яркой схожести, а теперь, вглядевшись в их бледные лица, он четко видит, что их взгляды, опухшие и разбитые, но стремящиеся к целости, совершенно одинаковые, как аккуратные носики и их скромные улыбки, которые, наверняка, если широко расцветут, то смогут затмить солнце.       — Я рада, что ты к нам заглянул, — продолжает она уютный диалог. Теперь Хитоши не чувствует себя незванным гостем: чистосердечные слова женщины, произнесенные этим певучим прерывистым голосом, казались волшебными. — Спасибо тебе большое. Изуку рассказывал, что ты помог, когда ему стало плохо.       Повернув голову, Шинсо глядит на немного встревоженного и напряженного друга и, пожав плечами, кивает головой.       — Да, у него голова закружилась, поэтому я подвез его, — расслабившись, отвечает он спокойно, продолжая трапезу. Отрываться от чудного ужина не хотелось, и парень был в шаге от того, чтобы попросить рецепт.       — Подвез? — удивленно переспрашивает женщина, и Шинсо замирает, поджав губы. Видимо об этом эпизоде Мидория умолчал.       — Э, да, — нерешительно отвечает он, слыша, как рядом раздается скрежет карандаша о лист бумаги.       — На велосипеде, было весело, — мальчик показывает матери написанное, и та вновь заливается смехом, радостным и заразительным.       — Как здорово, милый! — она хлопнула в ладоши, застыв на месте с широкой улыбкой, и да, Хитоши был прав: она ярче солнца. — Но, я надеюсь, вы аккуратно ехали.       Переглянувшись, парни напряженно хлопают темными ресницами, и Изуку берется за ответ.       — Мы упали, — улыбка тут же исчезает с круглого лица; женщина глядит то на одного, то на другого.       — Но все в порядке, да, Мидория? — тот активно кивает, показывает женщине небольшую уже зажившую ссадину на руке, и мама облегченно выдыхает.       — Ну что вы так, солнышки... — она кладет руку на сердце, а после вновь берется за палочки. — Но, по крайней мере, было весело, говорите, — и парни одновременно кивают.       Изуку наконец-то приступает к еде, что, конечно же, не проходит мимо чужих фиолетовых и зеленых глаз, в которых засияли довольные блесточки. Кухня уже не давила прессом тишины, а наполнилась забавным хлюпающим звуком от теплого свиного бульона. И тарелки постепенно опустели.       Сытые, они заводят беседу, инициатором которой стала, безусловно, Инко, чему мальчишки более чем благодарны.       — Так, а сегодня ты на велосипеде приехал, Шинсо-кун? — шум электрического чайника перекрывал ее звонкий голос, но вопрос Хитоши без проблем услышал.       — Нет, отец подвез меня, — он неосознанно водит пальцем по столешнице, глядя в глаза женщине.       — О, далеко живешь?       — Не очень, вроде как. Полчаса на машине. Хотя, изначально я планировал ехать сюда один.       — Думаю, ты бы изрядно устал.       — Нет, спасибо за беспокойство. Я люблю велосипедные прогулки.       Изуку вертел головой глядя то на Шинсо, то на маму, и раз на раз пытался вставить хоть слово, пусть и не знал, что написать, и стоило ли писать что-то вообще. Но Хитоши выглядел довольным диалогом с мамой, явно чувствуя себя чуть раскрепощеннее, и встревать, мешать их знакомству не хотелось. Поэтому он просто внимательно слушал, запоминая какие-то детали о новом знакомом, скромно улыбаясь.       — ...Ты бывал в этой пекарне, Мидория? — удивленно захлопав глазами, из-за того, что вопрос неожиданно прилетел к нему в лоб, мальчик, потупив взглядом, немного суетливо глядит по сторонам.       Чай разлит по белым кружкам, и мама, с интересом поглядев на симпатичные и аппетитные пирожные, спросила, где гость их взял. В ходе своеобразной цепочки вопросов-ответов, Шинсо, застучав ногтями по столешнице, и обратился к нему. В названной пекарне Изуку не был. Был ли он вообще в каких-либо пекарнях — вопрос, который требовал внимательных размышлений, но мальчишка просто отрицательно качает головой.       — Можем сходить как-нибудь, — воодушевленно предлагает Хитоши со своим спокойным стойким выражением лица, пусть тонкие брови и были чуть приподняты вверх.       Поглядев сначала на маму, затем снова на Шинсо, Изуку кивает, медленно сжав у груди кулачки, и знакомый, довольно ухмыльнувшись, берется за чай.       Пирожные были очень вкусными.       — Мы могли бы сыграть во что-нибудь, — Изуку мешкает прежде, чем показать свое предложение, и Шинсо, не задумавшись, кивает головой.       Они закончили с едой, и мама, настоятельно отказавшись от помощи с уборкой, отправила их в гостиную, напомнив сыну про парочку старых настолок в одном из ящиков.       Мидория делает шаг в одну сторону, затем в другую, выразительно нервничая, а после разворачивается кругом и идет к стеллажу с книгами. Порывшись, он достает небольшую потрепанную временем коробочку с картами. Встав на ноги, слегка пошатнувшись, он глядит на диван в гостиной, а после, опустив голову, разворачивается и стойко шагает до собственной комнаты. Хитоши остается лишь идти следом.       — Здесь довольно... пусто, — прямо заявляет Хитоши, оценивая небольшую комнатушку.       Все такое серое, несколько мрачное. Не нужно быть внимательным детективом, чтобы заметить многочисленные дырки от кнопок на стенах: видимо раньше везде висели плакаты, возможно, с героями. На металлической ручке двери был толстый слой пыли, словно ее не трогали последние несколько месяцев. Стол одиноко пустовал, хотя, казалось бы, Изуку, как школьник, должен иметь горы учебников и тетрадей, но тех не наблюдалось. И кажется, что чистые полки раньше были чем-то заставлены, но сейчас на столе располагались лишь одна одинокая толстая тетрадь и несколько карандашей, среди которых была рассыпана деревянная красная стружка.       Шинсо присаживается на чужую кровать, где уже расположился Мидория, и внимательно смотрит в скрытое кудрявыми прядями лицо. Наверняка это не очень удобно, когда волосы застилают весь обзор.       Изуку просто качает головой в ответ на острые слова и, умело растасовав карты, спрятался за веером цветных глянцевых картинок.       — Я впервые в гостях у кого-то не из родственников, — честно заявляет Шинсо, после спрашивая с Изуку шестерки, получив две. Мальчишка хлопает глазами, кивает головой и быстро царапает в блокноте: «А у меня впервые кто-то в гостях». Посмотрев друг на друга с немым пониманием, они продолжают игру. Мидория прикладывает ко лбу три пальца, чуть отодвинув лохматую челку.       — Короли? — согласный кивок. — Нет, уж извини, — Изуку дуется, забавно и невыразительно, а после тянется к колоде. — Семерки, — и противник, шумно вдохнув носом, протягивает пару потрепанных карт. — Это игра на удачу, я вообще здесь не при чем, — беззлобно закатив глаза, Мидория отворачивается в сторону на долю секунды.       — Де... — тихо, но уверенно произносит он, войдя в кураж простой игры, а после замолкает, прикусив язык, и делает продолжительную паузу, тяжело задышав.       Сердце Шинсо забилось обеспокоенно и тяжело: за мальчишку стало попросту страшно, ведь он не знает, какие тараканы-мутанты царствует в его черепушке. Звать ли его маму или же поступить по-своему — думать нужно быстро.       — Десятки? — спрашивает он, привлекая внимание встревоженного мальчишки, чуть наклоняясь корпусом вперед. — Ой, да ладно тебе, я же почти все собрал! — театрально бухтит Хитоши, зажмурившись, и искренне надеется, что так он сможет отвлечь обеспокоенного ребенка от мрачных тревожных мыслей.       Напуганные глаза Изуку блеснули скромным светом, он глянул на свои карты и грустно ухмыльнулся, принимая из чужой крепкой хватки тройку цветных картинок.       — Я же отомщу, знаешь? — наигранно обижается парень, и тревога на лице Изуку исчезает, словно ее и не было. Он улыбается, скромно и криво, неуверенно, словно однажды что-то заставило его забыть, как вообще нужно улыбаться.       Они вели этот бой достаточно долго, чтобы подступил вечер, но недостаточно, чтобы это надоело. Шинсо выиграл с разгромным счетом четыре-один, и вот Изуку уже собирался просить реванша, как замер, навострив уши, услышав мелодию звонка маминого телефона. Увидев, как та пронеслась мимо его двери, он, кажется, забыл о присутствии Хитоши вовсе. «Алло, Кио-сан?» — громко разнеслось по гостиной, вызвало интерес, и Шинсо, последовав примеру друга, стал внимательно нагло прислушиваться к чужому разговору. Но тут раздался хлопок входной дверью, и голос пропал. Изуку захлопал ресницами, поджал губы и посмотрел на Шинсо, словно ища в нем спасения и ответов на все возможные тайны. Он опускает руки со сжатой в них колодой и, убрав ту в сторону, берется за блокнот. Но писать что-либо он не спешит, словно что-то выжидая, а Хитоши его не торопит и терпеливо ждет, глядя на мальчишку обходительным понимающим взглядом.       Спустя минуту, или больше, они синхронно вздрагивают, когда вновь слышат скрип входной двери, а после прозвучал мягкий голос матери:       — Изуку, милый, можно тебя? — мальчик кивает сам себе, бросает взгляд на Хитоши, и тот, улыбнувшись, говорит, что подождет.       Мидория расправляет плечи, загорается шаткой уверенностью еще пуще прежнего и выходит прочь, оставляя Шинсо одного.       Спустя пару секунд, когда маленькая фигура скрылась из виду, парень встает и подходит к столу. Тетрадь. Эта тетрадь не давала ему покоя с того момента, как он оказался в этой комнате. Поблизости нет ни учебника, ни какой-либо книги, ни ноутбука. И личным дневником ее не назовешь: такое на виду не оставляют. Красная стружка цветного карандаша пылью осела на новенькой обложке. Новенькая. Нетронутая, а значит он начал вести ее недавно. Он глядит на нее, тянется левой рукой, желая открыть бесцеремонно, но, покачав головой, возвращается на насиженное место, скрестив руки на груди. За себя было немного стыдно.       Мидория вернулся немного хмурым и встревоженным. Но в прежнее состояние возвращается довольно быстро, когда Шинсо протягивает ему карты. И их игра продолжается активнее прежнего, словно и тот и другой стремился заглушить шелестом карт мысли, бушевавшие в голове.       И первым сдается Хитоши.       — Что за тетрадь у тебя на столе? — Изуку приоткрывает рот и поворачивает голову туда, куда устремился указательный палец Шинсо. — Просто интересно, но можешь не отвечать если не хочешь, — он не меняется в лице, одними лишь монотонными словами выдавая приличный спектр эмоций. Тонкие брови были удивительно расслаблены, как и глаза, прищуренные, горевшие искренним детским любопытством.       Мидория встает с кровати резко, сделав пару крепких шагов, он хватает записную книжку и протягивает Хитоши, крепко сжимая ее в дрожащих руках, которые словно не желали делиться каким-то сокровенным секретом. Но глаза пылали решимостью и доверием, которые Шинсо получал нечестно редко. Он долго глядит на тетрадку, и всякая уверенность его пропадает, словно ее и не было вовсе, но после он как дикий зверь впивается в добычу и заглядывает в записи.       Один лист, исписанный лишь на половину, хранил в себе небольшой текст, на прочтение которого ушло секунд тридцать от силы. Но после каждого слова глаза Шинсо становились все круглее.       — Опасна. Неконтролируема. Никогда... не используй ее на людях... — неосознанно читает он вслух и замирает, задержав дыхание. Поблизости отчетливо послышался сиплый вздох. Сейчас ответственность подвесной гирей уцепилась за шею Хитоши: нужно было подобрать подходяще слова, хотя в голове и бушевала полная неразбериха. — Вот оно что, — он захлопывает тетрадь и протягивает ее побледневшему, но все такому же уверенному мальчишке. — Я уже говорил тебе, что это хорошая способность. Могу еще раз повторить, — и дрожь его прошла, словно слова Хитоши были спасительным лекарством, которого ему, как воды в пустыне, не хватало.       Холодная соленая дорожка побежала из левого глаза, и крупная капля упала на пол. Одними лишь губами, без звука, он шепчет «спасибо» и вновь садится на кровать. Шинсо улыбается, кивает и тасует колоду слишком долго, перебирая в голове метель мыслей, а после вовсе убирает карты в сторону и, беспричинно задержав дыхание на несколько секунд, смотрит на друга, беспорядочно утирающего свои удивительно больше и грустные глаза. Взяв в руки блокнот, на котором тут же выступают мокрые пятна, он пишет дрожащей рукой длинный текст, который еле как умещался на объемном альбомном формате. Он что-то вычеркивает, что-то выделяет, иногда бросая взгляд на сидящего рядом Хитоши, и вновь с головой тонет в блестящем грифеле карандаша. Закончив, он медленно протягивает написанное Шинсо, заранее отвернувшись в сторону.       — Неконтролируемая. Я не могу ее контролировать. Поэтому я тренируюсь с одним специалистом. Мама говорила с ним сейчас по телефону. Я не понимаю эту причуду. Причуды других людей и героев мне всегда было проще понять, но не свою. Я столько проблем с ней доставил. Столько людей травмировал. И тот случай... — по всей видимости осознав, что он написал много лишнего, Изуку грубо вырывает блокнот из чужих рук, смяв лист с этим текстом, и, мысленно извинившись, опускает голову.       — Все в порядке, — украдкой Хитоши смотрит на оставленную бумагой неглубокую ранку, несолидно украсившую его большой палец. — Ты же не обязан всем делиться. Мы не так давно знакомы, так что все в порядке.       Глаза продолжали поблескивать из-за еще не усохших слез. Медленно перелистнув помятую бумагу, Изуку, крепко сжав зубы, продолжает что-то писать, неоправданно сильно давя на карандаш.       — Но ты же рассказал мне про свою причуду и про отношение людей к тебе в первые полчаса нашего знакомства.       — Если бы я знал, почему это сделал, — оторвав глаза от бумаги прямо и четко произносит Шинсо. Хотелось сказать что-то еще, но слова костью застряли в горле, и теперь он начал понимать, почему его друг молчит. Вытянув руку, прося карандаш, он пишет на этом же листе, компактно и скромно, умещая буквы на чистой нетронутой половинке. — Даже не знаю почему, но ты выглядишь как человек, которому можно довериться, — места не хватило. Хитоши, грустно усмехнувшись, перелистывает страницу и долго внимает собственным мыслям, прежде чем карандаш вновь заплясал по бумаге. — А может мне просто высказаться захотелось, потому что ты молчал и не убегал с отвращением и страхом, — честно признается он, не смотря на Мидорию, возвращает блокнот, продолжая уже вслух: — Может, я подумал: ох, я больше не увижу этого парня, наверное, хорошая идея все ему рассказать, — краем уха он слышит сдавленный тихий смешок, и напряжение медленно сходит на нет. — А потом, ха-х, я ошибся. И, честно, я рад, что ошибся... — добавляет он почти шепотом, наконец-то вновь взглянув на Изуку.       Тот улыбался своей кривой неестественной, но искренней улыбкой, и глаза фонариками выглянули из-за густой темной челки.       — Я обязательно расскажу тебе обо всем, — пишет он, звучно шмыгнув носом, — кто знает, может даже в слух.       — Не беспокойся об этом, — похлопав по коленям, а после нервно, но незаметно сжав ткань своих брюк, Хитоши качает головой. — Пока можем ограничится твоими интересами. Можешь рассказать про свое хобби?       Смена разговора, пусть и внезапная, была весьма кстати, хотя Изуку и не понял, почему Шинсо остановился именно на этой теме, которая красной нитью пересекалась с их прошлой продолжительной беседой. Тот, видимо, заметив напряжение в реакции Мидории, вновь еле заметно засуетился, уже привычно положив руку на шею. Жест, который парень делал достаточно часто, чтобы это начало бросаться в глаза. Признак нервозности, неловкости или дискомфорта? Поток мыслей, построенных на давно забытом анализировании, стадом прошелся по разуму, и Изуку, встряхнув головой, отгоняет их прочь и вновь глядит в глаза собеседника.       — Я подумал, узнать что-то друг о друге. Но мы можем просто продолжить играть, если хочешь, — Мидория отрицательно закачал головой прежде, чем об этом подумал.       И, под взглядом полным замешательства, стал писать что-то. Внутри боролись два желания: утаить все и рассказать все.       — Сейчас ничем не занимаюсь. В свободное время я сплю. В основном, — отвечает он честно и смотрит на незамысловатую ответную реакцию       — Как говорит отец: «Сон — лучшее, на что можно потратить свободное время», — шепчет он под нос словно самому себе и складывает руки в замок. — А раньше, чем увлекался? — и под удивленный взгляд поясняет: — Ты сказал, что сейчас ничем. А раньше?       И желание рассказать все восстанием давило его скрытность. Их с Хитоши своеобразный диалог хотелось продолжать, словно он вновь находился на сеансе с Шинсо-саном, где понятия «секрет» пропадало напрочь.       — Я анализировал причуды героев. И не только героев. Записывал все это в тетради, — он бросает взгляд на записную книжку, расположенную неподалеку от колен Хитоши.       Тот чуть приоткрывает рот, удивляясь необычному увлечению.       — И где они сейчас?       — В кладовке.       — Покажешь?       Мальчишки глядят друг на друга молча. Изуку задумчиво, Хитоши — терпеливо. Он не настаивал, и Мидория не обязан делиться чем-то сокровенным, пусть и было любопытно. Любой ответ его устроит, и они просто сменят тему. Обсудят погоду, спорт, да что угодно. Тяжело от того, что вокруг Изуку нет ничего, за что можно было бы зацепиться, чтобы начать благоприятный и комфортный диалог. Вокруг него было пусто, и от этого становилось страшно неуютно и необъяснимо грустно.       Встав с места, Изуку выскакивает из комнатки и теряется из виду. Прислушавшись, Шинсо, чуть вздрогнув, выуживает сквозь тиканье часов и шум воды на кухне тихий, хриплый голос мальчика, который робко, просил маму о каком-то ключе. Та, спросив зачем, выключила воду, и Хитоши навострил уши еще сильнее: сейчас голос Мидории зазвучит четче. Но тот, видимо, объяснив все женщине на пальцах, получает заветный ключик, мелькает в дверях, скрывшись вновь, и возвращается уже с папкой толстых потрепанных тяжелой жизнью записных книжек.       Шинсо принимает тетради как зеницу ока и, с улыбкой глянув на говорящее название, открывает ту, что под номером один. Мальчишка зарисовывал выбранного по какому-то принципу героя, детально разбирая части костюма, и скрупулезно рассматривал причуду, разжевывая каждый плюс и каждый минус. И если учесть, что это, по всей видимости, работы ужасно старые, страшно представить, как его способность к анализу может показать себя сейчас. Он аккуратно перелистывает страницу за страницей, иногда зависая на неуклюже по-детски написанных словах. Быстро перебравшись в начало, он глядит на дату и на секунду замирает.       — Погоди… А сколько тебе вообще лет? — вопрос внезапный, немного нелепый, а от того и смешной. Изуку, до этого сидевший в титаническом напряжении, прикрывает улыбку рукой и выцарапывает на бумаге «четырнадцать». Шинсо хлопает глазами. — Мне тоже. Я, к слову, думал ты младше, — как это расценивать, Мидория не понял, поэтому, неловко, поджав губы, пишет ответ в соответствующем ключе.       — Я думал, ты старше.       Хитоши берет следующую тетрадку, наблюдая за тем, как медленно, но верно растет его способность к анализу. Начали появляться уже знакомые популярные герои, и в каждой тетради был хотя бы один разворот гордо посвященный Всемогущему, и парень делает соответствующие выводы. Изуку рядом ерзает и напрочь отказывается глядеть в свои собственные записи, вместо этого рассматривая погоду за окном, широко зевая, прикрывая рот ладонью.       — А это что за герой? — Шинсо тычет пальцем в кривой детский рисунок, и Изуку, поджав губы, неохотно разворачивается, на секунду крепко зажмурившись, чтобы согнать нарастающую дремоту, и глядит в тетрадь размытым зрением. — Ничего не написано. Ни имени, ни... — на лице Мидории засиял мягкий румянец стеснения, который делал его лицо более живым и здоровым.       Не зная, что сказать, он, не моргая, глядит на смешную картинку неизвестного героя с широкой улыбкой и двумя острыми длинными ушками, устремленными вверх. Облизав сухие губы, Изуку берет блокнот, с каждой секундой все сильнее скукоживаясь на месте.       — Я думал над тем, какой бы костюм героя мог бы быть у меня.       — А? А, — все, что ответил Шинсо, прежде чем вновь взглянуть на рисунок. Дизайн был забавный, но добрый, вызывавший улыбку. Почему именно такой — вопрос, который задать хотелось, но Хитоши воздержался, чтобы еще сильнее не бросать ребенка в краску. — Хочешь быть героем? — не задумавшись спрашивает он.       Изуку вновь сжимается в комочек, закусывает губу, и челка напрочь скрывает его глаза, которые, Хитоши готов поспорить, опять заблестели от подступивших за секунду слез. «Мимо», — думает парень, наблюдая, как медленно Мидория пишет что-то на листочке.       — Может о тебе поговорим? — предлагает он, все еще не поднимая головы, и Хитоши, набрав в легкие побольше воздуха, нервно посмеивается, в очередной раз положив ладонь на вспотевшую шею.       Ему разговор дается легко. И даже об острых словах одноклассников он говорит без лишней дрожи в стойком голосе, чему Изуку восхищается, быстро заморгав. Он осыпает Шинсо вопросами, вновь оживившись: видимо, говорить о ком-то другом ему намного легче. И в причуду его тот вонзился, с любопытством расспрашивая о каждой мелочи, с таким порывом нескрываемого энтузиазма записывая все в свой блокнот. И это удивительно радовало Хитоши, ведь тот упомянул, что давно забросил увлекательное хобби, а сейчас вновь хватается за карандаш. Почему он когда-то перестал этим заниматься парень и не думает спрашивать: он уже и так наболтал много лишнего. Вообще, не сказать, что он многое узнал за сегодня о Мидории с его собственных слов. Но цепочка событий сама отчетливо складывалась в голове. Изуку такой же, как и он сам. Без друзей, знакомств, наверняка с агрессивно настроенными одноклассниками за спиной. А катализатором этому послужила его причуда. Определенно. Неужели она настолько страшная? Кто ему внушил, что она страшная? Что у этого ребенка вообще за тараканы в голове и скелеты в шкафу? Давить Шинсо не станет. Тот расскажет сам, когда захочет, когда будет готов.       Записи карандашом в блокноте потеряли свой товарный вид и от четкого подчерка мало что осталось. Мальчик все еще горел энтузиазмом, морщась и зевая, и изредка встряхивал головой, отгоняя назойливую дрему. Шинсо замолкает, улыбается одной стороной лица и встает с насиженного места.       — Думаю, я засиделся-заболтался, — замахав руками в знак отрицания, Изуку быстро пишет на листе, что все в порядке, но Хитоши в ответ качает головой. — Я же вижу, что ты устал. Тем более, мы же не в последний раз видимся, — Мидория активно кивает. — Хорошо. Сейчас позвоню отцу, скажу, чтобы он приехал, — достав телефон, Шинсо выходит из комнаты и, прижавшись спиной к стене, набирает папу.       Пара слов о том, что он собрался домой, и мужчина выезжает за ребенком. Хотелось рассказать ему обо всем, что произошло за сегодняшний вечер. Ни разу он не горел этим желанием раньше и поделиться интересными новостями за день никогда не стремился. А сегодня хотелось. И мысленно он благодарит и Изуку, и Мидорию-сан.       Вернувшись в комнату, он уж было хотел попрощаться, но друг, спиной уперевшись в холодную стену, задремал. Хитоши умиленно улыбается и, убрав с кровати карты с тетрадями на стол, аккуратно укрывает соню толстым одеялом. Он собирался закрыть дверь, но его остановила Инко, проходившая мимо. Улыбнувшись, она кладет на свою пухлую щечку руку и качает головой.       — Знаешь, Шинсо-кун, — ее голос дрожал выразительно, но певуче, и звучал неестественно мягко. Мягко — вот как можно было описать Инко. Ее взгляд и тон, улыбка и руки — все в ней было таким добрым и плавным, но в то же время стойким. «Удивительная» — проносится в мыслях мальчика. — Изуку... Я не помню, когда я в последний раз видела его настолько счастливым и открытым, — она громко шмыгает носом, морщится и плачет, утираясь рукавом старой кофты. Стало немного неловко: парень не знал, что должен сделать и должен ли что-то сделать вообще, или нужно просто внимательно выслушать ее слова. — Я так... так рада, что вы познакомились... — она уже не контролирует свои эмоции и переходит на робкий шепот, чтобы плач ее не разбудил ребенка. — Пожалуйста, позаботься о нем, Хитоши-кун, — просьба казалась Инко эгоистичной, но Шинсо кивает, твердо и уверенно, берет ее мягкую ладонь и, расправив плечи, вдыхает полной грудью:       — Я обещаю. Я буду хорошим другом для Мидории.       — Спасибо... — положив руку на сердце, она сжимает мягкую ткань. — У нас осталось еще одно пирожное. Попьем чая, пока твой папа не приехал?

***

      Начались летние каникулы. Не то чтобы это сильно отразилось на повседневной рутине Изуку, ведь в школу он толком и не ходил, а расписание тренировок с Кио-саном и Сотриголовой никак не изменилось. В комнате стояла удушающая жара. Окна закрыты, чтобы внутрь не проникал горячий воздух, а шум новенького вентилятора мог показаться песней.       Мидория, без дела валяясь на кровати, смотрел в потолок, только проснувшись, хотя часы уже отбивали полдень. Вставать не хотелось, но стоило звонкому уведомлению раздаться у стола, как парень, вздрогнув, поднялся на ноги и в один шаг добрался до телефона. Мальчик стеклянными поблескивающими глазами глядит на сообщение, сдувает с лица темную прядку, которая спустя секунду вновь защекотала аккуратный нос.       Шинсо позвал его погулять.       Несмотря на то, что общаются ребята уже с месяц, они так и не сходили ни на одну прогулку. Изуку с радостью приглашал его в гости, и мама была рада, когда он заглядывал на выходных. А гуляли они лишь однажды, в день их знакомства.       Медленно покинув комнату, он добирается до кухни и украдкой глядит на маму. Та сидела за ноутбуком, что-то шептала себе под нос и временами поглядывала на рядом лежащие листы бумаги. Подошедшему сыну она улыбается, кивает и вновь глядит в монитор, закусив губу. Отвлекать ее не хотелось, особенно по таким глупостям, но, сжав телефон в кулаке, он ее зовет и, получив внимательный взгляд, продолжает тихо, но вполне уверенно.       — Шинсо-кун позвал меня погулять, — и мама, быстро встав на ноги и неуклюже уронив стул, подбегает к сыночку и сковывает его в неумолимо крепких объятиях.       — Это так здорово, милый! Повеселись, но смотри не устань! — добавляет она беспокойно-строгим тоном и целует его в лоб. — Будете неподалеку — заходите, вместе попьем чайку.       На самом деле, Изуку хотел получить совет, что написать Хитоши на занятное предложение в ответ, а в итоге получил восторженное напутствие. Теперь он чувствовал себя бодрее. Кивнув, пообещав матери, что все будет хорошо, он наблюдает, как она возвращается за стол, и ее сосредоточенный рабочий вид украсился неконтролируемой счастливой улыбкой, глядя на которую Изуку и сам улыбался во все зубы. Он покидает кухню, опирается спинной на стену и удивительно быстро печатает лаконичный ответ.

[Мидория] Давай.

[Шинсо] Отлично. В два часа, что думаешь?

[Мидория] Давай.

      Осознание, что он два раза написал одно и тоже приходит лишь после того, как сообщение было отправлено. Прочитано, и менять что-либо было уже поздно. Не подумает ли Хитоши, что тот ведет себя грубо, без должного интереса?       Изуку закусывает губу, качает головой и печатает еще кое-что, в этот раз невыносимо долго мешкая, прежде чем отослать.

[Мидория] :3

      А после он закрывает раскладушку, не обращая внимание на трезвон, кричащий о новом сообщении, и отправляется в свою комнату заранее собирать рюкзак. Он аккуратно кладет на дно портфеля упаковку салфеток, блокнот с ручкой и бутылку воды. В боковой карман дрожащей рукой укладывает небольшую коробочку с подавителем причуд, искренне надеясь, что препарат сегодня не понадобится. Перепроверив все пару десятков раз, он садится на кровать, вертит головой, а после зевает. Но спать нельзя, тем более что он только недавно проснулся. У него есть еще два часа, которые он знать не знает на что потратить. Домашняя работа на лето сделана еще в первые дни каникул и уже отослана учителю. Поэтому он садится за стол, берет с полки какой-то черновик и рисует. Лица и чужие профили зарождались на листочке в линейку и переплетались с кривыми поспешными записями. Голова тяжелела, и даже шум вентилятора не смог удержать его в сознании.       Просыпается мальчик, сквозь сон услышав звонок в дверь. Кулак, на который он оперся, оставляет красную вмятину на щеке, а в глазах все плывет и темнеет. Мимо двери проходит мама, встревоженная и удивленная, которая быстрым шагом направляется к прихожей.       — О, Шинсо-кун, здравствуй, — Изуку тут же выбегает прочь из комнаты, запинаясь в ногах. Хитоши со своим привычным расслабленным выражением лица ждал его у входной двери.       Он поднимает вверх свою руку приветствуя друга, и Изуку стыдливо вжимает голову в плечи.       — Ты уснул? — прямо спрашивает Шинсо, наверняка зная ответ.       Кивнув, мальчишка, сплетает между собой пальцы и, поджав губы, смотрит на обувь Хитоши. Тот, протерев глаза, по-доброму усмехается.       — Так и думал. Не беспокойся, — Изуку кивает, смотрит по сторонам, возвращается в комнату, схватив рюкзак, и бросается к своей обуви, которую надевает нервно и неловко, с трудом завязав путающиеся в пальцах шнурки.       — Хорошей прогулки, мальчики! — желает женщина, улыбаясь друзьям по-своему, по-особенному очаровательно, и запирает за ними дверь.       Стыд все еще растекался под кожей, и Изуку не мог найти в себе силы, чтобы даже взглянуть на Хитоши, который совершенно не выглядит обиженным на него за несерьезную оплошность.       — Ты все еще беспокоишься, что проспал? — вздрогнув, Изуку замедляет шаг и, спустя небольшую паузу, кивает головой.       Он снимает с плеч рюкзак, роется, выискивая блокнот и на ходу что-то быстро пишет.       — Тебе пришлось идти до моего дома, прости, — спустившись по лестнице, они доходят до небольшой велосипедной стоянки, где гордо расположился «белый конь» Хитоши.       — Я приехал, — он берется за ручки, пристраивает велосипед с левой стороны и, остановившись, глядит на Изуку, наконец-то получив от него ответный взгляд. — Ты не отвечал на сообщения, поэтому место встречи мы не назначили, вот я и приехал сюда. Так что проблема вовсе не в том, что ты уснул, — Мидория хлопает глазами, морщит лицо и одними лишь губами скомкано чертыхается, опустив руки. — Я... Я не сделал ситуацию лучше, так? — Изуку кивает, закрыв лицо холодной рукой и сдержано посмеивается.       — В любом случае, прости, что не отвечал, и спасибо, что приехал, — Шинсо усмехается в ответ, демонстративно радуясь, что тот повеселел.       Улица на удивление пустовала, словно в выходной все люди покинули захудалый райончик, чтобы провести время где-нибудь в центре. Машины изредка со свистом мчались по дороге, словно соревнуясь, кто быстрей. Тротуары одиноко скучали совершенно бездельно, не видя в округе хоть кого-нибудь, и, кажется, все оживилось лишь тогда, когда поблизости показались эти двое. Ветер песней засвистел, закрутил в воздухе вихри листьев и цветов, сорвавшихся с деревьев, привлекая внимание. Солнце пекло, грело взъерошенные мальчишеские макушки, и старательно стремилось сделать веснушки на лице Изуку еще ярче, чем они есть. Мимо промчалась игривая ребятня в шортах на подтяжках и смешных панамках, размахивая палками, и Изуку долго провожал их большими грустными глазами, пока уголки его губ нерешительно подрагивали.       — Поедем? — спрашивает Шинсо, для себя отметив, что молчание слишком уж затянулось, хотя, кажется, что Мидорию это не особо беспокоило.       Мальчик моргает, смотрит на велосипед, с улыбкой вспоминая их прошлую поездку, и с любопытством глядит сначала на седло, затем на руль, а после мельком на хозяина скромного транспорта.       — О, хочешь сам прокатиться? — предположение метким дротиком попадает прямо в цель.       Почесав нос указательным пальцем, Изуку начинает выписывать что-то в блокноте, и медленно показывает его Хитоши.       — А можно? — глаза его блестят яркой надеждой, с каждой секундой становясь все больше.       Невольно вспоминается один из многих неприятных эпизодов прошлого, когда какому-то мальчишке во дворе купили крутой спортивный велосипед, на который Изуку даже смотреть запрещалось. И робкие просьбы покататься проходили мимо ушей, вызвали смех и неоправданную злость, мол, даже думать о таком не смей.       Но Шинсо спокойно передает руль в руки друга, забирая у него записи, на которые смотрит с особым интересом, а после глядит на то, как Изуку, лицом сияя, словно исполнилась мечта всей его жизни, неумело забирается на велосипед, пошатываясь, качаясь, но не теряя блеска и радости в своих глазах. Но вот в Хитоши закралось сомнение: а умеет ли тот вообще на нем кататься. Сжав блокнот одной рукой, он приготовился подстраховывать мальчишку, на случай если он норовит упасть. И, вопреки ожиданиям, Мидория, разогнавшись, умело поехал вдоль ровного пустого тротуара, крепко держась за потертые ручки. Шинсо бежал следом, улыбаясь широко и до непривычного радостно. А Изуку чувствовал себя необъяснимо, и бешенное сердцебиение со сбившимся от простого детского счастья дыханием лишь подтверждали его свободное душой состояние. В голову лезли воспоминания, как пару лет назад, на одной из редких прогулок с матерью, они взяли парочку на прокат и точно так же наслаждались мягким порывом ветра, бьющим в лицо. Волосы, обычно скрывавшие от Изуку свет и мир, прижаты назад мощным потоком и широко открытые глаза с удивлением, любопытством и страстью глядели куда-то вперед.       Притормозив у поворота, он останавливается, ловко спрыгивает с места и глядит на приближающегося запыхавшегося Шинсо с выразительным восторгом.       — Ну... как? — тяжело дыша спрашивает он, протягивая другу блокнот.       Но Изуку совсем не обращает на вещицу внимания, кивает головой, сжав руки у груди и без лишних слов и записей всем своим горящим видом твердит о том, как ему понравилось. Мягко ударив того по плечу, от чего Мидория на долю секунды занервничал, чуть пошатнувшись, но все же продолжил ясно светиться, Шинсо складывает руки на груди.       — У тебя волосы назад примялись. Теперь у нас схожие прически, — пальцем он указывает на свою линию роста волос, и Изуку, коснувшись ладонью лба вновь сбрасывает на лицо пару прядей. — Зачем? — в замешательстве спросил Хитоши, на что тот лишь пожал плечам, мысленно задав себе тот же вопрос.       — Ох, неважно, — осознав, что он сказал что-то не то, Шинсо быстро сменяет тему: — Куда поедем?       Мидория наконец-то забирает из чужих рук блокнот с карандашом и, постучав пару-тройку раз тупым грифелем о чистый лист бумаги, пишет ответ.       — Несколько лет назад, мы с мамой ездили на пляж Дагоба. Помню, что там было красиво, — задумавшись на секунды три, Шинсо старается припомнить загадочное место, но ничего толкового на ум не приходит.       — А помнишь, где он? — спрашивает он, получив в ответ крепкий кивок головой. — Хорошо, помчали, — Шинсо запрыгивает на велосипед, Изуку садится следом, быстро уложив блокнот в рюкзак и, подогнув ноги, указывает рукой вперед.       Они мчат довольно быстро, и иногда делают небольшие стоянки, чтобы Изуку вспомнил, в какую сторону нужно повернуть. Поездка в любом случае вещь веселая. Руль иногда все еще предательски шалит в руках Хитоши, и он смешно ругается, бурча под нос, от чего Мидория непроизвольно посмеивается, чуть откидываясь корпусом назад. Казалось, что это не они едут, а облака на небе мчат с космической скоростью. Поездка с горы увенчалась легким падением и ободранными коленками, но мальчишки вновь садятся за транспорт и мчат вперед, куда-то в линию горизонта.       Но настрой спадает в тот момент, когда они оказываются на месте. Не веря своим глазам, морща лоб, Изуку спрыгивает с сиденья и на своих двоих добегает до когда-то чудного пляжа. Люди превратили его в настоящую свалку. Груды мусора напоминали зловонные ржавые горы. Холодильники со старыми машинами и микроволновками встречались чаще, чем золотые солнечные песчинки. Мальчик глядел на этот ужас стеклянными глазами полными разочарования. Кто виновен? Кто не уследил? И на душе образовывалась язва от ярких воспоминаний, одних из самых счастливых, где они с мамой устроили здесь небольшой пикник и до позднего вечера, пока солнце совсем не скрылось из виду, наблюдали за плещущимся спокойным морем, пахнущем свежестью и летом.       Шинсо слезает с велосипеда и неуклюже тащит его по песку, то и дело обходя стекло да железяки. Нахмурившись, он цокает языком и проводит рукой по лицу. Они живут в то время, когда переработка достигла поднебесного уровня, а люди в наглую бросают чертовы грузовики посреди обычного пляжа. Кажется, что сюда теперь никто и не приблизится, да и самому находится здесь было неприятно. Он украдкой поглядывает на Изуку и, даже не видя лица его, точно чувствует ту горячую скорбь, которая приходит с утратой чего-то дорогого. Направив тяжелый взгляд в сторону моря, Хитоши, чуть прищурившись, грустно улыбается, сквозь городской шум слушая крик птиц, парящих в чистом небе. Сделав пару широких шагов, он садится в метре от воды, жестом приглашает Изуку к себе, и теперь они вместе смотрят за тем, как волны разбиваются о берег.       — Прости, что привел тебя сюда. Раньше здесь было лучше, — он извиняется по какой-то известной лишь ему самому причине, и, расстроившись положением дел, стыдливо опускает голову, а после в очередной раз глядит на груды мусора. В ушах стоял шум моря, и ветер мягко бил в лицо, но обида за пляж стояла комом в горле.       — А хочешь разгребем все это? — прямо и серьезно спрашивает Шинсо, совершенно проигнорировав бессмысленные извинения.       В ответ Мидория сводит брови вместе и открывает рот в изумлении и неожиданном шоке. Напряженная реакция как вирус заражает Хитоши, и сказанные с чистым помыслом слова теперь казались совсем невозможными. Но лишь на полминуты, до того, как белый лист окрасился блестящим на солнце грифелем.       — Хочу.       Энтузиазм, подростковый, здоровый и честный, странной энергией пронесся по венам. Мальчишки смотрели друг на друга горящими глазами, словно восхищаясь собственной бескорыстной инициативностью. Шинсо встает с насиженного места первым, помогает встать Изуку и, по-взрослому уперев руки в боки, глядит на завалы, оценивая их количество и свои собственные силы.       — Думаю, нам нужны какие-нибудь строительные перчатки, — он смотрит на свои руки, замозоленные от постоянной езды на велосипеде.       В ответ Изуку кивает, по примеру глядит на свои собственные ладони, сжимает их в кулаки и решительно шкрябает карандашом по бумаге.       — Еще возьмем мешков для мусора!       — Верно!       Идея, возникавшая столь спонтанно и внезапно, стала обрастать мышцами и кожей, от чего уже не походила на бездумный скелет. Парни мчат до ближайшего магазина, закупаясь необходимым, и так же быстро возвращаются на место, не теряя жаркого пыла. Мелкие железяки летят в мешки, бутылки и осколки стекла оставлены на потом, редкий пластик утрамбован на дне небольших пакетов. Они нашли тележку из какого-то магазина, и теперь скидывали туда заполненные доверху мешки. Но и по-детски не подурачиться они не могли, поэтому по очереди катали друг друга в этой поломанной небезопасной железяке с разными колесами по песку.       Подступал вечер. Солнце уже не палило и медленно, скромно уходило на боковую. Мальчишки, усталые, но довольные проделанной работой, сопровождающейся ребяческим весельем, ехали по безлюдной улице до ближайших мусорных баков, таща за собой шатающуюся тележку. Грязные с ног до головы, пропотевшие, с обильным количеством песка в обуви, они улыбались во все зубы, безостановочно проматывая сегодняшний день в голове.       — В следующий раз можно крупный мусор попробовать убрать, — предлагает Шинсо, покончив с работой. Похлопав рука об руку, он снимает перчатки, выворачивает их наизнанку и убирает в широкие карманы.       Изуку кивает и пишет уже неприлично затупившимся карандашом, неприятно царапающим бумагу.       — Я бы мог использовать причуду, — утверждает мальчик, и улыбка на его лице неуверенно задрожала.       — Э? — недоумевает Хитоши, обеспокоенно глядя на уставшее лицо друга. — Уверен? Ты не обязан, если что. Мы найдем способ… — он замолкает, когда слышит скрежет толстого грифеля.       — Нет, все в порядке. Я уверен, все будет хорошо. Я много тренируюсь! К тому же уборка мусора — дело хорошее, ради этого можно и постараться! — он ставит яркие знаки восклицания, и, кажется, лицо его вновь приобрело сочную уверенность, все еще усталую от тяжелого дня, но в то же время отчетливо яркую.       — А если что-то все же пойдет… не так? — монотонно и тревожно спрашивает Хитоши, словно проигнорировав все написанное ранее.       Изуку думать о таком раскладе вещей явно не желал, поэтому, расстроенно сморщившись, он задумывается на несколько секунд и предлагает свою занимательную идею.       — Если что-то пойдет не так — используешь на мне свою способность и скажешь остановиться, — разумное предложение, притупившее беспокойство Шинсо. Но была у этого плана одна очевидная проблема.       — Вот только тебе мне ответить нужно. Словами, — подумав об этом только сейчас, Мидория, приоткрыв рот, кусает губу, и кивает головой.       Поездка до дома длилась долго и шла размеренно; Изуку раз на раз чуть ли не падал, заклевав носом, но вовремя приходил в сознание, проверяя, не заподозрил ли чего неладного Хитоши: беспокоить заботливого друга лишний раз не хотелось. Холодный ветер забирался под кофту, порождая противные мурашки, но сегодняшний день приятно согревал продрогшее тело, а улыбка не желала сходить с обветренных искусанных губ. Кто бы мог подумать, что гулять с другом будет настолько весело, даже на заброшенном пляже из мусора, даже за тяжелой работой.       Они расстаются у дома Мидории. Шинсо любезно отказывается от чая, видя уставшие, пусть и довольные, красные глаза мальчика, и удаляется прочь, мча по тротуару с дозволенной скоростью.       Изуку долго смотрит ему в спину, медленно поднимаясь по лестнице, и, застыв около входной двери, достает из кармана телефон. Он быстро находит нужный номер, стыдливо замечая сообщение: «Где встретимся?» и дрожащим пальцем нажимает «Позвонить». Мидория четко видит, как устремляющаяся вдаль фигура останавливается на месте, роется в карманах, а после длинные гудки в его телефоне прерываются, сменяясь на голос Хитоши.       — Что-то случилось? — он не понимает, почему Изуку так внезапно решил ему позвонить, поэтому в голову невольно лезли лишь плохие мысли.       Но тот, набрав в легкие побольше воздуха, сделав глубокий и шумный вдох, отчеканивает четко и стойко:       — Спасибо! — фигура вдалеке пошатнулась и чуть не упала с велосипеда.       — Погоди-ка! — в его голосе была слышна улыбка. — Повтори! — жадно просит он, но Мидория бесцеремонно сбрасывает трубку.       И, на самом деле, этого одинокого «спасибо» Шинсо хватало более чем. Он ярко светился со всем своим выразительным спокойствием, и то доверие, которые Изуку ему подарил, стало приятным дополнением к хорошему дню. Он машет рукой еще не ушедшему в дом другу и только собирается развернуться, как слышит громкое надрывистое:       — Спасибо! — доносящееся до него из далека. Некоторые прохожие, встрепенувшись, уставились на мальчишку со второго этажа, тихо зашептавшись между собой.       Какое-то здоровое безумие охватило Шинсо после этого, и он, сложив руки у рта в своеобразный рупор, закричал так же громко, чуть не сорвав свой голос напрочь:       — Тебе спасибо! — и они окончательно прощаются, ярко сияя до конца этого долгого дня.

***

      Семь раз подряд плоский камешек, отпрыгнув от воды, ненадолго зависал в воздухе, прежде чем вновь оставить после себя разрастающиеся круги. В конце своего пути он медленно идет ко дну, навсегда теряясь в чистом море.       — З-здорово! — искренне восхищается Изуку, горящими глазами глядя на следы, оставленные камнем.       Для Шинсо в этом ничего особенного не было, но он в любом случае не без капли гордости принимает скромный комплимент. Постоянно слышать голос Изуку до сих пор было немного необычно, и тот зачастую по привычке брался за телефон или блокнот, если тот был под рукой, а после, опомнившись, говорил вслух со своим кротким дребезжанием в голосе и тревожной хрипотцой. И это радовало Хитоши, пусть он и старался не показывать своей, как ему казалось, неуместной радости, однако улыбку все же сдерживать не мог. Мидория криво лыбился в ответ, а иногда даже отодвигал свою челку в сторону, открывая свое лицо на обозрение. И, как бы самонадеянно это не звучало, Шинсо видел в этих положительных изменениях друга и свой вклад, от чего собственный образ казался несколько героичным, пусть и в маленьком смысле этого слова. Да и Изуку стал для него своеобразным маяком, на который он вышел из леса.       — А у меня вот н-никогда не получалось, если честно, — стыдливо признается он, подняв с песка камень и демонстративно бросив его перед собой. Тот плюхнулся с глухим ударом и тут же потонул.       — Это просто, сейчас научу, — он находит пару подходящих камушков и один протягивает Мидории. — Возьми его вот так вот, указательный положи на ребро, — Изуку слушает внимательно, четко следуя инструкции, — вставай вот так, боком. Чуть присядь. И, вот таким вот резком движением кисти… — он не договаривает, а наглядно совершает бросок, и камень заскакал по воде, отбившись пять раз о поверхность.       Глубинно проанализировав чужой бросок, Мидория действует следом, несколько неуклюже, но вот на воде появилось три выразительных круга на приличном расстоянии друг от друга.       — Получилось! — чуть ли не выкрикивает он, сильно сжав кулаки у груди, а после, направив палец на воду, он смотрит на Шинсо. — Видишь? Получилось!       — Получилось, — спокойно подтверждает Хитоши, мягким взглядом восхищаясь его искренней реакцией.       Они опять проводят время на пляже с самого утра. За пару недель им удалось собрать весь мелкий мусор и кучу микроволновок, старых офисных стульев и шин автомобилей. К слову, автомобилей здесь также было полно, и Изуку, концентрируя все силы своей причуды, старательно продвигал их на приличное расстояние, а после падал в обморок, изрядно пугая Шинсо. Кровь из носа заливала песок, он отдыхал с минуту, а после вновь брался за дело, увереннее, чем раньше. Хитоши позволить себе поднимать грузовики и холодильники не мог, так что обходился максимум старыми толстыми телевизорами и деревянными треснутыми во всех местах комодами. Краем глаза, а то и не краем, он внимательно следил за усердным Мидорией, который выглядел крайне довольным своей весьма непрестижной деятельностью. Действительно — что высокого в уборке мусора на старом захудалом пляже? Что в этом геройского? А для него это был настоящий подвиг, самый благородный, который он мог себе позволить. Шинсо настолько глубинного значения в это бескорыстное дело не вкладывал: волонтерство, за которое и грамоты не дадут, а на душе приятно, и гордость неэгоистично хлопает по спине. Да и ко всему прочему они процентов пятьдесят от всей работы просто дурачились, резвясь, бегая среди своеобразного поля битвы, баррикадируясь друг от друга, строя крепости из дверей машин, и, зарядив соленой морской водой два дешевых купленных в каком-то киоске водяных пистолета, спасались от знойной жары. Наверное, они желали наверстать упущенное за долгие годы: казалось, что детство их закончилось по щелчку пальцев уже к четырем годам.       Шинсо присаживается на горячий песок, вытянув вперед ноги, пальцами зарываясь в колющие песчинки. А Изуку неустанно выискивал у берега подходящие камушки и раз за разом бросал их невероятно умело, уже профессионально. Количество кругов увеличивалось после каждого броска, и, чуть подустав, Мидория, дыша глубоко полной грудью, наблюдает за тем, как медленно исчезают семь выразительных колец на поверхности моря. Он поворачивается, смотрит сверху вниз на Хитоши и присаживается рядом, прижав к груди колени.       — Как думаешь, разгребем весь этот мусор к концу средней школы? — спрашивает Хитоши, из-за плеча взглянув на еще приличные горы мусора, которые, пусть и постепенно, а все же уменьшались.       — Не знаю, а что? — Изуку не отрываясь смотрит на волны, которые все ближе и ближе подступали к ним: еще чуть-чуть и они унесут в кругосветное плаванье их обувь.       — Просто не думаю, что в старшей будет много свободного времени, — честно признается он. — Постараюсь, конечно, но кто знает.       — П-понятно... — Мидория переводит взгляд на песок. — А куда поступать планируешь? — они еще не разу не поднимали вопрос касаемо учебы: наверное, потому что и у того и другого опыт с этим не лучший. А сейчас они глядят в будущее, которое казалось чуть светлее их настоящего.       — UA, — коротко отвечает Шинсо. Изуку лишь кивает: на самом деле он догадывался.       — Геройский? — спрашивает мальчик с какой-то нервной тревожностью, наверняка зная ответ друга.       — Геройский, — подтверждает парень с той же каплей скромной тревоги.       Шум катера, пронесшегося неподалеку, заполняет продолжительную паузу, и волна, вспененная и высокая, быстро направилась к ним. Вода погладила оголенные ступни, замочила рядом стоящую обувь, чуть притянув ее к себе, а после, успокоившись, оставила парней в покое.       — А ты? — спрашивает Хитоши, не глядя на собеседника. Задать этот вопрос хотелось и не хотелось одновременно. Тот определенно хотел быть героем, это чувствовалось, это было очевидно, но что-то ему мешало. Страх перед собственной способностью или осуждение со стороны окружающих? Они в одной лодке — вместе справятся. Лишь бы он рассказал, лишь бы поделился, а Шинсо поддержит.       — Не знаю, — сухо отвечает он, спрятав лицо в коленях. — Тоже хочу в UA... Хочу на геройский факультет...       — Так давай, — встав резко, чуть пошатнувшись, Хитоши протягивает ладонь другу. — Вместе станем героями. И плевать, что другие скажут, плевать как окрестят…       — Ты не понимаешь! — выкрикивает Изуку, подняв голову, и, глядя на вытянутую ладонь друга, грустно морщит лицо. — Вернее... Нет, прости. Ты просто не знаешь, я же не говорил, — поясняет он, отвернувшись.       — Так расскажи, — прохрипел Шинсо, неправильно поставив голос, отчего просьба звучала как приказ.       Мидория мнется, тревожится и тяжело дышит, глотая густую накопившуюся слюну. Слова уж было соскакивали с языка, но тут же вновь падали внутрь.       — З-знаешь... — начинает он с дрожью, с тяжестью: ощущение было ужасное, словно его вот-вот стошнит на месте. А Шинсо ждал, терпеливо, спокойно, с ясностью разума и был готов принять любую информацию, которую ему скажут. — З-знаешь п-п-про случай в Орудера?       И ясность разума, и спокойствие разошлись по швам. Хитоши сделал шаг назад, оступившись от неожиданности, и, закусив губу, невыразительно задрожал, как бывает из-за легкого сквозняка.       — Это я, — добавляет Изуку, уже четко, низко, не своим голосом совершенно, и поднимает глаза на друга. Такие глаза у него были в то время, когда они впервые встретились, в тот день, в больнице: мрачные, по-мертвому пустые.       Парни смотрят друг на друга, словно играя в гляделки, и Изуку выигрывает. Вероятно, он бы смог взыграть еще пару-тройку раундов, не прерываясь, не моргая.       Безусловно Шинсо знал, что у его друга какие-то деструктивные психологические проблемы: без повода к психиатрам не ходят. Но о том, что он может оказаться тем самым загадочным мальчиком, о котором трубили месяца три назад из каждого утюга, он почему-то и не думал. Эту тревожную новость он вообще старательно обходил с пушечного выстрела, не подпускал к себе в голову, поэтому неудивительно, что то, что сейчас кажется очевидным, было столь недосягаемо еще минуту назад.       Кивнув, он с трудом возвращает на лицо утерянное спокойствие и вновь протягивает Изуку руку, пропотевшую, блестящую на солнце. Тот смотрит на нее долго и мучительно, хватается и, поднявшись, отряхивается от песка, старательно избегая с Хитоши зрительного контакта. Наклонившись, он поднимает с земли мокрую обувь, надевает ее, неуклюже, чуть не падая, и, шмыгнув носом, проводит ладонью по глазам.       — П-поэтому и героем мне не б-быть, — говорит он с хрипотцой. — Таким как я дорога туда закрыта. Ради собственного б-блага, — добавляет он в конце с усмешкой.       Выпрямившись, он натягивает на лицо кривую улыбку и, кивнув беспричинно, жестом зовет напряженного Шинсо вновь вернуться за работу. Вот почему уборка на пляже стала для него настоящей отдушиной.       — Подожди, и так наработались! — беспокойно выкрикивает Хитоши, схватив с земли свою пару кроссовок. — Думаю, хватит на сегодня, — он останавливается, суетливо натягивает обувь, не отрывая взгляда от Мидории, который, видимо, вовсе его не слышал.       Пара ржавых велосипедов взмыла в воздух, и, закрутившись, они превратились в ничто, в бесформенный переплетенный кусок метала. За ними следом полетели часы, телевизоры, кофемолки и холодильник. Изуку работал оперативно и быстро, распределяя мусор по категориям. Он просто стоял перед завалами, сложив пальцы в замок и, кажется, глазами двигал предметы. Кровь обильно потекла из носа, но он и малейшего внимания на это не обратил.       — Прошу, тебе нужно успокоиться, Мидория, — Шинсо подходит медленно, чуть вытянув руки вперед. — Пойдем отдохнем еще чуть-чуть.       — Уже наотдыхались, давай поработаем, п-пожалуйста… — шипит Изуку, вжав голову в плечи. Все тело его дрожало и шаталось, из глаз бежали слезы и смешивались с кровью из носа. — Я не хочу быть бесполезным…       — Ты не бесполезный! Но на сегодня хватит, ты устал, — даже несколько строго заявляет Хитоши, необдуманно хватая друга за запястье.       Изуку останавливается. Пара поднятых в воздух вещей с треском упала на кучу мусора. Смотреть на Хитоши было стыдно.       — Не называй себя бесполезным. Вообще никак себя не обзывай. Другие не имеют право говорить о тебе подобное, а ты и подавно, — Шинсо отпускает его руку, отходит прочь на полминутки и возвращается с рулоном бумажных полотенец.       Взяв парочку, Мидория прикладывает их к кровоточащему носу и сквозь разъедающий внутренности стыд лепечет до болезненного тихое «спасибо».       — Все в порядке. Перенервничал, устал, — Хитоши, медленно направляется к велосипеду, стоящему рядом с одной из разбитых машин. — Думаю, на сегодня все. И завтра-послезавтра тоже отдохнем, — строгий тон был заботливым, не злым, но Изуку все же было от него не по себе.       Ступая следом, он еле заметно кивает, пошатываясь, и они медленно выходят к дороге, покидая уже излюбленное место.       — И… — тянет Шинсо, садясь на велосипед. Мидория напрягается пуще прежнего, скукожившись и спрятав голову в плечи. — Да, это неприятные воспоминания, но в любом случае, — он крепко сжимает в руках руль, — спасибо, что доверился.       Мидория, шумно вдыхает, кивает головой и садится на багажник, скромно и грустно улыбаясь за спиной друга.       Пусть они и решили, что с уборкой пляжа на сегодня закончено, расходиться, заканчивая прогулку, все равно не хотелось, особенно на такой спорной ноте. Путем переговоров и обсуждений они приходят к единогласному решению: пойти в гости к Хитоши. У Шинсо Изуку еще не разу не был, интерес поглотил его сполна. И перспектива познакомиться с Мами медленно, но верно поднимала настроение. Ехать, конечно, пришлось достаточно далеко. Они делали небольшие остановки, разминая затекшие ноги, и даже зашли в ту самую пекарню, о которой Хитоши когда-то рассказывал. И спустя приличное количество времени скромная цель была достигнута.       — У тебя большой дом, — с мягким нескрываемым восторгом говорит Изуку, снимая обувь и извиняясь за беспокойство.       Он мотал головой из стороны в сторону, рассматривая минималистичный и довольно изящный дизайн комнат. Несколько боязливо от непривычки ходить по гостям он ступает на холодный пол, блестящий и до скользкого чистый. Как только они появились на пороге, Мидория тут же поймал на себе небесно-голубой взгляд белошерстой красавицы, выглядывавшей из-за угла. Кошка глядела на него открыто и по-доброму, наверняка думая, что тому, кому доверяет Хитоши, она тоже может спокойно доверять. То ли шажками, то ли прыжками, она добегает до хозяина, подставляя под широкую ладонь щечку, и медленно доходит до Изуку, вставая напротив него, ожидая, что тот проявит инициативу, чтобы познакомиться с принцессой. Но какой-либо ласки она не получила, лишь смущенное молчание. Однако молчание это сопровождалось таким мягким и открытым взглядом, что теперь, без лишних вопросов, Мидория полноценно может считаться ее маленьким котенком. Мами прижимается к зеленым штанам, трется о голень и довольно мяукает.       — Поздравляю, вы подружились, — мягко и игриво заявляет Шинсо, ступая на кухню. — Я сделаю чай, можешь пока идти в гостиную, осматриваться, — Мидория кивает, и идет маленькими шажками, не поднимая головы, чтоб, уж не дай бог, не отдавить кошечке хвостик.       Присев на диван, он вертит головой, разглядывая полки с книгами и обильное количество разных растений. Рядом с ним присаживается принцесса и долго смотрит на него.       На кухне зашумел чайник, зазвенели кружки, и Изуку, близко-близко наклонившись к новой подруге, кладет ладонь на белую макушку, и его голос переплетается с мягким мурчанием.       — Здравствуй, Мами-сан, — та мяукнула и подошла поближе, отвечая на застенчивую ласку нового знакомого. — Шинсо-кун много про тебя рассказывал. И показывал много твоих фотографий. Много смешных видео, — приглушенно хихикнув, он разглядывает на мордочке обиженный взгляд, словно забавные снимки подрывали ее гордость. — Красавица, не поспоришь, — та забирается на колени и сворачивается аккуратным калачиком, довольно мяукнув в ответ на комплимент. — А обо мне тебе Шинсо-кун говорил? — та зевает, причмокивает губами, что-то прохрипев. — Он хороший друг... Я рад что мы познакомились, — совсем шепчет тот, заваливаясь на спинку дивана.       Веки были тяжелыми, а мысли наполнились приятным не тревожащим туманом, расслабляющим после тяжелого дня. Сон без стука прошел в его голову и наказал отдыхать, а Изуку и противиться не смог. Положив тонкие пальцы на шелковую спинку кошки, мальчик сладко засыпает, посапывая в унисон с белоснежной красавицей.       Шинсо проходит в комнату, сжимая в руках две кружки с горячим зеленым чаем, и неконтролируемо улыбается, глядя на чудную картину. Он не будит их, не может, да и не видит в этом смысла: пусть отдыхают. Поставив чай на небольшой столик, он отходит в свою комнату на несколько секунд и возвращается с какой-то тетрадью. Взглянув на друга еще раз, Хитоши замечает, что Мами вовсе не спит и словно охраняет сон нового мальчика. Положив указательный палец на губы, сложенные трубочкой, тот тихо шипит, и кошечка, казалось, кивнула, а после, закрыв глаза, тихо засопела. Часы на стене показывали четыре.       Изуку открывает глаза по очереди и тут же жмурится от яркого света. Повернув голову, он смотрит на Шинсо, который что-то зарисовывает в тетрадке резкими рваными линиями. В глазах все еще немного плывет, но он, чуть расправив плечи, сонным хриплым голосом спрашивает, что тот делает. Хитоши чуть вздрагивает от неожиданности, закрывает тетрадку и с улыбкой игнорирует вопрос.       — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает он, незаметно, а все же нервно поерзав на месте.       — Все хорошо, — он уставился на кошечку, все еще лежавшую на его коленях и сладко дремавшую. — Долго я спал?       — Хм… — Шинсо мельком взглянул на часы. — Час, около того.       — Ой… Прости, — Мидория чувствовал себя неловко, но Хитоши отмахивается, качая головой. — Хорошо… Но все же, что ты рисуешь?       И Хитоши ужасно не хотел отвечать. Не потому что он стеснялся своих своеобразных художеств. Просто после того, что он узнал за сегодня, стало ясно, что подобные вещи в разговоре с Изуку лучше не упоминать.       — Ничего особенного, правда, — он неумело отнекивается, положив ладонь на шею, и Изуку, уже окончательно проснувшись, хмурит брови, но после смаргивает секундное наглое недовольство и качает головой.       — Все в порядке, ты не обязан говорить, — от его слов стало только хуже. Шинсо не хотел, чтобы тот думал, что он ему не доверяет. Он просто боялся его возможной нестабильной реакции, которая безжалостно разрушает его самого.       — Это… Я вдохновился твоими записями. И решил завести подобную тетрадь со своей причудой, — скомкано отвечает он, крепко сжав в руках записную книжку.       — Покажешь? — прямо просит Изуку, глядя то на друга, то на записи.       — Ты уверен? — спрашивает Шинсо, забегав глазами из стороны в сторону. — Я имею в виду, ты…       — Все в порядке. Мне правда интересно, — жалостливо просит он, и Хитоши, кивнув, протягивает ему толстую тетрадь.       Внимательно изучая каждую мелочь, Изуку вчитывается в короткие предложения, запоминая все от и до. У него уже есть пара записей о причуде Шинсо, но здесь было несколько новых интересных фактов. Он перелистывает страницу за страницей и добирается до того самого рисунка, который Хитоши так отчаянно старался от него скрыть.       Шинсо смотрит на Изуку, анализируя его реакцию, и застывает в замешательстве, когда тот берет со стола карандаш.       — Это же Сотриголовы?.. — шепчет он, указывая на тонкий обматывающий половину всего тела шарф. И Хитоши, смутившись, кивает головой.       — Да. Мне нравится этот герой, — Изуку расплывается в улыбке, такой неясной Хитоши.       — Хорошо... Думаю, это здорово, что ты в знак уважения перенимаешь что-то от кумира. Но, помимо этого, тебе нужна защита. Хм, чтобы не жертвовать мобильностью, стоит прибегнуть к защите только наиболее уязвимых частей тела. Хотя, это же UA, у них наверняка есть возможность обеспечить полную прочную экипировку, не стесняющую движения. Посмотрим, отметим, — Изуку переворачивает тетрадный лист и без спросу начинает что-то зарисовывать. — Думаю, в особенности стоит защитить колени и голени. А также тебе нужна легкая, но в то же время устойчивая и крепкая обувь, которая была бы неплохой в бою. А что насчет небольшой разгрузки на груди? Карманы никогда не бывают лишними. Так же перчатки... Да, перчатки, чтобы руки не стирались о ленту. И защита на локтях, конечно, забыл об этом и... — Изуку замирает, занеся карандаш над маленьким рисунком Хитоши. Он только собирался вырисовывать волосы и, подняв взгляд на друга, нервно поджимает тонкие губы. Шинсо, до этого выглядящий заинтересовано, сейчас был неприятно напряжен.       — Ты в порядке? Тебе плохо? — он чуть хмурится и встает с места. — Может, воды принести?       — Нет, все хорошо. Просто… я много болтаю, прости, — Хитоши нахмурился лишь сильнее. Положив широкие ладони на плечи мальчонки, он аккуратно, но отрезвляюще встряхивает его.       — Говори столько, сколько влезет, Мидория. Ты говоришь чертовски умные вещи, я буду счастлив, если ты продолжишь.       Изуку слегка шатается на месте и, встряхнув головой, неловко улыбается.       — Я... еще кое-что, — теперь он говорит совсем тихо, даже тише, чем мурчит Мами на его коленях. — Знаешь, есть такие... Такое устройство для имитации чужого голоса. Его обычно используют, чтобы выманить преступника из укрытия, подделывая голос партнера. Но, думаю, это было бы очень кстати с твоей способностью, что думаешь?       — Я в восторге, Мидория, — спокойно отвечает Хитоши, однако лицо его светилось выразительным, теплым и радостным светом.       Но вот из прихожей послышался шорох ключа в замочной скважине, и парень, вздрогнув, круглыми бешенными глазами уставился на часы, не наблюдая и шести. Широкими шагами он направился в коридор, оставляя Изуку одного в замешательстве; Мами любезно осталась за ним приглядывать.       — А кто пришел с работы пораньше? — Мидория отчетливо слышит голос Шинсо-сана, который без предупреждения парализует его, и теперь мальчишка точно не знает, что ему нужно сделать: выйти поздороваться или сидеть на месте смирно.       Он все же выбирает первое и, мысленно извиняясь перед кошкой, убрав ее с колен, встает с дивана, и выходит из гостиной, скукожившись, сжавшись, сложив руки в замок перед собой.       Мужчина крепко обнимает сына, в руках держа какой-то цветастый праздничный пакет, и отпрянув, держит его за плечи, умилительно улыбаясь. Отцовская любовь затмевает все вокруг, от чего Хатано не сразу замечает Изуку, затаившегося в дверном проеме.       — О, здравствуй, Мидория-кун, — мягко приветствует он, со своей выразительной доброй улыбкой.       — З-здравствуйте, — нервно отвечает мальчишка, медленно кивнув.       Неуверенно сделав шаг назад, Изуку чувствует себя совсем лишним в этом семейном кругу, и в голове зародилась мысль пойти домой, особенно учитывая, что уже подступал поздний вечер.       — Еще раз с днем рождения, Хитоши, — мужчина взъерошивает волосы ребенка, и протягивает увесистый пакет мальчику. — Ставь чайник, сейчас все вместе дружно будем есть торт.       — Пог... Не говорил... ты же... А?! — бессвязно лепечет Изуку, обеспокоенным и даже обиженным взглядом смотря на друга. План о побеге испарился так же быстро, как и зародился в туманной голове, и та теперь вплотную набита бесконечными укоризнами собственной совести. Хотя, казалось бы, он знать не знал, а все равно стыд грыз его за глотку.       Хитоши прыскает со смеху в ладонь, пожимает плечами и отмахивается рукой.       — Прости, — единственное, что говорит он. Потерянный вид обескураженного Мидории забавлял, в хорошем смысле; он выглядел таким серьезным, словно, узнав он о празднике заранее, наверняка бы приготовил пушку с конфетти или что еще пограндиозней. Он определенно точно хотел сделать хоть какой-нибудь подарок, но, к сожалению, создавать из воздуха толковые безделушки — не его причуда.       — О подарке не беспокойся, — словно прочитав чужие мысли, заявляет именинник. — Ты мне свою историю доверил — это ценнее будет, — слова его звучали до смущающего трогательно, и всякая тревожность сошла с лица Изуку. — А еще ты мне с костюмом помог, это тоже, к слову, дорогого стоит, — добавляет он, проходя мимо столика, на котором лежала тетрадь. — Агась, пап! — выкрикивает он отошедшему отцу. А сам направляется на кухню, раскладывать разные вкусности: тут и тортик, и свежие фрукты. — Хочешь покажу, какой Изуку костюм мне придумал? — Мидорию вновь парализует, когда друг невзначай в разговоре не с ним вовсе называет его по имени. Было приятно, тепло. И глупая улыбка распласталась по лицу. Мами касается лапками его колен, и парень, потянув к ней руки, заключает красавицу в удобную колыбель своих теплых объятий.       — О! Звучит здорово! Сейчас, переоденусь только! — кричит в ответ Хатано.       Тиканье часов переплетается с мурчанием кошки, шумом воды с кухни. Дом был оживленным, не тихим и серым. Зависти не было, была лишь приятная искренняя радость, что, пусть и на чуть-чуть, пусть и поверхностно, но он может быть частью этого дома, этой жизни. По лицу могла бы прокатиться слеза, но он удивительным образом сдерживается. Кивнув на вежливое приглашение Шинсо-сана пройти на кухню, он отпускает аристократку и медленно, размеренно ступает к столу.       Атмосфера была настолько приятной и семейной, от чего стало ужасно не хватать матери рядом. Сейчас она работает и домой придет не раньше десяти. И эти мысли, не к месту тревожные, он отгоняет прочь, словив на себе пару теплых темных глаз. Поблагодарив, он принимает кружку с горячим чаем и, улыбаясь, рассматривает свое искаженное отражение в крепком напитке.       — Гулять ходили? — спрашивает мужчина, нарезая шоколадно-кофейный тортик на небольшие дольки.       — Ага, — отвечает сын, протянув тому небольшие блюдца. — На пляж.       — Шинсо-кун научил меня бросать блинчики, — даже не задумавшись говорит Изуку, губами касаясь горячего края кружки: все казалось таким естественным, и мысли о том, что дружба с Хитоши это какой-то бесконечный сон, нереальный и далекий, давно растворись в воздухе.       — Да, теперь ты в этом хорош, — подтверждает именинник, протянув другу сладость на тарелочке.       — Меня научите? — шутливо просит Хатано, приподняв бровь, и мальчишки синхронно кивают.       — Вот пляж очистим и устроим там масштабные соревнования, — мечтательно произносит Шинсо, положив ложку с куском торта в рот.       — И маму п-позовем, — застенчиво предлагает Изуку, и друг его, глотнув горячего чая, кивает головой.       — Конечно, ты же говорил, что она любила тот пляж? Вот, устроим ей сюрприз, когда все уберем.       — Очень скоро, чуть-чуть осталось.       Такие простые разговоры двух мальчишек греют сердце Шинсо сильнее, чем кипяток в его большой белой кружке. Улыбка не сходила с лица его; он глядел то на сына, то на Мидорию, отмечая, как сильно оба они изменились за такой короткий срок. Как они изменили друг друга. Подарок. Их дружба настоящий подарок, который дороже всех драгоценностей мира, сложенных вместе. Лишь бы эта дружба цвела все сильнее и не увядала. Хатано надеялся на это, глядя на сына, который в жизни не улыбался так часто, как сейчас, за эти короткие пару минут.

***

      — Подарок? — Изуку застывает в тупом изумлении, сквозь челку смотря в как обычно спокойное лицо Шинсо.       Вечерело. Холодок нагло забирался под водолазку, доводя до частых неприятных мурашек. Со стороны моря дул холодный ветер, и песок, уже остывший, не делился своим дневным теплом.       — Подарок, — подтверждает Шинсо, протянув другу большой бумажный сверток.       Прошло всего две недели со дня рождения Хитоши, и тут настал праздник Изуку. Он перестал отмечать его после грандиозного поздравления со стороны одноклассников. И маму он отчаянно просил на этот счет не беспокоится, ведь ему хорошо и без подарков, без вечеринок, и без торта.       — Как… ты узнал? — мальчик глядел на цветастую зелено-красную обертку и все никак не решался забрать презент из чужих рук.       — Спросил у Мидории-сан, очевидно, — отвечает Шинсо, уже насильно всучив подарок своему остолбеневшему другу. — Когда мы три дня назад у тебя зависли. Я немного опешил, когда понял, что, по всей видимости, ничего толкового найти уже не успею, но… — он прерывается, и продолжение его слов было у Изуку на руках.       И мальчик долго и мучительно его рассматривает, словно красивая обертка и была его подарком. Открывать было беспочвенно страшно и ужасно волнительно. Мидория бросал взгляд на друга, а после вновь возвращал его на сверток, и наконец-то тонкие дрожащие пальцы неохотно разорвали красивую упаковку. Зажмурившись, парень ощущает что-то из ткани, мягкое и теплое, а после по очереди открывает глаза.       Это была толстовка приятного темно-зеленого цвета, идеально подходящая к его не на шутку отросшим волосам. Большая и плюшевая, в которой, кажется, можно было утонуть напрочь. Парень вертит ее в руках, широко открыв рот, и с удивлением замечает пару заячьих ушек на капюшоне, которые он рассматривает с особенным интересом.       — Если тебе не нравится, то... — спокойно произносит Шинсо, но Изуку отчетливо слышит, как хрустнула стойкая нотка в его голосе.       — Нет! — уткнувшись носом в приятную ткань, вскрикивает Мидория, крепко обнимая дорогую вещицу. — Мне очень-очень нравится, — он поднимает глаза на друга, которые горят и блестят так, как никогда. Кристаллики-слезинки собрались в покрасневших уголках, и, шмыгнув носом, Изуку утирает их дрожащей рукой.       Шинсо довольно улыбается в ответ, радуясь, что угадал с выбором скромного подарка. А Изуку быстро, и как в палатку, стал залазить в новую одежку, утопая в ней, напрочь теряясь из виду.       — Я не уверен насчет размера, потому что брал на глаз, но... — он не успевает договорить, потому что тонкие руки, полностью скрытые за теплой тканью, сильно обняли его за плечи. Мидория крепко зажмурился и тихо шептал благодарности, изредка всхлипывая. Застыв от неловкости, Шинсо смягчается спустя секунды полторы и неумело отвечает на крепкие объятия.       — Но... Почему заячьи уши? — спрашивает мальчик, шмыгнув носом, и, нацепив огромный капюшон, скрывавший пол-лица, берется руками за два длинных плоских уха, оттягивая их в разные стороны.       Хитоши посмотрел на него с удивлением, словно тематика его подарка была настолько очевидной, что недоумение Изуку казалось вовсе странным.       — Ну, помнишь, ты показывал мне свои записи? — Мидория мягко кивает. — И там был дизайн… твоего геройского костюма. Вот я и подумал, что... — глаза Изуку до пугающего широко открываются.       — Ты подумал..?! Ты..! Пх-ах-а! — мальчишка тут же схватился за живот и залился таким громким и заразительным хохотом, что Шинсо стал смеяться в ответ, даже толком не зная причины.       Он все пытался спросить, в чем проблема, но Изуку раз за разом срывался на очередную истерику. Его лицо покраснело, а смех с каждой секундой становился все более хриплым. Но Хитоши правда был рад слышать, как тот смеется от души. Мальчишка он смешливый, но всегда прикрывает рот, приглушая свой робкий смех, вызванный очередным нелепым каламбуром Хитоши или смешным видео с Мами. А тут такой громкий приступ беспричинного смеха, который тот не желал скрывать или прекращать.       — Он же… он же и в правду похож на костюм зайчонка! — говорит наконец-то Изуку словно самому себе и ударяет ладонью по лбу. — И не думал раньше.       — А это разве не так? — уже ничего не понимая вопрошает Шинсо, схватившись за свое красное горящее лицо.       — Нет! Это, ох, это… — он затихает, думает, словно не зная, что сказать, и, приложив ко лбу два пальца левой руки, смущенно щебечет. — Это, вроде как, отсылка… На хохолки Всемогущего, знаешь? — он вновь пускает смешок, теперь уже наигранный, и грустно улыбается, нервно теребя в руках длинные ушки.       Мощный порыв ветра поднимает в воздух холодный песок, и норовит засыпать их глаза, но мальчишки жмурятся, спасаясь от острых песчинок.       — Кажется, дождь начинается, — говорит Шинсо, подняв голову к небу. Солнце скрылось за тучками, и те, сгущаясь, кричали парням уходить прочь, пока приближающийся ливень сам не смыл их с берега.       Кивнув, Изуку встает на ноги, смотрит на мусор позади, улыбаясь гордой закрытой улыбкой: приятно видеть плоды своей работы. Свалка все еще выглядела внушающе, но им удастся разгрести все это наверняка. И тогда они все вместе, с мамой и Шинсо-саном устроят здесь пикник. Мысли о близком спокойном будущем, пусть и без яркой геройской составляющей, казались слишком ясными, почти досягаемыми, стоит лишь руку протянуть. Он обнимает себя за плечи, сжимая мягкую теплую ткань, на которой показались мокрые пятна от накатившего дождя.       Шмыгнув носом в очередной раз, он глядит на свои руки, сжимает их в кулаки и лицом поворачивается к Хитоши, который, последовав примеру друга, глядел на уменьшающиеся с каждой неделей завалы. Усмехнувшись, парень раскидывает руки в стороны.       — С днем рождения, Мидория, — и Изуку в два шага достигает друга, сильно обняв его, чувствуя, как крепкие ладони похлопывают его по спине.       — Спасибо.