***
Сегодняшний школьный день был особенно насыщенным, и это совсем не удивительно, учитывая, что до Спортивного Фестиваля рукой подать. Вот уже скоро их, детишек, что и так на слуху после случая в USJ, покажут по многочисленным телевизорам. Мысль эта доставляла дискомфорт, но Шинсо соврет, если скажет, что ему не было хотя бы чуточку любопытно. Он не стремится к громкой славе, которая станет лишь помехой для его причуды, но все-таки было в этом что-то приятное и волнующее. Интересно, какие герои будут смотреть на них с высоты своего опыта и статуса, что подумают о них, что скажут. И если повезет, то Хитоши получит парочку рекомендаций, которые станут для него огромным шагом в будущее. Но и сильно обольщаться не хотелось, поэтому на скромные фантазии он выделяет минутку, а после гонит их прочь, возвращаясь в реальность. Парень поправляет галстук, застегивает пиджак и, закрыв шкафчик, топает в сторону выхода из раздевалки. Одним плавным кивком он взаимно прощается с парочкой тихих, но довольно приятных ребят, и на секунду останавливает взгляд на Тодороки, сильнейшем парне в классе, который был еще более нелюдимым, чем Шинсо. Такое себе достижение, и Хитоши порой размышлял о том, какие же черти бушуют в чужой разноцветной голове. Но спрашивать и не думал: не в его стиле навязывается. Да и вообще дружить он с ним не собирался, и в команду их пока еще ни разу вместе не ставили. Вот как поставят, тогда можно будет и побеспокоиться, а сейчас ему совсем не до этого. Убрав руки в карманы, он выходит в тихий пустой коридор, а спустя пару секунд его догоняют ребята, усталые, такие же вялые, как и Хитоши, но все же улыбающиеся, довольные, что после тяжелого дня они наконец-то могут заслуженно отдохнуть. Глядя на них, Шинсо и сам улыбается, криво, одной стороной лица. Теперь их постоянный, укрепившийся за несколько недель цветной состав в сборе, одного только участника не хватает. Занятия Изуку закончились раньше, и, по обыкновению, он бы подождал в библиотеке, однако на сегодняшний день у него назначен сеанс, оттого он ушел из школы один, отписавшись обо всем другу, хотя тот, конечно, все и так знал, и помнил. Вообще, Мидория по секрету как-то рассказывал Хитоши, что ходить к психиатру он не хочет, что он давно здоров, что лишний раз беспокоить Шинсо-сана и маму он не желает, да и самому ему уже противно от больницы. И Хитоши искренне и так сильно хотел поспорить об обратном, ведь он прекрасно видит, что, несмотря на то, как сильно Изуку изменился с их первой встречи, мальчишка этот все еще как никто другой нуждается в помощи. Но сказать он этого не может, потому что он не врач, не профессионал, это не его стезя. Да и сама мысль о том, чтобы убеждать друга в том, что он «ненормальный» была такой мерзкой и гнусной, что от самого себя становилось противно. Поэтому, неоднозначно поддакнув, он постарался перевести тему разговора, вполне успешно, наверное, потому что и сам Мидория понимал, что в такой ситуации друг ему не советчик. А Шинсо в это время чувствовал себя каким-то грубияном, но он же правда не знал, что должен был сказать. Без Изуку их компания была не такой полной, но все еще шумной, потому что за громкость в семидесяти процентах случаев отвечал Каминари, который, потный и дрожащий от частого использования причуды за долгий день, все еще готов шутить шутки и быть главным заводилой. А еще он первый поинтересовался о том, где Мидория, и Шинсо, не вдаваясь в подробности, объяснил, что тот давно ушел, потому что, очевидно, только геройский курс обречен работать и учится до вечера. Денки, чуть расстроенный, принимает этот факт, нахмурив брови, и, первым переодев обувь, дожидается друзей у выхода из школы, быстро топая ножкой. — Ладно, парни! — как только они выходят на улицу, свежий воздух тут же отрезвляюще охлаждает горячие блестящие лица. Каминари потягивается, чувствуя, как противно болят предплечья. По-хорошему стоит просто пойти домой, принять холодный душ и отоспаться, но усталый блондин, видимо, так не считает. — Я предлагаю куда-нибудь сходить, что думаете? Шинсо тут же накрывает глаза рукой, проводит по ним длинными пальцами и думает над тем, чтобы любезно отказаться. Сейчас он бы с удовольствием пошел домой, завалился бы на кровать и лежал бы так до утра в обнимку с Мами. В шумном веселье в конце тяжелого дня он не нуждается, да и тем более было что-то неправильное в перспективе веселиться с ребятами без Изуку. Он тоже часть их смешной компании, и пойти развлекаться без него было сродни предательству. Хотя, наверное, Хитоши просто драматизирует. И, видимо, не один он был не в восторге от внезапного предложения общего друга. Ребята так же мешкали, не зная, что и ответить, зевали и устало натянуто улыбались. — Ох, чувак, — первым заговорил Киришима, подняв руки вверх, словно сдавшись, — я не смогу. У меня уже есть планы. Блондин поджимает губы, явно несколько расстроившись, что друг не может с ними потусоваться. Однако робкая обида сменяется на яркое любопытство, и он, улыбнувшись до ушей, спрашивает: — А что за планы? — А, так, — Эйджиро тихо усмехается, пожав широкими плечами. — Можно сказать, что у меня репетитор. — «Репети-итор», — даже разочарованно протягивает Денки, и тут же теряет к этой теме всякий интерес, потому что обо всем, что касается учебы, он сегодня думать уже не планировал. Идею Каминари так никто и не поддержал, а Серо шутя предложил тому пройтись до станции, если уж ему так хочется прогуляться. Пусть и надувшись, а все же Денки соглашается, махнув рукой. Перед тем, как разойтись в разные стороны, ребята вместе идут вдоль по улице, громко, но несколько вяло болтая. На десять чужих предложений приходится пара колких фраз от Шинсо, сопровождающихся таким же колким хитрым прищуром. Мальчишки смеются, жестикулируют и сквозь этот неуклюжий балаган не сразу слышат телефонный звонок. Но спустя полминуты Хитоши, замедлив шаг и нахмурившись, монотонно спрашивает, кому звонят, и компания моментально умолкает. Из чьего-то рюкзака слышались вибрации. Раздался громкий вдох через рот, и в этом вдохе, кажется, можно было разобрать пару ругательств. Киришима снимает рюкзак, достает телефон и, в этот раз чертыхнувшись в слух, отвечает на звонок, остановившись. Ребята замерли следом и вопросительно глядели на друга с интересом. — Йоу, Бакуго! Глаза Шинсо, усталые, прищуренные, вмиг раскрываются до нездорового широко, и белые зрачки, блеснувшие каким-то убийственным блеском, устремляются на одноклассника. Приоткрыв рот, он задышал тяжело, неравномерно, кулаки сжались болезненно сильно, до хруста. И его странное непонятное без контекста поведение наверняка привлекло бы внимание ребят, если бы те не смотрели с любопытством на Киришиму. — Да не опаздываю я, — парень смотрит куда-то вверх, размахивая одной ногой. — Я… Да нет же! Пять минут! Чувак, дай мне пять минут! — парень смеется, прищурившись, а после глядит на ребят, тут же поменявшись в лице. Он готов поспорить, что Хитоши беспричинно смотрит на него как на врага. — Все, давай, — он сбрасывает трубку, убирает телефон в карман и косится на Шинсо, закашлявшись. Хитоши не моргает, не отрываясь держит на мушке своего красноволосого товарища и что-то старательно обдумывает. Серо с Денки глядят то на одного, то на другого, и в конечном итоге, неловко переглянувшись, впиваются глазами в Хитоши, терпеливо ждут, что тот скажет хоть что-нибудь разъясняющее ситуацию. — А что за... что за Бакуго? — спрашивает он прямо. Губы его, напряженные, не прикрытые до конца, открывали вид на скромный, а все же весьма едкий оскал, сопровождавшийся тихим, почти не слышным скрежетом. — О, эм, — чуть замешкавшись от внезапного вопроса, Киришима потирает затылок и отвечает спустя секунду. — Бакуго Кацуки, — Хитоши почувствовал холодок по всему телу, а после горячность ударила в лоб, как будто его сломала простуда. Он тяжело выдохнул, прерывисто и хрипло. — А что? Вы знакомы? — спрашивает парень, сморщив лоб. Все заметили, как резко изменились тон и поведение Шинсо, стоило звучной фамилии Бакуго прозвучать в ходе чужого телефонного разговора. Закатив глаза, выразительно и раздраженно, Хитоши лишь качает головой. Киришима хороший парень, вряд ли он бы сдружился с каким-то мудаком, так что, очевидно, что этот Бакуго о прошлом и об Изуку в том числе не заикался. Потому ли, что он умудрился невероятно изменится за год, или потому, что он Лицемер с большой буквы — это Шинсо не особо волновало, потому что образ этого мальчишки в голове Хитоши сложился исключительно отрицательный. — Нет, просто вспомнил того парня из инцидента с Грязевым злодеем. Подумал, может это он, вот и любопытно стало... В этот момент все синхронно выдохнули, поняв, что попросту зря волновались. Шинсо иногда был жутко загадочным, а они, видимо, совсем об этом позабыв, уже нафантазировали себе всякого. — А! — ударив кулаком о ладонь, Киришима расслабленно смеется. Он с камнем на сердце ожидал, что у его друзей был какой-то закадровый жуткий конфликт. Потому что аура от Хитоши шла именно такая. Но все оказалось куда проще. — Да-да! Тяжелый случай... — добавляет он со все той же улыбкой, но голос его приобрел хриплую грустноватую нотку. — Наверняка было безумно страшно. Хорошо, что его спас тот герой. Движение восстановилось, и компания медленно зашагала по тротуару. Шинсо с Киришимой шли впереди, а Денки и Серо шагали чуть поодаль и наблюдали за чужим диалогом, интересным, но почему-то все еще тревожным. — Ага, крутой герой, — Шинсо позволяет себе секундную улыбку, а после закусывает губу и исподлобья глядит на Киришиму, убрав в карманы руки, тут же сжав их в кулаки. — И как этот Бакуго? Нормальный? Этот вопрос звучал уже подозрительно, но расслабившийся Эйджиро проглотил наживку и легкомысленно стал говорить о своем хорошем друге. — Нормальный? — он, сложив ладони за головой, шагает размеренно, глядя то в небо, то на дорогу, а в глаза Хитоши смотреть как будто боится, но себе он в этом не признается. — Ха, хороший вопрос. Смотря, что подразумевать под «нормальностью». Мы на тренировке в зале познакомились полгода назад где-то. Нормальный парень, хотя с виду тот еще придурок. Но, на самом деле, он не так плох, правда, — задумавшись над чем-то на секунду, мальчишка накрывает ладонью губы и прыскает со смеху, загоготав: — Знаешь, а я думаю, что вы могли бы подружиться! — на лбу Шинсо вздулась раздраженная венка. — Есть у вас что-то общее! — Общее? — переспрашивает тот, нахмурившись. Звучало это замечание неприятно. Но Эйджиро парень судить не станет, ведь он, по всей видимости, понятия не имеет, какова истинная личина Бакуго. — Ну да, знаешь, — Киришима неловко захихикал, потому что понял, что тема скользкая, лишь бы не поскользнуться. Лишь бы не задеть друга пусть и честными, а все же весьма резкими словами. — Ты ведь тоже таким мрачным и жутким парнем казался вначале. А сейчас-то ясно, что ты очень даже крутой. — Крутой-крутой! — подтверждает Каминари, как будто бы заметивший обиду в выражении Шинсо. Ну и еще ему просто хотелось вставить хотя бы слово в этот диалог. Сам Хитоши не знал как на это реагировать: комплимент это был или дружеское подтрунивание он не понял, поэтому решил просто промолчать, как будто бы этого неловкого разговора и не было. Одно лишь осталось в его голове: Бакуго Кацуки. Он и подумать не мог, что знаком с этом парнем через одно рукопожатие. Лишь бы Изуку не узнал, что их общий друг знаком с этим неприятным отголоском прошлого. В горле тут же запершило, и Шинсо хрипло и глухо закашлял, накрыв губы ладонью. Внутри все так неприятно и обидно сжалось, и парень бросил острый короткий взгляд на Киришиму, смотревшего на время в телефоне. Неужели ему действительно комфортно общаться с таким человеком как этот блондинистый мудак? Нет, возможно тот и изменился до неузнаваемого, стал чуть ли не святым, он не знает. Хитоши с ним не знаком, и, если быть честным, не хотел бы с ним знакомиться, даже если бы и оказалось, что сейчас Кацуки Бакуго — ангел во плоти. Вероятно, если бы они встретились, то Шинсо, и глазом не моргнув, заставил бы того сброситься с крыши. Вот такая вот параллель. — Все точно в порядке, чувак? — Киришима серьезно забеспокоился по поводу состояния друга. Положив руку на плечо Хитоши, он заглядывает тому в лицо, грустно сведя брови. — Ты так странно начал себя вести, как только я упомянул Бакуго. Вы точно незнакомы? — Мы абсолютно точно незнакомы, — отчеканивает Хитоши ровный и резкий ответ, даже грубый, и Эйджиро делает мелкий шаг в сторону, выглядя теперь не только обеспокоенным, но и напуганным. Ребята позади следом перенимают его тревожное выражение, переглядываются и молчат. Шинсо тут же выдыхает, сжав переносицу двумя пальцами, и качает головой. — И если ты не поторопишься, то, я уверен, этот Бакуго будет не в восторге от того, что ты опоздал на встречу или что у вас там… Киришима тут же меняется в лице, поджимает губы, сморщив лоб, и впивается пальцами в жесткие лямки своего рюкзака. Зажмурившись, он уже представляет, как твердый переплет учебника заряжает по его крепкой черепушке, и, откланявшись, парень убегает прочь, в скором времени скрывшись из виду за одним из высоких домов. И тут уж Шинсо облегченно выдыхает, радуясь, что этот тяжелый изнуряющий диалог закончился. Из-за плеча он глядит на парней и всем своим видом дает понять, что тот, кто решит вновь поднять эту тему — получит по лбу, поэтому несчастные наблюдатели за этим драматичным действом, молча переглянувшись, стараются улыбнуться и просто переварить все, что было ими услышано. — Так что-о, — Каминари, убрав руки за спину, раскачивается взад-вперед, глядя на двух оставшихся усталых друзей. — Может все-таки по мороженке или типа того? Киришима ускоряется с каждой новой секундой и изредка глядит на время, как будто в этом есть какой-то смысл. Остановившись у светофора, он нервно скачает с ноги на ногу, дожидаясь, когда же загорится зеленый свет. Бежать сквозь плотную массу людей неудобно и бескультурно, оттого он сбавляет шаг на перекрестке и, как только толпа редеет, вновь ускоряется. Облегченно выдохнуть он смог только у входа в городскую библиотеку, в которой они с Кацуки обычно и встречались. Добродушно поздоровавшись с ворчливой библиотекаршей, Киришима, прищурившись, пытается разглядеть товарища за каким-нибудь полупустым столом. Он ловко огибает пару высоких книжных стеллажей и наконец-то замечает колючую голову, спрятавшуюся за большой толстой книгой. Бакуго развалился на неудобном стуле как дома, закинув ногу на ногу, и терпеливо ждал Эйджиро, который уже привычно опаздывал на встречу. И вот, словно почувствовав, как кто-то взглянул в его сторону, блондин отрывает взгляд от скучного текста и направляет его на красноволосого придурка, плетущегося медленно и плавно. Он захлопывает книгу неуместно громко, откладывает ее в сторону и, сведя брови, ждет друга с неестественно спокойным выражением лица. Сложив руки на груди, он оценивающим взглядом проходится по помятому пиджаку товарища, мысленно отметив, что его стремная прическа сегодня особенно неряшливая, и, покачав головой, выдыхает протяжно и шумно. Чуть ускорившись, Эйджиро проскальзывает между столов и садится напротив Кацуки, тихо того приветствуя, а после лезет в рюкзаке за учебниками. Бакуго следит за ним внимательно, по-учительски строго и, очевидно, чего-то ждет. — Прости-и, — наконец-то щебечет Киришима, сложив руки в унизительном жесте, и наклоняет голову, чуть ли не касаясь ей столешницы. — Тренировка сегодня была — ужас! Я думал вообще не успею сюда! Кацуки закатывает глаза, отводит взгляд в сторону, а после, пожав плечами, подтягивает к себе тетрадь Эйджиро и открывает ее на последней исписанной странице. — Ну ладно, пришел же, — отвечает блондин монотонно и спокойно. — Черт с тобой, — он звучал хрипловато, довольно тихо и размеренно. Выражение его лица было соответствующим, смиренным и сдержанным, что не шло ни красным глазам, блестящим в свете ламп библиотеки, ни взрывной острой прическе. — Но если ты не можешь прийти вовремя, то работать будешь сегодня в два раза усердней. Одна ошибка, и этот учебник, — он постучал крепким пальцем по той самой книге, которую читал минутой ранее, — проверит тебя на прочность пару сотен раз. При всем своем спокойствии были в нем и едкость, и напыщенная строгость, но они казались не чем-то отвратительным, не частью образа плохого клишированного парня из кино, а были просто особенными, немного чудаковатыми чертами характера. Киришима, очевидно, принимает этот факт с обыденностью и лишь посмеивается в ответ на прямую комичную угрозу, потому что блондин постоянно отпускает нечто подобное, так что можно было привыкнуть. — И что в этот раз тебе не понятно? — демонстративно раздраженно выдыхает Бакуго и смотрит на Киришиму открытым вопросительным взглядом, держа в руках чужую мятную тетрадь. Эйджиро вертит в руках карандаш, пожимает плечами, на долю секунды задумавшись, а после признается честно: — Да в этот раз ничего особенного, на самом деле, все довольно легко, — быстренько он проносит в своей голове весь материал, пройденный за неделю. Вопросы у него были, куда без этого, но в основном он разобрался со всем сам и был искренне собой доволен. Но Бакуго как будто бы и не верит, приподнимает брови и, усмехнувшись, язвит, не отрывая взгляда от тетрадки: — Легко? Вау, ты умнеешь, или система UA скатилась до примитивного уровня? — цыкнув языком и закатив глаза, он внимательно читает записи, написанные кривым, а все же читаемым почерком. Киришима лишь хмыкает в ответ на колкость друга и ждет каких-либо комментариев. Кацуки вглядывается в его тетрадку пристально, заостряя внимание, кажется, на каждом слове, и изредка раздраженно вздыхает. И хотя Эйджиро пришел сюда с четкой целью разобрать сложные места, а все же он так устал, что хотел просто беззаботно поболтать. Развалившись на столе, он поджимает губы, морщит нос и спрашивает так, от скуки: — Что в школе было сегодня? Разглагольствовать о своей школе Бакуго не любил. Каждый раз он лишь закатывал глаза на подобные вопросы, рычал и плевался однотипными ответами. Сегодня не стало исключением. Он сжимает чужую тетрадь неуместно сильно, отчего та вмиг мнется, и поднимает на Эйджиро строгий взрослый взгляд. А после, закрыв глаза, делает глубокий вдох и прикусывает губу. — Ничего, — бубнит он в полголоса и вновь смотрит в тетрадь, уткнувшись в нее носом. — У тебя здесь ошибка в слове. Ты вообще писать умеешь? — спокойствие его чуть трескается, но не сильно критично. Он тычет пальцем в страницу, а после сам исправляет неправильное. Его почерк был не менее кривой, чем у Эйджиро, но все еще понятный. Стыдливо вжав голову в плечи, Киришима морщится, отведя взгляд куда-то в сторону. С секундным интересом он глядит на полку книг с научной фантастикой, а после, вновь развалившись на столе, скучающе вздыхает, поводив пальцем по страницам раскрытого учебника. Он все думал, почему же Шинсо так странно вел себя, когда речь зашла о Бакуго. Прищурившись, парень глядит снизу вверх на сосредоточенного товарища и мысленно размышляет над тем, что же произошло между этими двумя, если что-то, кончено, действительно произошло. Кто знает, может Эйджиро все-таки почем зря волнуется. Как-никак, а одноклассник, кажется, ко всем незнакомым или малознакомым относился с настороженностью и внутренним недоверием. Но все же, собрав волю в кулак, Киришима тихо бубнит под нос гложущий вопрос: — А ты знаешь Шинсо Хитоши? Кацуки медленно отрывает глаза от тетради, приподнимает одну бровь и отвечает вопросом на вопрос: — Кого? «Вот ведь… Все-таки незнакомы…» — даже с какой-то досадой думает парень и, поднявшись, выпрямляет спину, сложив потные ладони на коленях. — Он мой одноклассник, — зачем-то объясняет мальчишка, хотя вряд ли эта информация сможет магическим образом разблокировать в голове Кацуки воспоминания из прошлого, хоть как-то связанные с Шинсо. — С фиолетовыми волосами такой… Просто подумал, что вы знакомы. Всякая сосредоточенность на учебе, сковавшая суровое лицо Бакуго, вмиг испаряется. Глаза раскрылись широко, быстро забегали из стороны в сторону, и сам он как будто хотел куда-то побежать. Отложив в сторону тетрадь с карандашом, парень вопросительно смотрит на Киришиму, сморщив лоб, и, прикусив губу, все пытается что-то спросить, да с языка не соскакивает. Эйджиро напрягается следом и, расправив плечи, терпеливо ждет, что же ему собираются рассказать. Неужели эти двое все-таки знакомы? — Сокращаешь — сокращай нормально! — Кацуки грубо толкает записную книжку в сторону Эйджиро, и та, развернувшись, оказывается аккурат напротив мальчишки. Киришима, резко отпрянув, открывает рот и удивленно хлопает глазами, потому что ожидал он совсем не этого. — Я ничего не понимаю, и ты, зуб даю, сам забудешь, что ты тут напосокращал, — кряхтит строгий учитель. — Нет уж, постой! — выкрикивает самопровозглашенный следователь, но вовремя замолкает, вспомнив, где находится. — Вы оба так странно себя ведете, — он переходит на шепот, точнее сказать на шипение, и выразительно хмурится, уперевшись ладонями в столешницу и наклонившись. — Вы точно незнакомы? — он давит, потому что его душит непрошенное любопытство, ему не очень-то свойственное, и сам себе он обещает, что докопается до истины, какой бы та ни была. Хотя, будет неловко, если он действительно просто перегибает палку, в какой-то момент помешавшись, и ребята о существовании друг друга действительно даже не догадываются. Кацуки не смотрит в его сторону, ловко крутит в руке карандаш, положив щеку на свободную ладонь. — Не знаю, — ответ его вовсе запутал несчастного мальчонку, и тот в отчаянье вовсе хотел взвыть. — Не уверен, — положив карандаш, парень медленно хлопает глазами, стучит указательным пальцем по деревянной столешнице и пытается что-то вспомнить, вороша закрома памяти. Нахмурившись, он выдыхает тихо и хрипло: — Фиолетовые волосы… Объемная такая прическа, уродская? — Да! — с облегчением восклицает довольный Киришима, чуть позже детальней обработав сказанные другом слова, и со смятением на лице повторяет. — Да… Высокий такой, хмурый! Он? — Кацуки морщит нос и неохотно кивает. — Вот как! Так что, между вами что-то произошло? Допрос этот явно уже раздражал блондина. Да и вообще, он не уверен, что это тот самый мальчишка, но даже если и тот, то знакомы они все равно не были. У этого разговора нет смысла, и единственная причина болтать об этом — непонятно откуда взявшееся любопытство Киришимы. — Почему тебя это так беспокоит? — все, что говорит он монотонно и пугающе низко. — Да блин, меня волнует, что у моих хороших друганов какие-то разногласия. Я когда тебя в разговоре упомянул, Шинсо так напрягся, я и подумал, что у вас какие-то терки между собой или типа того, — Бакуго тут же горбится, вывернув губу, и продолжает беспокойно стучать пальцем по столу. — Не понимаю. И ты теперь тоже странно себя ведешь! — он так искренне переживает, и его выражение лица, сморщенное и отчаянное, становится для Кацуки пыткой. Цокнув языком, а после облизав сухие губы, блондин складывает руки на груди, чуть склонив голову, и внимательно глядит в глаза Киришимы не моргая. — Мы незнакомы. — Да какого..! — громко восклицает Эйджиро, привстав с места. С соседнего стола кто-то громко цыкает в его сторону, и парень, стыдливо сжавшись, садится на место. — А что не так тогда?.. — А что не так? — Кацуки повторяет этот общий вопрос, подняв брови, и, не дождавшись ответа, вновь открывает тетрадь, профессионально игнорируя ничего не понимающий взгляд бедного Киришимы, который совсем запутался в этих перипетиях. Знакомы они действительно не были, но Кацуки прекрасно, вплоть до малейших деталей помнил тот день, тот самый инцидент с Грязевым злодеем, который до сих пор вызывал мурашки на гладкой коже. Кажется, парень помнил каждое статичное лицо в шумной толпе. Особенно в память въелся Деку со своим напуганным овечьим выражением и парнишка, высокий, строгий, с фиолетовым гнездом на голове, который определенно с Деку был знаком. И стоило чудовищу взорваться, словно передутый шарик, как эти двое под руку побежали прочь, словно преступники, покидающие место преступления. Кацуки помнит этот момент во всех красках. И он до сих пор вызывает много вопросов, на большинство из которых парень ответа дать не может. Одно только он знает точно: спас его именно Деку. Таким же образом, каким сам он спасся, сиганув с крыши год назад. Чертовы фокусы. — Нет, вы правда очень-очень странно себя ведете... — даже с какой-то обидой в голосе произносит бедняга Киришима, носом уткнувшись в тетрадь. Ему было совсем не до алгебры. — Я не знаю, что у вас произошло, но может вам стоит поговорить или... — У тебя есть время на разговоры? — строго спрашивает Кацуки, и, протянув ладонь, намеревается забрать из-под чужой руки записную книжку. — Не-не-не, я же только начал, ты чего! — восклицает тот и сильнее углубляется в учебник, насупившись. — То-то, — сам Кацуки читает какую-то книгу, спонтанно взятую с ближайшей полки. Но читает он без интереса, пропуская каждое второе предложение, и больше думает об этом Шинсо, о Деку, о прошлом, о котором ни вспоминать, ни тем более говорить не хотелось. Но все же, грустно усмехнувшись, он качает головой и тихо шепчет самому себе под нос. Хотя в библиотеке было достаточно тихо, чтобы глубокий тревожный шепот дошел до ушей задумчивого Эйджиро: — «Поговорить», ха… Чертовски плохая идея. — Почему? — не отрывая глаз от задачи спрашивает Киришима. Если они «незнакомы», то как вообще их беседа может перерасти во что-то плохое. Хотя, наверное, Бакуго просто недоговаривает. Он часто умалчивал о каких-то вещах, отвечал односложно и неохотно. Было немного обидно, что друг не может быть с ним достаточно честным, но, наверное, у него есть на то причины. Как и у Шинсо. — Не перебьете же вы друг друга! — Я-то нет, ха... А вот меня может и убьют, — с улыбкой проговаривает Кацуки, перелистывает страницу и делает вид, что совсем не замечает, с каким удивленным и ошарашенным выражением на него смотрит Эйджиро. Деку и этот фиолетовый мальчишка определенно точно знакомы. И если он встретится с последним, то явно получит хорошую оплеуху. Вполне заслуженно.***
Кацуки сам на себе поставил жирный красный крест несмывающимся маркером. О карьере героя можно было забыть. О UA, конечно же, тоже. Теперь ему одна дорога — в заурядные офисные планктоны, что с такой причудой чертовски унизительно и несправедливо до скрежета зубов. Тошнило от одной лишь мысли, что теперь ему придется поступать в обычную общеобразовательную школу для обычных детей. Не лучше, чем быть беспричудным. На тот момент прошел примерно месяц с того дня, как глупый Деку, послушавшись его совета, прыгнул с крыши школы камнем вниз. Но чудом выжил, раздробив окна первого этажа, из-за чего пострадало несколько школьников. Главное, что сам парень оказался жив, ни царапины не было на его худом теле, на почти что прозрачной бледной коже. И как только эта новость дошла до Бакуго, он повторил сам себе пару раз: «Я не виноват». В акт своей невиновности он верил до последнего. И когда его допрашивал следователь, и когда директор вызвала его с матерью на ковер, и когда они всей семьей отправились навестить Мидорию-сан. В каждый из этих дней он был уверен, что его слова, сказанные от балды, совершенно ни при чем. Ведь свое коронное «сдохни» он кричал многим и неоднократно. И никто ни разу не падал мертвым грузом навзничь. А стоило сказать Деку спрыгнуть с крыши, как тот взял и... спрыгнул. Как будто у него и своего мнения никогда не было. Он всегда был куклой, которую можно было поставить так, как хочется, кинуть так, как хочется, а он и поддавался. Кацуки был уверен, что его вины в произошедшем не было. Если бы Деку захотел, то он бы изменил свою жизнь, но он не захотел, а просто повелся на поводу чужих спонтанных слов и, не найдя более легкого пути, чем побег от собственных проблем, прыгнул с четвертого этажа, да и то неудачно. Иногда казалось, что он ничего удачно сделать и не мог, когда даже такая простая вещь как смерть оказалась ему не под силу. Напряжение и агрессия были компаньонами Кацуки весь тот долгий месяц после того, как их дорогой Деку покинул школу. Безусловно, они всегда были его неизменными спутниками, но в тот момент они были особенно высоки, как небоскребы. Любой не такой взгляд в его сторону, шепот или хихиканье вели к тому, что обидчик оказывался в медпункте, а Бакуго — в учительской или, что реже, у директора, потому что, очевидно, той было совсем не до мелкого хулигана, давно прославленного по всей школе. После инцидента с Деку Кацуки уже совсем не сходили с рук его проделки, и даже высокие оценки забывались на фоне его ужасного деяния. Но все, все, все, все, все, все были к этому причасты, а палки в колеса доставались только ему. И стоило Деку исчезнуть из школы, как козлом опущения стал именно он. Никто даже и не боялся лишний раз отпустить в его сторону пару колких фраз, даже если это и могло закончиться для них пребыванием в больнице. Глупцы кричали: «Вот он — злодей!» — хотя у самих руки в крови запачканы не меньше. Но пока только Кацуки был главным шутом на арене нечестной судьбы, а оттого остальные монстры, такие как Каори со своей свитой, болтались на втором плане. Бесило. Родители держали его в узде. С утра он шел в школу, а после школы сразу домой. Других путей у парня не было. О прогулках и карманных можно было забыть до пенсии. Как и о любой, даже самой малой ласке, на которую Мицуки и так была скупа, а сейчас и вовсе, совсем забыла, что такое элементарная забота. Отец же мониторил любое действие ребенка, постоянно спрашивал о делах в школе и искренне по-настоящему злился, когда ребенок, рыча, отказывался докладывать об очередной драке, с которыми в последнее время он особенно зачастил. От всего этого контроля так и пахло предательством, и Кацуки хотел плеваться. Худшей судьбы он себе и выбрать не мог. Но пытки не закончились на этом, потому что мать в один момент заявила, что намеривается записать парня к психологу. От этого стало еще обидней, потому что от всех этих сеансов для Кацуки так и смердело слабостью. Он мычал, рычал по-звериному, спорил, не желая ходить на унизительные бессмысленные занятия. Красные глаза горели едкой грубостью и все той же детской обидой, которая в последнее время так и кипела в маленьком Бакуго. Хотелось верещать и топать ногами, лишь бы сохранить хоть долю своей изрядно побитой гордости. Но спор прекратился в момент, когда Кацуки, замерев, получше вгляделся в глаза Мицуки, замечая, что впервые за долгое время в них отчетливо горели волнение и беспокойство. Парень уже и не думал, что женщина хоть когда-нибудь вновь посмотрит на него таким трогательным и совсем не идущим ей взглядом. Но, наверное, невозможно бесконечно быть холодной к собственному ребенку. Даже если тот этого и заслужил. Одного этого взгляда хватило, чтобы мальчишка, пусть и недовольно, а все же принял предложение женщины. В психологии он ничего особенного не видел, не придавал ей значения и согласился лишь для того, чтобы матери стало спокойней. Он не считал самого себя проблемой. Весь мир был одной сплошной проблемой. И если человек в халате, с дипломом и бейджем на груди способен перекроить для него этот мир — пожалуйста. В противном случае, это пустая трата денег и времени. В тот день в больницу он отправился с отцом. За всю продолжительную поездку в машине они ни словом не обмолвились, и только под конец, когда отец собирался проводить его прямиком до кабинета, парень, цыкнув, попросил, попросил отпустить его одного. И Масару, пусть с явной неохотой и тревогой, согласился, одним лишь взглядом пожелав ребенку удачи. Кацуки шагал по коридорам больницы как чужак. Так оно и было, ведь парень был абсолютно здоров и в помощи не нуждался. На сеанс шел с пустой головой, не зная, что говорить, а оттого надеялся, что все пройдет быстро, и он спокойно отправится домой, бросив короткое и весьма незаслуженное «спасибо». Оказавшись у нужной двери, парень поглядел по сторонам, а после сел на пустую скамью у кабинета и, весь сжавшись, не очень терпеливо ждал, когда его пригласят. Прошла минута, а то и меньше, и в дверях показалась высокая строгая женщина в темном пиджаке. Неряшливые синие волосы ее были убраны в незамысловатую высокую прическу. Она медленно хлопала своими усталыми глазами, под которыми красовались небольшие морщинки, и с пониманием глядела на ребенка. Кацуки редко получал подобный взгляд от кого бы то ни было, поэтому стайка мурашек пробежалась по его рукам и спине. Психолог скромно улыбнулась, пригласила мальчика в кабинет, и парень несколько неловко последовал за ней под стук высоких каблуков. Кабинет этот не напоминал больничный вовсе. Это была приятная домашняя комнатка с неброскими обоями и с парой мягких кресел у стены. Ненавязчиво пахло ягодами и летней свежестью, отчего Бакуго неосознанно сделал глубокий вдох. Атмосфера была расслабляющей, уж получше, чем дома или в школе, так что парень, совсем разнежившись, уселся в одно из кресел и, положив подбородок на ладонь, уперевшись в подлокотник, стал разглядывать минималистичные картинки, развешанные на стене. Женщина, взяв со стола какие-то бумаги, присела напротив ребенка, устойчиво поставив ноги на пол. Мальчишка, не меняя расслабленного положения, перевел на нее свой безразличный, как он думал, взгляд. Но, на самом деле, в красной радужке блестел выразительный интерес. — Я — Ватору Ая, а вы, молодой человек, Бакуго Кацуки, — голос ее был низким и глубоким, что ужасно хорошо сочеталось с ее внешностью. А парень лишь кивнул, нахмурившись, не совсем понимая, что следовало бы ответить. — Ваша мама рассказала мне о кое-каких деталях, но, знаете, здесь нет вашей матери, — она тут же убрала все взятые ей со стола бумаги на близстоящий полупустой стеллаж и изящно сложила руки на коленях. — Здесь есть только вы и я, так что я бы хотела узнать о проблеме с первых уст, если вы не против, — она держала спину прямо, медленно и равномерно моргала, хлопая длинными синими ресницами. Ситуация оказалась чуть более неловкой, чем предполагал Бакуго, а оттого голова его совсем не варила. Проблема? Что именно она хочет от него услышать? Он забегал глазами из стороны в сторону, звонко цыкнув языком, а после уставился на свои ноги. — Если хотите, то мы можем просто посидеть в тишине какое-то время, чтобы вы привыкли, Бакуго-кун, — заметив замешательство на чужом лице, Ая поспешила успокоить ребенка. И они действительно просто сидели в тишине. Только их синхронное дыхание и тихий свист ветра из приоткрытого окна разбавляли это тревожащее молчание, которые постепенно сводило с ума. Кацуки каждые тридцать секунд менял позу, садясь то вразвалку, то вытягиваясь как по струнке, и каждый раз он старался избегать зрительного контакта с этой загадочной женщиной, которая больше напоминала робота. Она не двигалась, не пошевелила даже пальцем за несколько минут их бездельного сеанса. И когда парню эта тишина совсем осточертела, он вбросил короткую честную фразу, не раздумывая, лишь бы сказать хоть что-нибудь: — Я не знаю, зачем я здесь. Психолог чуть приподняла свои тонкие брови, а после с пониманием кивнула. Постепенно ее белые пронзительные зрачки начали его пугать. — Вас заставили сюда прийти? — спросила она, зная ответ наверняка. — Да! — рявкнул парень, чуть поерзав на кресле. — То есть… Мать сказала, что надо. — А вы убеждены в том, что вам это не нужно? — женщина не давила, говорила медленно, размеренно и, что удивительно, не раздражающе совсем, хотя Кацуки в своей голове представлял обратное. — Вроде того… — он сложил руки на коленях в замок и начал часто топать левой ногой. Психолог опустила глаза и внимательно уставилась на нервное зацикленное действие, а после вновь посмотрела в лицо ребенка. Он потел, несильно, но Ая внимательно наблюдала за тем, как его щеки постепенно краснели. — Как какая-то «консультация» поможет мне? — А вам нужна помощь? — ее слова были меткими и острыми, словно стрелы. И у Бакуго не очень получалось от них уворачиваться. — Нет, — отвечает он строго и четко. А после глаза его опустились в пол, и он покачал головой в подтверждение своих слов. — Вы боитесь помощи или..? — Нет, она мне просто не нужна, — грубо прерывает он очередной вопрос. Глаза его все еще устремлены на собственные ноги, а строгая морщинка на лбу делала его выражение лица отталкивающим и старым. — Потому что для вас принятие помощи — это признак слабости? Эти слова больно кольнули где-то внутри. Кацуки хотелось что-нибудь пнуть или ударить, но он лишь громче затопал ногой, которую по ощущениям уже должна была свести судорога. Руки зачесались, парень стал водить короткими ногтями по коже, оставляя выразительные красные полосы. И это не прошло мимо пристального синего взгляда женщины. Молча она отметила это в голове. Отвечать на провокационный вопрос парень не стал. И они снова погрузились в тишину, давящую, напоминающую пытку. Хотелось встать и уйти, но его что-то держало. «Потраченные деньги» — думал он, как будто именно в этом была истинная причина. — А вы можете назвать себя «сильным человеком»? — психолог поняла, что ответа на свой предыдущий вопрос не получит, поэтому задала следующий. — Конечно, — в этот раз парень ответил не задумавшись, довольно усмехнувшись. — Физически — да, — она согласилась с его самоуверенным ответом, плавно кивнув, а глаза ее посмотрели куда-то в сторону. — А эмоционально? Согнувшись, Бакуго недовольно фыркнул. Постепенно это обильное количество вопросов начало напоминать интервью. Но он не известная личность и стать ей не сможет. Из-за кое-кого. — Да, — ответил он хрипло, спустя продолжительную паузу. — Хотя… Что вообще значит «эмоционально сильный человек»? — наконец-то пришло его время задавать вопросы. Сложив руки на коленях, широко расставив ноги, Кацуки глядел на женщину исподлобья, приподняв брови. — Тот, кто способен справится с трудностями в одиночку? Тот, кто прямо говорит, когда ему что-то не нравится? Тот, кто не бежит от проблем, а борется с ними? Если так, то я вполне сильный человек. Во всех смыслах. В ответ на его слова женщина довольно улыбнулась. Но эта улыбка больше настораживала, чем успокаивала. Бакуго медленно откинулся на спинку кресла, чуть задрав голову. — Вы правы, — даже в ее голосе слышалась улыбка. — Но только ли эти факторы определяют эмоционально сильного человека? Что насчет способности к эмпатии? — Ая вдохнула полной грудью и вопросительно поглядела на ребенка. — Безусловно, это тяжело. Так же тяжело, как поднимать гантели или бежать марафон. Но это делает человека сильнее, — она моментально заметила недоумение на его лице. — А для чего? Бакуго-кун, вы целеустремленный человек, сильный и стремящийся к большей силе. А какова цель? Для чего вам эта сила? Теперь ее бесконечные вопросы были совсем уж запутанными. Он не понимал их природу и тем более не понимал, как это должно помочь ему. Насупившись, он вытянул ноги вперед, недовольно порычав. Ладони его потели. — Просто, — ответил он коротко. — Все же что-то делают для чего-то, хотят чего-то. Вот и я делаю… Ха, не-ет, — усмехнувшись, он крепко сжал подлокотник кресла и изо всех сил держался, чтобы не взорвать его к черту. — Делал… Щас я и сам не знаю, для чего вообще… все. Я же… твою мать… Я ведь даже не знаю, что делать, — он говорил надрывисто и честно. Женщина залезла ему в голову, покопалась там и каким-то образом вывела его на откровенья. Хотелось заткнуться, чтобы оставить при себе хоть каплю гордости, но в этом кабинете его язык вдруг развязался. — Я не знаю, что делать, просто не знаю. И сила моя мне, кажется, уже нахуй не сдалась. Героем мне не стать, потому что, очевидно, я злодей, похуже ублюдков из Тартара. С крыши спрыгнул Деку, а сдох, какого-то дьявола, я. Он дышал тяжело, и рука, сжавшая мягкую обивку кресла, вдруг задымилась. Сильно, чуть ли не до крови он прикусил нижнюю губу и отвернул голову в сторону. Взгляд его зацепился за дверь и все, чего ему сейчас хотелось, так это выйти из кабинета, в котором ему уже ничего не нравилось: ни свежий ягодный запах, ни мягкое кресло, ни женщина напротив. Сейчас все это лишь раздражало, и Кацуки действительно держался из последних сил, чтобы все не разгромить. — А чем вы интересуетесь? — спросила психолог, чуть наклонив корпус вперед. — У вас есть достижения, хобби? В каких-то отраслях, в которых ваша физическая сила и в особенности причуда, — она сделала акцент на его способности и бросила короткий секундный взгляд на испорченный подлокотник, — большой роли не играют? В этот момент Бакуго, совсем скуксившись, цыкнул языком, не понимая, к чему все это, и каким образом они перескочили на тему увлечений. Вновь сложив руки на коленях, он спрятал голову в плечи как черепашка. — Учеба… Альпинизм, готовка… барабаны, много чего, — рассказывать об этом было удивительно легко, пусть и несколько неловко, и даже его бешенное дыхание утихомирилось. — И во всем я хорош, — добавляет он в конце самодовольно, как будто видя мнимую надобность в том, чтобы заострить чужое внимание на своем профессионализме. — Это чудесно, Бакуго-кун, — она говорила так мягко и добродушно, с такой приветливой и очаровательной улыбкой, абсолютно искренней без капли фальши, что Кацуки почувствовал в этом что-то неправильное. — Так много разных интересов. Вы очень разносторонний человек. И, я так понимаю, на полпути вы дело не бросаете, так? — она чуть приподняла свою тонкую бровь. — Это один из признаков эмоционально сильного человека. Добиваться хорошего результата в разных направлениях — это сложно и несомненно удивительно. Вы действительно можете показать себя, не ограничиваясь одной целью, — она не назвала эту самую цель, но было очевидно о чем идет речь. И Бакуго крепко сжал зубы. — Безусловно, в таком напористом рвении к мечте есть своя особенная сила и стойкость. Но иногда гиперфиксация, излишняя зацикленность, мешает увидеть альтернативный путь в будущее. Кацуки крепко сжал зубы, прекрасно понимая, к чему женщина ведет. Не можешь быть героем — будь кем-то другим. Как будто это так просто, взять и перестроиться. Перестроить весь тот маленький мир, уже сложившийся в голове за столько лет. Женщина взяла короткую паузу, тихо, но глубоко вдохнула и, кивнув мальчишке, вновь улыбнулась, но в этот раз вышло у нее это менее уверенно. — Вы можете рассказать о «Деку» и о последствиях? Можете рассказать, почему «героем вам не стать»? Этот вопрос совсем разозлил парня, он встал с места и сурово поглядел на женщину сверху вниз, вновь свирепо зарычав, вдыхая спертый душный воздух полной грудью. Ногти на руках вонзались в ладони, но боли он не чувствовал совсем. Детская ярость и отчаянье били в колокол где-то внутри. — Разве вы не знаете?! — буквально кричал он, хрипло, почти задыхаясь. — Разве карга вам не рассказала?! Вы издеваетесь, так?! Ему вмиг все надоело. Он пожалел, что согласился участвовать в этой клоунаде, но, заходив взад-вперед по небольшому кабинету, был не в силах из него выйти. Хотелось топать, рвать и метать, но он держался, то ли из какого-то внезапно приобретенного уважения, то ли из-за страха перед последствиями. Психолог встала следом сделала пару шагов в его сторону, но трогать ребенка не стала, не пыталась грубо утихомирить, а просто стояла рядом и терпеливо ждала, когда он поднимет на нее свои глаза. И как только два красных огонька уставились на нее, Ая, сложив руки в замок у груди, чуть наклонила голову в бок, выглядя неестественно трогательно для своего возраста. — Я же говорила: «Вашей мамы здесь нет», — Кацуки цыкнул языком и сморщил лоб, раздраженный ее словами. Даже не важно, что она сказала. Кажется, сейчас он был готов рассвирепеть с любой ее фразы или просто слога. — Я хочу все услышать от вас. Но я не заставляю, пытать вас не собираюсь. И сейчас, сегодня, вы не обязаны рассказывать о том, что тяжело вам дается. У нас есть время. И мы проработаем все ваши внутренние конфликты. И когда нам удастся их уладить, то и внешние конфликты с окружающими получиться разрешить. Бакуго глядел на нее, привычно озлобленно вывернув губы, но как таковой злости на психолога как будто и не было. Злость была на всю ту ситуацию, в которой он оказался. Парень опустил глаза, а потом руки и вернулся на кресло. Сеанс их близился к концу, и оставшиеся несколько минут они просто сидели в тишине, привыкая к друг другу. Когда пришло время идти домой, Ая дала ему скромное домашнее задание, суть которого была невозможно проста: нарисовать свое настоящее и будущее. Звучало так по-детски, так нелепо. Ему даже подарили небольшую коробку из шести карандашей и листы бумаги, прямо как в детском саду. А после женщина провела его к выходу из кабинета, широко распахнув перед ним дверь. Она попрощалась с ним мягко, искренне, и звучало это так странно, учитывая ее низкий глубокий голос. Удивительно, что с таким суровым тоном можно передать вселенское добродушие. В ответ парень был в состоянии лишь кивнуть, а в этом кивке скомпоновались и «до свидания», и «спасибо». Но незаслуженное ли? Он медленно прошелся по оживленному коридору, спустился вниз прямиком к выходу, не поднимая головы. Его уже ждал отец на машине, приехавший чуть раньше обозначенного времени. Мальчишка сел рядом, аккуратно захлопнув дверь, и, пристегнувшись, уставился в окно. Они постепенно удалялись от больницы, и в скором времени та совсем скрылась из виду. Ехали они медленно, потому что торопиться им было попросту некуда. Отец тихо стучал пальцем по рулю и изредка бросал тяжелые короткие взгляды на ребенка, эмоционально истощенного. Он не знал, стоит ли вообще заводить разговор, или пусть сын побудет наедине со своими мыслями. Но все же они так давно не говорили по душам, что мужчина, причмокнув, чтобы привлечь внимание ребенка, спросил тихо, не глядя на мальчишку, внимательно устававшись на дорогу: — Как все прошло? Он звучал так, как звучал до всей этой кутерьмы с Деку: отец звучал до раздражающего ласково. Но, наверное, Кацуки совсем обезумел за эти несколько месяцев, потому что сам себе он признается, что скучал по этому сипловатому мягкосердечному тону. Но показывать он этого не стал, только отвел глаза от окна, за которым раздражающе мельтешили однообразные пейзажи, и поглядел на отца, не отрывающего взгляд от дороги. — Нормально, — все, что ответил он, пожав плечами. На лобовое стекло упала крупная капля, за ней вторая, третья, и Масару тут же включил дворники. — Все было так плохо, как ты думал? — мельком поглядев на сына, мужчина свел свои темные брови. Кацуки тут же усмехнулся, покрепче сжав коробку разноцветных карандашей в своих руках, и, прикусив губу, покачал головой. — Могло быть хуже… — ответил он честно. Дома чуть ли не у самого порога их встретила мать. Она поприветствовала своих мужчин и явно хотела расспросить Кацуки о том, как все прошло, но как будто сама себе этого не позволяла. Парень, закатил глаза, бросив взгляд на коробочку в своей руке, а после вновь поглядел на маму, в чьем беспокойном выражении так и читалась сотня вопросов. — Мне подарили карандаши, — он потряс упаковкой как маракасом, а после молча ушел в свою комнату, закрыв дверь. Медленно и неожиданно уважительно. Сев за стол, он бросил скромный подарок на столешницу и, убрав руки за голову, откинулся на спинку стула, усталым взглядом глядя в пустой белый потолок. До следующего занятия была целая неделя, но парень, как будто боясь потерять то странное чувство, проснувшееся где-то глубоко внутри, решил покончить с домашним заданием здесь и сейчас. Правда, в голову не лезло ничего толкового, да и рисовать он не умел — выйдет явно худо. Прокряхтев, он сел поудобней, высыпал из коробки шестерку разноцветных карандашиков и долго смотрел сначала на них, а потом на бумагу, помятую за то время, пока он нес ее до дома. Образ будущего. Образ настоящего. Это звучало так расплывчато и недосягаемо, что картина никак не желала складываться ни в голове, ни на листе. Эта безысходность и попытка выдавить из себя хоть что-то толковое доводили до головной боли. В конце концов Кацуки берет черный карандаш и рисует кривого человечка. Одного, запертого в четырех стенах белого листа. Но у этого одинокого человека на шее была большая ярко-желтая медаль, как будто в ней был смысл. И парень задумался: а будущее это или настоящее? Бессмысленный глупый рисунок тут же захотелось порвать. Сам нарисовал, но как обидно то, что он видел. Почему-то было невыносимо тошно, и Кацуки постарался стереть эти нелепые каракули, но вместо этого он лишь размазал черный карандаш по бумаге, и теперь вокруг его кривого человечка с наградой летали черные тяжелые тучки. Недовольно цыкнув, Кацуки просто взял другой лист и стал рисовать то, что его устраивало. И все снова началось с хромой фигуры посередине. Тонкие ножки, тонкие ручки. Парень постарался в этот раз получше, но все еще вышло слишком по-детски и даже жалко. Человечек смотрел на него с пустым тревожным выражением, и Кацуки не знал, что делать дальше. Мыслей о будущем у него не было, как, кажется, и самого будущего. Он сжал черный карандаш с силой и тот, хрустнув разломился напополам. От отчаянья парень бросил поломанную деревяшку на стол с громким стуком и, обозлившись на самого себя, пошел в сторону кровати. Упав на подушку вниз лицом, он тихо покряхтел, а после перевернулся на спину и устремил глаза в белый потолок. Стыдно, что он не смог справиться с этим нелепым заданием, которое он так надменно окрестил детским. Он? И не смог с чем-то справиться? Нелепица. Быстро встав на ноги, парень вернулся к столу и взял красный карандаш. Он рисовал что-то спонтанно, как будто для галочки, лишь бы было. А женщина-психолог, пусть будет добра, разжует ему, что же он там такого глубокого нацарапал. Сам же Кацуки смысла в этом не видел. Не понимал, как это может ему помочь и поможет ли вообще. Очевидно, что мальчишке нужно больше одного занятия, чтобы начать серьезно относиться к терапии.***
Комната ожидания казалась совсем маленькой, напоминала коморку, лифт или еще чего похуже. Стены душили, и воздуха Изуку не хватало совсем, потому он жадно вдыхал, быстро и неконтролируемо громко. Повезло, что его кряхтение заглушали веселые и энергичные разговоры одноклассников, которые от предвкушения не могли усидеть на месте. Он крепко сжимал в кулаке бутылку воды и дрожащими руками пытался открыть неподатливую крышку. Мальчишка ужасно волновался и из-за этого волнения не смог нормально выспаться. Всю ночь он ворочался, маялся, пытаясь уснуть, пару раз вставал, чтобы попить воды, открывал окно, закрывал его и вновь пытался сомкнуть глаза. Лишь к утру, когда уже вставало солнце, он наконец-то задремал, да и проснулся не от будильника, а от какого-то страшного сна, который сейчас он и не вспомнит. В глазах все бегало, и голова кружилась так, словно он прокатился на бешеных американских горках. Оттянув ворот спортивной формы указательным пальцем, парень сделал очередной глубокий вдох, тут же глухо закашляв. Хотелось уже поскорее выйти наружу, чтобы легкий ветерок освежил его горящее и вместе с тем бледное лицо. Ребята вокруг него болтали либо воодушевленно, либо обеспокоенно, зависело от того, кто какого результат ожидал. Но все они были уверены в одном: дальше первого этапа никто не пройдет, потому что это дорога для геройского курса. Мидория тер глаза, пытаясь вслушаться в чужие разговоры, лишь бы как-то отвлечься, но те смешивались в одну неразборчивую кашу и в итоге вызывали только большую головную боль. Он чувствовал, что еще минута в этой духоте, и его стошнит. — Все в порядке, Мидория-кун? — Изуку вздрагивает и чуть ли не падает со стула, потому что, утонув в переживаниях и размышлениях, он не сразу заметил подошедшую к нему старосту. Неловко забегав глазами из стороны в сторону, парень, кивнув, нервно сглатывает слюну и дрожащими пальцами наконец-то откручивает тугую крышку бутылки, тут же вцепившись губами в горлышко. Во рту было невыносимо сухо, и вода казалась настоящим спасением. Кажется, и жар в этот момент отступил, и дышать стало легче. Осушив полбутылки, он ставит ее на столик и поднимает глаза на девушку. — Просто… волнуюсь... — честно признается он и тут же опускает взгляд на свои дрожащие ладони. Староста грустно улыбается, присаживается на рядом стоящий свободный стул и шумно выдыхает через нос, сложив руки на коленях в замок. Говорить с Мидорией всегда было трудно, но она видит со стороны, как ему беспокойно и страшно, отчего даже собственное волнение кажется ничтожным. — Это нормально! Мы все волнуемся, — парень медленно поднимает на нее голову и сводит брови домиком. Облизав губы, девушка чуть посмеивается, чтобы разрядить напряженную обстановку. — Ха, я так боюсь, ты не представляешь как, ух! — она морщит лоб, жмурится и вновь тихо хихикает. — Но это UA, это Спортивный Фестиваль, и если бы мы не волновались, то это было бы еще страннее! Главное, не давай этому волнению помешать тебе. Пусть это будет приятное щекочущее чувство от предвкушения, — она встает с места, потряхивает руками и невысоко подпрыгивает пару раз. — Все хорошо будет! — сложив руки на поясе, староста уверенно хмыкает, кивнув однокласснику. Изуку глядит на нее снизу вверх большими глазами и даже не моргает. Он старается улыбнуться настолько благодарно, насколько возможно, и ему правда хочется верить, что вышло сносно. В ответ девушка показывает ему поднятый вверх большой палец, что было хорошим знаком, и Мидория, тихо хмыкнув, опускает голову, вновь обхватив руками бутылку воды. Развернувшись на пятках, староста, напоследок тяжело поглядев на одноклассника из-за плеча, идет на середину комнаты и, пару раз громко хлопнув в ладоши, привлекает к себе внимание. Все тут же замолчали и вопросительно уставились на девушку. — Ребя-ят! — громко говорит она, подняв вверх крепко сжатый кулак. — Даже если и не выиграем, давайте выложимся на полную! Пусть учитель Ямада нами гордится! Ее тут же поддержала добрая часть класса, несколько рук было вскинуто вверх следом за старостой. Раздался свист, поддакивания и смех. Настрой был преимущественно позитивный, потому что фестиваль UA — событие, к которому невозможно отнестись равнодушно. Вероятно, как только начнутся эти большие гонки, их всех перебьют, но они стараются об этом не думать. — Да! Тот, кто пройдет дальше первого этапа, получит от меня банку содовой! — шутливо вбрасывает кто-то сквозь шум веселого класса. — Ха, чел, не, ну это реально тема! За такое можно и побороться! — поддерживает его друг, закинув тому на плечи свою дрожащую ручонку. — Я обещаю, что выиграю фестиваль, если ты оплатишь мне обед! — выкрикивает девчонка у дальней стены и тут же заливается смехом в унисон со своими подругами. Все пусть и ужасно волновались, а все же относились к этим соревнованиям с такой легкостью, уже заранее приняв проигрыш, что со временем даже Изуку успокоился и, улыбаясь, просто наблюдал за ребятами. Изредка он пересекался взглядом с кем-то и старался взаимно улыбнуться, вежливо и искренне. В ответ на него глядели с оправданным удивлением, но улыбались следом, а после возвращались к своим разговорам. Наконец настает время выходить на арену. Мидория поднимается на дрожащие ватные ноги, напоследок до конца осушив несчастную бутылку воды, и терпеливо наблюдает, как комната отдыха постепенно пустеет. Он выходит предпоследний, аккурат перед заботливой старостой, и шагает на своих двоих настолько уверенно, насколько может. Ребята двигаются вперед одной сплоченной группой, а Изуку то догоняет их, то вновь отстает, замедляя шаг. Сначала коридор казался бесконечным, но как только впереди стал виднеться свет, теплый и солнечный, Мидория поразился тому, как все-таки быстро они дошли. По ушам тут же врезал шум чужих восторженных криков с трибун. Кажется, что можно было услышать и вопли людей, которые находились далеко от арены, у экранов телевизоров в своих домах. Мидория не слышал ни бешенного стука собственного беспокойного сердца, ни мыслей, которые роились в голове совершенно хаотично, ни слов одноклассников, которые, несмотря на свою воодушевленную веселость в комнате отдыха, сейчас были поглощены тревогой. Их губы безмолвно шевелились и дрожали, а тела, подростковые и неуклюжие, потели как в самую знойную жару. Нервно сглотнув и проведя горячей ладонью по мокрому лбу, Изуку задышал глубоко и шумно, глотая тот свежий воздух, о котором грезил в душной коморке. Он даже не сразу замечает, как их группа останавливается, а оттого мальчишка по глупости врезается в одноклассника перед собой. Но он даже не успевает извиниться, потому что парень, махнув рукой, судорожно дрожащей от волнения, улыбается и вновь устремляет взгляд вперед, внимательно разглядывая поле их будущей битвы. Это была настоящая гладиаторская арена, где должна решиться судьба маленьких воинов. Забегав глазами из стороны в сторону, Изуку замечает у первых ворот «А» класс, и среди многочисленных незнакомых ему ребят он сходу находит лохматую прическу Хитоши. Тот, как будто ощутив на себе чужой взгляд, выпрямляет спину и глядит на группу общеобразовательного курса. То ли от невнимательности, то ли от волнения, то ли от того, что Изуку сам по себе довольно непримечательный персонаж, а все же Шинсо не сразу замечает друга в яркой толпе школьников. Он щурится, вытягивается, желая быть повыше, и наконец-то пересекается с зеленым блестящим взглядом. Улыбнувшись и тут же потеряв свое строгое, серьезно настроенное выражение, он поднимает вверх широкую ладонь, машет ей, разгоняя воздух, и получает в ответ такой же приветливый жест. И их непродолжительная игра в гляделки прерывается голосом Мика, который в одиночку заглушает напрочь весь гул оживленного стадиона. Учитель, взбудораженный перед ожесточенной справедливой битвой между школьниками, в своей обычной манере размахивает руками ужасающе резко и пылко произносит свою вступительную речь, явно неподготовленную совсем, но говорит он уверенно и без единой запинки, как полагается ведущему на радио. И с каждым его новым словом ноги Изуку дрожали все сильнее, а в глазах противно мутнело: «будущие герои мира», «пойдут по головам». Ощущение, что он здесь лишний, которое пропало после долгих обдумываний и убеждений со стороны ребят, теперь вновь вспыхнуло даже ярче, чем раньше. — Наверняка вы пришли поглядеть на юных героев, что смогли противостоять целой куче злодеев! — разносится по всему стадиону, и в ответ на слова комментатора раздается громкое «да» со стороны нетерпеливых зрителей. Так и было: каждый, кто включил телевизор, каждый, кто сидел на трибунах, каждый, кто видел это действо, жадными глазами уставился на «А» класс как на редких насекомых из красивой книги. А до Изуку, до них, до обычных ничем не примечательных жучков, никому и дела не было. Оно и понятно, ведь мало что интересного в общеобразовательном классе со скучными и приземленными ребятами. Мидория, кусая губы и сжимая кулаки, вертит головой, смотря на многочисленные лица вокруг, а после вновь устремляет глаза на Шинсо. Тот уже не смотрит в сторону друга, а, высоко подняв голову, разглядывает разных ярких героев, которые смотрят на него в ответ большими заинтересованными глазами. И вопреки всем ожиданиям, Хитоши улыбается. Не от внимания, не от громких возбужденных криков, а от факта, что он находится здесь, на стадионе UA в числе геройского курса. Приятное чувство теплится у него в груди, и гордость, искренняя и уместная, разжигает в его непривычно широко открытых глазах огонь соперничества и борьбы. Изуку лишь хлопает глазами, медленно, устало, а после отводит голову в сторону, невыразительно нахмурившись. В груди что-то неприятно и постыдно скребет маленькими когтистыми лапками. Вновь хочется пить, лишь бы мерзкое низкое чувство растворилось, но все, что он может сейчас сделать — это сглотнуть скопившуюся слюну и прокашляться в крепко сжатый кулак. Встряхнув головой, он утирает со лба крупный пот дрожащей рукой и одним ухом вслушивается в слова одноклассников. Кто-то нервно смеется, потирая мокрые ладони, кто-то морщит нос от пренебрежительного отношения к их скромному курсу и ворчит, кто-то, чуть ли не задыхаясь от предвкушения, жаждет поскорее начать соревнования. И вот раздается громкий хлопок крепкой кожаной плетки, напрочь заглушивший подростковое лопотание. Полночь предстает перед школьниками в своем лучшем виде. С высоко поднятой головой, она глядит на детей своими большими горящими глазами и, очевидно, несоизмеримо наслаждается предоставленной ей ролью ведущей. Разговоры, прекратившиеся буквально на несколько секунд, тут же превращаются в смущенный тихий ропот, но стоит только героине вновь рассечь плетью воздух, как все умолкают, перед этим вздрогнув. Полночь гармонично совмещает в себе величественную женственность и строгость. — А теперь представитель класса! На сцену! — заявляет она внезапно, и ребята тут же удивленно вертят головами, не совсем понимая, о чем речь. — Киришима Эйджиро! Изуку напрягается так, как будто бы это он должен выступать перед столькими зрителями. В мыслях тут же проплыла речь, составленная ими, и мальчишка беспокойным взглядом поглядел на Киришиму, перед которым тут же расступились одноклассники, пропустив его к сцене. Парень шел, чуть шатаясь, и, очевидно, ужасно волновался, но на лице держал всю собранную в кулак мужественность и непоколебимую стойкость, которой хватило бы на весь геройский курс, а то и на всех первогодок школы. Поднимаясь по ступенькам, он чуть запинается, путается в ногах, но чудом не падает. Однако лицо его, вспыхнув, вмиг сливается с волосами. Тихо сквозь зубы Изуку шипит от неловкости за Эйджиро и, зажмурившись на секунду, резко качает головой. А после впивается широко раскрытыми глазами в чужую крепкую спину, мысленно говорит несколько наставлений и кивает как будто самому себе. И взгляд его, видимо, был настолько ощутим, что Киришима, уже стоявший перед микрофоном, медленно поворачивает голову на толпу школьников и с трудом пытается высмотреть Мидорию. Тот, замявшись, глубоко вдыхает и улыбается, подняв вверх на уровне груди большой палец. Эйджиро тут же замечает воодушевляющий жест и, кажется, моментально успокаивается, кивает, демонстрируя свои острые зубы, а после поворачивает голову на Полночь, которая терпеливо ждет его слов. — Учитель, — начинает он чуть дрожащим голосом, все еще улыбаясь, — зрители, — корпусом он разворачивается на ребят, — и весь первый год, — парень вновь встает лицом к героине. По лбу его бежит блестящая крупная капля пота, но он продолжает держаться максимально уверенно, как подобает герою. — Сегодня мой... сегодня... Сегодня наш, — безумно волнуясь, он запинается, а все же не теряет уверенности на лице и огня в глазах. — Сегодня для нас, для первогодок — это первый Спортивный Фестиваль. Мы все ужасно волнуемся, но каждый из нас готов честно побороться. Не важно, геройский курс или общеобразовательный, — по спине Изуку пробежали мурашки, — в первую очередь это битва не друг с другом, а битва с самим собой. Это возможность бросить вызов самому себе и победить! Невозможно узнать, на что ты способен, если не выложиться на полную. И именно сегодня у нас есть возможность показать огонь стойкости и мужественности, который горит в каждом! Так бросим же вызов самим себе! И каждый уйдет победителем! Plus..! — добавляет он в конце, тяжело и громко дыша, и искренне надеется, что его восторженно поддержат. Но взволнованная ребята, с интересом слушавшие яркую, как и сам мальчишка, речь, лишь хлопают глазами, не понимая, стоит ли отвечать, или нет. И эти две секунды тишины были самыми громкими в жизни Эйджиро. Он потел, стоя с вытянутой вверх рукой со сжатым кулаком, чувствовал на себе каждый взгляд, устремленный в его сторону, и улыбка его постепенно становилась все более нервной. — ULTRA! — доносится наконец-то продолжение со стороны одноклассников, а после и остальные ребята с опозданием произносят громкий звучный девиз. Камень тут же падает с крепких плеч парня. Он выдыхает, протяжно и громко, а после лучезарно улыбается, развернувшись в сторону школьников. Раздаются громкие насыщенные овации со всех сторон, свист и воодушевленные крики. Изуку хлопает вместе со всеми так, что постепенно ладони его начинают болезненно гореть и краснеть, а он и внимания не обращает. Ребята ото всюду положительно отзываются о сказанных Эйджиро словах и от этого Мидория лишь сильнее улыбается, пусть и закрыто. Киришима заслужил эту порцию хороших аплодисментов. Только вот, спускаясь по лестнице, парень вновь запинается, но все же остается стоять на ногах, неловко посмеявшись. Взглядом Изуку провожает того прямиком до класса, где представителя громко встречают ребята, дружески похлопывая того по спине. Эйджиро неловко краснеет, смущенно глядя в сторону, и глаза его случайно оказываются на Мидории. Парень тут же выпрямляется и машет другу крепкой ладонью. Рядом стоящий с ним Каминари, прищурившись, следом глядит на Изуку и, вскинув высоко вверх свою правую руку, машет следом, довольно прищурившись. Сделав шаг назад, Мидория прячет голову в плечи и, робко подняв ладонь, машет ей медленно и невыразительно, что наверняка проблематично разглядеть сквозь плотную толпу школьников, но он правда старается. И когда их то ли приветствие, то ли жест поддержки обрывается, Изуку, спрятав руки за спину, возвращает взгляд на сцену. Правда, перед этим он пересекается глазами с некоторыми одноклассниками, которые глядели на него с неверием. Наверное факт, что тот вот так вот спокойно перекинулся с кем-то вдалеке скромным дружелюбным жестом, вызвал у ребят десяток вопросов. Но Мидория делает вид, что удивления в чужих взглядах он не замечает и просто глядит на Полночь, готовую объявлять о первом соревновании. Не стоит забывать, что это фестиваль UA — здесь секунды не дадут на передышку. Поэтому, когда вновь раздается удар плеткой по воздуху, все воодушевленные разговоры тут же утихают, и Полночь, вдохновленная пламенной речью ребенка не меньше, чем студенты, устремляет свой горящий взгляд на доску-голограмму. Та, словно русская рулетка, должна определить суть первого этапа. Изуку не знает, кому и что он собирается доказывать, но настроен он серьезно. Именно он предложил Киришиме фразу «бросить вызов самому себе» и, очевидно, его сегодняшний главный противник — он сам. В первую очередь, Мидория собирается показать себе, что лишних здесь нет, и что он — далеко не последней важности фигура на этой большой шахматной доске. Даже пешка может стать ферзем. Нужно лишь дойти до конца поля. На доске показалась огромная надпись: «Гонка с препятствиями».