Четыре этажа до начала

      Сразу же раздается глухой хриплый смешок, и нервная улыбка моментально украшает лицо Изуку. Она не пропадает даже тогда, когда несколько одноклассников устремляет на него свои удивленные взгляды. Приложив к губам кулак, опустив глаза и тихо хмыкнув, парень качает головой, сдавленно покашляв, но даже так усталая кривая улыбка не уходит. Нет, они с Хитоши действительно хотели сразиться: звучит захватывающе, пусть и несколько напряженно. Но он не думал, что эта возможность выпадет вот так вот сразу, в первой битве первого этапа. Еще совсем не разогревшись, не прочувствовав в полной мере эту часть фестиваля, один из них должен будет попрощаться с возможностью побороться за титул победителя, пусть титул этот, кажется, не нужен ни тому, ни другому.       Нахмурившись, Мидория наконец-то перестает улыбаться и переводит взгляд на столпившийся плотной кучей «А» класс. Привстав на цыпочки и прищурившись, Изуку наконец-то улавливает глазами Шинсо, который глядит на доску с именами, скосив лицо и открыв рот в ярком и весьма оправданном изумлении. Крепкая рука Каминари несильно бьет его по спине, и сам блондин явно говорит какие-то наставляющие дружеские слова, которые Хитоши намеренно пропускает мимо ушей. Поджав губы, перед этим быстро их облизнув, он переводит взгляд от ослепляющей доски со своим приговором на Изуку. Криво улыбаясь, он кивает в его сторону, и Мидория, приподняв плечи, кивает в ответ. А после опускает голову, негромко шмыгнув носом, и бессмысленно глядит на землю, как будто что-то выискивая. Поднимает глаза он лишь тогда, когда чувствует на себе пару чужих любопытных взглядов. Одноклассники смотрят на него, переговариваясь между собой, и улыбаются единственному оставшемуся в смертоносной игре бойцу, желая удачи и победы. Ни зависти, ни обиды в и голосах и на их лицах нет: они искренне радуются за своего скромного одноклассника. Старательно улыбаясь в ответ, Изуку ничего не говорит, а лишь хлопает глазами, смущенно бегая взглядом от студента к студенту. Внимания к своей персоне он получил предостаточно, на несколько лет вперед хватит, а потому, когда ребята отвлекаются на слова Мика, Мидория ничуть не расстраивается, а лишь облегченно выдыхает, чуть наклонившись вялым корпусом вперед.       За это долгое время с начала мероприятия учитель Ямада не растерял ни капли энтузиазма, а потому о начале развлекательной части фестиваля он сообщает так же воодушевленно и бойко, как и раньше. Ребятам вокруг уже не терпится приступить к большим играм, которые никак не повлияют ни на их судьбу, ни на их дальнейшую причастность к фестивалю. Это просто шанс лишний раз повеселиться, посоревноваться между собой без риска для жизни, и никакие первые места не нужны.       Мидория в этом балагане, конечно же, участвовать не собирается: в его планах сейчас пойти в комнату отдыха и вздремнуть там по возможности. Но перед этим было бы неплохо поговорить с Хитоши. У них обоих наверняка есть какие-то пожелания и вопросы, и нужно бы все обговорить, прежде чем они сойдутся на гладиаторской арене друг против друга.       Быстрым шагом он направляется к выходу со стадиона вместе с несколькими студентами и бросает вопросительный взгляд на Шинсо, что-то обсуждающего с ребятами. Сделав несколько шагов в сторону, при этом все еще что-то говоря, он покидает парней, получив напоследок несколько финальных наставлений, и быстрым шагом идет в сторону Изуку. Тот его терпеливо дожидается, прижавшись к холодной стене, от которой мурашки побежали по коже.       Косая улыбка Шинсо все еще украшает его лицо, но постепенно становится менее естественной. Изуку хмыкает, зажмурившись, и улыбается в ответ открыто, демонстрируя зубы, совсем не зажато, а, наоборот, расслабленно. А после они вдвоем ступают в сторону ворот, ведущих к одному из многочисленных коридоров, которых здесь как ходов в лабиринте — пропустишь нужный поворот и совсем заблудишься.       Парни не спешат заводить разговор, просто идут, и шаги их разносятся негромким эхом, сливавшимся с тихим и частым дыханием. Шум со стадиона преследует их, и неважно, как далеко они отойдут от эпицентра. Фестиваль не хочет оставлять ребят ни на секунду: он был в их ушах, мыслях, он встал между ними высокой, но все-таки прозрачной стеной. Изуку смотрит сквозь нее на Шинсо, но ответного взгляда не получает. Они хотят поговорить, но никто не знает, с чего начать и чем закончить.       Убрав потные ладони в карманы брюк, Мидория, приподняв плечи, шумно выдыхает через нос, отведя взгляд куда-то в сторону. Только сейчас он замечает, какие же здесь высокие потолки, выше, чем в школе. От взгляда на них кружится голова. А может она кружится из-за усталости.       — Я не ожидал, что уже в первом раунде нам придется сражаться, — посмеявшись, он вновь глядит в лицо Хитоши и, приподняв тонкие брови, удивляется тому, насколько нервное у него выражение. Кажется, даже Изуку не нервничает так сильно, как внезапно побледневший Шинсо.       Кивнув, тот кладет горячую ладонь на пропотевшую под плотным воротником ветровки шею, замедлив шаг, и фальшиво усмехается с дребезжащей хрипотцой, прикрыв глаза:       — Не то чтобы я против, но да, было неожиданно.       — Я видел, как ты там чуть язык не проглотил! — Мидория прикрывает хитрую улыбку ладонью и глухо смеется, когда Шинсо, сморщившись, поворачивает на него голову, распахнув глаза особенно широко, и лоб его покрывается множественными складками.       — Чего, серьезно? Так заметно было, что я удивился? — очевидно, ему несколько неловко, но все же здесь нет ничего постыдного. Было бы хуже, если бы он отреагировал на такой занятный сюрприз судьбы сухо и пресно.       Активно закивав, Изуку вновь фыркает со смеху, накрыв нос и губы руками, и быстро качает головой, чтобы согнать навязчивое желание рассмеяться. Резко выдохнув через рот, он умело парадирует кривую обескураженную гримасу друга с широко открытым ртом и сморщенным носом. Шинсо тут же прыскает со смеху и мягко ударяет Мидорию в плечо: это и ударом нельзя было назвать, на самом деле.       — Да ты приукрашиваешь! Я очень сдержанный!       — Ладно-ладно! — Изуку поднимает руки вверх, отойдя в сторону на один короткий шаг. — Может, я чуть-чуть утрирую, но все же, это не отменяет того факта, что ты прям сильно удивился!       — А тут я даже не знаю, как можно не удивиться. Нет, правда, это же такое безумное совпадение... — тихо шипит Хитоши, вжав голову в плечи. В интонации его было что-то тревожное, для него совсем непривычное, а Изуку лишь хлопает глазами, все еще улыбаясь, но чуть скромнее.       Совпадение и вправду поражающее, но возможное. Все-таки вся жизнь в каком-то смысле построена на совпадениях и случайностях. Мальчишки не особенные, и результат жеребьевки удивителен только для них. Для зрителей, героев и других участников — ничего необычного в этих обстоятельствах не было, так что строить теории и обдумывать значение знака свыше не стоит. У судьбы просто неплохое чувство юмора.       Мотнув головой, Изуку убирает с лица пару выбившихся из хвостика прядей и думает над тем, чтобы по-новому собрать волосы. Его незамысловатая прическа пережила кучу встрясок, взлетов и падений. Еще одного испытания она не выдержит. Но парень займется этим после того, как вздремнет, если, конечно, не забудет.       Улыбнувшись собственным легким мыслям, Мидория поднимает голову на Шинсо, и тут же меняется в лице: он готов поспорить, что с другом действительно что-то не так. Он дышит хаотично и шагает тяжело, глядя куда-то сквозь стены. Наверняка тревога перед первой битвой его так загрузила, и он, поглощенный саспенсом, ведет себя особенно непривычно. И Изуку его прекрасно понимает: кто, как не он знает о тревоге, об ожидании худшего. Но сейчас он силой подавляет в себе беспокойство, потому что другу нужна уверенная поддержка. Замедлив шаг, он кладет ладонь на чужое плечо и, заглянув в опущенное лицо Хитоши, спрашивает спокойно:       — Все хорошо? — обычно этот вопрос задает Шинсо, но сейчас они меняются ролями, и это даже нравится Мидории. Ощущение собственной полезности для него лестное и приятное. Хотя в первую очередь он, конечно же, думает о состоянии друга.       Резко выпрямившись, Хитоши приподнимает брови, смотря на Изуку сверху вниз. Тот выглядит уверенно, несколько встревожено, возможно, но все-таки весьма стойко, как будто желает, чтобы его настрой, как простуда, передался и Хитоши. И в ответ он улыбается так, что щеки его становится чуть пухлее. Прямого ответа на вопрос от него не следует, что по понятным причинам сильнее тревожит Мидорию. Но Шинсо просто нужно время, чтобы сформулировать мысль, не дающую ему покоя даже не с момента объявления результатов жеребья, а с того момента, когда они в первый раз шуточно обсуждали, как будут сражаться друг против друга на арене.       — Знаешь, Изуку… — начинает он. Ничего плохого в его интонации не было, но почему-то Мидория напрягается, ожидая чего-то пугающего или минимум неприятного. Замявшись, он достает из карманов ладони, сплетает их в замок и глядит то на Шинсо, то на пол. А после, взяв себя в руки, решительно смотрит в чужие несколько отчужденные глаза. — Мы не будем подаваться друг другу, — звучит четко, отрывисто, даже строго, и взгляд Хитоши, до этого несколько потерянный, соответствует прямой, как рельсы, мысли. Это не вопрос, не предложение. Это утверждение, факт, спорить с которым, судя по выражению лица Шинсо, нельзя. И Изуку не очень нравится его тяжелый взгляд.       Он останавливается. Шинсо встает следом. Захлопав зелеными растерянными глазами, Мидория глядит на того не отрываясь и что-то анализирует, вдруг по-взрослому нахмурившись и опустив голову. Потом он нервно сглатывает, приподняв одну бровь, и прячет руки в карманы, но достает их спустя всего секунду, вытирает о штанины и пожимает плечами. Каждое действие его было сумбурным, бесполезным, а Хитоши, наблюдая за ним, с каждой секундой потеет все сильнее.       — Конечно, а могло быть иначе? — голос Изуку чуть дрожит, но все же звучит довольно серьезно.       Он сжимает руки в кулаки, глядит на Хитоши, в этот раз даже не моргая, а тот смотрит в ответ так, как, кажется, до этого на Мидорию никогда и не смотрел. И Изуку, громко сглотнув, прижимает язык к небу, шумно дыша через нос. Во всем происходящем было что-то ужасно неправильно: они же так легко и комично обсуждали свой бой, не воспринимали его всерьез, отпускали по поводу него абсурдные шутки. Так в какой момент их беззаботные улыбки превратились в крепко сжатые зубы? Естественное поведение во время соревнований — забыть про дружбу и взаимное беспокойство. А когда бессмысленный бой подходит к финишу, соперники лишь пожимают руки и посыпают друг друга похвалами. Так было и после битвы колесниц: ни Киришима, ни Каминари не желают акта мести, не точат на них ядовитый зуб. Это соревнования, они сражались честно и, что главное, они все еще друзья. Так будет и с Шинсо, все хорошо.       Мальчишки даже не думали о том, чтобы поддаваться. Это плевок в чужую сторону, и никто к этому прибегать не собирается. За фальшивой помощью не скрывается ничего полезного. Их битва будет честной и скорее всего недолгой, он это понимает прекрасно. Неплохой матч в качестве открывающего. Он постарается, по крайней мере, сделает все, что в его силах.       Напряжение между ними никуда не уходит, но Шинсо, хмыкнув, маскирует его за улыбкой, уже не такой истерично отчаянной, и восстанавливает шаг, все еще ужасно тяжелый, свинцовый и монументально громкий. Изуку ступает следом, чуть мешкая, опустив голову. Они опять поменялись ролями, и теперь глубокая разъедающая тревога вновь привычно поглощает его, а не Хитоши, который сейчас выглядит куда живее, чем до их продолжительных строгих гляделок. Мидория губкой впитал чужие переживания, словно ему не хватало своих собственных.       Эхо в коридоре теперь кажется более громким и пугающими, как будто за детьми идет целая армия, марширующая в такт своим молодым полководцам. Прислонив горячую ладонь к груди, Изуку поражается тому, как быстро бьется сердце, хотя сейчас он далеко от толпы, далеко от чужих глаз и голосов, сейчас он рядом с Хитоши, но ему до судорог тревожно. Чувство противное, и мальчишка пытается его прогнать, улыбается самому себе, а после поднимает голову на Шинсо, желая поделиться улыбкой и с ним. Тот ответно улыбается, совсем не заметив тревоги в чужих глазах, словно эмпатия его от усталости и напряжения притупилась.       — Надо хорошенько отдохнуть перед началом, — хрустнув шеей, Хитоши негромко вздыхает. Тело ноет по весьма понятным причинам, но фестиваль для них пока еще не закончен, так что полностью расслабиться они смогут только дома. Или на больничной койке.       Ничего не ответив, только кивнув, Мидория сжимает у груди кулаки, а после неконтролируемо широко зевает, не успев накрыть рот ладонью. Если он не сядет куда-нибудь в ближайшие несколько минут, то точно вырубится прямо в коридоре. Нужно побыстрее добраться до комнаты отдыха. Хочется верить, что там будет пусто, но он в любом случае настроился на сон, так что, вероятно, уснет, даже если там будет заточена вся параллель.       — Думаешь вздремнуть? — делает очевидное предположение Хитоши, приподняв брови и опустив корпус, чтобы заглянуть в бледное лицо Изуку.       Вновь лишь кивок, более плавный и ленивый, а после, подняв руки, парень потягивается, замычав, и спина его негромко хрустит. Неприятная колющая боль контролирует его тело, а в завтрашнем дне все будет еще хуже, но Мидория к этому уже ментально подготовился. Хотя после битв один на один ситуация явно станет плачевней.       Они молча идут по коридору, останавливаются возле комнаты отдыха, в которой Изуку с классом сидел до начала мероприятия. Замерев у самых дверей, Мидория поднимает вверх свою дрожащую ладонь, невыразительно ею помахав прямо перед лицом Шинсо. Тот хмурится, не понимая, к чему вся эта молчанка, разводит руками, а после, приоткрыв рот, закатывает глаза и отворачивается в сторону, наконец-то догадавшись, в чем дело.       — Уже настроился на битву? — усмехнувшись, Шинсо складывает на груди руки, перенеся вес на одну ногу: он был бы не против куда-нибудь присесть.       Накрыв ладонью губы, Изуку глухо хихикает, а после закрывает рот на молнию и выбрасывает невидимый ключ в сторону. Хмыкнув, он пожимает плечами, устремив невинный взгляд в потолок, а Шинсо в ответ лишь качает головой. Безусловно, Мидория знает о его причуде, и у него явно нет проблем с тем, чтобы лишний раз помолчать пару минут.       Мысли эти наводят оправданную тоску, и Шинсо тут же вспоминает дни, когда Изуку молчал, продолжительно и тревожно, еле как выговаривал слова, из-за чего ни одна их встреча или прогулка не обходилась без блокнота или телефона. И пусть сейчас, стоя перед ним, друг не говорит по совершенно другой причине, факт молчания все еще вызывает неприятные мурашки по спине и тошное чувство досады и грусти. Особенно, если вспоминать, как люди из прошлого не желали говорить с ним, лишь бы не попасться на опасный крючок контролирующей причуды.       Но это не то, о чем сейчас хочется думать, поэтому, цокнув языком, Хитоши чешет щеку длинным пальцем, натянуто улыбаясь, и желает Изуку хорошо отдохнуть, в этот раз совсем не ожидая каких-либо ответных слов. Мидория лишь кивает уже который раз за этот немой разговор, одним лишь взглядом желает другу взаимной удачи и, подняв вверх большой палец, скрывается за тяжелой дверью, тут же устало поникнув, как только та захлопывается за ним.       Оставшись наедине с самим собой, он тут же ударяет себя по щекам до румянца, чтобы продержаться в сознании хотя бы еще минутку, и на дрожащих ногах плетется к столу, на котором одиноко валяется его пустая бутылка из-под воды. Сев за свое место, он неудобно устраивается на столешнице, подложив под ухо худощавое, но все же достаточно мягкое предплечье. Духота из комнаты не исчезла, наоборот, за это время стало только хуже, но Изуку так истощен, что его не волнует ни твердый стол, заменивший кровать, ни спертый горячий воздух, тисками сдавивший его голову.       Единственное, что мешало спокойно отдохнуть — тяжелые мысли о предстоящем сражении с Хитоши. Он предвкушает это и вместе с тем ужасно боится, особенно после их напряженного разговора. Впервые между ними промелькнуло какое-то нежеланное соперничество, но Мидория принимает его, понимая, что в соревнованиях без него никуда. Комичные мысли об их грандиозном «шоу» выталкиваются серьезным настроем на честную борьбу. Кровь прольется лишь из носа Изуку, нелепое сражение закончится быстро и очевидно, а зрители останутся недовольны. Зрители…       Куча людей устремит свои любопытные взгляды на него, и шепот, и сплетни побегут по трибунам, как тараканы, своими маленькими лапками вскарабкаются на мальчонку и залезут в уши, зашуршат там, забегают, сдружатся с его собственными суетливыми таракашками. И если в предыдущих этапах фестиваля было много участников, на которых жадно глядели миллионы глаз, сейчас все внимание разделится напополам и Мидории даром достанется эта непрошеная половина.       Подумав об этом, он вздрагивает и морщит лоб, сильнее вжавшись в горячую столешницу. А, может, горячим было его предплечье, или щека, или сам он был горячим, болезненно сгорающим в огне собственных переживаний. Нужно просто хорошенько отдохнуть, пока у него есть время, тогда и тревоги пройдут, и организм поблагодарит заботливого хозяина. Глаза слипаются, и тело мякнет на подушке из собственных рук. Даже несмотря на всепоглощающую сводящую с ума тревогу, засыпает Изуку быстро, даже моментально, носом уткнувшись в сгиб локтя. Ему ничего не снится, и за это он безмерно благодарен.       Прошла минута, или полторы, и Шинсо, раздосадовано сгорбившись, наконец-то уходит прочь от закрытой двери, потому что ему тоже нужно успеть отдохнуть. Он плетется по коридору, положив ладонь на серую стену, и ее холод приводит парня в чувство. Тяжело выдохнув, он останавливается на месте и прижимается к стенке широким лбом, тут же поежившись от бодрящей прохлады. Мозг пылает, и остудить его необходимо. Мысли мерзкие, чужие, но прогнать их он не может, хотя и пытается.       Шаркнув по полу ногой, он прячет руки в карманах, хрипло сказав себе пару обнадеживающих и одновременно совсем не лестных вещей. Уверенности при нем столько же, сколько и прямолинейности, и прямолинейность эта относится не только к окружающим, но и к самому себе. Купол образовался вокруг него, и в этом круглом куполе жутко душно. Он тянет себя за воротник, закашляв, и жмурится.       Главное, чтобы Изуку не проспал.       Просыпается Мидория оттого, что кто-то трясет его за плечо, грубо и резко. Он медленно размыкает глаза по очереди, негромко причмокивая слипшимися за недолгий тихий час губами. Спросонья в глазах все плывет, и парень грубо их растирает, надавливая, а после широко зевает, не прикрываясь. Поморгав пару раз, он поднимает голову на свой непрошеный будильник, и как только зрение приходит в норму, он узнает старосту, которая смотрит на него напуганными глазами и тяжело дышит.       — Так и знала! — первое, что говорит она и, взявшись за чужое предплечье, поднимает вялого Изуку с места, как тряпичную куклу. — Так и знала, что уснешь! Ох, Мидория-кун! Сейчас же твоя битва! Считанные минуты до нее остались!       Слова девушки бодрят лучше, чем самый крепкий кофе, и Изуку, выпрямившись, вырывается из чужой крепкой хватки. Нервно и быстро встав, нечаянно уронив стул, он пару секунд соображает, куда вообще идти, а после мчит к двери, пусть ноги все еще ужасно вялые.       — Спасибо! — выкрикивает он однокласснице, посмотрев на нее напоследок: она улыбается, держа одну руку на груди, и тяжело дышит. Очевидно, она бежала сюда, а теперь страшно запыхается.       Улыбнувшись, Изуку срывается прочь, чуть не врезавшись в закрытую дверь, и скачет по коридорам на дубовых, но шустрых ногах. После непродолжительного сна он чувствует себя намного лучше, хотя назойливые зевки все еще соскакивают с губ. Но он, встряхнув головой, прогоняет навязчивую дрему и ускоряется лишь сильнее, уже издалека слыша, как Мик разогревает толпу.       Круто свернув за угол, неуклюже поскользнувшись, он, вздрогнув, отходит назад на один широкий шаг, чуть не столкнувшись с внезапно возникшим перед ним Тодороки. Тот стоит невозмутимо, крепко, хотя брови его чуть приподнялись, но лишь на секунду, а после лицо его приняло естественно статичный и строгий вид. Мидория смотрит на него, сжавшись, а после отводит глаза в сторону, нервно сглотнув. Вообще, Тодороки изначально пугал его, а теперь, когда Изуку присвоил себе чужой, честно заработанный миллион во время битвы конниц, стало совсем не по себе. Высокого мальчишку окутывала дымка холодного воздуха, и Мидория невольно ежится, положив ладонь на открытое предплечье, на котором после сна отпечатались витиеватые узоры от его волос. Нужно просто в два шага обогнуть маленького Старателя, и мчать на арену. В противном случае его ждет дисквалификация из-за неявки.       — Ты… — но Изуку не успевает и шага сделать, потому что чужой хриплый голос, грубый и отталкивающий, впечатывает его ноги в пол.       — Я?.. — тут же переспрашивает Мидория, не дождавшись продолжения фразы. Как будто здесь есть кто-то помимо него.       — Что у тебя за причуда такая? — прямолинейный вопрос становится выстрелом прямо в лоб, и Изуку, сжавшись, делает шаг в сторону. Нужно просто его обойти, но это оказывается сложнее, чем преодолеть препятствие из огромных монстров-роботов.       — П-причуда? — он зачем-то вновь переспрашивает, словно притворяясь глупым. Но Тодороки настойчиво ждет ответа на свой, казалось бы, безобидный вопрос, глядя на будущего противника исподлобья, чуть наклонив голову вперед. Разноцветные глаза испепеляют и замораживают одновременно. — З-зачем ты… зачем тебе? — отвечать не хочется: если тот все еще не догадался о сути чужой причуды, то стоит придержать это преимущество до последнего.       Хотя ничего такого в этом вопросе, возникшем скорее всего из-за простого любопытства, не было. Ведь Изуку сам недавно расспрашивал голубоглазого воришку по поводу его причуды. Интерес есть интерес, но Мидория не обязан отвечать, если ему не хочется. И любой понимающий человек принял бы это, но, видимо, Тодороки-кун непонимающий от слова «совсем».       — Ты не можешь сказать? В чем проблема? — каждый слог, соскакивающий с его губ, был пулей, пронзающей кожу Изуку. Интонация резкая, не спокойная, как ему казалось вначале, а действительно грубая, и природу этой грубости мальчишка не понимает. Возможно, для него это естественная манера, но сейчас они разговаривают впервые, а потому Мидория чувствует себя ужасно некомфортно и незащищено.       Облизнув губы, он то поднимает глаза на Тодороки, то опускает их вновь. Непонимание застывает на его лице, и какая-то неприязнь разрастается внутри, отчего зубы его крепко сжимаются, а после неконтролируемо стучат, потому что в коридоре становится слишком холодно.       — А п-почему я должен?.. — сведя брови вместе, хрипит он и одним ухом прислушивается к голосу Мика. По ощущениям тот совсем рядом, почти за стенкой.       Парни разговаривают вопросами, перекидывают друг на друга право ответа. Слова Изуку становятся причиной хмурого прищура Тодороки, и он, вздохнув, пожимает плечами.       — Не должен. Не говори, — отвечает он односложно, как будто разрешая мальчишке иметь при себе тайны, как будто его слова были равносильны закону. Глаз Изуку дернулся, а ноздри неосознанно раздраженно раздулись. Может ли ситуация пугать и бесить одновременно?.. — Просто не думай, что одна победа поможет тебе выиграть фестиваль…       — Я и не думаю, — отвечает Изуку неосознанно резко и взаимно грубовато, все еще не смотря на оппонента.       В этот раз высокий мальчишка не отвечает ничего, просто глубоко и шумно дышит, как бык на родео, и Мидория даже не знает, какое у него выражение, потому что боится поднять глаза вновь. Чужое молчание становится пыткой, душераздирающей острой пыткой, которая крепко держит Мидорию в средневековых ржавых кандалах, сдавивших шею, руки и ноги. Прищур зверя, хищника держит его на мушке, и зайчонок, попав в капкан чужого взгляда, не видит его, но чувствует, а потому не может лишний раз пошевелиться. Крепче схватившись за собственное предплечье, оставив на нем пару вмятин, которые скоро превратятся в синяки, Изуку, выдохнув, поднимает свой ответный серьезный взгляд на Тодороки и старается получше вглядеться в чужое лицо, чтобы увидеть в нем то, что он видел, кажется, в каждом герое и в ребятах с геройского курса. Но разноцветные глаза неизменно суровые, строгие, но не такие строгие, как у Шинсо, а по-противному строгие, даже злые. Кажется, со времен средней школы никто не смотрел на него так. Сердце екнуло.       Чужой взгляд напоминает Бакуго. Как только эта мысль доходит до Мидории, он, пискнув, прижимает к груди потные ладони и делает несколько широких шагов в сторону, тут же больно и звучно врезавшись плечом в стену, чуть не упав. Сорвавшись на бег, он оставляет позади Бак… Тодороки, и, глубоко дыша, пытается прийти в чувства, бешеными глазами ища выход на стадион, на свежий воздух.       — ...Настал момент, которого вы все ждали! Время битв один на один!       Буквально задыхаясь от изнуряющего бега, Изуку, прислонившись спиной к стене, стоит в нескольких метрах от выхода на арену и глотает слюни, лишь бы хоть как-то смочить горло. Глубоко вдохнув полной грудью, чтобы восстановить дыхание, он тут же кашляет, прижав ко рту холодные ладони. Тошнота подступает, и он готов провалиться в обморок. Значение короткого сна, который казался настоящим лекарством, стерлось после нежелательной встречи. Ноги дрожат и чудом держат его в вертикальном положении. По холодному лицу текут крупные капли пота. Он кладет руку себе на грудь, чтобы ощутить биение сумасшедшего сердца. Даже не понятно, отчего оно так рвется и пляшет: оттого ли, что он бежал, как сумасшедший, или от разговора с Тодороки. Но это и разговором не назовешь, просто элементарное издевательство. Изуку знает, что такое «издевательства», и сейчас он испытал это вновь, хотя и наделся, что больше такое никогда не повторится.       Крепко сжав зубы, он пару раз ругается вслух, но его, конечно же, не слышно за шумом стадиона. На лбу появляется выразительная морщинка, и неясно, злится ли он на грубого мальчишку или на себя, потому что не противостоял этой грубости. Кажется, он в последнее время расслабился оттого, что вокруг него слишком много милых людей, и совсем забыл о существовании мудаков. Мысли Изуку были неконтролируемо и даже неоправданно злыми. Он просто устал, ужасно устал, и держать в узде собственные эмоции получалось даже хуже, чем обычно. Но сила любит сдержанных, так что, глубоко вдохнув, Мидория вытягивает вперед левую ладошку и рисует на ней невидимый символ человека, а после съедает его. Не то чтобы ему это сильно помогло, но он повторил незамысловатый ритуал еще несколько раз.       — ...Теперь вы можете рассчитывать лишь на себя!..       Подавившись воздухом, Изуку кашляет, устремив заслезившиеся глаза в сторону света. Все так ярко, кажется, что арена пылает настоящим огнем. Староста, конечно, предупредила его, что до сражения времени осталось немного, но учитель Ямада решил как можно сильнее растянуть вводную часть перед этим сенсационным событием, что, безусловно, дает возможность еще немного отдохнуть и перевести дух, но в то же время Изуку с каждой секундой волнуется все сильнее.       Стерев со лба пот, он пытается убрать упавшую на глаза челку и, зашипев сквозь зубы, вспоминает о том, что он планировал наладить порядок на своей голове. Наверняка после сна его волосы превратились в воронье гнездо, причем не самое уютное. Стянув резинку, он дрожащими пальцами пытается прибрать свои патлы в хоть какой-то приличный вид, но из-за спешки выходит совсем не так аккуратно, как он планировал. Конечно же, здесь нет зеркала, поэтому он ориентируется на ощущение и интуицию.       — …Даже если вы еще не герои...       Он медленно убирает от волос дрожащие руки, опускает их по швам и, надувшись, хмурится. Слова учителя звучат издевательски, но тот явно не планировал обидеть своего ученика. Вряд ли тот вообще сейчас думает о проблемном ребенке.       — ...добейтесь грандиозной победы!       Сделав один лишь короткий шаг, Изуку оступается и падает на колено. Хорошо, что он еще не вышел на поле, и никто не увидел его маленького постыдного провала. Покрепче сжав плотную ткань на груди, он дышит глубоко и жадно, шумно. Уши закладывает, и ничего кроме собственного дыхания он не слышит. Голос Мика, до сих пор скандирующий какие-то громкие излишне пафосные фразы, шум толпы на трибунах — все это заглушается его собственным сердцем, которое, кажется, готово остановиться.       Он думал, что после сна ему стало легче. Физически — возможно, но это лишь полбеды. Эмоционально он не может заставить себя выйти на арену, на которой он уже провел столько времени, на которой он уже стал победителем для себя. Так почему сейчас он не способен даже встать, не способен двигаться, не способен дышать? Черт, просто возьми себя в руки!       Главное там не упасть, не склониться в унизительно жалкой позе перед героями, перед камерами, перед Шинсо. Он обязан взять себя в руки, иначе так и будет до конца жизни бояться людей и самого себя.       Изуку, чертыхнувшись, нерасторопно встает на ноги и начинает оттряхиваться дрожащими руками. Страх не уходит, но Мидория старательно пытается его игнорировать, профессионально делает вид, что ему не страшно. Пусть люди думают так же, может, тогда и он поверит в это, а, может быть, лишится страха по-настоящему.       Звучно ударив себя по щекам, отчего те вмиг становятся здоровыми и румяными, Изуку выпрямляет спину и, слыша, как Мик готовится объявить участников, делает один неловкий шаг к свету. Все хорошо, он уже был на этой арене, он уже был в центре внимания. И не важно, что он не герой. Он герой для себя. Какая разница, что решили другие. На его лице как будто бы появляется невидимая маска, которая лишь добавляет ему очков уверенности.       Впереди виднеется фигура Хитоши. Он идет твердо и стойко, ровно, как по часам. Лицо его было соответствующим: ни мускула не дрогнуло, строгость сковала его в объятия и не собиралась отпускать. Его гармонично грозный вид вызывает у Мидории тихий восхищенный вздох, сопровождаемый мурашками. Он радуется чужой ненадменной гордости. Но при этом ему все еще ужасно не нравится, что Хи-чан его пугает. И, конечно, он ему об этом не расскажет.       — Мальчишка, который вечно выглядит таким же уставшим, как и ты, Сотриголова! Шинсо Хитоши с геройского факультета! — представляет его Мик, и в этот момент беспокойство Изуку притупляется, когда он видит, как весь этот образ, который Шинсо так старательно нес на себе, сыпется: раскрасневшись, парень вжимает голову в плечи и, неловко уставившись в сторону комментаторской будки, по-кошачьи недовольно шипит.       Изуку тут же прыскает со смеху, накрыв ладонью рот, и на секунду совсем забывает, где находится. Небольшая разрядка — это то, чего ему не хватало.       — И единственный студент с общеобразовательного факультета, вышедший в этот этап — Мидория Изуку! — в этот раз учитель не позволяет себе каких-либо шутливых фразочек, относится к ребенку весьма обходительно, и за это его можно только поблагодарить.       Мик быстро в своей фирменной манере объясняет весьма элементарные правила. А мальчики в это время смотрят друг на друга, хлопая глазами, не отрываясь и как будто бы ментально общаясь. Хитоши, потеряв свой строгий вид, не пытается его вернуть и сейчас ухмыляется, довольно натянуто и криво. Его ладони преют, он перебирает пальцы, то сжимая руки в кулаки, то расслабляя их вновь.       Он чувствует, как крупная капля пота бежит по его холодному виску.       Шинсо честно отдает себе отчет, что против близкого противника ему не выстоять. Это было очевидно для него и для Изуку. Только вот последний ни за что этого не признает. Но он вдоль и поперек ознакомлен с причудой Шинсо, поэтому на крючок не попадется, а своей способностью запросто сможет выбросить Хитоши за пределы, как котенка. Все, что тот наивно может сделать против Мидории — использовать свою физическую силу, по которой он прилично превосходит.       Солнце слепит, и парень щурится, подняв голову. Почему небо сегодня такое яркое?       Битва начинается, когда все пояснения подходят к концу, а Мик, прокричав свое коронное «START», в напряжении сжимает кулаки. Но никто из мальчишек и не думает идти в атаку первым. Они смотрят друг на друга, что-то анализируя, потонув в размышлениях. А зрители наблюдают за ними внимательно, явно ожидая от открывающей битвы чего-то интересного. И «А» класс не становится исключением. Ребята с любопытством и недоумением глядят на статичную сцену, не понимая, почему парни бездействуют.       — Как-то... подозрительно, — Каминари морщит нос, сложив руки на груди. — Я был уверен, что Мидория просто использует на Шинсо причуду и быстренько закончит раунд.       Закатив глаза, Серо качает головой, но со словами товарища не может не согласиться. При всем уважении, они прекрасно понимают, что Изуку со своей причудой имеет куда большее преимущество. Но тот не спешит идти в наступление и чего-то выжидает.       — Они друзья или что? — девочка с фиолетовыми волосами накручивает на палец свою мочку-проводок и, хлопая глазами, смотрит то на соперников, то на сидящих перед ней болтливых одноклассников.       — Лучшие, я бы сказал, — отмечает Денки, вскинув вверх указательный палец.       Девушка приподнимает брови, узнав о занимательной детали, которая сделала происходящее на фоне действие, точнее сказать, бездействие более драматичным. Можно только гадать, о чем друзья, не спешащие идти в атаку, сейчас думают.       Вытянув шею и прищурившись, Киришима продолжительно смотрит сначала на одного, потом на другого и в конце концов задает весьма резонный вопрос, который заставляет всех задуматься:       — Не думаете, кстати, что они, ну, будут поддаваться друг другу или вроде того?       Денки, дав себе на размышление секунды три, отрицательно качает головой, строго сложив руки на груди. Не только друзья, но и добрая половина одноклассников устремляет взгляды в его сторону.       — Поддавки — отстой, это же то еще неуважение. Мне бы было обидно. Так что очень сомневаюсь, что они пойдут на это.       Ребята хлопают глазами и моментально соглашаются с обоснованным мнением блондина. Тот, загордившись, поднимает кверху нос и, зажмурившись, чешет его указательным пальцем. Его мудрый образ тут же смазывается, и парни, выделив несколько секунд на заразительный смех, вновь глядят на поле битвы, где битвой до сих пор и не пахнет.       Изуку глубоко вдыхает полной грудью, старается не смотреть на людей вокруг и представляет, что здесь кроме Шинсо никого и нет. Опустив голову, он разглядывает свои кеды и, сжав край формы, делает один шаг назад. Трибуны тут же загалдели. Наконец-то скучная статика разбавлена хоть каким-то движением бойца.       Шинсо тут же хмурится, сделав ответный шаг вперед. Безусловно, у друга есть какой-то безумный, продуманный до мелочей план, он понимает это прекрасно, а потому готовится к чему угодно. Если Изуку использует причуду на его одежде, то наверняка сможет вышвырнуть его со стадиона за шкирку. Или же он может использовать силу на его ботинках, уронить его и, как мешок, поволочь по земле. В таком случае будет больно и придется быстро снять обувь. В голову закрадывается мысль о том, чтобы разуться заранее. Ох, он правда верит, что у него есть шансы.       Встав поустойчивее, чтобы хоть как-то сопротивляться чужой силе, Шинсо, самодовольно улыбаясь, глядит на Мидорию, ужасно напряженного до дрожи в коленках, но при этом все еще по-своему уверенного. Он резко выдыхает через нос достаточно громко, чтобы это услышал Хитоши, медленно поднимет глаза. Шинсо на самом деле боится, что тот сейчас грохнется в обморок. Но Мидория делает еще один шаг назад, и еще, а после разворачивается и направляется к краю ринга.       Гул стадиона возрастает, превращается в назойливое мушиное гудение. Интерес завладел зрителями, ведь теперь, несмотря на все еще скучный ход игры, у них появилась возможность обсудить происходящее и построить пару теорий по поводу поведения зеленого мальчишки.       Шинсо, как и все, ничего не понимает, а потому слепо следует за Изуку, медленно и настороженно, ожидая какого-то подвоха или хитрого хода. Не может же тот просто сдаться и уйти с этой сцены. Они так не договаривались.       — Невероятно! Что же это?! — Мик чуть ли не упирается лицом в стекло, пытаясь получше разглядеть происходящее. — Неужели Мидория сейчас проиграет?! — в его голосе смешиваются досада и волнение.       Но Изуку игнорирует чужие слова и топот ног за спиной. Он просто идет вперед, не оглядываясь, чуть шатаясь. Он пытается успокоиться, сосредоточившись только на своих тихих почти не слышных в шуме всеобщего гудения шагах, и продолжает свой бессмысленный акт позорного поражения. Прикрыв глаза, он делает короткий вдох на каждый шаг и в этот момент совсем абстрагируется от события, участником которого он непосредственно является.       — Нет! Не может быть, что за поворот?! — горланит Мик, чуть ли не ломая своими цепкими руками микрофон, который ему и не нужен, на самом деле. — Мидория действительно планирует вот так вот просто проиграть?!       В этот момент парень широко распахивает глаза, резко замерев. Если бы учитель его не предупредил, то он бы уже проиграл. Оказавшись у самой линии, Изуку, развернувшись на пятках, смотрит в сторону ничего не понимающего Хитоши. Тот замер на месте, крепко сжав кулаки, и не отрываясь глядел на Мидорию, уже не улыбаясь. Напряжение чувствуется в каждой клеточке его тела. Он готов к тому, что Изуку в любой момент собьет его с ног. Но тот почему-то не торопится пускать в ход причуду, а продолжает какое-то странное никому не понятное шоу. Встав в нескольких сантиметрах от линии, он прячет руки за спину и, быстро топая ногой, смотрит на друга в ответ, сохраняя уверенное выражение лица. Он наверняка ждет, когда же Шинсо подойдет, чтобы его хитроумный и бессмысленно изощренный план сработал.       Сделав несколько шагов, деревянных, но устойчивых, Хитоши цокает языком и, постепенно прибавляя скорость, приближается к Мидории. Тот стоит у самого края и вытолкнуть его за борт — дело двух секунд, но Шинсо прекрасно понимает, что стоит ему оказаться рядом с Изуку, как за бортом окажется уже он.       — Что за напряжение происходит между ними?! Не знаю как вы, а я ничего не понимаю! — безумие ярко ощущается в голосе учителя: он мотает головой, смотря то на одного ребенка, то на другого, то на своего комментаторского коллегу.       — Если ты чего-то не понимаешь, то можешь просто молча смотреть, — устало выдыхает Аизава, на секунду прикрыв глаза, а после устремляет свой красный взгляд на Изуку. Он тоже ничего не понимает, даже не представляет, что в голове у этого ребенка.       А Шинсо знает лишь одно: сейчас, ступая в сторону Изуку, он действует согласно его плану. Но разве у него есть варианты. Не могут же они просто стоять на этом полигоне до конца фестиваля. Вряд ли это понравится зрителям, так что неугодных артистов со свистом погонят со сцены.       — Ну и что же ты задумал?.. — сквозь зубы шипит Хитоши, когда между ними остается от силы метров пять.       Конечно же, он и не надеется, что Изуку отзовется. Это было бы слишком просто и подозрительно, Мидория на такое не попадется. Но тот, к удивлению, пожимает плечами, спрятав руки за спиной и беззаботно, по-детски невинно отвечает, глядя куда-то в землю:       — У меня есть план.       Хитоши замирает, не веря своим ушам. Неужели волнение друга сыграло с ним злую шутку, и он так просто попался на чужую уловку. Верить в то, что он решил поддаться, не хотелось, поэтому этот вариант парень даже в голову не берет.       Но долго гадать не пришлось, потому что попытка Шинсо как-либо воздействовать на Мидорию причудой проваливается. Как будто Аизава-сан направил на Шинсо свой горящий красным огнем взгляд, что бред, конечно, но других теорий у парня и нет. Он делает шаг назад, нахмурившись, и, чуть приоткрыв рот, невыразительно качает головой, думая, что не так с его внезапно заморозившейся способностью.       А Изуку поднимает на него свои большие зеленые глаза. Если бы способность Хитоши сработала, то те были бы бледными безжизненными камешками. Но нет, его взгляд был нервным, он часто моргал, смотрел из стороны в сторону, но поддаваться на чужую причуду явно не собирался.       Бессмыслица какая-то. Шинсо не понимает, почему он не смог взять Мидорию под контроль.       Замешательство на лице Хитоши вызывает у Изуку лишь улыбку, довольную, но скомканную. Он встает поустойчивее, опустив руки по швам. В ушах белый шум, который неплохо отвлекает от голосов незнакомых людей, окруживших его со всех сторон. Зрители, возмущаясь, смотрят за абстрактным представлением двух мальчишек, скучающе, а то и вовсе грубо обсуждая затянувшийся матч, за время которого ничего динамичного так и не произошло.       Шинсо же, словно забыв о том, где он находится, с досадой сжимает челюсть, скрипнув зубами. Какую такую лазейку в его причуде обнаружил Изуку, и как она может быть использована против обладателя в будущем? От терпкого ощущения сводит скулы, а внутри все неприятно сжимается. В любом случае, он может обсудить это с Мидорией, когда эта позорная стычка подойдет к концу.       — Я не имею ни малейшего понятия, что ты задумал, — старательно вернув на лицо косую улыбку хищника, Хитоши шагает уверенно и быстро, сокращая и без того малое расстояние.       — У меня есть план, — повторяет Изуку, опять избегая зрительного контакта с соперником, и снова обходит контроль разума, как будто у него есть иммунитет к чужой причуде.       Цыкнув, Шинсо сжимает зубы еще крепче, а легкая ухмылка исчезает и, кажется, не вернется до конца раунда. От чужого строгого выражения лицо Изуку, успевшее немного расслабиться, напрягается вновь. Нервно сглотнув, он делает шаг вперед, отойдя от линии и приближаясь к сопернику опасно близко.       Хитоши знает, что проиграет. Но не бороться он не может.       — Полночь! — кричит парень учительнице, внимательно наблюдавшей за безопасным боем.       Героиня вздрагивает, не ожидая обращения к своей персоне, и устремляет взгляд на мальчишку с горящими глазами. Отчаяние и безумие охватили его, и он, сгенерировав нелепый до одури план за пару секунд, лишь краем глаза смотрит на Полночь, а после вновь берет Изуку на мушку.       Резко повернув голову до нездорового хруста, Мидория смотрит на женщину, нахмурившись, предполагая, к чему все идет: неужели тот хочет использовать постороннего человека? Это буквально единственное, к чему Хитоши может прибегнуть, но Изуку и не думал о подобном исходе. На всякий случай заранее он закрывает лицо руками, лишь бы хоть как-то спрятаться от усыпляющего газа героини, и прожигает в ней дыру своим усталым обеспокоенным взглядом. Из-за элементарного блефа он вмиг как будто бы забывает о Шинсо, ринувшемся в его сторону.       Обращение к учителю — обычный обманный маневр, на который Изуку лишь к большому везению купился, а оттого отвлекся и обеспечил Хитоши несколько заветных секунд на скучную, но эффективную атаку. Его крепкая широкая ладонь толкает Мидорию в грудь прежде, чем тот вновь поворачивает голову на противника. Неустойчивое положение у самого края полигона и хилое тельце делают свое дело, и парень, словно надпиленное у основания дерево, падает назад, прямиком в сторону своего проигрыша в этом туре.       Шинсо не надеется ни на что. Он знает, что итог предрешен изначально.       Мидория замирает в воздухе, замахав руками, и, резко отлетает в сторону, обогнув Хитоши раньше, чем тот успевает это заметить. Изуку мог закончить все уже давно, но почему-то тянул время.       Причудой он хватает Хитоши за ворот ветровки и, резко дернув его в сторону, заставляет того сделать один решающий шаг за черту, у основания которой Шинсо остался, после того как мнимо выиграл, толкнув противника.       Одновременно раздаются удар плетки, слова Полночи и голоса арены, не такие громкие и восторженные, как бывало до этого. Сейчас все назойливо шепчутся между собой, и шепот этот складывается в пчелиное жужжание, такое надоедливо, звучащее отовсюду. Никто и не знал, как реагировать на пресное действо, где лишь под конец на финальных трех секундах случилось что-то интересное. Кульминация и развязка сплелись во что-то одно, единое, закончившееся несправедливо быстро. У зрителей даже не было времени поволноваться хоть за кого-то на сцене.       Опустившись на землю, Мидория, делает несколько шагов к Хитоши. Сложив руки в замок, он горбится и пытается заглянуть в понурое лицо друга. Тот стоит одной ногой за чертою, абсолютно целый, невредимый, без единой ссадины. Тяжелый взгляд его падает на собственные ноги, руки, на землю под ним, а поглядеть на победителя он словно и не может.       И Изуку чувствует себя до тошноты неправильно. Все совсем не так, как он представлял. Он вроде и победил, но победа эта была такой нечестной, ожидаемой, односторонней. Хочется радоваться, но не получается совсем.       Проходит еще пара секунды, и Хитоши все-таки поднимает свои глаза на бывшего соперника. Они смотрят друг на друга молча, и оба выглядят тревожно обеспокоенными. Изуку старается улыбаться, глубоко дыша, жмурясь не только от громких комментариев со стороны Мика, но и от разговоров, доносившихся с трибун, которые залезают в уши. Никто не понял сути этой странной сумбурной битвы, напоминавшей арт-хаус, а потому каждый старался придумать свое обоснование занятной сценке, и каждый вариант был абсурдней предыдущего.       Подняв голову в сторону своего класса, Шинсо получает несколько слов поддержки со стороны ребят, которые прорываются сквозь гул стадиона. Изуку тоже заслужено получает поздравления от парней и благодаря им позволяет себе хоть немного возгордиться своей победой, довольно морщится, чуть смущенно улыбаясь, но это очаровательное выражение пропадает, когда он вновь переводит взгляд на Хитоши, задумчивого и обыденно строгого. Но в этот раз строгость его была какой-то особенно тяжелой, тянущей вниз, почти такой же, как во время их разговора до битвы. А может еще хуже. И Мидории совсем не нравится это выражение.       — Пойдем, — Шинсо первый ступает в сторону выхода со стадиона, коротким взглядом поглядев на Изуку из-за плеча. Мурашки побежали по его спине, и Мидории совсем-совсем не нравится, что от взгляда на Хитоши у него напугано трясутся коленки. Но, покачав головой, он быстро убеждает себя, что это из-за усталости.       Он на секунду бросает взгляд в сторону собственного класса, и ребята глядят на него большими горящими глазами, а кто-то вовсе высовывается за перила, чуть ли не выпадая. Они свистят, машут своему однокласснику, а тот лишь на секунду приподнимает подрагивающие уголки губ вверх и, развернувшись, бросается за Шинсо.       Запыхавшись, Изуку догоняет друга, но рядом пристроиться не решается: была у него мысль, что проигрыш в такой важной для Шинсо борьбе был сродни оскорблению. Но они же договорились играть честно, без поддавков. Да и сам Мидория ни за что не стал бы поддаваться близкому другу. Но неужели Хитоши все-таки обиделся?       Неприятно закололо в голове и в сердце, а живот тревожно скрутило. Поднеся руку к губам, Изуку закусывает ноготь, забегав глазами из стороны в сторону. Мысли о том, что Шинсо действительно на него обиделся, серьезно обиделся, ощущалась как нож под ребром. Холодный пот окатил его сильнее, чем до их неуклюжей битвы. Так страшно не было даже перед началом фестиваля.       Сделав пару быстрых шагов к Шинсо, Мидория встает рядом, глядя в задумчивое лицо друга своими напуганными большими глазами, в которых тревожно дрожали блики, и одним этом бешеным взглядом он вмиг останавливает Хитоши. Он тут же теряет свое угрюмое выражение, и оно превращается в обеспокоенное.       — Ты обиделся? — прямо спрашивает Изуку, сжав у груди кулачки. Ему так хочется услышать отрицательный ответ, что он сам качает головой, словно давая другу подсказку.       Сморщившись как от чего-то кислого, Шинсо озадаченно смотрит в чужие пугливые глаза и фыркает, совсем не задумавшись над ответом:       — Нет, конечно, — отвечает он так просто, как будто ответ очевиден. На самом деле, так и было: он вряд ли когда-либо сможет обидеться на Изуку. — С чего ты взял? — он косится, сложив руки на груди, и Мидория, тут же захлопав глазами, опускает голову и облизывает губы. — Мы же договорились играть без поддавков. Я не обижен.       — Ты просто выглядел таким хмурым, и как-то так... не знаю, — постепенно Изуку понимает, что он сам все надумал, и обижаться на него никто не собирался. Особенно Хитоши. — Ты смотрел на меня так... Я думал, ты злишься.       — А? — Шинсо не всегда контролирует свой взгляд, который мальчишки часто в шутку называли убийственным, и он не планировал когда-либо смотреть так на Изуку, а потому, поняв, в чем дело, стыдливо шипит, спрятав голову в плечи. — Черт, я случайно, — усмехнувшись, чтобы хоть как-то разбавить ситуацию, он нервно думает над тем, как бы оправдаться. Но Изуку, улыбнувшись, резко выдыхает через нос и, накрыв губы ладонями, качает головой, зажмурившись.       — Можно было догадаться, — говорит он сам себе, открыв глаза, и тут же осуждает себя за то, что так грубо окрестил Шинсо обиженкой, пусть даже и мысленно.       — Я просто думал о том, что произошло на арене, — поясняет Хитоши, прислонившись к холодной стене. Изуку встает напротив, спрятав руки за спиной. — Я ничего не понял... Знаешь, стоило сразу тебя спросить, а не пытаться вот так вот самостоятельно копаться в этом всем, — убрав руки в карманы, он смотрит на Изуку сверху вниз, приподняв тонкие брови, и на лбу его вмиг появляется выразительная глубокая складка.— Так что это вообще все было? — спрашивает он прямо, прищурившись.       — Что именно? — Изуку сжимает ткань своей ветровки, вытерев пот с ладоней, и, наклонив голову, глядит на Шинсо исподлобья. Безусловно, он понимает, о чем идет речь.       — Почему ты пошел к краю вместо того, чтобы просто потащить меня за шкирку через все поле? — прямой вопрос становится выстрелом, от которого Изуку не увернулся. Да и уворачиваться он не собирался. — Я был уверен, что ты так сделаешь.       Мидория водит носком ботинка по полу и, поджав губы, пожимает плечами, не глядя в глаза Хитоши. Было холодно и жарко одновременно. Хочется приложить ладонь ко лбу и проверить температуру, но он так и не понял, как собственная рука может заменить градусник.       — Да, это был первоначальный план, — тихо и спокойно объясняет он, — но, знаешь, я подумал, что если я потяну тебя за ветровку, то мало ли та тебя и вовсе удушит... — он неосознанно кладет руку на шею под подбородок, сглотнув. Шинсо просто хмурится и понимающе кивает. — Мне стало страшновато. Поэтому я решил, что пойду к краю. Конечно, ты пошел бы следом, иначе нас бы просто дисквалифицировали за бездействие, — Изуку посмеивается, прикрыв глаза, а после выдыхает, вновь вытерев потные ладони о плотную ткань. Он слишком сильно потеет. — А у края я бы с легкостью смог тебя вывести за черту. Вот такой вот план. Элементарный.       Действительно элементарно. Но в то же время заумно. Заумно в стиле Изуку. В этом был смысл, ведь кто знает, что было бы, если бы Хитоши удушила его собственная ветровка. Не так он представлял себе свой первый Спортивный Фестиваль. Покачав головой, он продолжительно выдыхает, прикрыв глаза, выглядя совершенно смиренным. Но Изуку неправильно считывает его эмоции и опять бессмысленно паникует.       — Но я не поддавался, если что! Не думай! — честные оправдания доносятся до ушей, но Шинсо в них правда не нуждается. Он открывает глаза, улыбаясь одной стороной лица. По Мидории видно, что еще чуть-чуть и у него кровь из носа побежит. От напряжения или из-за причуды — непонятно. — Я просто придумал более рациональный план, — пальцы на его руках как будто склеились вместе, и он рубил ими воздух, параллельно объясняясь. Лишь бы не засмеяться, Шинсо прикусывает щеку: Изуку сейчас напоминает ему их шумного старосту, и от этого почему-то ужасно смешно. Но смешно не по-злому, конечно. — Да, никто здесь не собирается сдерживаться, конечно, но и убивать друг друга вряд ли кто-то планирует. В основном, — вообще Шинсо нравится, когда Изуку начинает безостановочно тараторить себе под нос. Это можно сравнить с какой-то волной, волной честности, волной интересных мыслей — бери и подцепляй из бесконечной тарабарщины что-то важное. — Так что я придумал множество планов, чтобы выиграть! То есть, я бы в любом случае выиграл, так что...!       Один короткий вздох Хитоши прерывает его суетливый монолог, а после все звуки на расстоянии километра от них пропадают.       Из носа Изуку наконец-то ожидаемо бежит кровь и тут же смешивается с потом на его подбородке. Обыденная бледность становится мертвецкой бледностью. Сейчас он хочет провалиться под землю и сгнить.       — Нет! Подожди! — прежде, чем Шинсо успевает хоть что-то ответить, Мидория, смеясь и размахивая руками, улыбается широко и наигранно, но так старательно, что Хитоши морщится от дискомфорта. А может, он морщиться от чужих ранее сказанных слов. Но он не в обиде. На Изуку невозможно обижаться.— Я не то имел в виду...! — он умеет искусно врать, но Шинсо слишком хорошо его читает. Особенно, когда тот ужасно нервничает.       — Ты сказал то, что сказал, — с легкой интонацией протягивает Шинсо, отвернувшись в сторону и усмехнувшись, беззаботно разведя руки в стороны. Шея его болит и ужасно зудит от жары и пота. Хочется впиться в нее ногтями и расчесывать, покуда не станет легче. — Было очевидно, что я проиграю. Так что все нормально.       Это и в правду был очевидный факт: и для него самого, и для одноклассников, знающих про их причуды, и для отца, который сейчас смотрит фестиваль по телевизору во время своих перерывов, и для Мидории-сан, и для учителей. И для Изуку. Только Хитоши думал, что друг не станет говорить этого вслух. Но он сказал. И Шинсо правда не понимает, что он чувствует. Но он не обижается, это точно.       — Нет-нет! — закашляв, Изуку широко открывает глаза и выглядит так нездорово отчаянно, что Шинсо, совсем уставший, не знает, как и реагировать. — Я хотел сказать..!       — Ты сказал то, что хотел сказать, и все в порядке, — он вступает в спор, звуча глубоко и строго. Обычно такой интонации хватает, чтобы привести нервного Изуку в чувства. Но сейчас он истошно пытается доказать что-то бессмысленное, а потому совсем и не слышит чужих слов.       — Но я же..!       — Изуку, перестань.       Их короткий эмоциональный спор подходит к концу на четкой точке, поставленной Хитоши. Он не поднял голоса, звучал не громче, чем Изуку, но по ощущениям ему казалось, что одна секундная фраза была настоящим суровым криком. Но только так он смог вбить в голову Мидории неприятную истину.       Тот замолчал, напугано вздрогнув, чуть отпрянув назад. Отчаяние во взгляде превратилось в стыд, съедающий, тянущий вниз. Хотелось поддаться и провалиться под землю. Или молча развернуться и уйти. Хотелось, чтобы Шинсо забыл этот нелепый разговор, словно его и не было.       — Прос…       — Не извиняйся, — зажав дрожащими пальцами переносицу, Хитоши глубоко вздыхает. — Не нужно. Я не обижен. Ты сказал правду, я это уважаю. Мы не поддавались друг другу. Эта скомканная битва была честной. Это главное, — он чувствует себя таким уставшим. Хотя во время их сражения он ничего особенного и не сделал. Но он действительно уставший и измотанный. — Все супер, — суетливо добавляет он, хлопнув в ладоши. А Изуку остается лишь быстро поморгать в ответ, потому что он и слова вставить не успевает.       Отлипнув от стены, Шинсо, потянувшись, восстанавливает ход, улыбается и делает вид, как будто бы лучший друг не принизил его буквально минуту назад. А в ушах Мидории начинает нарастать звон, и он бессмысленно прислоняет к уху ладонь, быстро поспев за удаляющимся Хитоши.       — Мне остается только одно спросить: почему моя причуда не сработала, когда ты мне ответил? — голос Шинсо чуть дрожит, но он, прислонив кулак к губам, тут же фальшиво кашляет, чтобы замаскировать постыдное дребезжание.       — А, — тяжелым разговором измотаны оба, и даже не понятно, что хуже: продолжение тревожной болтовни или погружение в удушающее молчание. Оба варианта звучат паршиво. — Я не отвечал тебе, — он говорит тихо, совсем потонув в море стыда перед другом. Там на арене его находка казалась ему занимательной и даже гениальной. Сейчас же она больше ощущается как очередной плевок в чужую сторону.       Нахмурившись и уставившись на кровоточащий нос Изуку, Шинсо просит того утереться, а после требует пояснений, потому что он все еще ничего не понимает. А понять хочется, иначе он так и будет чувствовать себя глупо.       — Ну, — Изуку не смотрит в его сторону и мнется, не очень желая разговаривать. Правая ладонь окрасилась в такой привычный красный цвет. — Спроси у меня что-нибудь.       Захлопав глазами, Шинсо, скорчив гримасу недоумения, пожимает плечами и спрашивает первое, что приходит в голову:       — Как настроение? — он заранее готовится к тому, чтобы словить друга причудой.       — Погода хорошая, — говорит тот, глядя вперед вглубь коридора, и не останавливается, под воздействием чужой силы, как будто у Шинсо ее и не было.       Тот замирает на секунду, Изуку же продолжает свой ход. Ответ его был неуместный, отстраненный, сказанный невпопад, но все же это был ответ. И почему он не остановился, не замер, превратившись в марионетку? В два широких шага Хитоши догоняет Мидорию и хаотично жестикулирует дрожащими руками.       — Но как? — соскакивает с губ отчаянно, с легким безумием: знать хочется ужасно, чтобы понимать, как в будущем можно избежать подобного прокола при сражении со злодеями.       — Я не отвечал тебе, — Изуку повторяет сказанное ранее, наконец вновь посмотрев на Хитоши, и старается улыбнуться. — Я говорил сам с собой. Вот и весь секрет.       Шинсо удивленно хлопает глазами, поражаясь этой детали, о которой он никогда не задумывался. А Мидория взял и открыл ему глаза на такую мелкую лазейку. Но для него она, правда, довольно бесполезна.       — Мне было интересно, можно ли провернуть такой трюк с твоей причудой, так что я рискнул, — честно признается Мидория, приподняв плечи. Лишний раз шевелиться не хотелось. Он не уверен, что ему хочется делать хоть что-нибудь.       — Ты... ты рискнул из-за чистого любопытства? Хотя в твоих ответах мне даже не было смысла? — Мидория теряет и намек на улыбку на своем лице и, смутившись, хлопает глазами, глядя на несколько недовольного друга.       — Когда ты говоришь об этом так, то мне даже неловко. Но я, можно сказать, тебя немного... выбил из колеи. А сбить с ног противника, который не уверен в своих силах, это... еще проще... — он как будто пытается найти оправдание своему любопытству, и дается ему это крайне туго.        «Куда уж проще» — фыркает Шинсо, спокойно махнув рукой, и уже даже не собирается спорить.       Из разговора они погружаются в молчание, как из огня в воду. Со стадиона вновь слышится громкий голос Мика, и парни, навострив уши, бессмысленно поднимают головы и смотрят в потолок, как будто с него герой и вещает.       — Думаю, тебе нужно подняться на трибуны и посмотреть на следующий бой, — незапланированно тихо говорит Шинсо, опустив голову. Изуку же продолжает смотреть в потолок, словно в нем было что-то завораживающее. — Тебе же нужно узнать с кем ты будешь сражаться в следующий раз, — нахмурившись, Мидория вздыхает, тяжело и грустно, а после, вернув взгляд на Хитоши, пару раз кивает.       — А кто там сейчас?       — Там? Серо с Тодороки, — Изуку инстинктивно вжимает голову в плечи и шипит сквозь зубы, глядя в сторону. Шинсо понимающе хмыкает в ответ, уже догадываясь, о чем думает встревоженный друг. Правда, об истинной подоплеке он не знает. — Да, думаю, тебе нужно поглядеть на Тодороки в деле.       — Серо-куна, я так понимаю, ты в расчет не берешь? — ухмыльнувшись, спрашивает Изуку, совсем не задумавшись, и тут проклинает себя. Глаз дернулся. Сам он не лучше, ведь Хитоши не брал в расчет таким же образом.       — Ох, только ты ему этого не говори, — посмеивается Шинсо, опустив корпус, в этот раз совсем не заметив фальши в чужой кривой улыбки, потому что, устав, он, кажется, не думал уже ни о чем: ни о себе, ни о Мидории.       Сейчас можно спокойно выдохнуть и вообще ни о чем не волноваться, потому что для него фестиваль закончен. А вот у Изуку он только начинается.       — Может, хочешь пойти к нам на трибуны? — спонтанно спрашивает Хитоши, указав большим пальцем за спину, словно там и находятся его одноклассники. — Не знаю, можно ли... Но почему бы и нет.       Изуку хмурится, захлопав глазами, и старается взвесить все за и против: в своем классе было неловко, а вот в классе Хитоши есть много знакомых ему ребят, с которыми вполне комфортно. И он бы с радостью посидел с ними, но навязываться, влезать в их класс, в их геройский класс, в котором ему не место, неправильно, оттого парень отрицательно качает головой.       Шинсо лишь удивленно приподнимает брови, пожимает плечами. Когда подходит их время расходиться, он обещает, что еще навестит Изуку перед битвой с Тодороки, и после этих слов тому, кажется, становится чуть спокойней. Напоследок повнимательней присмотревшись к Мидории своими усталыми глазами, Хитоши видит, как дрожат его ноги, руки, все тело, как потеет бледное лицо, слышит, как дрожит голос. Драться с тем, кого совсем не знаешь, намного страшнее, чем с близким человеком. Иронично.        Они расходятся по разные стороны баррикад, и теперь Хитоши идет по коридору один, уже заранее представляя, что скажут парни в ответ на его проигрыш. Посыплются подбадривающие слова, хлопки по плечам и прочая дружеская лабуда. Но парень не был уверен, что ему это нужно сейчас. Он проиграл Изуку, и лучше уж пусть они лишний раз скажут победителю, что он молодец, чем снова и снова поддержат проигравшего приторными любезностями.       Не торопясь, словно желая оттянуть момент встречи с одноклассниками, он шагает в сторону комнаты отдыха, где сможет взять себе бутылочку воды, потому что в горле ужасно пересохло. Прокашлявшись, парень замирает перед дверью, чертыхнувшись, открывает ее беспричинно резко и так же резко закрывает за собой.       Он расстроен. Не обижен совсем, на Изуку невозможно обижаться. Но он расстроен.       Крепко сжав зубы и тихо вздохнув от досады, он идет к столу, хватает бутылку воды и крепко держит ее в грубых ладонях, сжимая так сильно, как будто пытаясь ее удушить. Он не понимает, почему так досадно, ведь он изначально серьезно не метил в призеры: широкая известность будет лишь препятствием для его причуды.       Так почему... почему он расстроен?       Изуку идет быстро, потому что чужая и, вероятно, короткая битва между его другом и пугающим мальчишкой может начаться с минуты на минуту, если учитель Ямада опять не растянет вступление. От усталости подкашиваются ноги, но он держится стойко, чтобы не повалиться кубарем с лестницы. Звук стадиона становится все громче и громче, идет крещендо, и в скором времени парень оказывается на трибунах.       Щурясь от яркого света, он быстро высматривает свой класс и, глубоко вдохнув, сложив руки по швам и приподняв плечи, шагает в их сторону, заранее подыскивая себе подходящее место. Ему не очень хочется привлекать лишнее внимание, но кто у него вообще что-либо спрашивает.       — О? О! — словно почувствовав за спиной чье-то тихое дыхание, один из одноклассников, резко развернувшись, широко улыбается и глядит на Мидорию блестящими глазами. — Чемпион на месте!       Бледное лицо Изуку тут же становится ярко-красным, очаровательно смущенным. Он застывает на долю секунды и продолжает движение тогда, когда весь класс, повернувшись, смотрит на него, как на звезду на красной дорожке.       — Я ничего из вот этой вот вашей странной битвы не понял, — начинает мальчишка со стрижкой под горшок, когда Мидория, замявшись, наконец-то присаживается, сложив руки на коленях, — но ты победил того парня из геройского класса! Думаю, это мощный такой показатель!       Мальчики вокруг него стали поддакивать, кивать головами и что-то добавлять. Постепенно целый ком похвалы и вопросов сваливается на голову Изуку, которая постепенно начинает вновь кружиться.       — А мне вот одно интересно, — слышится естественно грубоватый голос, прорвавшийся сквозь чужие громкие фразы. Изуку тут же вздрагивает, развернувшись в сторону, откуда доносится низкий тон. Болтливые мальчики умолкают и вопросительно смотрят на одноклассницу. Брюнетка накручивает на длинный палец свои волосы и после широкого зевка продолжает свою мысль: — У тебя же... причуда типа телекинез? Если я правильно понимаю, — Мидория отводит глаза в сторону, а после кивает, неуверенно и словно нехотя. — А почему ты просто, ну, не использовал его на том мальчишке? Ты не мог взять его, как куклу, и переставить на другое место за секунду? — потом она поднимает вверх свои широкие ладони и, закрыв глаза, качает головой. — Нет, возможно, я чего не понимаю, но разве ты не можешь летать с помощью способности? Так почему бы не заставить улететь кого-то другого?       Все замолкают и глядят то на прямолинейную девчонку, то на Мидорию, кажется, переставшего дышать. Вопрос интересный, и над ним задумываются все, кто его услышал, даже ребята из других классов, находящиеся за стенкой.       — Я не могу... — начинает он хрипло, а после, прокашлявшись в крепко сжатый кулак, продолжает чуть четче: — не могу использовать п-причуду на других людях, — перебирая свои пальцы, он надеется, что этого скомканного объяснения хватит, и, к его счастью, несколько школьников, в том числе и брюнетка, протягивают понимающее «а».       — Тогда ясно! Было бы слишком легко, если бы ты просто всех раскидывал! — глазастый парень бьет в плечо своего рядом сидящего друга, и тот, посмеявшись, мягко ударяет одноклассника в ответ.       Улыбнувшись, Изуку чуть расслабляется, скромно глядя на свою обувь. Вообще, слышать в свою сторону поздравления и комплементы пусть и ужасно неловко, но все же приятно. Хочется верить, что все сказанные ими слова были искренними, а не выдавленными насильно ради вежливости.       — Хэй, Мидория, — и парень вновь поднимает глаза, отозвавшись на голос. Смуглый мальчик поднимает банку содовой вверх, подходит к однокласснику и вкладывает напиток в чужие потные ладони. — Заслужил! — он усмехается, сложив руки на поясе, пока Мидория удивленно глядит на банку оценивающим взглядом.       — Это..? — начинает он неуверенно, даже и не зная, что сказать.       — Я же говорил, что куплю газировку тому, кто пройдет первый этап. А ты и того дальше вырвался, — парень показывает палец вверх, хмыкнув, и Изуку не успевает его поблагодарить, потому что его вдох перебивает еще один голос за спиной:       — Пс-с, Мидория-кун! — девчонка, сидевшая сзади, ткнула пальцем между его лопаток, и Изуку, выпрямившись, резко разворачивается в ее сторону. — Выиграй фестиваль, и этот дурень оплатит тебе обед! — зашипела она, хихикнув. Ее подружки сдавленно засмеялись следом.       — Эй! Ты сама это условие придумала! — кричит парень на блондинку, краснея, пока та передразнивает его, надув щеки и корча рожицы.       — Вот же жа-адина! — девушка показывает однокласснику язык, фыркнув, а потом вновь смотрит на Изуку и, очаровательно улыбнувшись, хлопает его по ноющему плечу. — Тогда я куплю тебе обед, если выиграешь, не беспокойся.       Изуку лишь мотает головой, смотря то в одну сторону, то в другую. Быстро он благодарит одноклассника за содовую, а после, мешкая, пытается сообразить, что следовало бы ответить девушке: он не понимает, шутит та или говорит серьезно.       — Н-не думаю, что я выиграю, — отвечает он, смотря на арену, на который все еще нет ни Серо, ни Тодороки, да и Мик не спешит объявлять бойцов.       Одноклассники лишь закатывают глаза, фыркая и смеясь совершенно беззлобно. По крайней мере, Мидории хочется в это верить.       — Как неуверенно! — восклицает глазастый мальчишка. — В любом случае, будет круто, если ты все-таки надерешь зад ребятам с геройского курса! — заметив на себе пару удивленных настороженных взглядов, он пожимает плечами, подняв руки вверх. — Нет, никаких претензий у меня к ним нет. Но согласись, что все равно будет круто!       Круто, возможно, и будет, Изуку не спорит, но сама мысль о том, чтобы вырвать у героев первое место была далекой, недосягаемой и как будто горячей, раскаленной до предела. А прикоснуться он к ней не может, потому что права не имеет. Покачав головой, он сам себе что-то бубнит под нос. В любом случае он здесь для того, чтобы бороться, выложиться на полную. Plus Ultra, все дела, девиз клеймом выжжен то ли на сердце, то ли на лбу.       Он вжимается спиной в сиденье, крепко держа в руках газировку, не зная, что с той делать, словно все еще сомневаясь в том, что скромный подарок принадлежит ему. Но, все же аккуратно откупорив неподатливую крышку, он слышит тихое шипение пузырьков, которое вмиг заглушается громким голосом учителя, по которому парень и соскучиться не успел. Напиток чуть не расплылся крупным пятном на форме мальчика.       — Простите за ожидание! А сейчас следующие бойцы, и оба из первого «А»! — в голосе Мика сейчас больше игривости, чем тогда, когда он приглашал их с Хитоши на ринг. Изуку даже не пытается думать, с чем это может быть связано. — Этот парень хорош, но что у него с лицом? Его выражение хоть когда-нибудь меняется? Серо Ханта! — тут же поджав губы, Изуку старается не засмеяться: у Серо действительно специфичное выражение лица, кажется, навечно застывшее в этой его идеально ровной ухмылке. Но Мидории нравится, выглядит очень дружелюбно. — А второй грозный парень чертовски силен, один из лучших! Тодороки Шото!       Уже после этих слов можно делать весьма очевидные ставки, но Изуку наивно верит в Серо, и, нагнувшись вперед, готовится к действительно динамичной битве, особенно на контрасте с их с Шинсо нелепым шоу.       Отсчет прекращается, начинается сражение, и Серо первый идет в нападение, хватает противника, оплетя его своей липкой лентой, как паутиной, и с губ Мидории соскакивает удивленный громкий вздох надежды. Неужели у того есть шансы победить? Но наивная мысль умирает моментально: огромная ледяная глыба вырастает в мгновение ока, и холодный воздух ударяет по щекам подростков. Изуку вжимает голову в плечи, негромко пискнув, и накрывает лицо предплечьем, чтобы мелкие ледяные кристаллики не расцарапали его тонкую кожу. Другая рука крепко держит открытую банку содовой, напиток в которой, кажется, за секунду превратился в мороженое.       Лед оказывается чуть ли не перед самым носом, такой чистый и прозрачный, и, если постараться, то в нем можно увидеть свое отражение. Изуку делает один продолжительный выдох, и облако пара выходит из его рта, как будто бы сейчас была настоящая зима. По ощущениям холоднее, чем зимой.       Одноклассники отреагировали похожим образом: кто-то закрыл лицо ладонями, кто-то спрятался за чужую спину, а кто-то и вовсе повалился на пол, застав в неуклюжей позе ногами кверху. Тяжелое дыхание подростков переплетается с молчанием, удивительно громким и давящим сильнее, чем крики и свист.       Широко раскрытыми глазами Мидория смотрит на Тодороки, чья грозная фигура кажется совсем маленькой на фоне этой созданной им за секунду громады. Мурашки бегут по телу, и неясно, от холода или от страха.       Примерзший к огромной скале Серо не может продолжать сражение, потому что он элементарно не в состоянии и пальцем пошевелить: неизменное выражение его лица стало искривленным от парализующего тело холода.       — Ну что ж, Мидория... — блондинка за спиной вновь хлопает по его плечу, в этот раз подбадривающе, и качает головой, поправив свою испорченную потоком холодного ветра прическу. — Думаешь, у тебя есть шансы?       Несколько глаз в этот момент устремляется на главного героя класса, и Мидория, нервно сглотнув, опускает голову и, приоткрыв рот, делает глубокий вдох. Холодный воздух выжигает легкие, и парень неконтролируемо кашляет.       — Шансы... выжить?.. — говорит он с отчаянием, подняв глаза на ребят.       После меткой фразочки мальчики, фыркнув, тут же истерично засмеялись, схватившись за животы.       — А я думал, что у тебя нет чувства юмора! — стриженный под горшок мальчишка утирает слезу, шмыгнув носом, и смотрит на Мидорию. Но тот выглядит вымученно серьезно, отчего за свой смех становится стыдно. Сжавшись на месте, парень, наклонив голову, спрашивает с комичной тревогой в голосе: — Ты же шутишь? Шутишь, так?!       Но Изуку не отвечает ничего, лишь вздыхает, вновь выпуская изо рта пар, и пугливыми усталыми глазами смотрит на арену, тут же вздрогнув, как будто его что-то ошпарило. По левую сторону от Тодороки вальсирует огонь, и Мидория, захлопав глазами, беспорядочно глядит на своих одноклассников, словно в них он мог найти ответ на свой немой вопрос, застывший в глазах.       — А, так он еще и... горячий мальчик, — отмечает блондинка, усмехнувшись, и, закатив глаза, накрывает щеку холодной ладонью. — Нет, если серьезно, то это уже нечестно... — грустно добавляет она в конце, покачав головой. — Могу только удачи пожелать, Мидория.       Он кивает, совершает старательную попытку улыбнуться, а после смотрит на содовую, из которой уже ушли все пузырьки. Теперь она больше напоминает обычный сок. Он подносит банку ко рту, чувствуя, как губы прилипают к холодному металлу, и вмиг осушает половину. Виноград. Вкусно.       Пальцы царапают металлический корпус, и неприятный звук доносится и до его ушей, и до ушей одноклассников, которые, скривившись, и слова не говорят утонувшему в тревожном море мальчишке. Гложущие мысли сводят его с ума. Ему действительно нужно будет сражаться с этим монстром, в чьем арсенале целых две причуды.       Две причуды. Только вот за все время фестиваля, парень этот совсем не прибегал к своей огненной стороне, хотя во время той же битвы колесниц пламя могло бы выступить в качестве неплохой защиты. Но он не стал, зачем-то сдерживался, и Изуку, нахмурившись, мысленно выдвигает весьма реалистичную догадку: может, Тодороки, как и он, приглушает свою собственную силу безопасности ради? Правда, секунду назад этот парень чуть не разнес половину стадиона излишне масштабной атакой, так что теория Мидории тает, подобно льдинке.       Мысли о том, чтобы поговорить мальчишка отгоняет сразу: было любопытно, да и кроме того им двоим еще сражаться, и Изуку не очень хочется, чтобы противник использовал лишь половину своей силы, пускай и ужасно внушительной. Но Тодороки пугает, действительно пугает, особенно после их недавнего короткого разговора, весьма бессмысленного и неуместного. Теперь Мидория не может выкинуть из головы образ Бакуго, чьи глаза он увидел в разноцветных глазах Тодороки.       Банка содовой трещит в его руках, когда он неосознанно сильно сжимает ее до вмятин. Он боится и злится — два удивительно разных чувства сплетаются внутри и завязываются в удушающий узел. Он словно злиться на собственный страх и боится собственной злости. Противное ощущение, твердое и острое, болезненно отдается в грудной клетке.       Выдохнув, он опускает взгляд, а после растирает свободной рукой глаза, в которые по ощущениям кто-то насыпал песка. Веки тяжелеют, тяжелеет голова. Здесь, на трибунах в качестве зрителя, он, кажется, увидел все, что хотел, а потому, встав с места, решает вернуться в комнату отдыха, где в тишине и в компании непрошеной тревожности он сможет поспать еще немного. В противном случае во время битвы он грохнется в обморок прямо перед Тодороки сразу после того, как Мик назовет его имя.       — О, Мидория? Уже пошел? — факт его ухода, конечно же, не остается незамеченным, и несколько ребят удивленно глядят в его сторону.       — А, да, думаю… — отвечает он, сделав один шаг назад, неловко улыбаясь.       — Опять уснешь? — шутливо спрашивает староста, закрыто улыбаясь. Выражение лица ее было хитрым, лисьим, но добрым. — Тебя нужно будет разбудить?       Моментально покраснев, Изуку отрицательно качает головой, прижав к груди холодную полупустую банку. И кто-то из одноклассников негромко смеется. Не над ним. Над ситуацией. А мальчишка лишь сильнее краснеет.       — Ну, удачи тогда! — говорит девушка, махнув рукой.       Большинство ребят дружно желают ему победы, и он, не сдержав улыбки, скромно демонстрирует свои зубы, блестящими глазами окинув класс. И почему он так насторожено относится к ребятам? Плохого в них ничего, они не хуже его друзей из «А» класса, но, напуганный собственным прошлым, он намеренно отгораживается от одноклассников, все еще ожидая подвоха. За это было стыдно, и поведение свое лично он расценивал как грубость. Но для ребят это была элементарная скромность и зажатость, вызывающая жалость и сострадание. Наверное, если он возьмет себя в руки и даст им шанс, то у него не только появится больше друзей, но и воспоминания о прошлом классе перестанут его изводить. Звучит так утопично, но что ему мешает хотя бы попробовать прикоснуться к этой далекой утопии?       — Удачи, Мидория! — голосов было много, но сквозь них Изуку отчетливо слышит пожелание Аримы, которое было сродни удару под дых.       Улыбка сползает с лица, и Мидория, сморщив нос, глядит на одноклассника, прошлого и нынешнего. Вообще, о существовании этого парня Мидория зачастую и вовсе забывал, и против этого не был совсем, если быть честным. Он бежит от прошлого, а это прошлое находится с ним в одном классе, и непрошено тянет вниз, что-то любезно лепеча. Но ему это не нужно, а потому чужие слова он проглатывает как горькую пилюлю, ничего не сказав в ответ.       Остальные ребята, поглядев на блондина, сводят брови. Они уже привыкли к их одностороннему конфликту и держали в голове пару теорий о том, что же произошло. Какая-либо негативная реакция идет только со стороны Мидории, пока Арима так отчаянно пытается быть приветливым. На любые вопросы ни тот ни другой отвечать не желал, и уровень драмы рос, как на дрожжах. Правда, только в тех случаях, когда парни действительно контактировали, потому что в основном они друг для друга как будто и не существуют.       Резко развернувшись на пятках, Изуку шагает прочь с трибун, держа в руке содовую. Приложив холодную банку к горячему лбу, он немного остывает и успокаивается. Он слишком устал, он напряжен, а теперь еще и злится, надувшись. Слишком много всего в один день, да даже на месяц этих событий хватило бы с головой. Но фестиваль продолжается, и он продолжает быть его частью. Он продолжает бороться с собой, и пока парень не уверен: выигрывает он или нет. По крайней мере, в схватке с собственными эмоциями он точно проигравший.       Фыркнув и бессмысленно оглянувшись, он хрустит шеей, а после делает еще пару глотков газировки, опустошая банку до последней капли. Если он выиграет фестиваль, то получит вдобавок бесплатный обед.       Мысль эта позабавила его и помогла расслабиться. Усмехнувшись, он качает головой и, достигнув комнаты отдыха, выбрасывает пустую банку в мусорный бак у двери, прежде чем громко ее захлопнуть за собой. Зевнув и потянувшись, он представляет, как снова уляжется на эту весьма уютную столешницу и уснет так же крепко. Хитоши, говорил, что зайдет, так что, наверное, с пробуждением проблем быть не должно. А значит можно хорошенько отдохнуть, если, конечно, оставшиеся битвы не будут такими же короткими, как сражение Серо с Тодороки.       Он присаживается на стул и кладет голову на горячее предплечье. Закрыв глаза, тут же поймав сон в кулак, он только-только расслабляется, но спустя всего секунду видит перед собой айсберг чужого льда и, вздрогнув, как будто айсберг этот пронзил его насквозь, меняет положение, положив красное ухо на другую руку. Лицо его, напрягается, он хмурит лоб. Тишина в комнате давит теперь посильнее, чем вой на стадионе. Сон ловко улизнул из его мертвой хватки, и сейчас, несмотря на безумную усталость, Мидория не может достаточно расслабиться.       Проходит минута, пять, десять. Выпрямившись и присев на стул ровно, он глубоко дышит, недовольно простонав. Сложив пальцы в замок, Изуку упирается локтями в стол, и, сжав зубы, глухо чертыхается, однако выходит громче, чем он ожидал. Положив щеку на ладонь, он старается заснуть хоть как-нибудь, чувствуя, как локоть скользит по столешнице. Закрыв глаза, он наконец-то видит желанную пустоту, которую спустя секунду разрезает острое пламя. И парень вздрагивает, чуть не упав со стула. Накрыв лоб рукой, он вытирает пот, который казался настоящим кипятком. Очевидно, уснуть ему не удастся.       Тишина начинала душить, поэтому, когда ее разрезала глухая вибрация телефона, Изуку почувствовал себя чуть спокойней. Мало ли кому могли позвонить, но он на всякий случай проверяет свой сотовый и, улыбаясь, прикладывает его к уху.       — Мам? Привет! — он рад безумно: кажется, разговор с матерью — это то, чего ему не хватало весь день.       — Солнце, — женщина выдыхает в трубку и глухо смеется, радуясь, что наконец-то дозвонилась до ребенка. — Как ты там? Я пыталась позвонить еще после этих безумных колесниц, но ты не отвечал. Оно и понятно, столько событий, столько дел. Как чувствуешь себя? — беспокойство и приятное волнение слышатся в ее голосе.       Расположившись на стуле поудобней, парень вытягивает ноги и, не стесняясь, улыбается. Ему приятно, что мама наблюдает за ним, несмотря на работу.       — Я в порядке, правда, — он говорит искренне, сведя носки вместе: кеды его теперь в ужасном состоянии, и теперь выглядят они совсем не синими, а какими-то сероватыми. — Устал, но ничего, я справлюсь.       — Я и не сомневаюсь, милый, — Изуку слышит улыбку в ее голосе и от этого сам улыбается лишь сильнее.       — А как ты нашла время на фестиваль? Что с работой? — мальчик откидывает голову назад, приоткрыв рот. Ужасно высокие потолки. Кажется, что если он расслабится, то тут же упадет туда, наверх. Звучит безумно, но в то же время как-то по-особенному реально.       По ту сторону слышится легкий смех, и Изуку смеется в ответ, еще не зная почему.       — Тут весь отдел его смотрит, правда, мне кажется, что сегодня мы совсем не работаем! — шепчет она, а после вновь приглушенно хихикает. — Даже начальник ни разу не вышел нас проверить, видимо, заперся в кабинете и тоже за вами наблюдает!       Теперь мальчик смеется сильнее, зажмурившись, и утирает потный лоб предплечьем. Все еще ужасно горячо, но он не думает об этом серьезно: в комнате просто жарко.       — Я считаю, вы заслуживаете небольшую поблажку.       — Конечно. Мы же... — она не успевает продолжить шутливую фразу, потому что ее кто-то отвлекает, видимо, коллега. — Да-да, с сыном! — отвечает она, и Изуку, прислушавшись, пытается разобрать чужие слова. Но ничего кроме тихого доброго смеха он не слышит. — Ох, хорошо! Да, спасибо, да! — она вновь смеется, прежде чем вернуться к разговору с ребенком. — Так, ладно, я здесь. Просто, понимаешь, я тут всем хвастаюсь, какой ты у меня крутой!       Изуку тут же заплывет красной краской, представив, как мама, плача в два ручья, громко скандирует его имя и указывает пальцем в телевизор, на котором он, смешавшись с толпой школьников, напоминает незначительную пресную фигурку. На нее похоже. Накрыв горячую щеку не менее горячей ладонью, он фыркает со смеху.       — Не стоило...       — Да разве я могла иначе! — в голосе ее сверкнула нотка драматизма. — Я тут столько выплакала, нет, серьезно, я думала, что упаду в обморок!       — Ну ма-ам! — выкрикивает Изуку и совсем сползает со стула под стол, растекаясь маленькой неловкой лужицей. — Ну чего ты!       — Прости-прости! — она смеется, и Изуку смеется в ответ. Кажется, что она здесь, совсем рядом с ним. От этой мысли становится приятно и грустно одновременно. — В любом случае, ты действительно невероятно крутой! Но не забывай о себе позаботиться, так что не переусердствуй! Договорились? — в конце предложения в голосе ее промелькнула строгость, и Изуку сначала резко кивает самому себе, а после вслух отвечает на вопрос отрывистым «конечно». — Вот и замечательно!       Они замолкают, дышат в трубку друг для друга, слушают звуки на фоне. И если Изуку находится в полной тишине, то Инко погружена в суматоху нехитрой работенки: на фоне звучат чьи-то голоса, телефонные звонки и треск старой настольной лампы.       — А Шинсо-кун как? — наконец-то тишина прекращается, но далеко не тем вопросом, который Изуку хотел услышать.       Парень шоркает ногами по полу и не спешит отвечать. Шмыгнув носом, он старается сформулировать такой ответ, который устроит его и который в действительности будет правдой.       — Я думаю, он расстроен, — признается Изуку, пусть говорить об этом откровенно неудобно. — Ну, он сказал, что все в порядке, то есть, мы не поддавались, и он рад что... что все было честно, я... Вот так. Я надеюсь, что он действительно в порядке, — задержав дыхание и надув щеки, он ждет ответ от матери и явно надеется на то, что его успокоят. Он знает, что его успокоят, и он совсем не против.       Женщина выдыхает, вновь отвечает кому-то на фоне, а после, продержав гнетущую паузу еще полминутки, отвечает расслабленно и спокойно:       — Конечно, он расстроен. Это естественно. Но я считаю, это замечательно, что вы сражались честно, пусть и немного сумбурно, — в голосе ее вновь промелькнула улыбка. — Даже если и было понятно, что Шинсо-кун проиграет.       Изуку делает один шумный вдох и цыкает, убрав телефон от уха и положив его на колени. Конечно, мама все понимает. Все это понимают: и Шинсо, и он, только это все еще противная гнусная мысль. Но честная гнусная мысль.       — Звучит так резко... — он стучит указательным пальцем по корпусу телефона и смотрит куда-то сквозь дверь, словно ожидая, что кто-то войдет в его покои в любой момент.       — Возможно, — женщина, по всей видимости, пожала плечами: Изуку слышал шорох ее хлопковой рубашки. — Но мы все знаем, что Шинсо-кун действительно невероятно крут. Эта битва с тобой — хорошая тренировка для него! Я горжусь вами, — мальчишка подпирает щеку ладонью и, успокоившись, довольно щурится.       Вновь наступает короткая тишина, и Изуку слышит шум стадиона, доносящийся из телефона. Он мог четко уловить голос Мика, пусть и не разобрав слов.       — Вас, детишек, совсем не жалеют, — вздохнув, говорит мама, — так все сурово, — Изуку лишь поджимает губы и кивает головой, ничего не сказав в ответ. — Тебе же придется сражаться с тем серьезным ледяным мальчиком?       Парень напрягается, накрыв ладонью глаза, и что-то мычит в ответ. Он хотел отвлечься от этой предстоящей схватки, но, очевидно, его попытка бежать от реальности провалилась.       — Ты справишься, милый! — молчание со стороны ребенка не могло не взволновать маму, а потому, почувствовав чужую тревогу, она успокаивает его ласковыми наставлениями. — Но будь осторожен, прошу тебя! — Изуку готов поспорить, что та положила руку на сердце. — Он же там, ох... Я видела огонь, нет, правда, там был огонь, как будто у этого мальчика несколько причуд! — предупреждает она сына на всякий случай.       — Я знаю, — тихо отвечает он, растерев пальцами глаза: они были красными и нездоровыми, но мальчик этого не видит.       — Будь осторожен, я прошу тебя, — заботы в ее голосе хватило бы на всех детей мира, но она достается одному Изуку, и тот не стал бы ей ни с кем делиться.       — Я буду, — обещает он, робко улыбнувшись.       Вздрогнув, он умолкает, когда слышит чей-то грубый голос в телефоне. Очевидно, на фоне кто-то громко и строго ругается, и этого хватает сполна, чтобы руки Изуку покрылись мурашками.       — Ну ладно, все! — Инко звучит спешно, но ласка не покидает ее мягкого голоса. — Мне пора за работу! Хоть что-нибудь я должна за этот день сделать, — она смеется, а Изуку лишь резко выдыхает через нос, улыбнувшись чуть скромнее.       — Ладно, пока, — вообще, он был бы не против еще поболтать с мамой: ему все равно не спится. Но он не хочет отвлекать ее от работы, а потому смиренно принимает приближающийся конец телефонного разговора.       — Пока, люблю тебя.       — И я тебя.       Звонок сброшен, Изуку кладет телефон на стол и, надув губы, бегает глазами по комнате. Вновь тишина, которая должна успокаивать, но сейчас она лишь давит, выбивает из легких воздух и буквально издевается.       Ему не нравится бояться, но он боится.       Перед их с Шинсо битвой парень переживал так, что не мог стоять на ногах. И переживал он больше из-за большого количества глаз и внимания. А сейчас его ждет сражение против незнакомого ему сурового мальчишки, определенно чертовски сильного и устрашающего. Перед глазами снова всплывает образ Бакуго, которого парень увидел в лице Тодороки, и мысль эта хватает его за горло. Обломанные ногти вонзаются в стол и проводят по нему с мерзким резким скрежетом.       Тошнит.       Очевидно, что так просто, как в случае с Хитоши, Изуку победу не получит и каким-нибудь бледным синяком на плече уж точно не отделается. Наверняка придется использовать причуду так, как никогда, и это его пугает не меньше, чем противник. Ему придется сражаться, ему нужно будет выложиться так, чтобы победить сильнейшего ученика геройского курса. Учитывая причуду Тодороки, Мидория вполне может использовать чужой лед как оружие. И вряд ли этот парень сможет ему навредить, если Изуку сумеет реагировать на его атаки достаточно быстро. Лишь бы не грохнуться в обморок, лишь бы не упасть плашмя.       Лишь бы серьезно не навредить противнику.       Мысль эта тут же раздается эхом в голове, и Изуку, громко вздохнув, покачнувшись, чуть ли не падает со стула. Не навредить, не навредить, не навредить. Парень хватается за голову, и бешеные глаза бегают из стороны в сторону. Перед ним застыла картина, как тонкие кристаллики-льдинки, запущенные в сторону Тодороки с немереной силой, пронзают чужую плоть, словно осколки от гранаты. Но как иначе? Как иначе Изуку вообще может тому противостоять?!       В горле моментально сохнет, и Изуку, закашлявшись, поднимается со стула, и тот падает на пол с громким грохотом. Ему нужно выйти в коридор подышать. Нужно выйти из этой маленькой коморки. Выйти из этой одинокой пустой и душной комнаты. Выйти, нужно выйти.       Хочется снова поговорить с мамой.       Неуклюже шатаясь, Мидория шагает в сторону двери и чуть ли не набрасывается на ручку, сжав ее бессмысленно сильно, отчего та чуть ли не трескается. Он отворяет ворота своей темницы неуместно резко и жадно вдыхает воздух, не такой душный, как в комнате, но и не достаточно свежий, как на улице. Стены сжимаются, он сам сжимается, становясь маленьким. Потолок, высокий до безумия, вырос еще сильнее. Лицо потеет, он чувствует, как капли бегут по нему, он чувствует, как грудь под тонкой тканью формы мокнет, он в полной мере чувствует лихорадку, которую старался все это время игнорировать.       Собственное тело, простая оболочка, была против его участия в фестивале. И он не понимает, в какой момент, его начало так страшно ломать. Нужно просто умыться холодной водой, тогда все пройдет. В крайнем случае, он может сходить в лазарет, но вряд ли там ему хоть как-нибудь помогут.       Он долго растирает глаза кулаками, а после оттягивает щеки вниз, устало вздыхая. Он просто должен пережить этот день.       Повернув за угол, парень останавливается, все еще держа на лице горячие ладони. Медленно он поднимает взгляд и, громко сглотнув, в момент забывает дышать. Перед ребенком огромной стеной предстал герой номер два, Старатель, который в жизни оказался намного крупнее, чем на фотографиях. Словно вол, или бык, или титан он смотрит на мальчика с высоты нескольких метров, и по ощущениям все растет и растет вслед за потолком. Голова Мидории продолжает придумывать пьяные небылицы, а он и не понимает, где правда, а где выдумка.       Сделав шаг назад, парень наконец-то убирает руки от лица, складывает их по швам, но все еще не дышит. Казалось бы, надо что-то сказать, хотя бы поздороваться с такой значительной фигурой в геройском мире. Но Изуку молчит и не моргая смотрит на Старателя.       Глаза взрослого окутаны огненной маской, такой горячей, что Мидория, только глядя на нее, по ощущениям уже обжегся. Весь герой был полыхающим, жарким и в то же время удивительно хладнокровным. Несовместимое смешалось в его статной фигуре. И Изуку, наконец-то вдохнув полной грудью, пытается сказать хоть что-нибудь, пока герой держит его на мушке своим пронзительным суровым взглядом.       Это взгляд Тодороки. Это взгляд Бакуго.       Пот побежал по лицу сильнее, как будто мальчика окунули в ведро с водой. Нелепая случайная встреча, такая же случайная, как и встреча с Тодороки до этого, была нечестным подарком судьбы, которая, очевидно, очень любила играться с маленьким Изуку. Он просто магнит для проблем.       Старатель смотрит на мальчика в ответ, анализируя загадочного персонажа этой занятной истории под названием Спортивный Фестиваль. Прищурившись, он всматривается в его бледное лицо с маленькими яркими почти что черными веснушками и в пугливые заячьи глазки, болезненно красные и опухшие. И неясно, что в образе фарфорового ребенка его возмутило, а все же мужчина, фыркнув как-то по-детски, говорит громко, да так, что в первую же секунду неприятно закладывает уши:       — Ты же Мидория Изуку? Мальчик с общеобразовательного курса? — спрашивает он, зная ответ наверняка.       Внутри ребенка все сжимается, он напугано представляет себе наихудший вариант развития этого внезапного диалога, и все, что может сделать — это кивнуть, нервно сглотнув слюну, и выпрямить спину, чтобы казаться чуть выше. Старатель впивается своими не по-геройски злыми глазенками в Мидорию и словно хочет на расстоянии без использования причуды испепелить того без зазрения совести. Изуку чувствует, как пламя касается его руки и оставляет крупные волдыри, чувствует, как кожа слезает вместе с плотью. Зажмурившись, он быстро трясет головой и напугано смотрит на свои руки, но те целехоньки. Хочется, чтобы безумные сюжеты пропали из его разума, но он видит их, они дразнят его и не желают прекращаться. Лучше бы он остался в комнате отдыха и заставил себя поспать.       Герой выдыхает, и горячий воздух ударяет Мидории в лоб маленьким молоточком, раскаленным на огне.       — Ты уж постарайся против моего Шото, — глаз ребенка дергается после чужих неожиданных слов. — Ему нужен достойный противник.       Сморщившись, Изуку приоткрывает рот, опустив глаза, и старательно компонует эту информацию в своей голове. Тодороки Шото действительно сын Старателя. Его весьма очевидная гипотеза оказалась правдой, но это совсем не облегчило его жизнь. Более того, теперь ему еще тревожней.       Герой не уходит, продолжает смотреть на ребенка, как будто желая убедиться, что этот малыш вообще способен выжить после столкновения с его сыном. Но маленький нервный комочек не может сказать ему и слова: какова вероятность, что он не грохнется в обморок сразу после маленькой атаки со стороны его Шото?       Прокашлявшись в крепко сжатый кулак, Изуку, понимая, что ответь хоть что-нибудь надо, говорит тихо и хрипло:       — Я... я настроен серьезно... П-просто... Не волнуйтесь, я... п-постараюсь, — последние слова прозвучали смешно и ужасно робко. Он сплетает дрожащие пальцы и видом своим вызывает жалость, которая, по всей видимости, герою номер два не очень-то свойственна.       Оставшись не особо довольным чужим ответом, Старатель вновь выдыхает через нос. И Изуку делает несколько шагов назад, потому что по ощущениям он был в настоящем эпицентре пожара. Ему не нравится этот разговор, но он не знает, как аккуратно уйти, чтобы его поведение не сочли грубым.       — Будь добр, — низкий голос был глубоким, давящим, и идеально подходил грозному герою. — Шото нужна серьезная тренировка.       Слова эти звучат особенно отталкивающе. Он говорит о сыне, как о неугомонной собаке, которой не даются сложные трюки. И мысль эта заставляет Мидорию сморщиться. Нахмурившись, он смотрит на героя не со страхом, как секунду назад, а с недоверием и интуитивной настороженностью. Хочется бежать подальше от этого монстра, но Изуку, опустив взгляд, решает продолжить разговор, потому что любопытство безжалостно давит на грудь и на мозг. Он не уверен, что получит ответ, но не попробовать он не может.       — А п-почему Тодороки-кун н-не использует огонь? — вопрос, который мучает ребенка продолжительное время, по всей видимости, становится настоящим триггером для героя, и тот, приподняв голову, отвечает, точнее сказать, выплевывает пренебрежительный ответ:       — Он просто упрямец, — звучит сурово и, как показалось Мидории, обиженно. — Ему нужно сразиться с тем, кого с одним лишь льдом не победить, — каждое его слово было таким же ошпаривающим, как и его причуда. — Не думаю, что ты сможешь стать таким противником. Но постарайся хоть немного.       Изуку нервно сглатывает, тут же подавившись слюной и закашлявшись. В интонации героя было что-то издевательски мотивирующее, и не то чтобы Мидория сильно нуждался в его наставлениях. И мальчику хочется сказать что-то еще в свою защиту, но он замолкает, когда слышит за стенкой чужие шаги, и, вздрогнув, резко разворачивается, услышав знакомый голос:       — Изуку? — Шинсо замирает, выпученными глазами уставившись на Старателя, и, пройдясь по нему сканирующим взглядом, говорит резко, из чистой формальности: — День добрый.       Пристроившись рядом с Мидорией и посмотрев на друга вопросительно, он кивает в сторону заставшего монументальной статуей героя, безмолвно спрашивая, в чем проблема, и Изуку так же безмолвно пожимает плечами.       — Мы разговариваем о моем сражении с Тодороки-куном, вроде, — звучит нелепо, и парень говорит о герое так, как будто тот не стоит от них на расстоянии одного метра. А после, приблизившись к Хитоши предельно близко, шепчет так тихо, как только может, но, очевидно, что Старатель слышит его прекрасно: — Он его сын…       Похлопав глазами, Шинсо приподнимает бровь, поглядев сначала на Изуку, затем на героя, который продолжает нависать над детьми как дамоклов меч.       — Я знаю, да, — отвечает парень спокойно. Не то чтобы его интересовало чужое семейное древо, а все-таки не заметить родство устрашающего героя и нелюдимого одноклассника было невозможно. Изуку, сморщившись, ощутил себя ужасно неловко. — Я тебя искал, потому что на трибунах, — он пальцем указывает в потолок, — и в комнате отдыха тебя не было, — белые зрачки настороженно глядят на Старателя, и в ответ он получает тяжелый душный взгляд. А после Шинсо, упрятав ладони в карманы, приподнимает плечи и делает один шаг назад, которого достаточно, чтобы встревожить Мидорию. — Мне уйти или..?       — Нет! Не надо! — Изуку только обрел эмоциональную поддержку в лице Хитоши и вот так просто терять ее он не собирается. Нервно улыбаясь, он бегает взглядом от Шинсо к Старателю, и непонятно как остается стоять на ногах, трясясь ужасно. — Мы вообще уже договорили, д-да? У вас есть еще ко мне к-какие-то вопросы? — он чувствует себя консультантом в магазине, к которому обратился вечно недовольный клиент.       Не ответив ничего, герой просто обходит детей как препятствие и покидает это поле словесной битвы, напоследок бросив очередную острую фразу, которая заставляет Изуку сморщиться, а Шинсо — недовольно нахмуриться:       — Ты уж продержись против него хотя бы немного.       Завертев головой, Хитоши, приоткрыв рот, словно не веря своим ушам, смотрит то на Изуку, то на героя, который в его глазах сейчас героя не напоминает совсем. Мидория лишь смиренно пожимает плечами, увидев реакцию друга, потому что он уже успел услышать достаточно противоречивых фраз, чтобы быстро привыкнуть. По крайней мере, этот разговор подошел к концу, и Изуку может наконец-то пойти умыться. Но он даже не успевает облегченно выдохнуть, потому что друг, сделав пару шагов по направлению к грозной фигуре, с косой улыбкой шипит сквозь зубы:       — У вас какие-то комплексы или что? — жестоко вбрасывает Хитоши, определенно точно давя на больное. Меткий выстрел заставляет героя встать истуканом. Мидория же бледнеет.       Старатель медленно разворачивается в их сторону, тяжело дыша. Наверняка, если бы не языки пламени, окутавшие его лицо, то парни смогли бы увидеть злую венку, вздувшуюся на его крепком лбу. Но тот лишь молчит, как будто и не зная, что ответить дерзкому мальчишке. А внутри него наверняка все кипит, как в чайнике, забытом на плите.       Поглядев сначала на друга, потом на героя, Мидория, беспокойно подняв руки на уровне груди, настраивается на то, чтобы разнимать этих двоих. Звучит нелепо, но мальчишка искренне готов к худшему, а потому старается уловить в лице героя уровень злости и весь ее потенциал, которому, кажется, нет предела.       Суровый взгляд Старателя испепеляет Хи-чана. Хи-чан язвительными зрачками прожигает в Старателе дыру. Напряжение нагревает коридор, и Изуку, вздыхая, вытирает ладони о форму. Мысленно он повторяет себе, что стоило остаться в комнате отдыха и поспать. По крайней мере, просто полежать на кровати из стола и собственных горячих рук.       — Я... — глядя в пол, он говорит безумно тихо, но глубоко вздохнув, повышает голос, моментально привлекая чужое внимание. — Я постараюсь против Тодороки-куна... Не потому что вы так сказали, а потому что я сам так хочу. И... Поддаваться я уж точно не собираюсь! — свою маленькую речь он произносит без заикания и дрожи и, сжав руки в кулаки, глядит на Старателя так, как будто готовясь к драке. Довольно неравной.       Мужчина поднимает голову и выглядит надменно уверенно, аж тошно. Он словно и не воспринимает слова ребенка всерьез. А на Шинсо так и вовсе не обращает внимания, не видя смысла тратить время на того, кто никакого отношения к его сыну не имеет. И это ужасно злит Хитоши, до скрипа зубов и зудящих кулаков. Он хмурится, наклонив голову вперед, и озлобленно смотрит на Старателя, пронеся в голове под сотню ругательств. Достав руки из карманов, он делает к нему на встречу еще один пропитанный уверенностью шаг. Он может накричать на эту напыщенную фигуру, может злиться и топать ногами, но разве таким образом достучишься до такой громадины? Поэтому, глубоко вдохнув, парень спокойным голосом выдает:       — Знаете... Вам нужно остыть, — выглядя при этом предельно серьезно.       Изуку моргает пару раз, не сразу вникает в суть слов друга, а после безумная улыбка оседает на его губах, и, не в силах контролировать собственное выражение лица, он накрывает его ладонями. Шинсо, так же расколовшись, пускает глупый сдавленный смешок, но после, поджав губы, старается вернуть каменное выражение лица. Герой приоткрывает рот, как будто желая что-то сказать, но вместо этого лишь хмурит свое и без того мрачное лицо.       Трудно даже представить, что минуту назад Изуку как огня боялся Старателя. А сейчас он открыто смеется над его сморщенной, как чернослив, физиономией, окутанной огнем и недопониманием. Прокашлявшись, парень старается звучать смелее, чем до этого, потому что Хитоши, находящийся рядом, неосознанно питал его уверенностью.       — П-простите моего друга! — проговаривает он, еле как сдерживая смех. Лицо сковывает судорога, скулы сводит, и даже суровое лицо Старателя не помогает избавиться от нарастающего с каждое секундой желания рассмеяться в голос. Мальчишка дышит глубоко полной грудью и, мельком поглядев на раскрасневшегося Хитоши, пытается взять себя в руки и серьезным голосом выдает: — Но вы правда погорячились.       Теперь сдержаться не получается совсем, и мальчики, захохотав в голос, сгибаются пополам и не стыдясь высмеивают напыщенный образ героя номер два. Тот же стоит парализованный непониманием и оскорбленный грубым неуважением со стороны детишек. Даже сказать им он ничего не может, потому что они безостановочно закапывают его все глубже и глубже.       — Простите за это... — Изуку тяжело дышит, замахав руками, а после глядит в лицо Шинсо и от взгляда на друга сильнее смеется, — мы правда сгораем со стыда!       — Мы играем с огнем, не так ли? — говорит в ответ Хитоши, положив тому на плечо свою ладонь. И Изуку пару раз резко кивает головой, прежде чем вновь уставиться на Старателя.       — Я дам жару против Тодороки-куна! — обещает он, прижав к груди руки, дрожащие теперь не от страха и волнения, а от смеха.       — Я жду твою пламенную речь на пьедестале! — Шинсо тут же хлопает его по спине пару раз и поднимает вверх большой палец. Изуку благодарит, задыхаясь от хохота, и даже глаз раскрыть не может.       Они, наверное, в жизни так не смеялись, как сейчас. Лучшая история, которую можно рассказать родителям и друзьям. Аукнется ли им их выходка? Кто знает. Но сейчас ни тот ни другой об этом не думает.       Старатель глядит на детей с такой искренней озадаченностью, бегает глазами от одного ребенка к другому и, очевидно, понятия не имеет, что стоит ответить наглецам. По-хорошему нужно оставить их и гордо уйти, сохранив свое достоинство, пока те не возобновили свою нелепую клоунаду, но он продолжает быть стойкой и устрашающей статуей, игнорируемой и оскорбленной. И то ли ради хоть какого-то приличия, то ли ради интереса Хитоши все-таки поднимает на взрослого голову. Искренняя улыбка на его лице чуть трескается, но совсем не пропадает. Он хлопает глазами пару раз, не понимая, почему сейчас напыщенный герой заставляет его напрячься. Неприятное чувство остро и щекотливо нарастает в груди.       Изуку же подносит к лицу дрожащую руку и утирает подступившую от смеха слезу. Он сейчас буквально рассмеялся в лицо герою номер два. Стоит ли теперь бояться его сына? Всякий страх с потом сошел с него, а в голове остался легкий туман, приятно одурманивающий и явно нездоровый. Глаза блестят безумием, а сам парень ощущает себя во сне, в котором можно делать все, что вздумается и говорить все, что хочется. Он поднимает красные глаза на Старателя. Потолок уже не рос. Не росли стены, и все вокруг вовсе испарилось. Теперь он и оппонент находятся в пустом и сером помещении. Дышать стало легче.       — Я так выложусь против Тодороки-куна, что ему придется использовать огонь, — прозвучало громко, без дрожи. И Шинсо, довольный до красных щек, устававшись на Изуку, вновь улыбается и смотрит то на уверенно саркастичное лицо друга, то на Старателя. Если присмотреться, то можно увидеть, как у мужчины дергается глаз. — Сдерживаться не стану. Не потому что вы так сказали, а потому что я сам так хочу, — последние слова звучат совсем не шутливо, и слишком строгий взгляд становится выстрелом между глаз Старателя. Даже у Шинсо мурашки побежали по коже.       Весь коридор нагрелся, по ощущениям было хуже, чем в самой жаркой сауне. Хитоши смахивает со лба крупные капли пота, не отрываясь глядя на Мидорию. Тот горит не хуже, чем Старатель, и можно предложить, что у него температура. Но, отогнав спонтанные мыслишки, Шинсо, прокашлявшись, заглядывает в лицо до сих пор не моргнувшего Изуку и касается его плеча: даже сквозь плотную ткань можно было прочувствовать, насколько пылает его тело. В таком состоянии драться с Тодороки, да и вообще с кем бы то ни было, — опасно, но друг настроен решительно и сурово. Помешкав, Шинсо выдыхает и говорит спокойно, как будто рядом с ними не стоит двухметровый разгоряченный герой:       — Думаю, пора идти, — Изуку не сразу его слышит, и Шинсо приходится повторить простую фразу.       — А? — похлопав глазами, он поворачивает голову на Хитоши, приподняв плечи и кивнув, широко улыбнувшись, оббегает Старателя как статичное бессмысленное препятствие и тяжелыми шагами идет прочь, разок оглянувшись, чтобы убедиться, что Шинсо следует за ним.       Но тот не торопится, ждет, когда Изуку отойдет на приличное расстояние, а после вбрасывает в лицо герою, сжав кулак, выглядя при этом действительно жутко:       — Изуку выиграет, — звучит холодно, да так, что горящая борода мужчины, кажется, замерзает. — Не сомневайтесь.       Герой не спорит, не отвечает ребенку ничего, лишь хмыкает, подарив мальчишке острый прищур. Шинсо вздрагивает, секундная дрожь пробегает по всему телу. Сжав руки в кулаки, он делает один шаг в сторону и срывается на бег, догоняя Изуку, который стоит на расстоянии нескольких метров, спрятав руки за спиной, и чуть шатается. И Хитоши не очень радует его шаткая стойка. Он собирается что-то сказать, но не успевает, потому что Изуку говорит первым;       — Я рад, что ты подошел, — он улыбается, глядя в лицо Шинсо. Слова его звучат так благодарно, но Хитоши пропускает их мимо ушей, потому что, нахмурившись, он думает лишь о том, насколько же красные у Мидории глаза. — Я бы не смог так ответить герою номер два без тебя. Знаешь, думаю, это то, что мне было нужно. Я посмеялся страху в лицо! — он так радуется, зажмурившись, и Шинсо, на секунду отставив беспокойство, радуется вместе с ним. — Безумие какое-то, — он качает головой и широко зевает до хруста челюсти. — У меня в голове такой туман... Ни одной мысли, но при этом куча. Не знаю даже, хорошо это или плохо…       Абстрактные слова его Хитоши не устраивают совсем. Тот словно бредит, как бывает во время лихорадки. Сейчас уже не до смеха, и о Старателе Шинсо забывает как о страшном сне. Одно его волнует — как Изуку вообще собирается сражаться в таком состоянии?       — Ты точно в порядке? — он знает ответ наверняка и, наклонившись, старается заглянуть в лицо Мидории, но в этом нет необходимости, потому что тот сам смотрит в его сторону, криво улыбаясь.       — У меня такой настрой боевой, знаешь. Нужно поторопиться теперь. Там, наверное, уже скоро и моя битва начнется, — он говорит быстро, совсем не ответив на вопрос Хитоши, улыбается так истерично, но в то же время естественно, и это начинает пугать. Шинсо совсем не нравится, что Изуку его пугает.       — У тебя еще есть время. Может, пойдешь и отдохнешь? — Шинсо ужасно беспокоится, но Изуку лишь качает головой, все еще улыбаясь. Спорить с ним бессмысленно, даже если правда на стороне Хитоши.       — Я вообще шел в уборную перед этим теплым приемом от Старателя, — словно хватаясь за прошедшие минуты, он старается так же беззаботно шутить, но Шинсо не может выдавать из себя и улыбки: Изуку еле как стоит, и парень готов ловить его в любой момент. — Жарко, я хотел умыться.       Потными ладонями он обмахивает свое пылающее лицо, прикрыв глаза и расслабленно улыбается. Голова его медленно опускается и, кажется, что сейчас он заснет на ходу. Но все же, резко вздрогнув, он выпрямляет спину и, посмотрев на напряженного Хитоши, усмехнувшись, ударяет того кулачком по плечу, мол, не беспокойся, все нормально. Но Шинсо продолжает безостановочно хмуриться: складочки между тонких бровей делали его еще взрослее, чем он есть. Посмотрев на костяшки собственной руки он, не спрашивая, накрывает ей потный лоб Изуку, прежде чем тот успевает хоть что-то ответить.       — Да у тебя же температура! — вскрикивает Хитоши, и Мидория, отпрянув, невинно хлопает глазами.       Пытаясь придумать оправдание, он чешет загривок и качает головой. Ему не очень хочется, чтобы Шинсо опять из-за него волновался.       — Ох, у меня никогда не получалось определять температуру с помощью руки, — посмеявшись, он накрывает ладонью щеку, затем лоб и, пожав плечами, пытается спорить: его язык заплетается, но он старается звучать так же уверено, как в разговоре с героем номер два. — Ничего, все нормально. Просто из-за Старателя, наверное. Жарко было, как у костра. Но сейчас все хорошо, мне просто умыться нужно.       Шинсо недовольно вздыхает: это Изуку, ему тяжело и в обычном состоянии. А сейчас? А сейчас он вообще с температурой, и выходить так на арену — безумие, и сейчас Мидория как никогда напоминает безумца.       — Сходи к исцеляющей девочке, — взмаливается Хитоши, все еще чувствуя тепло чужого лица на своей ладони. Но Изуку, лишь пожимает плечами, как будто одна часть его понимает необходимость обратиться в медкабинет, а другая — безрассудно готова идти на арену прямо сейчас. И стороны эти бьются в ребенке в неравной схватке, где побеждает, конечно же, последняя.       — Я в порядке. Теперь я в порядке! — он широко улыбается, и Шинсо не понимает, чувствует ли он облегчение или еще большую тревогу. — Мне было так страшно, знаешь, даже стыдно, но теперь я готов к сражению! — он говорит такие осознанные вещи, но Хитоши не покидает мысль, что друг просто бредит. Сжав кулаки, Изуку забавно жмурится, кивнув самому себе. Голова его тут же кружится, и резкий кивок заставляет его пошатнуться. — Ух!       И Шинсо хочет верить ему. Он хочет думать, что преувеличивает, почем зря беспокоится, что, скорее всего, должно раздражать. Ему же не нравится, когда о нем шибко сильно пекутся. Наверняка и Изуку тоже от этого не в восторге, только вот он об этом не говорит. Кто знает. Хочется спросить в лоб, и Шинсо может, он прямолинеен, но сейчас было как будто и не до этого.       Закатив глава, он смиренно поднимает руки вверх, сдавшись. Изуку лишь хлопает ресницами, все так же лучезарно улыбаясь. Краснота глаз смешивается с жизнерадостной лыбой, и коктейль этот вызывает тревогу. Но Хитоши притупляет ее. Мидория сейчас уставший ужасно, но все же удивительно искренний — давить на него как-либо бессмысленно. А, может, Шинсо оправдывается и просто не знает, что делать. Он не специалист, а с Изуку сложно. А он еще и сам устал ужасно.       — Но, знаешь, — прокашлявшись, Хитоши пытается подобрать слова, плетясь рядом со взбудораженным Мидорией: он не уверен, что тот его вообще слушает, — ты если что не обязан выигрывать. Ну, будет круто, все дела. Но ты не обязан. О себе побеспокойся.       Похлопав глазами, Мидория останавливается и глядит на Хитоши с недоумением, как будто бы тот только что сказал самую глупую из всех возможных вещей. От этого взгляда становится совсем некомфортно, но от своих слов Шинсо не отказывается.       — Нет, я смогу победить Тодороки-куна, — смотря другу в глаза, говорит он с предельной серьезностью. — Я смогу победить его лед... И его пламя...       Шинсо хочет спросить, зачем и для чего. Но не знает, как подступиться и как вокруг этой темы вальсировать: он знает Изуку достаточно хорошо, но сейчас тот ведет себя крайне непредсказуемо, и что надо говорить, а что нет — непонятно.       — Я выиграю, Хи-чан, — добавляет он спустя время и теперь даже не смотрит на Шинсо. Глаза устремлены вперед, как будто вдалеке перед ним был какой-то загадочный знак или свет.       — Я не сомневаюсь, — соглашается Хитоши неуверенно, смотря в землю.       И ситуация, и сам Изуку заставляют его поежиться. У него плохое предчувствие.