***
Никто ничего не ждет от этой неравной битвы. Зрители уже поняли диапазон силы Тодороки и мысленно окрестили его победителем. Смотреть на сражение между ним и мальчишкой с общеобразовательного курса, чье имя вылетало из головы, как только было озвучено, в теории совсем не интересно. Очередной могущественный ледник охватит хилое тельце мальчонки, доведет того до посинения, и на этом бессмысленный и беспощадный раунд подойдет к концу. Пусть кудрявый и показал себя неплохо под конец битвы конниц, но в сравнении с Тодороки он все еще довольно блеклая фигурка. Зрители жаждут зрелищ, хотят поскорее увидеть сына героя номер два в сражении с действительно достойным соперником. Лишь в таком случае шоу обещает быть грандиозным. Изуку идет на ринг уверенной тяжелой походкой: ноги как будто бьют по земле, как молоты в гонг, и в такт оглушительным ударам он резко выдыхает через нос, звучно и ритмично. Разговор со Старателем непрошено что-то разжег в ребенке, зашуганном и усталом, и теперь на сцене оказывается совсем другой человек, в другой маске. У него изначально не было цели победить, он просто дрался с миром и с собой, наблюдал за тем, на что способен, не более, но теперь он собирается победить. Он никогда не был гордым мальчишкой, но сейчас, изможденный и еле как держащийся на ногах, он собирается бороться за собранную в мусорный совок гордость, перемешанную с пеплом. И он соврет, если скажет, что ему не нравится это покалывающее во всем теле чувство. Мысленно он смеется в лицо себе из прошлого. Деку не мог ответить хулиганам, а Изуку поглумился над героем номер два. Заслуженно. Разве плохие люди не заслуживают наказания? А могут ли герои быть плохими людьми? А кто такой «плохой человек»? Пьяный туман накрывает ребенка пуховым одеялом, тянет его на дно, баюкает, но тот кусает щеки и надвигается на противника внедорожником. Еще до фестиваля после разговора с учителем Ямадой он задал себе вопрос: а сможет ли он противостоять геройскому курсу. Ответ — сможет, сейчас он в этом не сомневается. Глаза его горят зеленым ядовитым огнем, а руки потеют так, что крупные капли бесшумно падают на землю. Дыхание неконтролируемо хаотичное и глубокое. Нахмурившись, он вонзается взглядом в Тодороки, заранее изучая его строгую позу, положение крепких устойчивых ног и выражение лица. Небольшой анализ поможет ему придумать наиболее подходящую стратегию против внушительного соперника, который выглядит не менее строго: суровое лицо, украшенное шрамом, волшебным образом было спокойным и устрашающим одновременно. И эти разноцветные глаза, разъедающие Изуку, пронзительно смотрят куда-то внутрь. Холодный прищур заставляет Мидорию вздрогнуть и нервно сглотнуть. Но он сжимает страх в крепкий дрожащий кулак и душит его, пока тот мертвым грузом не падает на землю. Бакуго смотрит на него этими страшными суровыми глазами, и Изуку ужасно тошнит, но он берет себя в руки и делает последний шаг, прежде чем остановиться аккурат напротив соперника. Плечи его приподнимаются после каждого глубокого вдоха, а Тодороки не двигается и даже не моргает. Хотя Мидория был бы совсем не против, если бы тот закрыл свои страшные глаза хотя бы на секунду. — Удивительное столкновение! Общеобразовательный курс против геройского! Победителем уйдет лишь один боец! — можно лишь восхититься связками Мика, которые мужественно держатся на протяжении всего фестиваля. Слова его были барабанной дробью, обратным отчетом перед масштабным событием, к которому некоторые зрители, поторопившись, отнеслись весьма незаинтересованно. — Мидория против Тодороки! Не проходит и секунды после объявления начала битвы, как Тодороки одним резким движением подростковой крепкой руки возводит ледяную стену, которая выглядит достаточно внушительно, но при этом оказывается скромнее той, что заковала несчастного Серо в прошлый раз. Хаотично растущие из земли сталагмиты надвигаются на Мидорию с безумной скоростью, и парень, сделав один короткий шаг назад, с ужасом представляет, как острые шипы пронзают его тело насквозь. Он быстро топает ногой в ответ, хотя смысла в этом коротком действии нет совсем, и чудовищная скала вмиг разлетается на миллиард осколков, а после блестящими на солнце снежинками медленно падает на землю, тут же тая. В голову моментально ударяет резкая пронзительная боль, которая отдается покалыванием в ушах и пазухах, и белый шум на несколько секунд перекрывает все звуки, окружающие мальчика. Болезненно скривившись, Изуку прислоняет дрожащие пальцы к носу, из которого ожидаемо побежала прямая красная змейка. Грубо растерев кровь по щеке тыльной стороной ладони, он, тяжело задышав, резко опускает руку, смахнув несколько крупных капель на землю, и, приподняв голову, выдавливает кривую улыбку с дрожащей нижней губой. Ему хочется увидеть лицо Тодороки. И тот дарит желаемую реакцию: растеряно сморщившись, он глядит на Мидорию в ответ уже не таким уверенным холодным взглядом. Герой совсем не ожидал, что от его мощной, почти что убийственной ледяной атаки останется лишь аккуратный нежный снежок, паривший в воздухе белой пылью, и несколько низеньких, даже жалких, плоских выступов льда. И вместе с ним удивленно давится каждый зритель, не знающий о силе кудрявого ребенка. Кажется, весь мир замолкает в этот момент. Челюсти падают на землю с глухим хрипом, а глаза вонзаются в маленького мальчика с общеобразовательного курса с оправданным изумлением. — Мидория быстро реагирует и прерывает безумную атаку Тодороки! — в голосе Ямады слышится нескрываемый восторг и яркая гордость, что, возможно, несколько несправедливо по отношению ко второму участнику серьезного сражения, но шокированные наблюдатели не в состоянии уловить эту очаровательную интонацию. А вот Изуку даже с белым шумом в ушах, давящим на голову, может, и он почти чувствует на щеках легкий смущенный румянец. Трибуны загалдели от неожиданного поворота и с жаром предвкушали дальнейшее развитие занимательного шоу, ведь сейчас только начало. Все те, кто сбросил со счетов маленького зажатого мальчонку с веснушками, вспыхнув красным, стремительно забирают свои слова, смеясь и отшучиваясь. Другие свистят, восторженно гудя, и чуть ли не срываются со своих мест. А кто-то, держась на публике предельно строго, просто кивает головой, сложив на груди крепкие руки. Шинсо, улыбается одной стороной лица, с довольным прищуром наблюдая за тем, как покосилось обычно сдержанное лицо Тодороки. Даже издалека он может спокойно видеть, как повседневное непоколебимо кирпичное выражение сменяется естественным и неловким недоумением. Секундно Хитоши переглядывается с мальчишками, которые лыбятся, что-то восторженно отмечая, и указывают пальцами в сторону Мидории, сейчас выглядящего так сурово и серьезно, что становится не по себе. Но другого от этой ситуации не стоило и ожидать. Правда, у Шинсо все еще ужасно щемит в сердце, как бы сильно он не пытался убедить себя в том, что Изуку действительно «в порядке», пусть эта пресловутая фраза и доводит его каждый раз до нервного тика. Он, безусловно, болеет за друга, желает ему победы как никто, но в то же время, он будет рад, если битва закончится быстро. И неважно, чьей победой. Просто долгого сражения Мидория не вывезет в силу температуры, усталости и собственной причуды. Уже сейчас видно, как ему тяжело, но опьяненные занятным представлением зрители не в состоянии этого заметить. Каждый наблюдатель перебирает в голове под сотню интересующих вопросов, и на каждый из них до головной боли хочется получить ответ: неужели этот мальчишка настолько силен, что спокойно способен противостоять самому Тодороки? И если так, то что он забыл на общеобразовательном курсе? Сплетни как вирус ползут по трибунам, и кто-то, не в силах угомонить свое щекочущее любопытство, лезет в интернет, чтобы накопать информацию про Изуку Мидорию. Короткая передышка заканчивается на недовольном хриплом вздохе Тодороки, за которым следует новая атака. В этот раз парень решает давить не силой, а количеством, а потому запускает одну волну за другой, но каждая разбивается на осколки, не на такие мелкие, как в первый раз, а на крупные куски, напоминающие острия копий, которые еще сыграют с хозяином злую шутку. И незнающие зрители не дыша наблюдают за тем, как кудрявый парнишка щелкает ледяные глыбы, словно семечки. Но с каждой секундой его лицо кривится все сильнее, и оскал устало и непривычно озлобленно выглядывает из-за сухих покрытых кровью губ. Пот стекает по лбу крупными каплями, падает с подбородка на форму и землю; ужасно жарко, даже несмотря на окутавший весь стадион холод. Он чувствует, что его глаза готовы лопнуть от напряжения. Склонившись всем корпусом, невольно сделав назад один короткий шаг, он тяжело дышит, не отрываясь глядя на Тодороки суровым взглядом. Брови Изуку сводятся к переносице, и несколько выразительных складок тут же украшают его лоб. Он весь дрожит и далеко не от холода, но продолжает выдавливать из себя театральную уверенность и гордость, словно пытаясь что-то доказать человеку перед собой. С каждой новой атакой он чувствует, как органы внутри него перекручиваются. Но вот на мгновение все останавливается, и Тодороки, не понимая, что и делать, начинает размышлять над более осознанным планом, потому что бессмысленные однообразные атаки, очевидно, здесь бесполезны. И пусть Изуку сейчас туго соображает, но даже так он может с легкостью прочувствовать окутавшее соперника замешательство. Его глаза бегают из стороны в сторону и наконец-то моргают, а сам он дышит глубоко и устало, пока широкие плечи его выразительно приподнимаются, прямо как у Мидории до начала сражения. — Ты… — хрипит он, нахмурившись. Одними лишь губами Изуку отвечает беззвучным «Я», прежде чем беспорядочно закашлять, прикрываясь предплечьем. Он был бы не против еще двух секунд отдыха, но Тодороки, схватившись за возможность, направляется прямиком к противнику, заскользив по катку, который как по волшебству образовывался под его ногами, и заранее готовится к удару в лоб, который мальчишка уж точно не успеет отразить. Оказавшись в паре метров от дрожащего Изуку, фыркавшего от обильного кровотечения из носа, он собирается ударить ледяным кулаком и выбить противника из игры, но тот и не думает отражать атаку, а просто резко отлетает в сторону с помощью своей загадочной причуды, выставив руки в стороны. Он зависает в воздухе и с высоты своего положения, глядит на Тодороки, жадно глотая холодный выжигающий легкие воздух. Изуку не гордый. Но сейчас он позволяет себе побыть таковым. Ему нужна небольшая передышка. Пусть использование причуды на самом себе и изнуряет его тело слишком быстро, а все же он должен оценить ситуацию и поглядеть на соперника повнимательней своим мутным взглядом. Тот выдыхает крупное облако пара, прежде чем вновь пустить в ход причуду. И в этот раз Изуку, замешкав, реагирует не так умело: порыв холодного воздуха сдувает его, как шарик, и парень, накрыв лицо руками, еле как успевает разломать чужую ледяную скалу. Крупный кусок летит в его сторону, и мальчик, как будто запнувшись обо что-то невидимое, стараясь увернуться, неуклюже падает на землю, но замирает в воздухе в сантиметре от столкновения. Сломанный позвоночник — не то, о чем он действительно мечтает. Сплюнув кровь, затекшую в рот из носа, он утирает лицо и, унизительно стоя на коленях, моментально отражает очередную уже предсказуемую атаку. Хочется продолжать весь оставшийся бой сидя, но парень все-таки встает на ноги и старается не шататься. Замешательство, сковавшее лицо Тодороки ранее, пропадает, и тот, наверняка довольный тем, что хоть одна атака смогла выбить соперника из колеи, вновь возвращается в гордый величественный образ. Когда еще у юного героя будет возможность избить простого гражданского? — Неужели ты собираешься только защищаться и убегать? — голос Тодороки такой же холодный, как и его причуда, и Изуку, вздрогнув, делает короткий шаг назад, забегав глазами. Конечно, он не ожидал, что ему вдруг прилетит такая спонтанная претензия, которая звучит несколько уничижительно, хотя сам Мидория в своей стратегии ничего плохого не видит, особенно если учесть, что это только начало. Он принимает чужие слова близко к сердцу и, поджав губы, медленно опускает голову, но не взгляд, и по-хищному глядит на противника исподлобья. Он-то? Зайчонок? И по-хищному? — Ты уже выдохся? Не выглядишь как тот, кто может серьезно продолжать битву, — каждое слово гордого мальчишки становится настоящим ножом, брошенным в грудь Мидории. Заскрежетав зубами, он встает в более устойчивую позицию, сжав кулаки, и, снова сплюнув, поправляет челку, залепившую глаза. «Яблоко от яблони» — нелестно думает мальчишка, вспоминая Старателя и его напыщенную физиономию. Он позволяет себе пару грубостей в голове, и ему даже не стыдно за это. — По крайней мере, я не сдерживаюсь, в отличие от некоторых, — шипит он сквозь стиснутые зубы, говоря с самим собой, и делает несколько шагов вперед: еще чуть-чуть, и он окажется опасно близко к черте. На самом деле он не думал, что Тодороки действительно сможет его услышать, потому что Мидория, кажется, сам себя не слышал сквозь шум фестиваля. Но, очевидно, соперник не глухой, и чужое замечание улавливает точно, а потому лицо его, только вернувшее пресное спокойствие, снова напрягается: слова эти явно задели его. Но разве Изуку не отвечает грубостью на грубость? Он может. Теперь может. — Я не сдерживаюсь, — и словно в подтверждение сказанному он выпускает очередную ледяную волну, которая, как показалось Мидории, была слабее предыдущих. Расправился он с ней быстро, и глазом не моргнув. — И не собираюсь, даже если ты с общеобразовательного курса. В этот раз Изуку молчит, закусив щеку, лишь бы не выдать ответную скользкую гадость, обидную и резкую. А ему хочется, и это его пугает. Он ощущает мерзкую пульсацию в голове, облизывает губы, бесполезно счищая с них кровь языком, и на ногах старается стоять уверенно, как будто сил при нем еще вагон. Тодороки как будто обособил от себя огненную сторону, а теперь серьезно считает, что даже без нее он выкладывается на полную. Мидория пытается всмотреться в чужое лицо, которое расплывается перед ним и становится просто бледно-красным пятном, но суровые глаза Бакуго смотрят на него все так же четко, не отрываясь. Он видит их ясно, и в голове Изуку жуткий неправильный диссонанс: как человек с такими глазами вообще может сдерживаться? Быстро сфокусировав зрение, он с прищуром смотрит на чужие руки и озадаченно хлопает глазами, когда понимает, что Тодороки дрожит, как и он. На поле битвы действительно холодно, как будто на стадион опустилась настоящая суровая зима, да такая, что и Полночь дрожит, и зрители на трибунах. Но удивительно, что Тодороки — хозяин температуры, ее властитель — содрогается от собственной силы. Теперь Мидория совсем не понимает, почему же тот не желает использовать огонь, который наверняка помог бы с переохлаждением. Сможет ли тот продолжать битву, если станет маленькой неподвижной ледышкой? Хотя, скорее всего, Изуку грохнется в обморок раньше этого. Тодороки тяжело, и он, словно желая передохнуть, на время прерывает свои нескончаемые потуги сбить соперника с ног. Склонив голову, парень исподлобья глядит на маленького мальчишку с общеобразовательного курса, который, признаться, держится достойно, хотя по нему видно, что скоро он достигнет своего предела. Неоднозначно цыкнув, Тодороки выдыхает плотное облако холодного пара и устремляет взгляд куда-то в сторону. Мидория, шумно дыша, чуть согнувшись, хмурится и решает проследить за его острым холодным взглядом. И совсем не трудно догадаться, к кому тот обращен: Старатель смотрит на битву с гордо поднятой головой и обыденно пылает всем своим геройским естеством. Недовольство можно спокойно прочитать на его вечно строгом лице, и, кажется, такое сморщенное выражение доставляет Тодороки-младшему определенное удовольствие. Мидория, приоткрыв рот, смотрит то на одного, то на другого грозного повелителя стихий и грубо утирается горячим предплечьем. Совершенно непрошено он вдруг стал частью семейной драмы. — Закончим с этим быстро, — Тодороки звучит так, как будто он говорит о партии в шашки с пятилетним ребенком, и это отношение Деку стерпел бы без пререканий. Но Изуку оно ужасно злит. Венка на потном лбу вздувается, почти что лопается от напряжения, Мидория через силу выпрямляет спину и, поймав на себе короткий грозный взгляд героя номер два, приступает к следующей части своего простого плана. Воздействовав на обломки от чужой причуды, он направляет в сторону Тодороки несколько ледяных стрел, блестящих в свете жаркого солнца. Холодный мальчишка тут же теряет весь интерес к своему суровому отцу и защищается, построив перед собой небольшую стену, но и та разлетается, словно подорванная крупной петардой. Тонкие льдинки попадают в глаза и неприятно проводят по старому шраму. Зашипев парень, утирает лицо ладонью и быстро уклоняется от очередной атаки собственных ледяных глыб: крупный осколок от одной из стен направляется в его сторону, намереваясь раздавить парня прессом, но тому достаточно секунды, чтобы остановить чужую атаку собственной ледяной скалой. Осколки разлетаются по стадиону, и зрелище это на самом деле удивительно красивое. — Я вообще-то здесь! — кричит Мидория сквозь восторг завороженной публики. — Перекинешься взглядами с папочкой позже! Даже сложно представить, что подобные слова могут соскочить с языка Мидории. А вот с языка рассвирепевшего Мидории — это пожалуйста. Шинсо неплохой учитель, когда дело касается острых фразочек и довольно злых саркастичных упреков. Он, безусловно, никогда не позволял себе подобного по отношению к Изуку, но со стороны тот часто наблюдал, как ядовитые словечки, обращенные к недоброжелателям, острые, словно иголки, впечатывались в чужие лбы. Нахвататься подобного от лучшего друга оказалось несложно. Это не то, что он может использовать в своем повседневном лексиконе, но сейчас, кажется, можно позволить себе подобные бесстыдные выражения. Глубоко вздохнув так, что ноздри по-бычьи раздулись, Тодороки делает несколько крупных шагов к противнику и запускает очередную не очень продуманную ледяную атаку, которая тут же разлетается, а осколки устремляются в его сторону со страшной скоростью. И чем больше он защищается, тем больше у врага оружия. — Действительно, давай закончим быстро, — глаза Изуку покраснели еще сильнее, как и щеки, измазанные кровью. Голос словно чужой, не его совсем, слишком уж взрослый, пусть и обыденно высокий. — Дай мне две секунды, и я собью тебя с ног к чертовой матери! Обломки от предыдущих атак Тодороки направляются на хозяина, словно снаряды из пулемета. Тяжелые ледышки ударяют по крепкому телу, а стены, которые парень создает из ниоткуда, не особо защищают: Изуку ломает их и моментально превращает в новые стрелы. Нескончаемые удары доводят Тодороки до края арены, но он впивается ногами в землю, не желая проигрывать. — Никто не ожидал такого исхода событий, но Мидория, используя лед противника, пробивает себе путь в следующий тур! — бешеными глазами Мик смотрит на своего ученика, крепко сжимая руки в кулаки, пока Аизава, глядя на товарища, снисходительно закатывает глаза. Тодороки действительно может проиграть, если продолжит упрямиться. Против Мидории его лед не имеет смысла, он лишь снабжает его большим количеством своеобразного оружия. А вот если парень применит огонь, то исход битвы перестанет быть очевидным. Но личная травма запрещает ему прибегать к левой стороне, а потому, отчаянно защищаясь, он старается держаться, пока его атакует собственная причуда. Ноги скользят по холодной промерзшей земле как по катку, и он чудом не падает. — И ты говоришь, что не сдерживаешься?! — Изуку редко злится. Даже неправильно редко злится, и сейчас, словно сорвавшись с цепи, он выливает на Тодороки всю ту злость, что копилась в нем годами. Чужие глаза, в которых он видит и прошлое, и настоящее, теперь совсем не пугают, и мальчик гордо смотрит в них, пронзительно и уверенно. Вся эта сцена походит на безумную версию игры в снежки: снаряды летают по арене из стороны в сторону, и кажется, что оба бойца обладают созидающими лед причудами. Все происходит так быстро, что зрители не успевают следить за динамичным действом. Жадные взгляды бегают от одного ребенка к другому, и нескончаемый шепот совсем угасает: все боятся упустить хоть что-то, а потому даже не моргают. Для каждого обывателя этот бой — занятное и удивительное представление, и они даже не догадываются, что хладнокровное сражение таит в себе удушающую глубину. Аристократичное спокойствие и надменность со временем совсем покидают лицо Тодороки, и, видимо, только сейчас он начинает воспринимать соперника всерьез. Чужие слова, очевидно, задели его страшно, и он, дрожа от холода, идет в наступление еще грубее, стараясь застать противника врасплох, атакуя того со всех сторон. Он пытается доказать мальчишке, что силен и без левой стороны, но Мидория, у которого словно открылось второе дыхание, отражает любую волну, направленную в него, и при этом с каждой секундой все сильнее закипает. — И ты все еще не собираешься использовать огонь?! — кричит он надрывисто и хрипло, а после срывается на кашель, чуть прищурившись. Все его руки в крови, и уже неясно, свежая она или уже старая. Внезапное интервью сбивает парня с толку, а очередная атака почти сбивает его с ног: ледяное копье чуть не пробивает его плечо, но он чудом успевает увернуться, и острие, пройдясь по рукаву его ветровки, оставляет небольшую рваную дыру. Фыркнув, Тодороки, лишь скалит зубы, не собираясь ничего отвечать на провокационный вопрос, который он слышал уже не раз от каждого любопытного зеваки. И с чего он должен распинаться перед незнакомым мальчишкой? Очередная атака даже не задевает противника, и лед разлетается вдребезги раньше, чем достигает Изуку. Что бы Тодороки не делал — он никак не может навредить ребенку с общеобразовательного курса, потому что любой его ход буквально разбивается о чужую способность, какой бы она ни была. А Мидория, кусая щеки и губы до крови, как будто на лице ее было недостаточно, с каждой секундой злится все сильнее. И как будто даже не на самого Тодороки, а просто злится, потому что может злиться. У него появилась достойная причина, появилась такая возможность, и он хватается за нее, впивается острыми зубами и рычит по-звериному. А противник, с ужасом, сокрытым в строгом взгляде, смотрит на мальчишку, пытаясь хоть как-то сбить того с ног. Внутри Мидории что-то скребет и царапает. Он смотрит в чужие горящие глаза, в которых дрожат маленькие блики и, усмехнувшись, качает головой, делая шаг назад. Нет. Вообще ни разу не Бакуго. Тот бы сдерживаться не стал. Не стал бы даже под страхом смерти. Тодороки не страшнее, чем Бакуго. Тодороки совсем не страшный. Даже Шинсо во время битвы пугал Изуку сильнее. Мысль эта помогает ему облегченно выдохнуть, а пара коротких смешков соскакивает с губ. Пот бежит по лбу крупными блестящими каплями. Ужасно жарко даже в этой ледяной обители. — Оба противника держатся невероятно уверенно! — Мик с блеском в глазах смотрит на своего ученика, но при этом переживает страшно. Испачканный собственной кровью ребенок сражается с будущим героем и не дает тому лишний раз продохнуть. Удивительное, но ужасно тревожное зрелище, которое поселило в голосе Ямады тяжелую нотку. — Такой битвы мы еще не видели! Наверное, есть тот, кто только сейчас включил телевизор, и сейчас этот кто-то смотрит на эту схватку и даже не думает о том, что один из двух детишек — ребенок с общеобразовательного курса. Соперники равны, и, глядя со стороны на этот ночной кошмар Исцеляющей девочки, даже не скажешь, кто же победит. Хотя некоторые зрители, ловко переобувшись, отмечали, что зеленый маленький мальчик довольно неплох, и может именно он, разорвав предписанный шаблон, вырвет у героя билет в следующий этап. — Честно, выглядит страшно, — Каминари краем глаза поглядывает на рядом сидящего Шинсо, который по ощущениям скоро сгрызет все свои ногти под корень. — Они там не убьют друг друга?.. Парни хлопают глазами, с ужасом прослушав весьма резкое предположение, которое постепенно все больше напоминает правду. Хитоши мычит, накрыв ладонями глаза и надавив на них, шумно выдыхает. Ему не нравится, что он даже не пытается оспорить нелепое предположение Каминари. Хотя, вероятно, не они убьют друг друга, а конкретно Изуку доведет самого себя до обморока или до какого-нибудь очередного страшного приступа. Шинсо уже и не хочет радоваться тому, как умело Мидория противостоит атакам сильнейшего парня в классе, потому что даже издалека можно увидеть, как страшно его трясет. Кровь продолжает кипеть внутри Изуку, как лава в жерле вулкана. И, кажется, что огненная причуда не у Тодороки, а у него самого. — Бесполезно! Почему ты не используешь огонь?! — кричит он, взмахнув рукой, и разбивает очередную ледяную стену, которая фейерверком разлетается в стороны. Напряжение во всем теле страшное, кажется, что еще чуть-чуть, и кровь побежит не только из носа, но и из глаза, из ушей. Тодороки, цыкнув, дает себе время на передышку, но в этот момент еще несколько нетерпеливых ледяных обломков летят в его сторону. Ловко увернувшись, он замирает в ломаной согнутой позе, тяжело дыша. Он дрожит еще сильнее, и это невозможно не заметить. — Какая тебе разница?! — кричит парень хрипло, потеряв свою прежнюю самоуверенную нотку в голосе, а после яростно запускает очередную волну льда. Но и та разбивается подобно хрустальной вазе, брошенной на пол. Отчаяние хватает его за горло, и несчастного сводит с ума факт, что он никак не может достигнуть соперника, не может даже коснуться его хоть одной пресловутой снежинкой. До его проигрыша остается пара метров, и еще несколько скоростных атак со стороны недооцененного противника пододвигают его слишком близко к краю. А если бы он использовал огонь, то наверняка смог противостоять чужой силе. Но он упрямец, как и сказал Старатель, а потому проиграет, постыдно проиграет мальчику с общеобразовательного факультета с веснушками и страшно красными глазами. Но тут Изуку, внезапно замерев, кашляет, согнувшись пополам, и чувствует, как все внутри него скручивается и сжимается, выворачивается наизнанку. Как будто его органы собираются выскочить наружу под страшным давлением. Накрыв ладонью губы, он чувствует, как рот его наполняется то ли слюной, то ли желчью. Попытавшись выпрямиться, он убирает руки от лица и сплевывает сгусток крови, который тут же цветком растекается по льду перед ним. Глаза расширяются, и он с ужасом смотрит на красное пятно. Он нервно сглатывает, чувствуя на языке мерзкий вкус собственной крови, которая когда-то совсем перестала его пугать, но сейчас вновь становится страшно от мысли, что его органы из-за собственной причуды сходят с ума внутри него. Мальчишка старается вернуться в свой уверенный образ, что довольно бессмысленно с его стороны, учитывая страшную лихорадочную дрожь и измазанные кровью лицо и руки. Ему хочется наивно верить, что камеры этого не уловят: он боится, что мама будет ужасно переживать, если увидит, в каком он состоянии. Впервые он надеется, что у той достаточно дел на работе, и сейчас она не отвлекается на это ожесточенное шоу. И пока противник не в лучшей форме, Тодороки атакует его мощной ледяной стеной, очередной, и уже совсем не впечатляющей избалованного зрителя. Но даже будучи предельно близко к обмороку, Изуку продолжает держаться пугающе стойко. Тодороки не имеет права даже думать, что может победить его с одним лишь льдом. Мидория победит, и победит всего противника, а не часть от него. — Ты же видишь что это... — лед вновь разлетается, и некоторые осколки чуть ли не достигают зрителей. Те прикрываются ладонями, морщатся и чихают. — Бесполезно! — кричит он, сжав кулаки от злобы и раздражения. Он устал от чужого непробиваемого упрямства. — Твой лед бесполезен против меня — я скорее сдохну от собственной причуды, чем от твоих бессмысленных атак! Сделав шаг вперед, Изуку не отрываясь глядит на противника, испепеляя его взглядом. Медленно он идет прямо на него, не моргая, тяжело дыша. Тодороки дрожит все сильнее, и теперь кажется, что причина далеко не в его причуде. Может, мурашки на его руках вызваны суровыми глазами ребенка, в которого в какой-то момент словно вселился другой человек. Сейчас именно он напоминает Бакуго. — Сам себя своей холодной стороной изводишь, — удивительно, что Изуку продолжает стоять на ногах, учитывая, в каком он состоянии: лицо его, ни разу не тронутое противником, выглядит так, как будто на него упала наковальня. — И ты говоришь, что я выдохся? — он позволяет себе короткую усмешку, которая выглядит жутковато из-за крови, покрывшей зубы. — Если бы ты использовал огонь, то смог бы не только наладить температуру тела, но и победить меня. Скажу по секрету — пирокинез мне не под силу, — ухмылка пропадает с лица, и Мидория запускает очередную ледяную стрелу в Тодороки, которая пролетает мимо. У него сбился прицел, потому что зрение поплыло ужасно. Цыкнув и раздраженно закатив глаза, он повторяет атаку, и соперник ловко ее отражает, скалясь. Он тоже ужасно злится. И ему, очевидно, не нравится, что его отчитывают буквально ни за что. Но разве он сам не поступал по отношению к противнику вначале битвы точно так же? Глаз, украшенный шрамом, дернулся. — Я не собираюсь использовать причуду отца! — кричит Тодороки в сердцах, топнув ногой: продолжительная корка льда побежала по стадиону. Изуку не успевает среагировать сразу, а потому, поскользнувшись, еле как остается на ногах, прежде чем сломать непрошеный каток. Куча осколков красиво разлетается по земле, как стеклышки или витраж. Холодный прищур Изуку пропадает. Большие глаза распахиваются с новой силой, и он, недоумевая, глядит на противника, который секунду назад выдал довольно абстрактную причину, по которой дерется вполсилы. Сражение их приостанавливается, а зрительский шепот, по которому ребенок не особо скучал, возвращает себе былую силу. — Причуду... отца? — повторяет Изуку и быстро переводит взгляд на Старателя, который все так же сурово глядит в их сторону. — Что ты имеешь в виду?.. Поглядев на левую руку, Тодороки, сжав кулак, качает головой. Он все еще не видит смысла выворачивать душу перед незнакомым мальчишкой, но что-то непонятное движет им, и правда соскакивает с губ: — Я не собираюсь использовать силу, которая досталась мне от ублюдка-отца, — его голос звучит как настоящее звериное рычание, а взгляд соответствующе хищный. Изуку замирает, как будто его ноги примерзли к земле, и кровь застывает в теле, отчего он не может и пальцем пошевелить. Он даже не думал о такой безумной причине. Приоткрыв рот, мальчишка сводит брови к переносице, прежде чем, в недоумении сморщившись, хрипло и грубо рявкнуть: — Сам-то понял, что сморозил?! — усталость обнимает Мидорию цепкими лапами. Забыв, кто он и где он, Изуку совсем не скупится на выражения. И если бы Шинсо это слышал, то наверняка бы гордился. — Это не сила твоего отца! Это твоя сила! Так что просто сражайся! Не сдерживаясь сражайся! Никому здесь не сдались твои поддавки! Поведение Тодороки он принимает как личное оскорбление: отказ от силы только потому, что она досталась от нелюбимого родителя, кажется ему дикостью. Мидория не знает, что было бы, если бы он получил причуда от своего «ублюдка-отца», но что-то ему подсказывает, что он явно не бросил бы ее в дальний ящик из-за сомнительно происхождения. У Тодороки есть причуда, две причуды, он на геройском курсе, и сейчас он выделывается, строя из себя жертву. Изуку это страшно бесит. Он бы понял оппонента, если бы его огонь стал причиной чужого горя, если бы он тяжело давался в управлении, но причина в том, что причуда эта «отцовская». Сейчас в глазах Мидории Тодороки — импульсивный подросток из кино, идущий наперекор родителям. Раздражает. Мысли разбегаются, и контроль над собственным телом дается нелегко, но Изуку невысоко взлетев, разгоняется до такой скорости, что, кажется, он и вовсе телепортировался прямиком к Тодороки. Своим хилым неуклюжим кулачком он ударяет в чужую грудь, и парень, закашляв, делает шаг назад, уже находясь у самого края. Одного действия со стороны противника хватит, чтобы тот проиграл, и Мидория, ухватившись за чужую форму причудой, тянет ее назад, удушая упрямого оппонента. Но тот, хрипя, держится за ворот ветровки у горла одной рукой и быстро возводит позади себя стену, которую Изуку не успевает разрушить. Схватившись за живот, он падает на колени и начинает безостановочно рвано кашлять, выпустив из крепкой хватки чужую форму. Тодороки тут же делает глубокий вдох, и пару раз глухо кашляет в кулак, глядя усталыми глазами на изнеможенного мальчишку и, замотав головой, устремляет взгляд на Полночь, напуганную и встревоженную. Желая прекратить бессмысленную для студента общеобразовательного курса бойню, она собирается взмахнуть своей плетью и объявить, что Мидория не способен сражаться дальше. Но Изуку медленно встает на ноги. Глаза его красные, из носа бежит кровь, изо рта тоже. Он дрожит страшно и выглядит как настоящий живой мертвец. Но он вбил себе в голову, что победит Тодороки. Нет, не так. Что он победит Тодороки, пока тот выкладывается на полную, используя весь диапазон возможной силы. В противном случае эта кровавая жертва совсем не серьезна. — П-посмотри на меня... — Изуку выдавливает улыбку, и кровавые зубы уродливо выглядывают из-за треснувших губ. Тодороки нервно сглотнув, пару раз моргает. Бакуго совсем пропал из его разноцветных, потерянных и удивительно детских глаз. — Мне вообще этот фестиваль не сдался... Он принесет больше проблем, чем пользы... Я не герой и героем не стану. Но в отличие от тебя — я сдерживаться не собираюсь. Никто здесь не сдерживается, а ты что? Особенный? Тодороки тяжело дышит, пока его тело содрогается от собственного холода и ужаса перед окровавленным бредящим ребенком. Он может просто использовать лед, пока мальчишка не в состоянии даже стоять нормально, но почему-то не решается, а покорно слушает чужой монолог, напоминающий исповедь. Ноги Изуку подкашиваются, и глаза, застеленные красной пленкой крови, отказываются надлежащим образом работать. Он не смотрит в лицо Тодороки, а прожигает дыру в собственных дрожащих ладонях, которые медленно сжимаются в хилые бледные кулачки. — Я не знаю, какая там у вас история... Но я очень сомневаюсь, что в будущем люди будут с пониманием слушать твою драму, — он резко поднимает голову. Перед ним все плывет, и он невольно делает несколько шагов в одну сторону, потом в другую. — Что если ты попадешь в ситуацию, где лед будет бесполезен? Даже так, зная, что твой огонь может спасти чужую жизнь, ты продолжишь держать в голове свой бессмысленный принцип? — он чувствует, что если еще раз использует причуду — грохнется навзничь и не встанет до завтрашнего дня. Поэтому он хочет хотя бы раз нормально сразиться с Тодороки. С целым Тодороки, а не только с его правой стороной. — Если у тебя есть возможность помочь кому-то с помощью огня — действуй. Какая разница, от кого он тебе достался?! Сейчас он твой! Это твоя сила! — его крик наверняка мог достигнуть и зрителей на трибунах. Слова до этого для них тайна, а потому вырванная из контекста фраза порождает перешептывания и вопросы. А Тодороки, задрожав еще сильнее, почти что лихорадочно, крепко сжимает зубы до болезненного скрежета. Он качает головой, смотря на противника, и совсем не понимает, что творится в чужой кудрявой голове. Его тело горит изнутри, и кожа, которую до этого покалывал острый холодок, нагревается как будто на солнце. Перед ним стоит мальчишка с отчаянием на лице и в голосе. Мальчишка, чья история ему не известна, но, очевидно, травм в ней не меньше, чем в его собственной. Он чахнет из-за собственной способности, которая сдавливает его тисками, рвет на куски и сжимает внутренности. Но он старается держаться, словно сражаясь ради какой-то высокой цели, хотя сам он и сказал, что фестиваль не имеет для него смысла. А когда человек сражается за что-то бессмысленное — это удивительная глупость, которая не может не вызывать восхищения. Тодороки делает один резкий шумный вдох. Жар касается сначала его лица, плавно переходит на шею и плечи, а после мощное пламя охватывает все его тело, и тепло вмиг убивает ту дрожь, которая была при нем с начала фестиваля. Парень дышит глубоко и жадно, вдыхая горький запах дыма, туманящий разум, и сам не верит в то, что собственная сила, его сила, вдруг вырвалась спустя столько лет в таком безумном масштабе. Широко расставив ноги, он сжимает руки в кулаки, встав устойчивее, и, выдыхая то ли дым, то ли пар изо рта, смотрит на противника, который, выпрямившись, глядит на него большими усталыми глазами, в которых отражаются языки беспорядочного пламени. Теперь злобы на его лице не осталось. Он выглядит довольным и, усмехнувшись, готовится к серьезному шоу. — Не на геройском факультете, а все равно решил мне помочь, — лицо Тодороки разрезала суровая и даже сумасшедшая улыбка, в которой ловко уместилось облегчение. Как будто непосильная ноша, привязанная к его ногам, вдруг лопнула и превратилась в горячий легкий воздух. Фыркнув, Изуку отводит глаза в сторону на секунду и, пошатнувшись, сжимает кулаки до хруста и боли, которую он уже совсем не чувствует. Встав уверенней, он задирает голову, довольно прищурившись, и уже ощущает тепло чужого горящего тела. — Сочту за комплимент, — весь лед, скопившийся за время их битвы, взлетает вверх и, устремившись на Тодороки, собирается задавить его количеством. Под силой чужого огня с неровных снарядов начинает капать вода, а потому стоит поторопиться, пока у него есть возможность противостоять монстру из «А» класса хоть чем-то. Готовые буквально уничтожить друг друга школьники скалят зубы, улыбаясь одинаково страшно, хмурятся, держа в голове синхронный обратный отчет. Но внезапно они вздрагивают, когда весь жаркий настрой сбивает громкий голос Старателя, который заглушает шум всего стадиона своим громким, как гудок парохода, голосом: — Шото-о-о! — лицо его полно то ли гордости, то ли самомнения, Изуку уже и не понимает, потому что все люди сейчас для него были простыми разноцветными пятнами. Тодороки тут же теряет острую ухмылку, глядя на родителя оправданно раздраженно. А Мидория лишь закатывает глаза, уже и не слушая, какой бред несет высокомерный перегоревший герой. Он уже достаточно наслушался его ранее. — Твой отец довольно шумный, — он сплевывает кровь и чувствует мерзкие судороги в ногах. У него секунд десять до отключки. — Представь себе, — огонь вокруг Тодороки пляшет и вальсирует, мягко касаясь когда-то холодной кожи. Улыбка возвращается на румяное лицо. — Надеюсь, ты рад, что я собираюсь отправить тебя на больничную койку. — Зато отдохну. «Нельзя, черт возьми, нельзя!» — Полночь открывает часть предплечья, готовясь остановить бой, который не кончится добром для одного мальчишки с общеобразовательного факультета, еле стоящего на ногах. Стоило закончить все раньше, но эмоциональный разговор детишек, который женщина волей не волей, а все же подслушала, помешал ей мыслить по-взрослому рационально. Но какой бы сильной ни была ее причуда, скорости ей не достает, и мальчики срываются друг на друга, собираясь в последние несколько секунд битвы показать всему городу, что такое Plus Ultra. Куча ледяных камней, по тяжести сравнимых с самим кудрявым мальчонкой, как ядра из пушек, устремляются на противника и постепенно тают под жаром чужого огня. Сильное пламя достигает окровавленного веснушчатого лица, и Изуку тихо шипит от резкой колющей боли. Ожоги будут ныть еще несколько дней, но сейчас он потерпит. Пар и дым наполняют стадион, отчего кашель разносится по трибунам с нарастающей силой. Зрители растирают слезящиеся глаза, и еле как умудряются высмотреть в суматошной близящейся к концу битве хоть что-то. Изуку почти ничего не видит. Зрение и без того подводит его из-за усталости. Огонь повсюду так и норовит спалить его кожу, глаза и волосы, но он, кашляя и задыхаясь, направляет в Тодороки все ледяные глыбы, еще не успевшие растаять. Огромный ком изо льда направляется в сторону разгоряченного мальчишки и сносит его с ног именно в момент, когда он направляет на противника огненно-ледяную струю, которая порождает короткий болезненный вскрик. Сквозь дым зрители не могли ничего увидеть, но точно услышали, как упало чье-то тело. Прищурившись, герои и студенты, наклонившись вперед, что-то шепча сквозь зубы, пытаются высмотреть победителя продолжительной драки. Тишина куполом повисла, кажется, не просто над стадионом, а над целым городом. Жмурясь, от едкого дыма, Полночь размахивает ладонью у лица и старается увидеть фигуру, оставшуюся на поле боя. Хочется верить, что оба студента хотя бы живы. — Что за... Чего вообще? — перевернувшись на собственном стуле, Мик что-то бурчит, валяясь под столом, и, резко поднявшись на место, устремляет взор на поле. — Наши детишки те еще монстры, да ведь, Сотриголова? Монстры — пожалуй, самое подходящее определение. И тот и другой словно стремились убить друг друга под конец. Но лучше у них получилось убить самих себя. Дым наконец-то рассеивается, и зрители с охами смотрят на тяжело дышащего Тодороки. Его голова кровоточит, а вокруг много раздробленного льда, который постепенно тает, как мороженое в горячей руке. Парень медленно приподнимается, присаживается на холодную землю, подперев собственное истощенное тело одной рукой. Он выбит с арены собственным льдом. Изуку же стоит на ногах в подпаленной дырявой форме, дышит глубоко и тихо постанывает от горячей боли на руках и лице. Огонь — вещь опасная, это каждый ребенок знает, но теперь он ощутил эту грозную стихию на себе. Смотреть на собственные руки искренне страшно, но он медленно опускает дрожащий взгляд на предплечья. Красные волдыри, крупные или же мелкие, как пчелиные соты, пятнами покрыли его конечности с кистей до локтей, и лишь изредка можно было увидеть маленькие здоровые участки. Когда-то бледная кожа сейчас стала грязно-желтоватой, словно гнилой, в каких-то местах слезала, как кусочки обоев в старой квартире, и кровоточила, покрывая красной тонкой пленкой дрожащие пальцы. Сделав резкий вдох, он крепко сжимает зубы и, чувствуя во рту мерзкий вкус собственной крови, сдерживает рвотные позывы. Приятного мало, и он не сразу понимает, что выиграл эту битву. Лишь когда Полночь объявляет, что Тодороки вне ринга, Мидория, удивленно охнув, устремляет глаза на противника, медленно поднимающегося с земли. Тот прижимает ладонь к кровоточащей ране на лбу и хрипит, глядя на обескураженного не-героя. Выражение его лица Мидории непонятно, но хочется верить, что, по крайней мере, ничего мстительного там нет. Возможно, неверие или досада, которое постепенно превращается в человеческое смирение, в принятие собственного проигрыша. Уставший и выжатый в буквальном и переносном смысле, Изуку не в силах даже улыбнуться собственной победе. Он просто не может понять, что победил, потому что голова его ходит кругом в каком-то бешеном импровизированном танце, и что-то грубое раздирает его грудную клетку и черепушку. Он делает несколько шатких шагов назад, потом вперед, стараясь удержать равновесие, и поднимает полупустой взгляд на трибуны. Солнце выжигает глаза, вонзается в лицо тонкими длинными иголками, но Мидория даже не щурится. Люди громко хлопают, восторженно обсуждают этот неограненный алмаз с общеобразовательного факультета, совсем не понимая, что он забыл на этом пресловутом курсе для посредственностей. Повернув голову на свой класс, Мидория видит, как куча разноцветных пятен подпрыгивает на месте, чуть ли не срываясь вниз. Ребята свистят и радостно машут победителю, пытаясь что-то до него донести, но слова были кашей, от которой мальчишку лишь сильнее тошнит. Жужжание и шипение чужих голосов, скромный шум ветра, отрывистое биение собственного сердца — все это по капле собирается где-то в голове, разрастается и явно хочет взорвать его хрупкий череп. Вся энергия, что осталась в нем после изнуряющего соревнования, уходит на то, чтобы просто стоять на ногах, а сам он не может выдавить ни эмоции. Взгляд медленно отправляется в сторону Хитоши, но в глазах темнеет прежде, чем он успевает увидеть фиолетовое пятно среди других разноцветных пятен. Дрожь усиливается многократно, и парня резко ломает страшный приступ. Боль сковывает каждый миллиметр его потрепанного тела, сдавливает каждую клеточку и питает парня самым крепким ядом, настоящей кислотой, разжижающей все внутри. По ощущениям он горит, как будто пламя Тодороки вновь окутало его своими языками, словно лентами, и отпускать не планировало. Под кожей змеей бегает кипяток, и слезы сами неконтролируемо бегут из глаз. Крепко сжав форму на груди, он открывает рот, чтобы сделать хотя бы один вдох, но его тут же тошнит желчью и кровью, а стадион ошарашено охает в унисон с его пугающим хрипом. Со стороны он выглядит куда хуже, чем соперник за рингом. Ноги подкашиваются, словно кто-то неожиданно подставил ему подлую подножку, и мальчишка, упав на колени, одной рукой упирается в землю, а другой продолжает держаться за форму, подпаленную чужой жаркой причудой. Ткань трещит в его кулаке, а пальцы от напряжения и вовсе готовы сломаться. Кашель и хрипы его напоминают что-то звериное. Горло раздирает так, словно кто-то напичкал его бритвенными станками. Глаза закатываются, и парень, упав на бок, бьется в судорожном неконтролируемом припадке, держа одну руку на груди, чтобы знать, что сердце еще бьется. Причуда забрала у него все здоровье, и, плюнув, оставила немыслимую острую боль, о которой он совсем не думал, когда в детстве мечтал о сильной способности. Понимания и тактичности UA хватает сполна, а потому камеры снимают героев, ведущих, студентов, но только не ребенка, стонущего от адской боли. Но вот некоторые зрители, казалось бы, взрослые люди, посчитали этот сюжет слишком интересным для того, чтобы дать ему сгинуть в небытие. А потому несколько сотовых нагло снимают корчащегося на земле мальчишку. На поле выбегает Полночь, от которой уже идет дымка причуды. Лицо ее настолько же обеспокоенное, насколько и стыдливое: нужно было остановить все прежде, чем у мальчика закончится лимит. Она склоняется над ним, взяв его за руку, и даже бровью не ведет, когда тот до хруста сжимает ее ладонь. Способность героини облаком окутывает ребенка, и тот постепенно погружается в сон, размякнув на холодной земле. Стадион затих. Только тихий шепот разбавляет мертвую тишину, давящую и тревожную. Шинсо глядел на весь этот ужас, свесившись вниз с трибуны. Его широко распахнутые глаза впились в полуживого Изуку, который за несколько секунд успел испытать настоящую агонию. Хочется быть рядом, чтобы помочь, но он, чего совсем не хочется признавать, в этой ситуации несправедливо бесполезен. Радует тот факт, что Полночь быстро угомонила его бесконтрольный бешеный приступ, и, присев на корточки, Хитоши прячет лицо в ладонях, мысленно поблагодарив учительницу. Ладонь Каминари с пониманием ложится на чужое, чуть дрожащее плечо. Блондину и самому было неприятно видеть, как его друг, поглощенный мучительной болью, распластался на земле, словно подстреленный зверек, но сейчас все уладилось, и парень устало улыбается. На носилках Мидорию быстро увозят в лазарет маленькие роботы, и теперь о его здоровье можно не волноваться, ведь Исцеляющая девочка все исправит, починит мальчишку, и он будет как новенький. — Это было... Очень серьезно! — Мик старательно сохраняет в голосе обычную задорность, но после того, что он увидел, тяжело мыслить здраво. Бедный его ученик. — Думаю, перед следующей битвой нас ждет продолжительный перерыв! Хорошенько отдохните! Я бы тоже не отказался от небольшой разминки! — фальшиво посмеявшись, он хрустит пальцами, встает с места и ускоряется после того, как дверь в комментаторскую будку за ним захлопывается.***
Кацуки выключает телевизор и, глубоко вздохнув, облизывает напрочь пересохшие губы. Что-то непонятное и неприятное скребет где-то внутри, и парень, встряхнув головой, переводит взгляд на маму, тут же нахмурившись. Женщина напуганными глазами смотрит в уже пустой экран телевизора и, держа дрожащую руку у рта, беспокойно моргает. Ее встревоженный образ вызывает у сына дискомфорт, и, положив руку ей на плечо, он пытается привлечь внимание. Мицуки, медленно поворачивает на ребенка голову, и рука с губ медленно перебирается на горячую вспотевшую щеку. Камеры не показали всех последствий тяжелого сражения, но даже по лицам зрителей, школьников и героев, можно было понять, в каком кошмарном состоянии находился мальчик. Искаженные отвращением и страхом гримасы морщились и фыркали, кто-то отворачивался, кто-то сдерживал тошноту. И чужой реакции хватило сполна, чтобы этот парализующий ужас передался старшей Бакуго. Да и младшему, если честно, тоже. — Надеюсь, Инко этого не видела, — тихо хрипит женщина, положив руку на вздымающуюся грудь. Сердце ее бьется нездорово сильно и резко. Кацуки лишь качает головой. Он уверен процентов на сто, что та наблюдала за сражением ребенка в прямом эфире. И, вероятно, сейчас несчастная не находит себе места, все пытается дозвониться до мальчишки или учителей. Действительно, окровавленный образ Деку с ожогами на лице и руках, с кровью по всему изможденному детскому телу — далеко не самое приятное зрелище. Но на самом деле довольно впечатляющее. Конечно, Бакуго никогда и не думал, что увидит кудрявого ребенка по телеку, сражающегося против мощного половинчатого придурка, который почему-то сразу вызвал у парня интуитивную неприязнь. Но факт остается фактом, у Деку мощная причуда, он в UA, и он находится на совсем не подходящем курсе. В принципе, как и сам Кацуки. Парень громко цыкает, закатив глаза, и до хруста сжимает в кулаке старый пульт. Сейчас по сети побегут заголовки и вопросы, почему же этот парень не в геройском классе? Мысль эта заставляет съежиться, сжаться и беспокойно полезть за телефоном. Любопытные люди расковыряют старую рану, вскроется прошлое, от которого Бакуго и, безусловно, Деку бежали на протяжении стольких месяцев, и бегут до сих пор. Это плохо. Зайдя в интернет, парень сразу натыкается на кучу статей как о фестивале, так и конкретно о Деку. Все спорят, что-то обсуждают, делятся своими идиотскими теориями, и каждая хуже предыдущей. Еще пара часов, и они докопаются до истины, узнают, почему проблемному ребенку доступ в герои закрыт. Этот дурак должен был подумать об этом, прежде чем лезть в центр внимания. А теперь не отвертеться, и общество не даст ему проходу, ткнет его носом в прошлое, а он и захлебнется. И почему Кацуки должно быть не все равно? Пролистав новостную ленту вниз, он натыкается на видео, некачественное и кривое, явно снятое на калькулятор. Но это был фрагмент с фестиваля, фрагмент с Деку, и Бакуго, шумно сглотнув, привлекая внимание обеспокоенной матери, нажимает на него, взяв телефон горизонтально. Женщина любопытно смотрит в небольшой экран, приблизившись к ребенку, и, сжав ткань своих брюк, готовится к худшему. Теперь совершенно понятно, почему камеры UA так старательно избегали съемки сомнительной сцены: Деку валялся на земле, харкал кровью и бился в пугающем припадке, как одержимый из страшных фильмов. Двух секунд хватает, и Кацуки, вырубив видеоролик, искоса смотрит на маму. Та не моргает, качает головой, как будто не веря в то, что она увидела, и, встав с места, накрывает губы рукой, зашептав, говоря сама с собой: — Надо Инко позвонить, наверное, надо, — и не спеша Мицуки направляется в свою комнату. Кацуки провожает ее взглядом, а когда она исчезает за дверьми, парень снова открывает то видео, убавив громкость до нуля, и, закусив щеку, смотрит на тошнотворную картину с выворачивающимся наизнанку мальчишкой. Не могла же огненно-ледяная причуда половинчатого парня довести его до такого состояния. Вероятно, в этом виновата собственная причуда Деку, которая до сих пор была для Кацуки тайной. Накрыв ладонью губы, парень стучит по щеке указательным пальцем, забегав глазами из стороны в сторону. Хотя можно догадаться, что это что-то вроде телекинеза. Звучит сильно. И выглядит соответствующе. Появись эта сила у него раньше… Фыркнув, Бакуго закатывает глаза и вновь ложится на диван. Поменяв телефон на книгу, он старается вспомнить, о чем читал до прихода мамы. Но теперь сосредоточиться на тексте немыслимо сложно. Он перечитывает одни и те же строки, от невнимательности теряет нить повествования и раз за разом возвращается к предыдущим страницами, чтобы освежить память. Интересно, а Деку вообще жив после такого?***
Ямада бежит быстро, широким шагами преодолевая внушительное расстояние. Он весь вспотел из-за чужого жаркого сражения, собственного плотного костюма из кожи и из-за беспокойства за маленького слушателя. Чувство вины осело на сердце и уходить не собиралось, ведь это он отговорил мальчика от его намерения не участвовать в Спортивном Фестивале. Если бы он изначально поддержал его в этом решении, которое наверняка далось ребенку непросто, то всего этого кошмара не случилось бы. Крепко зажмурившись, Хизаши сквозь зубы стонет от досады и наконец-то достигает лазарета, в который мгновенье назад доставили мальчика. Без спросу учитель вторгается в кабинет и с ужасом глядит на спокойно спящего ребенка, измазанного собственной кровью. Мальчишка выглядит до неправильного безмятежно, словно некоторые время назад он не бился в жутком припадке на глазах у бесчисленного количества зрителей. Он тихо сопит с приоткрытым ртом и дышит ровно и спокойно, почти неслышно. Тонкая, но яркая пленка покрывает его щеки и губы, свежая кровь капает с подбородка на шею, а по ней стекает на чистую белую кушетку. Сейчас, находясь в полуметре от ребенка, Мик может четко увидеть на его лице и руках жуткие ожоги, от которых самому герою становится немыслимо больно. Шрамы украшают мужчину, но всегда ли и всех ли? Исцеляющая девочка, только собиравшаяся приступать к лечению, не особо тепло принимает учителя и, ударив того тростью по голени, ворчит, глядя на мальчика: — Ты же знал, что у него проблемы с причудой и здоровьем! Нужно было проговорить с ним по этому поводу! Попросить его быть к себе менее требовательным! Никто бы его из школы не выгнал, если бы он не убил все свои органы, знаешь ли, — Мик тяжело выслушивает все укоры героини, которые он действительно заслужил. Покачав головой, старушка, смотрит на ребенка, осторожно взяв его за руку, и разглядывает свежие ожоги, которые не так уж и сложно исправить причудой. Проблема только в том, что они не единственное повреждение: мальчик жестоко истощен собственной силой. — Он вымотан ужасно... — сердце Ямады падает в пятки. Он и сам прекрасно видит, в каком ребенок состоянии, но слышать это от Исцеляющей девочки по-особенному тяжело. — Если я использую на нем причуду, она изведет его окончательно. Но и оставить мальчика без лечения я не могу, — она обращается даже не к Мику, а говорит сама с собой, будучи ужасно серьезной. Ямада, съедаемый стыдом, не говорит ничего, и просто смотрит на ребенка, который, видимо, весь фестиваль нуждался в продолжительном крепком сне. Поцелуй сморщенных губ сухой и теплый. Внутри мальчика все начинает раскладываться по полочкам, и хочется верить, что никакого кровохарканья у него больше не будет. С его губ сходит тяжелый продолжительный выдох, венка на лбу вздрагивает, а тело напрягается. Взрослые напрягаются следом и внимательно смотрят на ребенка широко распахнутыми глазами, следя за его непостоянным состоянием. Но он тут же мякнет, вновь расплывшись на кушетке под вздох облегчения со стороны героев. Дыхание мальчика тихое, но равномерное, а самое главное — оно в принципе есть. — Ожоги будем лечить по старинке, — отмечает героиня, глядя на красные болезненные пятна и волдыри, а после, хмуро покосившись на грустного Мика, прогоняет его, как птицу с ветки, замахав руками: — А ты все, кыш давай! Мне нужно работать! Учитель не спорит, выходит из кабинета, и дверь за ним захлопывается оглушительно громко, да так что он вздрагивает. Протяжно выдохнув, Мик чешет загривок, заскрежетав зубами, и, опустив корпус, медленно шагает в сторону своей комментаторской будки, в которой остался один только Шота. Как он там без него справляется, интересно? Но, открыв глаза Мик тут же пятится назад, когда группа мальчишек с Шинсо во главе чуть не сбивает его с ног. Выглядят они все ужасно обеспокоенно, по понятным причинам, и это вызывает у героя улыбку: у маленького слушателя действительно хорошие друзья. Это просто не может не радовать. Но и пустить их в кабинет он не может, его и самого оттуда выгнали, что уж говорить про ораву детишек. — Ох, ребятки, — он качает головой, выставив руки в стороны. Дети тяжело дышат после небольшой пробежки и внимательно слушают неестественно спокойный голос шумного учителя. — Если вы пришли навестить Мидорию, то вам нужно подождать. Сейчас над ним колдует наша медицинская фея... — Как он? — резко прерывает Мика Хитоши. Удивительно, что глаза этого вечно серьезного мальчика могут открываться так широко. Парни вокруг него кивают головами и явно жаждут ответа на тревожащий их вопрос ничуть не меньше. Разноцветная группа смотрит то на героя, то переглядывается между собой, мысленно скрестив пальцы. Каждый из них верит в лучшее, и каждый из них знает, что с их общим другом все будет в порядке. Но тем не менее они хотят получить точный желательно оптимистичный ответ. — Жить будет, не переживайте, — мягко улыбнувшись, учитель сдавленно посмеивается и наблюдает, как чужих лиц касается такая же грустноватая, но в то же время радостная улыбка облегчения. — Ему нужно отдохнуть хорошенько, и будет как огурчик. Один лишь Шинсо сохраняет неизменное встревоженное выражение. Он бросает взгляды то на дверь в лазарет, то на учителя. Мик хлопает глазами, зная наверняка, какой вопрос сейчас главенствует в чужой усталой голове, и терпеливо ждет, когда же ребенок наконец-то произнесет его вслух. — Зайти нельзя? — интонация встревоженного ребенка скакала и плавала, и вопрос прозвучал как утверждение, но Мик в любом случае отрицательно качает головой. Очевидно, именно этого Хитоши и ждал, но не спросить он просто не мог. — Правда, подождите, — широкая ладонь учителя аккуратно ложится на шевелюру Шинсо: волосы его ожидаемо мягкие, — скоро он точно оклемается. Фестиваль даже закончиться не успеет. Вот тогда его и навестите. Ответ взрослого успокаивает детишек, и даже Хитоши притупляет свое бессмысленное волнение. Сейчас этим он ни чем не поможет. Надо было думать раньше. Надо было насильно вести Изуку в лазарет перед этой безумной битвой. Даже если тот и был против. Смирившись с тем, что товарища в ближайшее время им не видать, ребята, развернувшись, зашагали по коридору неуклюжей кучей. Изредка парни вбрасывали какие-то общие фразы, никак не связанные с ситуацией, как будто желая отвлечься. Но угрюмое облако, нависшее над ними, совсем не хотело улетать. Они даже не знали, куда плетутся, но, свернув за угол, пройдясь по лестнице, вскоре добираются до их комнаты отдыха. Если честно, с одной стороны, Хитоши был бы рад побыть где-нибудь один, но с другой — как бы он еще сильнее не сгрыз себя упреками в одиночестве. Поэтому он покорно остается частью большой компании и все ждет, когда давящее чувство в груди пройдет. Но, видимо, пройдет оно только тогда, когда он увидит живого и здорового Изуку. В комнате их встречает Урарака, сидящая за столом, которая, настраиваясь на следующую судьбоносную битву, глубоко и медленно дышит, закрыв глаза. Услышав скрип двери, она резко разворачивается в сторону неожиданных гостей и, увидев ребят, тут же улыбается обыденно очаровательно и ярко. Встав с насиженного места, девушка подходит к мальчишкам на дрожащих ногах и заводит расслабленный диалог, не обращая внимания на их кислые грустные мины. Всю последнюю битву она провела в комнате, и, очевидно, сейчас совсем не догадывается, что произошло на смертоносной арене, пока она здесь отдыхала и настраивалась. — Пришли пожелать мне удачи? — спрашивает Урарака, задорно захихикав. Признавать то, что это совсем не так, не хотелось, но девушка тут же махнула рукой, зажмурившись. — Шучу же! А вот тебе удачи, Киришима-кун! Я тебе и продохнуть не дам! — лицо ее решительное, немного нервное, но все равно стойкое, как и подобает будущей героине. — Какой настрой! — парень, до этого оправданно подавленный, ударяет кулаками друг о друга, широко заулыбавшись в ответ на сильное заявление. Глаза его горят огнем мужественности. — Я готов к серьезной схватке! Беззаботная болтовня позволяет расслабиться, и Шинсо, не особо участвуя в оживленном разговоре, с легкой улыбкой слушает ребят, позволив себе хоть немного отвлечься. Он даже мысленно благодарит Урараку за то, что та привнесла в их разговоры естественную и честную непринужденность. Устало выдохнув, Хитоши улыбается, что-то вбросив в ответ на чей-то вопрос, и, присев на стул, опирается локтем на спинку, положив на ладонь горячую щеку. Но ровно в этот момент звонит чей-то телефон, и Шинсо, чувствуя мурашки на спине, выпрямляет спину. Под глухую вибрацию все мигом утихают. — А, точно! — Урарака вскидывает вверх указательный палец, и ребята вопросительно хмыкают. — Тут уже несколько раз кому-то звонили. Не вам? — Ну, у меня телефон не на беззвучном, так что… — первым говорит Серо, но сразу умолкает, когда Хитоши поднимается с места и, сделав несколько широких шагов к своей сумке, резкими движениями достает из нее звонящий сотовый. Он долго смотрит на номер и выглядит так, как будто боится, а ребята, замерев, молча переглядываются между собой, обеспокоено хлопая глазами. Шинсо же не моргает, взглядом прожигает собственный телефон и не решается ответить, потому что даже герою иногда может не хватать смелости для таких, казалось бы, простых вещей. В голове он перебирает все, что ему могут сказать, все, что он может сказать и что должен сказать, и так много всего оказывается в его голове, что он, совсем запутавшись, не успевает снять трубку, и раздражающие вибрации прекращаются. — Это..? — тихо спрашивает Урарака, выглядя уже и не обеспокоенной, а по-настоящему напуганной. Но договорить свой вопрос не успевает, потому что Хитоши, глубоко вздохнув, выходит из комнаты отдыха, понимая, что этот разговор не для чужих ушей. Ребята синхронно вздрагивают под удар тяжелой двери. Никто и не думает обсуждать произошедшее.***
Прежде чем раскрыть глаза, Изуку делает один глубокий вдох и сдавлено кашляет: ощущение, что кто-то грубым кулаком надавил ему на грудь, и весь воздух вышел из легких в момент, отчего голова его закружилась, как бывает, когда надолго задерживаешь дыхание. Боль сковывает его тело стальными цепями, бегает под кожей, грызет кости и разрывает мышцы, совсем не жалея несчастного ребенка. У мира определенно есть какой-то нездоровый интерес к мальчику, и с садистским удовольствием он хватается за любую возможность извести ребенка, чтобы посмотреть, как тот выкарабкается в очередной раз. А он выкарабкается, потому что Мидория живучий и удивительно везучий для человека с его историей. Свет ударяет в лицо, и зрачок моментально сужается до размера точки. Вторым глазом он видит лишь что-то мутное, бело-серое, и прежде чем впасть в панику, мальчик соображает, что тот, по всей видимости, закрыт какой-то повязкой, неприятно стянувшей кожу на лице. Прищурившись, парень морщит нос и думает над тем, чтобы спрятаться от резкого света руками. Но он попросту не может их поднять, как будто кто-то привязал к ним гири. Подобное чувство незащищенности заставляет его дышать чаще и громче. Неизвестно, сколько времени он здесь находится, где именно он находится. Его вырвали из контекста Спортивного Фестиваля и поместили в другое место, ничего не объяснив. Секунду назад он сражался с Тодороки, они оба сгорали в языках безумного пламени, но вот Изуку здесь. — Ох, проснулся, золотой мой, — голос Исцеляющей девочки успокаивающий, ворчливый, но в то же время искренне заботливый помогает Мидории моментально угомонить суетливое дыхание. — Как ты себя чувствуешь? Наконец-то привыкнув к яркости, мальчик повнимательнее рассматривает то место, где он вообще оказался. По виду медкабинет. Очевидный вывод, который парень сделал, только услышав героиню. На нем все еще спортивная форма, дырявая и рванная, измазанная его собственной давно засохшей и почерневшей кровью. Руки обмотаны легкими повязками от локтей до кончиков пальцев, но короткие ногти все же скромно выглядывают наружу. Глубоко вздохнув, он решает хоть немного привстать, но не может, потому что что-то с силой продолжает давить ему на грудь и удерживает на койке. Отбросив сомнительную затею, он облизывает сухие губы, на которых совсем не чувствуется уже привычный вкус крови. Устало прохрипев и поглядев на старушку пустым глазом, он не отвечает на заданный вопрос, а задает свой: — Я... что... — он пытается собраться с мыслями, но выходит туго, словно разбито не только его тело, но и мозг. В принципе так оно и есть. — Что произошло? — наконец-то прохрипел он сдавленно, проглотив последние буквы. Перед ним все плывет, и он, жмурясь и хлопая здоровым глазом, пытается наладить непослушное зрение. В противном случае его стошнит. Очевидно, не те слова, которые Исцеляющая девочка хотела услышать, поэтому, присев на табурет около ребенка, она смотрит на него своими заботливо-строгими глазами, и мальчику от этого становится ужасно не по себе. Он чувствует себя виноватым в том, что он здесь, и что сейчас доставляет кучу хлопот, как и всегда. — А что последнее ты помнишь? — заволновавшись о состоянии памяти мальчика, старушка кладет на сердце руку и не моргая смотрит в лицо ребенка, помятое, неуклюжее и опухшее. Сейчас он все же выглядит лучше, чем в тот момент, когда его сюда только доставили, но трогательный и тяжелый вид его до сих пор заставляет героиню ворчать и беспокоиться. Тот старается напрячься, и лоб его, на котором удобно расположилась пара грязных прядей волос, покрывается складочками. Одна видимая бровь приближается к переносице, а глаз суетливо бегает из стороны в сторону, и ребенок все старается хоть за что-то зацепиться в закромах своей памяти, чтобы разблокировать недавние события, которые так ловко проскользнули меж пальцев. Но мозговой штурм не увенчивается успехом, только голова его начинает сильнее болеть. — Я... я сражался с Тодороки-куном... — говорит он, отвернувшись от героини и уставившись в потолок больнично-белого цвета. Удивительно высокие потолки, выше, чем небо на стадионе. — Я... я сказал ему много гадостей... И он использовал огонь... — нахмурившись, мальчик пытается собрать в голове правильную цепочку событий, и пока что движется в верном направлении. Паузы между словами ненормально длинные, но старушка не торопит ребенка, терпеливо ждет и кивает головой на каждое его короткое предложение. — Помню, было горячо, так что... наверное, из-за этого я и... отключился? — делает он глуповатое предположение и, приподняв тонкую дрожащую бровку, вновь смотрит с надеждой на Исцеляющую девочку. Та лишь вздыхает с каким-то старческим присвистом и, причмокнув сморщенными губами, качает головой. — Тодороки-кун действительно использовал огонь, и, как ты понимаешь, без последствий такая атака на тебе не отразилась, — Мидория лишь приоткрывает рот, забегав глазом. А после смотрит на свои руки: они безжизненно лежат по швам, и парень наверняка ощутил бы неприятные болезненные последствия от чужой могущественной силы, если бы он мог ощутить свои руки в принципе. — Ты был и без того ужасно истощен. Если бы я попыталась залечить твои ожоги причудой, то лечить было бы уже некого, понимаешь? — громко вдохнув через нос, Мидория представляет худшее, что могло случиться с его конечностями: он мог стать угольком, уродливым, сожженным дотла угольком. — Останутся шрамы, куда ж без этого. Он не может видеть свою кожу сейчас и, если честно, ему не очень-то этого хочется. Перед ним тут же всплывает ожог на лице Тодороки, и Изуку представляет что-то подобное на своих конечностях, только масштабнее, хуже, ярче. Неровные глубокие шрамы останутся с ним как сувенир в память о его первом Спортивном Фестивале. Вмиг становится противно, хочется прикрыть рот ладонью, потому что по ощущениям его ужасно тошнит. Но он снова не может и пальцем пошевелить, и досада давит на его горло. Все его тело парализовано, и это не самое приятное чувство. Ему очень хочется верить, что это не навсегда, и по прошествии какого-то времени он снова будет на ногах. Мысли об обратном исходе становятся кошмаром, довольно реальным и близким. — Я не... — в голове его дикий ураган, сметающий все на своем пути. И чтобы сформулировать одну короткую фразу у него уходит слишком много времени. Постыдно много времени. — Не могу пошевелить руками... — произносить это было физически больно. Он не просто прошептал этот пугающий факт, он его пропищал, надрывисто и ужасно хрипло, сорванным высоким голосом. Героиня хмурит свои тонкие брови, повернув голову в сторону, а после тяжело вздыхает. Но тяжело вздыхать в такой ситуации должен Изуку. Ее реакция заставляет мальчика думать о худшем исходе, и вот мысль об обездвиженном будущем становится еще ближе и еще реальнее. — Как я и говорила — ты ужасно вымотан. Не столько соревнованиями, сколько собственной силой. Сегодня ты использовал ее чаще и масштабнее, чем когда-либо до этого, так? — спросила она и в ответ получила один еле заметный нервный кивок. — Твой организм не справился с ней. И в этом нет ничего необычного: у многих есть свои побочные эффекты, что-то хуже, что-то легче. Но все будет в порядке, не переживай! На ум тут же приходят Урарака, рассказавшая о последствиях своей силы ранее, Тодороки, дрожавший от собственного льда, Аизава-сан с его нездоровыми красными глазами. Действительно, кажется, любая сила так и норовит держать в узде хозяина, чтобы тот не переусердствовал. Даже у Всемогущего наверняка есть лимит. — Я собрал все побочки, которые только можно было... — вновь опустив голову на подушку, вздыхает Изуку раздраженно и закрывает глаза. Хочется накрыть лицо подушкой и закричать в нее со всей силы. Но он не может этого сделать, потому что даже перышко сейчас для него сродни штанге. — Взамен на огромную силу... — прошептала старушка, и парень крепко сжал зубы, промычав. Огромная сила, и было бы, на что ее тратить. Пытаясь хоть немного размяться, парень приподнимает плечи, но в шею сразу же ударяет давящая боль, терпимая, но все равно ужасно неприятная. Сморщившись и глухо ойкнув, мальчишка бросает свои попытки как-то пошевелиться и снова мякнет на кушетке тряпичной куклой. Он не видит себя со стороны, но готов поспорить, что зрелище это особенно тревожное и грустное. — Черт… — шипит он сквозь зубы, и героиня даже не думает отчитывать того за ругательства. Она лишь вздыхает, уж и не зная, как поддержать ребенка. А тот сдавленно кашляет и губами безмолвно повторяет грубое «черт» еще несколько раз. Удивительно, но это помогло ему почувствовать себя чуть лучше. Может, это и неплохо лишний раз позлиться, даже вот так вот, тихо и скромно. — А сколько времени прошло? Фестиваль еще идет? — резонный вопрос, который, наверное, стоило задать раньше, но он прохрипел его только сейчас с неуместно пренебрежительной интонацией. — Скоро будет финальная битва, — Изуку хлопает глазами, удивляясь тому, что соревнования еще не закончились. Не то чтобы это хорошо или плохо, он просто рад, что, по крайней мере, не валяется здесь до вечера. Пока не валяется. Учитывая, насколько он обездвижен, велика вероятность, что он останется здесь еще на трое суток. Думать об этом по-настоящему противно, и грустными глазами он смотрит на ноги. Обуви не было, видимо, она стоит рядом у кушетки. Если она, конечно, не сгорела в адском пламени. — А Хи-чан заходил? — спрашивает он робким шепотом, несмотря на старушку, и одним ухом прислушивается к шуму стадиона. Если напрячься изо всех сил, то наверняка можно услышать чужие громкие голоса. Но Изуку не старается, потому что сил у него как таковых не осталось. Та по понятным причинам вопросительно хлопает своими сморщенными глазками, не понимая, о ком речь, но все же, довольно быстро догадавшись, кивает пару раз, улыбаясь широким ртом. Даже в ее дребезжащем голосе слышалась мягкая улыбка. — Твой друг Шинсо-кун? Ох, он приходит сюда каждые две минуты. Не удивлюсь, что он прямо сейчас ворвется в кабинет. Они синхронно переводят взгляд на дверь, что у Мидории выходит крайне неуклюже, но Хитоши не появляется даже спустя минуту. А жаль, было бы красиво. В любом случае, Изуку не знает, что чувствовать по этому поводу: с одной стороны приятно, что Шинсо, как и всегда в принципе, волнуется за него, а с другой — он волнуется. Постоянно волнуется, и от этого беспричинно стыдно до красных щек и ушей. И если честно, то сейчас Мидория бы не очень хотел, чтобы Хитоши видел его, когда он не в состоянии даже пальцем пошевелить. Унизительно. — А когда я снова двигаться смогу? — хрипло и тихо спрашивает он, пялясь в потолок. Вопрос, который беспокоит его больше всего. Левая рука старательно пытается сжаться в кулак, но все без толку. Героиня лишь честно пожимает плечами, и мальчик, набрав в легкие побольше воздуха, задерживает дыхание, заскрежетав зубами. Он хотел получить точный ответ. — Здесь уж я ничего сказать не могу. Но тебе нужно отдыхать, — заботливо говорит она, и Изуку позволяет себе короткую улыбку. Вымученную кривую улыбку, болезненную и на самом деле довольно уродливую. Но все-таки искреннюю, по крайней мере, он так думает. Вообще идея поспать еще немного, пока есть время, весьма манящая, особенно если помнить, что других вариантов, как себя занять, у него нет. Тем более, что так ему уж точно станет легче, ведь даже небольшой сон всегда помогал ему чувствовать себя лучше. Может он и на ноги встанет, как только отдохнет. Нет, не может, а точно встанет. По-другому быть не должно. Сон лечит раны и душу, и Мидория, закрыв глаз, глубоко вдыхает душный пропахший больницей воздух в маленькой комнатке. Противно, но терпимо.