Четыре этажа до начала

      Наверное, он спал бы намного дольше, если бы чей-то ужасно знакомый шепот не разорвал его сон на кусочки. Что-то глухо промычав спросонья, мальчишка медленно поворачивает голову в сторону двери, около которой Шинсо, тихо, по-кошачьи шипя, неравно спорит с Исцеляющей девочкой. Вероятно, та оправданно запрещала ему здесь находиться, а он боролся за свое право увидеть, что Изуку вообще дышит. Эта мысль заставляет Мидорию сдавленно хмыкнуть и улыбнуться.       Тихий спор прекращается спустя секунду после его пробуждения, и Хитоши, приподняв брови, моментально меняет свое комично недовольное выражение на удивленное. Уже ничего не спрашивая у взрослой, он идет напролом, игнорируя чужое шумное ворчание, и располагается рядом с Мидорией, присев на табуретку, явно не собираясь уходить. Героиня просто вздыхает, покачав головой, и, смиренно махнув морщинистой маленькой рукой, садится за свое место, краем глаза наблюдая за детишками. Она все еще против нахождения постороннего в кабинете, пока болезненный ребенок находится в тяжелом состоянии, но тот чуть приободрился, стоило его другу показаться на пороге. Кто знает, может этот визит пойдет ему на пользу.       — Ты как? — спрашивает Шинсо, оценивая внешний вид Изуку: могло быть хуже. Спасибо, что всю кровь с его лица любезно стерли, и он перестал быть похожим на живого мертвеца из страшного кино. Стоит жуткому образу вновь возникнуть перед глазами, как руки парня мгновенно покрываются мурашками.       Мидория улыбается, радуясь присутствию Шинсо. Правда, ему совсем не хочется, чтобы тот беспокоился, а потому Изуку всем видом старается показать, что с ним все хорошо. Он напрягается так, что снова начинает болеть голова, но в итоге все же приподнимает руку и сжимает ее в кулак. Больно страшно. Но теперь он знает, что не парализован.       — Сейчас лучше, — отвечает он хриплым голосом, вновь посмотрев на Шинсо. Очевидно, что тот волнуется, что видно и по его грустному беспокойному взгляду, и по пальцам на руках, которые он нервно перебирает между собой, хотя привычка эта принадлежит не ему, а Изуку. Может, это заразно? Сморщив нос, Мидория закусывает щеку, и, улыбнувшись так обнадеживающе, как только можно, качает головой, закрыв глаза. Он чувствует вину, пусть даже и непонятно, за что конкретно. — Нет, правда, намного лучше, — он даже не врет.       — Я рад, — Хитоши охотно верит, грустно усмехнувшись, и отводит глаза в сторону, словно не желая смотреть на Изуку лишний раз, что, конечно же, неправда. В ответ Мидория улыбается еще сильнее, еще ярче, пусть чужой взгляд и не направлен в его сторону. Губы его сухие, в неглубоких, но болезненных трещинках. Ему бы не помешала гигиеничка.       Еще толком не начавшийся диалог их заходит в неловкий глухой тупик, и парни просто сидят молча и внимательно слушают, как ворчит Исцеляющая девочка, в чьем старческом хриплом бормотании волшебным образом умещается бессчетное количество весьма «ласковых» слов. И, если быть честным, Шинсо тоже хочется недовольно поворчать, но он, добропорядочно сдержавшись, делает глубокий вздох и лишь мысленно проносит в голове несколько упреков. И ни один из них не обращен к Изуку.       Вздохнув, он складывает руки на коленях и внимательней рассматривает состояние друга. Действительно, намного лучше, если сравнивать с тем ужасом, который он наблюдал с трибун. Жаль только, что даже сейчас Изуку все еще выглядит осунувшимся и бледным, и худым, ужасно истощенным. Как будто фестиваль состарил его на несколько лет, и это совсем не пошло ему на пользу. Правый глаз спрятан за марлевой повязкой, и, пока мальчишка спал, Хитоши успел довести Исцеляющую девочку до нервного тика вопросами про его зрение. Глаз не пострадал, на том спасибо, но, по ее словам, веснушчатое лицо теперь будет украшено брутальными ожогами. Ох, Мидории-сан это не понравится.       — Кто там сейчас сражается? — спрашивает Изуку сиплым голоском и, с трудом поднеся к губам кулак, глухо кашляет. Он хотел сказать хоть что-нибудь, лишь бы прервать давящую тишину. Но Шинсо внезапно усмехается, покачав головой в ответ на чужой логичный вопрос, и Мидория хмурится, не понимая, к чему такая реакция.       — Там уже церемония награждения началась, знаешь, — мягко отвечает он, сложив руки на груди, и Изуку удивленно приоткрывает рот, захлопав глазами. Он вообще не так представлял себе свой первый Спортивный Фестиваль, но, очевидно, иного варианта у него и быть не могло. — Хочешь знать, кто выиграл? — улыбнувшись одной стороной лица, Шинсо морщит нос, и Изуку тут же активно кивает, засияв любопытством, которое волшебным образом делало его выражение естественно здоровым. Хитоши улыбается чуть сильнее, прежде чем на выдохе, с какой-то саркастично-насмешливой ноткой, выдать ожидаемое: — Тодороки.       — А-а, — протягивает Мидория, закатив глаз, и интонация его была как будто бы разочарованной. Но это не совсем так. Просто итог оказался каким-то слишком уж очевидным, по крайней мере, сходу Изуку точно не сможет сказать, кто из незнакомых ему ребят, чьи причуды он видел только со стороны, действительно смог бы противостоять ледяному мальчишке. Может, если бы он не отрываясь смотрел на фестиваль со стороны, сидя на стадионе или у экрана телевизора, он бы сделал иную ставку, проанализировав потенциальных победителей детальней. А так… Даже неинтересно. Но он в любом случае рад за Тодороки. Хотя, если бы победил, например, Киришима, или хотя бы Урарака, он был бы рад больше.       — Наверняка ты сможешь найти в интернете повтор, если захочешь, — на секунду задумавшись, Изуку еле заметно кивает. Шинсо прав, но что-то Мидории подсказывает, что на утро его будет тошнить от всех тем и статей, хоть как-то связанных с фестивалем. Пожалуй, ему понадобится продолжительная пауза длинною в несколько дней; может, горячая тема, о которой уже можно услышать из каждого утюга, остынет, тогда остынет и сам мальчишка. Интересно, у него все еще температура? Хочется приложить ладонь ко лбу и проверить, но так он лишний раз всех побеспокоит. — Финальная битва была... Неплохой. Не круче, чем ваша с Тодороки, но тоже есть на что посмотреть, — разведя руки в стороны, Хитоши закрыто улыбается, зажмурившись, и Мидория в ответ на чужое весьма льстивое заявление беззвучно смеется, прикрыв широкую улыбку ладонью, а после зевает, приподняв ноющие плечи.       — А с кем он дрался хотя бы? — Мидории действительно интересно, с кем бы ему пришлось сражаться, если бы он все-таки выиграл в тот раз.       — С Токоями. Ты вряд ли его знаешь, но, возможно, видел. С птичьей головой парень, — Изуку протягивает «а», вспоминая весьма устрашающий, но довольно крутой образ. — Насколько я понял, у него уязвимость к свету, так что...       — Так что Тодороки-кун выиграл, потому что использовал огонь? — перебивает его Мидория, захлопав глазами, блеснувшими каким-то особенным светом, и его внезапный энтузиазм заставляет Шисно чуть отпрянуть от неожиданности. Если мистер Это-сила-моего-отца действительно использовал свою левую сторону в бою, то значит, что крики и наставления Изуку не канули в лету. Он был бы рад.       — Нет, не использовал, — цыкнув языком, он отворачивается от Хитоши, закатив глаза. Его недовольное по какой-то причине выражение, редкое и каждый раз ужасно непривычное, пробивает Шинсо на безобидный глухой смешок. — Но, если бы использовал, очевидно, победил бы быстрее. Странно, что только во время вашей битвы он решил не скупиться, — Изуку снова поворачивается на друга, и его искаженное лицо с крепко сжатыми зубами и сморщенным носом выглядит забавно, но совершенно неестественно. — Вы о чем-то говорили? — вопрос выстреливает прямо в лоб, и Мидория морщится еще сильнее, недовольно замычав. — Твой голос даже сквозь весь шум было слышно, — тут уж Изуку, сипло застонав, вжимается в кушетку, с трудом накрыв лицо руками. Хочется провалиться под землю. В этот же момент Шинсо, отбросив нежелательное любопытство в дальний угол и закачав головой, махнул рукой, отвернувшись: он случайно перешел невидимую черту, о которой в разговоре с Изуку никогда нельзя забывать. — Неважно. Ты не обязан говорить.       И тот просто шмыгает носом в ответ, громко и давяще промолчав. Вообще скрывать что-либо от Хи-чана попросту бессмысленно. Но вряд ли это хорошая идея обсуждать их с Тодороки диалог. Наверняка тому было бы неприятно, если бы личные переживания, которые он по неизвестной для самого себя причине излил на незнакомого мальчишку, словно сплетня поползли бы из уст в уста. Если рассуждать по-взрослому, стоит, наверное, поговорить с ним по возможности, но тот, скорее всего, ужасно занят, потому что победителю Спортивного Фестиваля вряд ли есть дело до своего соперника. Но когда-нибудь, может, они обсудят свой пылкий разговор, эмоциональный и излишне экспрессивный. Воспоминания постепенно становятся все более целостными, а Мидории становится совсем стыдно за сказанное в порыве яркой неясной для него самого злости.       Выдавив улыбку, он качает головой, поджав губы, и Шинсо, не требуя ответов и пояснений, просто смиряется. Страшно интересно, о чем эти двое говорили во время убийственной драки, он врать не станет, но и залезать в чужую голову парень не собирается, особенно в голову Изуку. Там с легкостью можно заблудиться.       У него еще много вопросов, которые нужно обсудить, но прийти к ним как-то особенно тяжело. Похлопав по коленям грубыми ладонями, надув щеки, он явно собирается сказать что-то важное, Изуку по одному лишь его взгляду это понял. Хочется спросить, в чем проблема и что же его волнует, но Хитоши, взяв себя в руки, говорит первым:       — Мидория-сан звонила мне, — теперь ясно, почему тот так мялся, тревожно бегая взглядом, и все оттягивал простую, на первый взгляд, новость. Глаз Изуку открылся широко и напугано, а от улыбки и след простыл. — Я...       — Ты сказал ей, что я в порядке?! — выкрикивает мальчик, чуть привстав, но тут же вновь валится на кушетку, когда ощущает, как в спине что-то щелкает. Фестиваль и вправду прибавил ему лет так шестьдесят.       Исцеляющая девочка уже собиралась встать с места и маленькими, но бодрыми шажками идти в сторону больного. Но тот поднимает руку вверх, покачав головой, что не особо обнадеживает героиню. Нахмурившись, она просит того не напрягаться лишний раз и строго смотрит на Хитоши, который, театрально искусно делает вид, что чужого взгляда не замечает. По привычке положив руку на шею, посмотрев в сторону, он тянет с ответом, шумно и продолжительно вдохнув через нос. Томительная пауза заставляет Мидорию ужасно нервничать и переживать.       — Я сказал, что ты… будешь в порядке... — Шинсо медленно переводит глаза на Изуку, и тот, по всей видимости, не особенно этим ответом доволен. Но никто тут ничего у него спрашивать не собирается, поэтому, махнув рукой, и тут же скривившись от острой боли, прошедшей по костяшкам, парень просто довольствуется тем, что мама знает, что он жив. — Хочешь сейчас с ней поговорить? Я дам телефон, — и тут, подавившись собственными мыслями, Мидория, по глупости вдохнув слюну, беспорядочно кашляет, в этот раз продолжительней. Теперь Исцеляющая девочка и не думала пренебречь уходом за ребенком, а потому, встав с места, быстро наливает полный стакан воды и, ничего не спрашивая, вкладывает его в дрожащие руки мальчика. Тот, обхватив забинтованными пальцами холодное стекло, подносит его к губам и жадно глотает содержимое, чуть ли не давясь. Только сейчас он понимает, насколько сильно ему не хватало воды.       — Нет, не думаю... — шепчет Изуку, быстро успокоившись. Мысль о разговоре с матерью его почему-то ужасно пугает. Он представляет ее дребезжащий напуганный голос, гнусавый после долгого плача, и, наверное, если бы он действительно услышал его сейчас, то моментально расплакался бы сам. Непонято даже, отчего именно. — Напиши ей, что я очнулся, и что я... Я хорошо себя чувствую. Правда, — он мутным глазом смотрит на Шинсо, и тот не спорит, не давит, а просто кивает пару раз. Достав телефон, он роется в нем пару секунды, а потом быстро что-то печатает, безмолвно шевеля губами.       Неуклюже привстав, Мидория пытается заглянуть в чужой экран, вытянувшись и морщась от боли, и Хитоши, улыбнувшись, просто показывает ему лаконичное воодушевляющее сообщение. Осторожно взяв в руки телефон, мальчик несколько раз перечитывает текст. Довольный, он улыбается, приподняв плечи, и, хмыкнув, возвращает сотовый, после чего письмо моментально улетает на другой конец города. Маленькая миссия завершена, но убирать телефон в карман Шинсо не спешит. Он смотрит на переписку, потом на Изуку, который задумчиво смотрит в ответ, наклонив голову.       — Может, отправим ей фото? — внезапно предлагает Шинсо, и Мидория, сглотнув слюну и в это раз даже не подавившись, озадаченно приоткрывает рот, не зная, что и сказать в ответ на занятное предложение.       — Вот, с одной стороны, наверное, в этом есть смысл, — начинает он размышлять вслух, по привычке положив под нижнюю губу указательный и большой пальцы, — то есть, она увидит, в каком я состоянии, и не так сильно испугается, когда придет домой. С другой стороны... — он кладет указательный палец на правую щеку и приподнимает бровь над видящим глазом. — Думаешь, она оценит мой пиратский образ?       Шинсо тут же прыскает со смеху, а Изуку глухо хихикает следом, поднеся к губам дрожащую ладонь. Даже Исцеляющая девочка позволяет себе короткий безобидный смешок, который она быстро старается замаскировать кашлем.       — Думаю, да, — честно признается Хитоши. Велика вероятность, что на самом деле мама страшно перепугается. Так что нужно как можно шире, как можно ярче улыбнуться, чтобы все беспокойство ушло из ее сердца и головы. — Главное, предупредить, что этим глазом ты еще будешь видеть.       — А я буду? — спрашивает Изуку, искоса посмотрев на героиню. Удивительно, что за все это время он не задался этим напрашивающимся вопросом. Старушка лишь кивает, пару раз похлопав своими маленькими глазками. Этого достаточно, и мальчик, дотронувшись пальцами до повязки, на секунду о чем-то задумывается, а после качает головой.       Открыв фронтальную камеру, Шинсо поднимает руку с телефоном, стараясь выставить кадр так, чтобы они оба уместились. Мидория показывает одной рукой символ мира, стойко стерпев боль, широко улыбается, искренне и расслабленно, и, зажмурившись, ждет пару секунд, прежде чем Хитоши, ухмыльнувшись, показывает ему готовое фото. Вообще выглядит не так уж и страшно. Особенно, когда их лица такие сияющие и даже несколько неуместно радостные.       — Отлично, — парень быстро отправляет фотографию вслед за своим недавним сообщением и, подождав пару секунд, словно надеясь, что женщина моментально ответит, выдохнув, убирает телефон обратно в карман.       После прихода Хитоши Изуку действительно чувствует себя лучше. У него и пальцы двигаются, и привстать он может, пусть и через силу. Присутствие Шинсо в душной комнатке стало для него особенной мотивацией. Да и после сообщения для мамы он ощущает, как неприятная тревожная тяжесть на сердце его постепенно тает, и теперь он может спокойно дышать полной грудью. Хотя каждый вздох все еще сопровождается неприятным болезненным покалыванием. Но он дышит, это главное.       — Так, ладушки, повидались, и хватит, — дождавшись подходящего момента, героиня, встав со своего места, подошла к гостю и уже приготовилась к тому, чтобы снова вступить с ним в спор, потому что, очевидно, так просто он не уйдет.       — А что такого? Он же проснулся уже? — на самом деле парень не то чтобы спорил или возмущался. Скорее он просто не понимал, в чем проблема, и почему он не может побыть здесь подольше. Особенно учитывая, что они и так скоро пойдут домой.       — Именно! — мало того, что ребенок-герой не желает уходить, так теперь еще и больной ребенок его поддерживает. Ох, она очень хочет быть с этими детишками чуть строже, но все же не позволяет себе этого. — Тем более что я хорошо себя чувствую. Вот, смотрите! — он вытягивает вперед руку, шевеля всеми пальцами, а после медленно и аккуратно привстает, усевшись на кушетке поудобней, и это весьма удивительный результат, если вспомнить, что какое-то время назад он еле как поворачивал голову.       Исцеляющая девочка хлопает глазами и согласно кивает, искренне радуясь тому, что мальчик быстро идет на поправку. Хотя ему все еще нужно много времени, чтобы полностью восстановиться после этих жестоких больших игр. Она просит ребенка согнуть руку, потом выпрямить ее, потом поднять, и пусть с трудом, но все же он выполняет простые действия.       — Действительно хорошо, — хвалит она мальчишку, по всей видимости, за то, что тот хорошо отдохнул. И Изуку, гордо улыбнувшись, переглядывается одним глазком с Хитоши, получив в ответ ухмылку с легкой хитринкой. — А что насчет ног?       Улыбка в момент сходит с губ, и в этот раз уже не так уверенно он старается пошевелить затекшими ступнями. Вполне неплохо выходит, хотя болит ужасно, и мышцы его рвутся, как перетянутые струны. Медленно повернувшись, он свешивает ноги с кушетки и, посмотрев на Хитоши, словно ища поддержку, получает решительный твердый взгляд. Кивнув, Изуку касается кончиками пальцев холодного пола и медленно поднимается с койки, как обычно поднимается со стула или кровати, простое повседневное действие, никогда не вызывавшее проблем. Но сейчас его колени сгибаются сами по себе, как разболтанные кукольные шарниры, и мальчик падает вниз, даже не сообразив, что произошло. Шинсо резко и не задумавшись грубо хватает его за предплечье, не давая тому поцеловать пол лицом, и аккуратно помогает ему снова встать на ноги. Но те вновь самовольно подгибаются и явно совсем не хотят держать своего потрепанного хозяина.       В ушах Изуку зазвенело.       Хитоши аккуратно возвращает его обратно на кушетку, смотря в напуганное бледное лицо, и негромко чертыхается, отвернувшись к стене. Исцеляющая девочка кладет свою маленькую ручку на подбородок и начинает внимательней анализировать состояние мальчика. А Изуку, наклонив голову, скрывается за несколькими прядками волос, которые выпали из его беспорядочного хвостика еще в момент их с Тодороки жестокой битвы.       — Думаю, здесь понадобится инвалидное кресло.       Резко подняв голову, Мидория сжимает пальцами мягкую обивку койки, вонзаясь в нее ногтями до треска белой ткани, и отрицательно мотает головой, вытянув шею. У него даже не сразу получается заговорить, и, открыв рот, он две секунды, как рыба, глотает воздух, безмолвно шевеля губами.       — Н-нет! Н-не надо! — напугано просит он, словно ему огласили смертный приговор. — Мне нужно просто еще немного времени. Еще чуть-чуть, и я встану на ноги спокойно! Правда! — он отчаянно пытается что-то доказать и смотрит то на героиню, то на Шинсо, и они оба выглядят ужасно озадаченными.       — Подожди, Изуку, — Хитоши хочет его успокоить, положив на чужое дрожащее плечо свою ладонь. Но тот, видимо, и слушать его не собирается, а потому заранее, не дождавшись продолжения чужих слов, невыразительно, почти что незаметно качает головой. — Это же не навсегда. Конечно, ты будешь ходить, но пока... — задумавшись, он не понимает, какие бы слова подобрать, чтобы не обидеть друга. — Это ради твоего комфорта.       И Мидории так хочется поспорить. Но вместо этого он просто молчит и смотрит в чужие глаза, надеясь, что так он сумеет переубедить всех. В инвалидном кресле нет необходимости. Он скоро пойдет сам. Ему нужно две минутки, десять, не больше. Но он не хочет садиться в инвалидное кресло, не хочет.       — Золотой мой, — героиня смотрит на тяжело дышащего мальчика с пониманием и стойкостью, благодаря которой ее никакие отчаянные обещания и просьбы не сломят, — ты когда-нибудь еще после использования причуды был в таком состоянии?       Был. И Изуку не особо хочет об этом думать и вспоминать. Короткие ногти почти порвали обивку кушетки под хруст больных пальцев. Но боли теперь словно и недостаточно, отчего хочется впиться зубами в ладонь, лишь бы шестеренки в голове встали на место. Тяжелая рука Хитоши все еще на его плече, тянет вниз, хочется попросить ее убрать, но он не может, то ли потому что просьба эта будет невежливой, то ли из-за того что он в принципе ничего сказать не может.       — Хочешь, мы попросим твоего друга выйти? — мягко спрашивает старушка, положив свою по-старчески теплую ладонь на тонкие пальцы Мидории. Теперь на него давят с двух сторон, что и очаровательно, и некомфортно одновременно.       В этот раз Хитоши и не думал возникать. Он спокойно уйдет, если того захочет Изуку, и так же спокойно вернется, когда будет нужно. Но потрепанный мальчик вновь качает головой, закрыв глаза. Ему спокойней, когда рядом есть Хи-чан, так что он совсем не против его присутствия. Особенно учитывая, что тот все и так знает.       — Вы же... вы же наверняка знаете п-про... про меня, и п-про... — его язык заплетается страшно, он заикается и активно жестикулирует, даже несмотря на страшную боль в руках. Ему искренне не хочется рассказывать все в деталях, поэтому он надеется, что Исцеляющая девочка и так знает про его подноготную.       — Не волнуйся так, я все знаю, — старческое дребезжание в ее голосе какое-то особенно гипнотизирующее, и Мидория, сделав пару глубоких вдохов, кивает.       — Так вот, — он продолжает свой рассказ чуть спокойней, при этом смотря исключительно на героиню. — После этого, эм, я очнулся, и я тогда тоже не мог нормально двигаться, и мама везла меня домой на коляске, — он говорит суетливо и торопливо, как будто желая побыстрее со всем закончить и забыться. — Я не мог нормально ходить какое-то время, приходилось опираться на стены, — дурацкие воспоминания, которые Изуку, как ему казалось, уже проработал, снова залезли в голову, заскребли, зацарапали его душу, и теперь по щелчку пальцев все его пройденные сеансы обнулились. Нужно будет вновь поговорить обо всем с Шинсо-саном, и мысль эта пугает его.       Маленькая предыстория внезапно оборвалась, и неясно, должно ли у нее быть продолжение или это конец. Но он ничего уже не говорит, и ему ничего не говорят в ответ. В кабинете целых три человека, но тишина снова хватает Изуку за горло. Проходит секунд пять, но все продолжают молчать, и тихая запертая комнатка уже не кажется комфортной, хотя, можно сказать, что она изначально таковой не была. В течение всего фестиваля Мидорию бросает то вглубь бесконечного раздирающего уши шума, то в томящую мертвую тишину, и он не знает, какой вариант пугает его больше.       — Вы думаете, в этот раз будет так же?! — семь секунд, он считал, проходит, и парень решает заговорить сам, громко и четко.       Мягкая рука героини аккуратно поглаживает его костяшки. Шинсо же наоборот убирает руку от чужого плеча как от огня и явно не собирается возвращать ее обратно. Сейчас он просто находится рядом, надеясь, что его присутствие здесь не лишнее.       — Скорее всего, — она кивает и говорит ужасно медленно, особенно на контрасте с тараторящим Мидорией. — Но тогда ты только учился использовать свою причуду, так что в этот раз можно предположить, что все пройдет более гладко       Слова ее чуть бодрят, и мальчик, выдохнув, смотрит на руки, удивляясь тому, насколько грязные его короткие ногти. Подняв голову, наконец позволяет себе взглянуть на Хитоши; тот улыбнувшись, пару раз моргает, и Изуку, шмыгнув носом, улыбается в ответ, старательно и робко, пока уголки его губ дрожат.       — Ты, наверное, из-за прошлого и испугался, когда я упомянула инвалидное кресло? — он расслабился всего на секунду, и вот вновь стискивает зубы.       Старушка знает ответ, и перекошенное оправданным ужасом лицо мальчика становится лишь еще одним подтверждением. Это действительно страшно — оказаться в сидячем обездвиженном положении даже на непродолжительное время. А этому ребенку особенно тяжело, и осуждать его никто не имеет право.       — Но ты не должен переживать! Ты же встал на ноги после того случая? Встал, молодец, — она говорит с ним по-домашнему мягко, и Мидории даже становится жалко, что у него нет бабушки. — Так что не бойся, хорошо?       Он не отвечает, даже не кивает, а просто продолжает мять обивку кушетки одной рукой, царапая ее и оставляя неглубокие продолжительные вмятины. Исцеляющая девочка так старается приободрить его, но что-то навязчиво продолжает душить мальчишку. А сказать неловко, потому что хоть как-то откровенничать он привык только с Шинсо, с тем и с другим. Героиня спрашивала, не хочет ли он, чтобы Хитоши вышел из кабинета, но на самом деле, если бы из кабинета вышла она, то ему было бы проще.       — Мне... — начинает он, мельком посмотрев на друга, зарядившись его внешним спокойствием, и, выдохнув, снова глядит на старушку. — Мне неловко быть... на коляске... Стыдно даже...       — За что это? — удивившись, она чуть отпрянула. Подобная реакция наверняка была и у Хитоши, но Изуку не видит его даже боковым зрением одного глаза.       — Ну... — теперь ему еще более неловко, но он уже начал говорить, так что не отвертеться. — Стыдно, что я создаю проблемы, и... со мной возиться надо... Возиться, возить, буквально, ха, — нелепый каламбур, сказанный явно для того, чтобы разрядить напряженную атмосферу, заставляет Шинсо улыбнуться, в то время как брови его продолжают хмуриться: выходит весьма специфичное выражение лица. — Чувствую себя жалко...       — Изуку, не говори так, — тут же встревает Хитоши, потеряв всякую улыбку, и звучит он довольно строго, но больше все-таки заботливо. — Ничего жалкого в этом нет. Ты крутой, ты показал, что такое Plus Ultra, и ты победитель, понимаешь? — он говорит четко, ровно, чтобы до друга дошло. С ним часто надо разговаривать именно так, пронзительно и громко. Кажется, что слишком уж резко, ну а как иначе?       Мидория громко сглатывает, смущенно забегав глазами, и улыбка его то появляется, то пропадает вновь, хотя глаза в независимости от положения тонких губ остаются неизменно грустными.       — Твой друг прав, — говорит героиня, и Изуку быстро поворачивает голову в ее сторону. — Фестиваль UA — это время борьбы с собой. И пусть мне совсем не нравится, когда детишки доводят себя до обмороков и изнеможения, как герой, я все равно восхищена. Ох, — она кладет на свою щечку ладонь и закрывает глаза, — каждый год хотя бы один ребенок нуждается в кресле или костылях. А что до выпускников, ну это совсем кошмар! И за каждым нужен уход, и каждому нужна помощь, золотце. И ты думаешь, что для меня это тягость? Что для других учителей это раздражающие проблемы? Это работа! Это обязанность. Это мое дело, которое я люблю. И твои друзья, и твоя мама, все, кто беспокоятся о тебе, совсем не думают об этом, как о грузе. Разве забота о ближнем — это раздражающий труд? Разве, молодой человек? — она обращается к Хитоши, пока загипнотизированный Изуку продолжает ее слушать, не отрываясь от чужого плоского лица.       — Нет, — отвечает тот, не задумавшись ни на секунду. Изуку медленно поворачивается в его сторону, захлопав глазом. — Я столько раз, сколько надо повторю.       — Видишь! — Исцеляющая девочка добродушно подмигивает Хитоши, и тот, усмехнувшись, подмигивает в ответ. Кажется, в тандеме у них лучше получается говорить с проблемным ребенком. — И просто запрети себе даже думать о том, что ты жалкий! Выбрось это из головы, — строгость звучит в ее голосе, и Мидория, завороженный этим разговором, который напрочь убил сводящую с ума чистую тишину, повержено кивает пару раз.       Могли зазвучать фанфары, и они явно звучали в голове Хитоши. Выдохнув, он кладет руку на голову Изуку, убрав с его лица пару прядей. Ему бы перезаплестись для приличия, но Шинсо ничего по этому поводу не говорит, чтобы не смущать лишний раз. Приподняв плечи, Мидория закрывает глаза, сморщив нос: теперь волосы перестали щекотать его лицо.       — Что ж, — Исцеляющая девочка перекладывает свою тросточку из одной руки в другую, подойдя к Хитоши, и одним лишь взглядом просит того встать с насиженного места. — Раз уж ты здесь, будь добр, помоги-ка мне.       Парень кивает, встает с тихим вздохом, из-за плеча поглядев на все еще напряженного Изуку: он шевелит стопами, сводит носки вместе и старается выпрямить непослушные ноги, вот только последнее ему не дается совсем. Грустно покачав головой, Хитоши следует за старушкой, и когда та открывает высокий шкаф, следом приоткрывается и рот мальчика: действительно, пара колясок и несколько костылей. UA готова ко всему, и это не должно быть чем-то шокирующим.       С трудом разложив кресло из собранного состояния под комментарии героини, Шинсо, взявшись за ручки, подвозит его к Изуку. Тот смотрит в пол, поджав губы, и все пытается шевелить ногами, и, кажется, с каждым разом и вправду получается все лучше, но недостаточно, чтобы передвигаться самостоятельно. Продолжительно выдохнув, Хитоши, ничего не говоря, не спрашивая, аккуратно берет того под локоть, держа крепко, и помогает ему усесться в кресло. Мидория моментально сжимается и выглядит совсем крохотным, отчего в сердце у героини и будущего героя что-то щелкает.       — Удобно? Нужно настроить что-то под тебя? — спрашивает старушка, и Изуку отрицательно качает головой. Вероятно, даже если бы ему что-то и нужно было наладить, он бы об этом не сказал. — Вот и отлично. Хочешь еще отдохнуть в кабинете на кушетке или..?       — М, — коротким мычанием он прерывает чужие слова и покрепче сжимает подлокотники. — Я думаю, можно идти... в смысле ехать... — он думает, что чем быстрее он покинет кабинет, тем быстрее все это закончится. Хотя как добраться домой — непонятно.       — Ну, хорошо, — она хотела бы поспорить, но не стала: при ребенке его заботливый друг, так что он наверняка в хороших руках. — В любом случае, школа выдаст вам несколько выходных, так что дома тебе нужно будет самостоятельно менять бинты на руках каждый день. Когда снова начнется учеба — не забудь зайти ко мне, я проверю твое состояние, — мальчик кивает медленно, смотря в сторону, и героиня, прежде чем отпустить детишек, дает пошаговую инструкцию по тому, как правильно менять повязки. Изуку внимательно выслушал и постарался все запомнить. Хотя соображать все еще тяжело. В противном случае придется переспрашивать обо всем Шинсо, потому что он добропорядочно законспектировал все в телефон.       Они аккуратно покидают кабинет под наставления от Исцеляющей девочки. Шинсо крепко держится за ручки кресла, перебирая пальцы, и чувствует себя в корне неправильно. Мысль о том, чтобы вести кого-то близкого в инвалидном кресле была по-настоящему пугающей. Особенно, если речь идет об Изуку, особенно после того, что он увидел во время их с Тодороки сражения. Но теперь это и не мысль вовсе, а реальность.       Покачав головой, он старается не думать о беспокоящих вещах, которые заставляют его ноги дрожать. Изуку сказал, что такое уже было раньше, так что волноваться не стоит. Мидории и без этого нескончаемого беспокойства тяжело, так что загружать его лишний раз даже как-то бесчеловечно. И пусть Шинсо не может видеть его лица, но он может чувствовать тревожную ауру, накрывшую его с головой. Желая поскорее выбраться из той «позорной» западни, в которую он попал, мальчик то и дело пытается шевелить ногами, плавно сгибая и разгибая колени, но всякое действие отдается тягучей давящей болью. Нет, напрягаться ему пока еще нельзя. Но Хитоши вслух этого не говорит, потому что Мидория наверняка и без него это прекрасно понимает.       — Изуку, хочешь чего-нибудь? — спрашивает он, чуть замедлившись. Большие колесики плавно везут лишенного лапок зайчонка. — Воды там...       — Не-а, спасибо, — отвечает тот не грубо, совсем нет, но как-то особенно холодно, до мурашек. Очевидно, сейчас он совсем не в настроении, по понятным причинам.       Они идут медленно, никуда не торопясь. Коридоры-лабиринты сменяют друг друга, и парни даже не понимают, куда они вообще направляются. Наверняка награждение уже подходит к концу, и сейчас призеров окружают десятки героев, с предложениями о стажировке. Повезет, если Шинсо получит хотя бы одну рекомендацию, да и то вряд ли.       Остановившись, он сквозь зубы втягивает жаркий воздух, а после как-то настороженно смотрит по сторонам. Абсолютная пустота, как будто все уже давно разошлись по домам. И если бы не шум, доносящийся со стадиона, то можно было подумать, что это действительно правда.       — Изуку? — с вопросительной интонацией говорит Шинсо, но не продолжает фразу, словно желая добиться вовлеченности Мидории в разговор.       — М? — все, что он получает в ответ, только в этот раз в коротком мычании меньше холодной энергии. Можно сказать, что в нем проскользнуло любопытство.       — Хочешь, сейчас погоняем по коридорам? — спокойно спрашивает Хитоши, как будто идея его была простой, повседневной, а то и вовсе заурядной. Посмотрев по сторонам, он еще раз перепроверяет, все ли чисто. Да, ни души.       Медленно повернув голову, с трудом и глухим хрустом, Изуку, приоткрыв рот, глядит на Шинсо сквозь пару вновь упавших на лицо прядей, и теперь его опухшее лицо, по крайней мере, не заставляет Хитоши ежиться от дискомфорта: Мидория пребывает в естественном недопонимании, с ноткой легкого мальчишеского интереса.       — Ты уверен, что это хорошая идея?       — Нет, — честно отвечает Шинсо, пожимая плечами, а после закрыто улыбается, покрепче взявшись за ручки.       И Изуку, находясь в обездвиженном беззащитном положении, видит в этой глупой возможности что-то позитивное. Странная параллель, но он вспоминает их поездки на велосипеде, которые оправданно ассоциируется у него с чем-то летним и теплым. Наконец-то вновь улыбнувшись, он фыркает, кивнув пару раз, и, покрепче взявшись дрожащими ноющими пальцами за подлокотники, вжимает голову в плечи. Ему не хватает блестящего шлема для полноты картины.       — Только не сбей никого.       — Ох, я постараюсь.       Театрально покрутив, повертев статичную горячую ручку коляски, словно газ у мотоцикла, Шинсо, за пару шагов неплохо разогнавшись, помчал по длинному, почти что бесконечному коридору, и громкий шум перекатывающихся по полу колес был сравним с шумом стадиона. Плотно прижавшись к спинке, Изуку, не контролируемо улыбаясь, чувствует, как волосы прижимаются назад. Разрезая воздух, его транспорт с личным водителем моментально преодолевает внушительное расстояние, и Хитоши, резко развернув кресло, направляется в обратную сторону под глухой, но все же слышимый смешок Мидории.       — Ай, тормози-тормози-тормози! — лепечет он, смеясь, когда Шинсо, не справившись с управлением, чуть не врезается в стену.       Но, успешно избежав столкновения, гонщик, тяжело дыша, опирается на ручки, склонившись, и, на выдохе посмеявшись, качает головой, когда Мидория снова поворачивается в его сторону.       — Попробуем сейчас за угол резко повернуть! — говорит Хитоши, готовясь к разгону.       — А вот это очень плохая идея! — стараясь возмутиться, восклицает Изуку, а сам заразительно смеется, уже представляя, как они вдвоем неуклюже повалятся на пол. — Вдруг там кто-нибудь будет!       Навострив уши, Хитоши вслушивается в тишину коридора, не слыша ни чужих шагов, ни даже дыхания, и, махнув рукой, гордо взяв на себя ответственность, мчит вперед, разгоняясь опасно быстро. И Мидория, совсем позабыв о боли, о волнующем его позоре, о чужом беспокойстве, просто смотрит вперед одним видящим глазом и, по-ребячески лыбясь, готовится к резкому повороту. И выходит не так плохо, но скоростную машину страшно заносит, а Хитоши, запнувшись о собственные ноги, сам чуть не падает, но, притормозив, ловко остается стоять. Изуку в восторге, в таком детском ярком восторге, который бывает, когда ребенка впервые ведут в огромный парк аттракционов. Улыбаясь, они глядят друг на друга, периодически коротко смеясь, и оба тяжело дышат.       — Это было абсолютно бессмысленно, но жутко весело, — подытоживает Мидория, довольно зажмурившись.       — Ну, так если весело, значит не очень-то и бессмысленно, — перевернув значение чужих слов, Хитоши, прокашлявшись в кулак, выпрямляет ранее чуть согнутую спину и, положив руки на пояс, делает один глубокий вдох.       Не согласиться Изуку не может, поэтому просто пожимает плечами. В тишине коридоров он может слышать, как громко стучит сердце Хи-чана. Наверняка он устал, так что нужно бы ему куда-нибудь присесть. И Мидория вертит головой, надеясь, что посреди пустого тихого коридора вдруг волшебным образом возникнет скамейка.       В тишине коридоров. Тихо. Только сейчас он понимает, насколько тихо стало вокруг, как будто теперь все герои и дети действительно направились домой, пока они вдвоем дурачились на этаже.       — Все закончилось? — спрашивает он, глядя в потолок.       Хитоши не сразу понимает, о чем речь, и, сглотнув, чтобы смочить горло хоть как-нибудь, смотрит туда же, куда и Изуку. Тишина. Как будто никого кроме них здесь не осталось. Но вот пройдет еще минута, и коридоры наверняка наполнятся голосами идущих с трибун ребят. Сейчас все направятся по комнатам собирать вещи, и Мидории явно станет ужасно неловко и некомфортно. А Шинсо только его взбодрил.       До боли сжав крепкие ручки, он мысленно ругается и, на шаг отойдя от Изуку, кладет вспотевшую руку на шею. Зеленый блестящий глаз смотрит на него вопросительно, чего-то ожидая.       — Может, я сейчас быстренько сбегаю и заберу твои и мои вещи? — спрашивает он, убрав ладони в карманы. Чужие короткие ресницы удивленно захлопали. — Я же помню, где ваша комната отдыха находится. Нет, можем вместе пойти, если хочешь…       — Оу, — Мидория облизывает сухую нижнюю губу и, отведя взгляд, складывает руки на коленях в замок. — Я не очень хочу пересекаться с ребятами… — да. Да, именно так Хитоши и думал, и он рад, что Изуку открыто признал это сам. — Хотя не факт, что я не пересекусь с кем-нибудь здесь в коридоре, ха, — он прикрывает глаз, а после поднимает голову на Шинсо, улыбаясь. — Но я буду рад, если ты действительно сходишь один.       — Без проблем, — утверждает тот, прежде чем Мидория начнет извиняться или оправдываться, и делает насколько шагов назад. — Я мигом.       — Ага, спасибо! — громко провожает его Изуку и, оставшись в одиночестве, еще долго не убирает с лица улыбку.       Он искренне благодарен Шинсо за то, что тот помог ему хоть немного взбодриться. Вообще он всегда ему благодарен с того момента, как они впервые встретились. Воспоминания эти и теплые, и болезненные одновременно. Грустно усмехнувшись, Мидория сводит носки вместе: его кеды пережили ад, и теперь, прожженные и грязные, они нуждаются в пенсии. Интересно, дома им найдется замена? А куда подевались его старые красные ботинки?       Сидеть посреди пустого коридора в тишине серых стен неловко и беспокойно. А хуже всего, что самостоятельно он не может отсюда уехать — он еще слишком слаб, чтобы своими дрожащими руками двинуть эту колымагу хотя бы на метр вперед. Так что, смирившись, он вздыхает и считает секунды до возвращения Хитоши. Правда, от безделья его начинает клонить в сон, и, заклевав носом, он не сразу улавливает чьи-то тяжелые шаги. Конечно, можно предположить, что Шинсо вернулся так невероятно быстро, но шум доносится с другой стороны.       Запаниковав, Изуку вертит головой, пытаясь найти место, где можно спрятаться, но коридор чист, пуст. В нескольких метрах от мальчика есть какая-то дверь, в которую он не заехал бы, даже если бы мог: кто знает, какие там скелеты. Поэтому, постыдно накрыв дрожащей рукой лицо, парень горбится до боли в спине, как будто его скрюченная и уродливо болезненная поза сможет оттолкнуть незнакомца на расстоянии. Хотя если это окажется незнакомец, то будет намного проще, потому что перед ним не придется объясняться, он просто пройдет мимо, покосившись на ребенка, и забудет о нем через пару секунд. Хуже, если окажется, что этот кто-то за поворотом — его одноклассник.       Шаги становятся громче, дыхание Изуку становится громче. Хочется, чтобы этот кто-то быстро промчался мимо, разрезав воздух, чтобы и краем глаза его не заметил. Сейчас мальчик думает, что стоило пойти… поехать вместе с Хитоши. Хотя наверняка в паре с ним он выглядит особенно жалко.       Сквозь пальцы Мидория смотрит в сторону шагов, а после совсем убирает руку от лица, мысленно злясь на самого себя, и, чертыхнувшись вслух, глядит на свои ладони с прищуром. Исцеляющая девочка говорила, чтобы он не называл себя жалким, потому что он, очевидно, не такой. Сейчас он не такой. Даже в инвалидном кресле, с замотанными руками, с повязкой на глазу он не жалкий. Так почему он называет себя так, если серьезные увечья его получены в ходе жестокой битвы? Нужно прекращать. Он сам говорил, что не хочет заставлять окружающих волноваться. А разве своим нытьем и самобичеванием он не делает хуже? Может, это Деку все еще не умер в нем, и теперь он пытается завладеть чужим телом, сделать его действительно жалким? Но Изуку же этого не хочет. Не хочет быть жалким…       — С кем ты разговариваешь? — слышится уже знакомый голос у самого уха, и Изуку, резко вздрогнув, чуть ли не падает с кресла прямиком на пол.       Быстро подняв голову, он приоткрывает рот и тут же нервно кашляет пару раз. Он смотрит на Тодороки снизу вверх широко распахнутым глазом и совсем не знает, что и сказать, а потому просто бегает взглядом из стороны в сторону, от своих рук к стенам. Мальчишка был уверен, что они с этим парнем еще не скоро пресекутся, если пересекутся вообще, но вот судьба решает, что именно сейчас им нужно поговорить, и, смиренно выдохнув, он принимает неожиданный подарок.       — Ни с кем, — наконец отвечает Мидория, потому что вопрос назойливо висел в воздухе и не хотел растворяться: очевидно, риторическим он не был, и Тодороки действительно было интересно, кто же его невидимый собеседник.       Вряд ли этот ответ его сильно устроил, понять трудно, но он просто хлопает разноцветными глазами пару раз, а после сканирует Мидорию с ног до головы. Внимание — это неприятно, но разве Изуку, увидев этого парня в первый раз, не пялился с таким же неправильным интересом на его шрам? Но мурашки все же бегут по спине от чужого холодного взгляда, и, не желая терпеть молчание, которое Тодороки, по всей видимости, разрывать не собирался, как не собирался и уходить, он говорит первое, что приходит в голову:       — Опять встретились, — это был шепот, но удивительно уверенный шепот, в ответ на который Тодороки снова моргнул.       — Я искал тебя, — зеленый глаз открылся еще шире, и в нем застыл немой вопрос: зачем? По крайней мере, теперь понятно, что это никакое не совпадение и не случайность. Неясно, сколько коридоров угрюмый герой обошел, чтобы его найти, и спрашивать, если честно, не хочется, пусть и ужасно интересно.       — Искал? — повторяет Изуку. Он прекрасно услышал чужие слова, и теперь просто хочет к ним пояснений. Поерзав на месте, он поворачивает голову в сторону, куда убежал Хитоши. Но тот, очевидно, вернется еще не скоро.       Тодороки плавно кивает, прикрыв глаза, и Мидория удивляется тому, насколько механическим был этот очередной кивок. Своим отточенным ровным спокойствием он напоминает робота, и это так отличается от того, что Изуку видел на арене, когда он своими речами раздраконил его до кипения.       — Я хотел поговорить. Ты занят? — Мидория медленно поднимает голову на собеседника, нахмурившись и приоткрыв рот, а после глядит на свои ноги. Нет, он точно не занят. — И прости за это, — отвернувшись, Тодороки глядит в стену драматичным тяжелым взглядом, и Изуку смотрит в ту же точку, пытаясь найти там что-то интересное.       — Если ты про ноги, то это не из-за тебя. То есть не совсем из-за тебя, — его тихий голос довольно стойкий, даже неожиданно стойкий, и мысленно он собой гордится. Видимо, в какой-то момент этот жуткий парень действительно перестал его пугать, и даже этот неловкий разговор дается ему особенно легко.       — Из-за твоей причуды? — догадаться не трудно, но парень все-таки спрашивает, и тонкие брови его сводятся к переносице.       Изуку кивает, стараясь улыбнуться, и, чтобы продемонстрировать, что все не так плохо, чуть разгибает колено. Выходит лучше, и мальчик уверяет самого себя, что уже завтра, после крепкого сна, он сможет спокойно ходить.       — Ты спрашивал про нее, — Мидория смотрит на свою обувь, после на руки, и только потом на Тодороки, в чьих естественно отрешенных глазах появилась искорка интереса. — Это телекинез. Сейчас уже бессмысленно что-то скрывать, — пожав плечами, он водит ногтями по своим бинтам, и собеседник, смотря на полностью обмотанные руки, под которыми таится нечто страшное, хмурится. — Я думал, если не расскажу, то у меня будет преимущество. Но, как видишь, я все равно проиграл, так что... — он не договаривает, потому что и договаривать-то нечего, а вместо слов просто цыкает языком и громко вдыхает через нос.       Озадаченно наклонив голову, Тодороки, перенеся вес с одной ноги на другую, быстро моргает, и его загадочный взгляд вызывает у Мидории аналогичное недоумевающее выражение.       — Ты же выиграл, — ничего не понимая, Изуку просто отрицательно качает головой: он уже услышал подобные слова от Хитоши. Метафорично, да, он выиграл, победил себя, все дела, но если говорить серьезно, то в их битве он проигравший. — В следующий этап ты не прошел, но меня-то ты победил.       — В смысле? — усмехнувшись, Мидория то криво улыбается, то поджимает губы, бегая глазами, и совсем не понимает, о чем вообще речь: этот парень не выглядит как тот, кто любит едко пошутить. А потому слова его были элементарным бредом, даже издевательским бредом, слушать который ужасно неприятно. Но Тодороки продолжает гнуть свою линию, выглядя при этом так твердо и серьезно, что Изуку начинает верить:       — Ты победил меня, выбил с арены, а уже потом упал в обморок и не очнулся. Так что я прошел вместо тебя в следующий этап, — с трудом пытаясь вспомнить описанные события, Мидория, накрыв рот ладонью и опустив глаза, губами шепчет что-то неясное даже для себя. — Ты не помнишь?       Он не помнит. Действительно не помнит. Они говорили об этом ранее с Исцеляющей девочкой, но поверхностно. Сейчас ему прямо в лицо утверждают, что он победитель, побежденный самим же собой, собственной причудой. И если бы ему хватило выдержки, то, кто знает, может быть, именно на нем была бы медаль за первое место. Сейчас же она заслужено висит на чужой груди. Не то чтобы Изуку в ней действительно нуждался, но какой-то ядовитый осадок на сердце заставляет его сморщиться.       — Я помню, что потерял сознание, после того как ты использовал огонь... — в голосе его озадаченность и оправданная тревожность. По крайней мере, теперь он знает свой предел. Довольно полезно.       Тодороки в этот раз уже ничего не говорит, просто молча смотрит на ребенка в инвалидном кресле и размышляет над тем, что какое-то время назад он дрался как будто и не с ним, а с каким-то безумцем в его теле. Не стоит забывать, что именно этот безумец ловко вправил ему мозги. Однако к левой стороне ему придется еще долго привыкать как физически, так и морально. Демонстративно сжав свой ранее пылающий кулак, он смотрит на Мидорию, все еще пребывающего в искреннем замешательстве.       — Твой глаз, — говорит он, и Изуку, тут же вернувшись в реальность, вопросительно хмыкает, — все в порядке? — на обработку чужого вопроса уходит несколько секунд, прежде чем, захлопав глазами, мальчик дает ответ:       — А, да-да, все нормально, — он пальцами касается повязки, уже представив, что он увидит на своем лице, когда снимет ее. Короткий взгляд как бы невзначай задерживается на лице Тодороки, но тут же уходит в сторону к стене. — Мне сказали, что останется шрам, но со зрением все в порядке.       Своими словами он намеривался стереть чужое беспокойство, но, очевидно, сделал только хуже. Крепкая рука Тодороки накрыла его собственный старый шрам, но даже так не спрятала его от чужого внимательного глаза. Это короткое движение было таким отточенным, как будто парню не раз приходилось прятать его своей ладонью не столько от других, сколько от самого себя. Сейчас Изуку мог ощутить мурашки даже на своих травмированных руках.       — Шрам, значит, — он все еще звучит монотонно, но теперь совсем не спокойно, а даже наоборот. — Прости за это.       Совсем не извинений Мидория ожидал от этого парня, а потому, от неожиданности поперхнувшись, он, сдержанно закашляв, смотрит на Тодороки, даже не зная, что и сказать. И после долгих раздумий ничего путного так и не приходит в его голову, поэтому он без слов качает головой, быстро и часто, отчего перед глазами заплясали черно-белые пятна.       — Не извиняйся, не нужно, — привычка беспричинно извиняться, видимо, не такая редкая, как он думал. Теперь он знает как минимум двух людей с таким недугом, не считая себя. — Я же сам попросил, чтобы ты пустил в ход огонь, и я не жалею. Было бы неправильно, если бы ты использовал лишь половину силы, — перебирая пальцы, лепечет он, а Тодороки внимательно слушает и кивает, не моргая. — Не забывай, что она твоя, а не отцовская, — финальная мысль его сопровождается кроткой усталой улыбкой и таким же усталым взглядом.       Во время их битвы он уже говорил об этом весьма резким образом. Сейчас же он звучит мягко так, как и нужно, чтобы донести до человека правильные мысли. Но, видимо, в независимости от интонации, его слова, к счастью, уверенно доходят до бывшего соперника. Снова кивнув, перед этим на долю секунды замешкав, он выглядит естественней, не как машина или робот, каким казался вначале. Очевидно, он совсем не плохой парень, потерянный немного и весьма проблемный, как и сам Изуку, но точно не плохой.       — Я постараюсь.       Не время для каламбуров, но «постараюсь» из уст Тодороки звучит как идеальная шутка, если помнить, кто его отец. Но Изуку проглатывает смешок, скрыв его за кашлем, и, подняв голову к потолку, делает один глубокий вдох, прежде чем снова посмотреть на занятного собеседника. Удивительно. Он один, без Шинсо, говорит с совсем незнакомым ему мальчишкой, с которым недавно дрался не на жизнь, а на смерть. И говорит так свободно, без заикания и боязливой дрожи. Оттого ли, что он устал безумно, или Тодороки какой-то особенный, а все же разговор и вправду дается ему так естественно, правильно. Хотя, наверное, так и должно быть. Люди должны уметь говорить с людьми, но Изуку, кажется, не умеет, а только учится. И сейчас у него получается так хорошо, что он сам себе поражается. А так как будущий герой все еще не собирается уходить по какой-то причине, Мидория, чтобы убить с одного выстрела и тишину, и любопытство, решает задать вопрос, которой является прямым продолжением их диалога на смертоносной арене:       — Можно спросить кое-что? — и Тодороки не отвечает ничего, просто вдыхает чуть громче, чем до этого, глазами уставившись в стену. Он словно боится того, что может сказать мальчик с общеобразовательного курса, но при этом не может позволить себе твердое «нет». Поэтому Изуку расценивает молчание как согласие. — Что именно заставило тебя отказаться от «отцовской», — он тут же показывает пальцами кавычки, — причуды? Я имею в виду, да, он довольно неприятный тип. Но не использовать силу, которая просто связана с ним... Я честно не понимаю, — он хочет верить, что все сказанное им не прозвучало грубо.       Ответ на этот вопрос наверняка элементарный, думает Мидория. Но сказать его вслух так трудно, так страшно, так противно — именно такие эмоции он видит на лице Тодороки. Тот крепко сжимает зубы, опустив глаза в пол, и долго собирается с мыслями. Говорить об этом ему не хочется, да и зачем кричать о своей тянущей на дно боли чужому человеку. Зачем вообще рассказывать кому-то о подобном?       Может, чтобы легче стало?       На чужом лице со шрамом отразилась и злость, и ненависть, и боль, и, что удивительно, вселенская трагичная грусть, детская обида. Страшно представить, какая подноготная у пылающего героя номер два, который и без того личность довольно спорная. Мидории даже захотелось забрать назад свой наглый вопрос, которым он грубо вонзился в чужую старую рану, еще не зажившую и, кажется, с каждым днем кровоточащую все больше и больше. А лечить ее никто не собирается.       — Ты можешь не отвечать, — то ли испугавшись, то ли постыдившись, говорит Изуку, снова поглядев в конец коридора, куда ушел Хитоши. Его нет слишком долго, неправильно долго.       Ничего не ответив, Тодороки просто смотрит на Мидорию все таким же трагичным болезненным взглядом. Прижавшись спиной к стене, он молчит, тянет время и говорить, по всей видимости, не спешит, но, очевидно, хочет. И обычно в таком случае надо подтолкнуть человека, дать ему понять, что ты заинтересован, что ты будешь слушать и вникать. И в какой момент Мидория стал докой в общении? А может это просто Тодороки еще больший дилетант в разговорах, чем он сам.       — Или расскажешь? — тихо, словно боясь его спугнуть, шепчет Изуку, вытерев вспотевшие ладони о грязные, запачканные фестивалем штанины.       И Тодороки говорит, так холодно, что Мидории приходится приобнять себя за плечи, чтобы совсем не замерзнуть:       — Ты знаешь о браках ради причуд? — Изуку знает. Прочитал где-то давно. И сейчас ему понадобилось всего две секунды, чтобы сложить два плюс два и понять, как эта запрещенная практика связана с Тодороки. Он уже не предвкушает ничего хорошего от чужого рассказа. Хотя не сказать, что он изначально на что-то надеялся. — Отец нуждался в таком ребенке, который смог бы превзойти Всемогущего, — нервно сглотнув, Мидория впивается пальцами в собственные руки, как будто ему не хватало боли. Хочется прокричать, спросить: зачем, для чего ему это? Но он молчит, чтобы не сбивать чужой настрой. — Поэтому он связался с семьей моей матери, чтобы заполучить ее силу, — задержав дыхание, Изуку с ужасом смотрит на то, как дрожат плечи Тодороки, совсем не от холода, а от той внутренней ненависти, которая раздирает его, кажется, ежедневно. — Мама всегда плакала, сколько я себя помню, — левая рука его вновь ложится на шрам, и Мидория, отвернувшись, дышит тяжелее. Он уже вдоль и поперек изучил чужой ожог, но так и не задался вопросом: а откуда тот вообще взялся? Любой ответ будет отвратительным. — Однажды она сказала, что моя левая сторона уродлива, а после плеснула мне кипятком в лицо.       Накрыв ладонью рот, Изуку скривился, согнувшись пополам. Его почти тошнит. Возникшая перед ним картина, на которой родная мать уродует собственного ребенка, заставляет его дрожать. В голову тут же лезут воспоминания, как он бесконтрольной грубой силой в начале своего тернистого причудливого пути травмировал лицо мамы битым зеркалом. И четыре выразительных шрама до сих пор существуют с ней, до сих пор напоминают ему о том, что он сделал.       А мама Тодороки жалеет о содеянном? Укоризны совести сжирают ее по вечерам или утрам? Извинилась ли она перед ребенком, истошно рыдая, стоя на коленях? А смог ли тот ее простить? Почему-то Мидории кажется, что смог, даже если та и не просила у него прощения. Сосуществовать с кем-то вроде Старателя — труд и испытание. Была у Изуку очевидная мысль, что женщину свел с ума брак с героем номер два, вечным героем номер два. Но это лишь доводы и предположения, придуманные им.       — И тогда я отрекся от отца, — Тодороки продолжает свой рассказ, пока Мидория, находясь в немом шоке, пытается собраться. — Отрекся от «его» причуды, решил стать номером один без нее, — горькая ненависть слышится в каждом его слове, в каждом неравномерном вдохе, и мальчик на инвалидной коляске, на чью голову течет вся эта желчь, сжигаемый стыдом, пытается хоть что-то ответить, неконтролируемо дрожа. А Тодороки словно и не ждет чужих слов поддержки, пропитанных пониманием. Видимо, он никогда их и не получал, а потому не считает это чем-то обязательным и важным.       — Я... — сжав ткань штанин, Изуку шумно дышит и просто повторяет пресловутое «я» еще несколько раз, прежде чем хоть как-то закончить начатую мысль, звуча гнусаво и зажато: — Я тогда на арене сказал много лишнего... Я не знал... Я не хотел... — он понимает, что оправдывается, пытается доказать, что он не безумный грубиян, а просто запутавшийся мальчик. Он оправдывается, и он хочет быть оправданным.       — Нет, ты все правильно сказал, — Тодороки же звучит так невинно и по-детски. И теперь, когда Изуку узнал этого жуткого типа получше, он действительно напоминает ему ребенка. Он напоминает Мидории его самого. — Кто-то должен был мне это сказать. Хотя все еще трудно принять то, что ты долгое время так усердно отвергал, — глаза его прожигают собственную горячую руку, и Изуку почти что чувствует исходящий от нее невидимый огонь.       Теперь он должен сказать что-то подбадривающее, потому что Тодороки выглядит так, как будто именно в этом он и нуждается. Хитоши постоянно его подбадривает, и у него всегда это получается; благодаря его словам Изуку начинает чувствовать себя лучше. А как часто Тодороки-кун слышит слова поддержки?       — Я думаю, ты станешь хорошим героем, — говорит он, в этот раз не особо задумавшись: слова сами соскочили с языка. — Человек красит причуду, а не наоборот. Я прав? — закрыв глаз, он улыбается, наклонив голову в бок. И сейчас он не видит чужого лица, но почему-то ему кажется, Тодороки пусть и скромно, а все же улыбается в ответ.       — Спасибо, — и голос его стал как будто совсем другим, но не чужим, а просто настоящим.       Усмехнувшись, Изуку радуется тому, что они все-таки поговорили. Тодороки не грубиян и не хам, он просто такой же ребенок, как и Изуку, который иначе выплескивает свою накопленную обиду. А Мидория просто попался под горячую руку. Или под холодную. Улыбка его становится шире и глупее, и, заметив это, Тодороки одним лишь взглядом пытается спросить, в чем дело.       — Перед нашей с тобой битвой я пересекся со Старателем, — собеседник тут же напрягается, чуть сжав кулак, нечего забавного от этой истории не ожидая изначально. — Ну, и мы с Хи… с Шинсо сказали в его адрес пару грубых шуток, — поджав губы, он неловко смотрит в одну сторону, затем в другую, сложив пальцы в замок. — Просто... Вот... Не знаю, поднимет ли тебе это настроение, но все же, — глаза Тодороки распахиваются неестественно широко, и напряжение моментально сходит с его лица.       — Вы смеялись над отцом? — переспрашивает он, ушам своим не веря, и Мидория, разрываясь между гордостью и неловкостью, пару раз кивает.       И Тодороки не смеется и даже не улыбается, потому что это не те эмоции, которые он привык открыто демонстрировать, но, очевидно, внутри он сияет. Мысль о том, что кто-то позволил себе пошутить над этим грозным человеком, такая нереальная, но вот ему говорят об обратном, и мальчик с зеленым хвостиком и веснушками совсем не выглядит как тот, кто способен на подобную ложь. И Изуку нравится, как чужое угрюмое лицо по-особенному расцвело, пускай и весьма скромно. Хитро улыбнувшись, он приподнимает бровь и громко шмыгает носом. У него бегут сопли, видимо, за сегодня он успел простыть, но мальчик подумает об этом позже. Если верить Исцеляющей девочке, у них будет несколько выходных, за которые он успеет оклематься.       — Хочешь, я перевяжу его шнурки между собой причудой? — после непродолжительной паузы он предлагает горячее блюдо из своего специфичного меню, и глаза Тодороки тут же загораются. Пускай он остается на первый взгляд все таким же неизменно строгим, но то, как он теперь смотрит на Мидорию, с таким интересом и детским мальчишеским любопытством, говорит о том, что этот парень далеко не такой грозный и взрослый, как казалось раньше.       — Я подумаю над твоим предложением.       Хорошая точка, чтобы завершить этот разносторонний разговор, который смешал в себе и плохие воспоминания, и надежду на светлое будущее. Они даже не прощаются вслух: Тодороки символично поднимает на уровне лица левую ладонь, а Изуку просто кивает и провожает занятного собеседника взглядом до конца коридора. На душе стало легче, и крупный багаж переживаний, который Мидория постоянно носит с собой, лишился одного чемодана тревожности. Наверняка и Тодороки чувствует себя лучше после их беседы. Закрыв глаза, он довольно улыбается, по какой-то причине гордясь собой. А гордиться было за что.       — Я вернулся, — Изуку удивлен, что он не услышал чужие шаги раньше. Резко повернувшись, он встречается взглядом с Хитоши. В одной руке тот держит рюкзак Мидории, а на плече висит его собственная сумка.       Передав портфель полноправному хозяину по его же просьбе, Хитоши кладет руку на пояс и внимательно наблюдает за тем, как Изуку приобнимает рюкзак, словно подушку.       — Ты долго, — говорит он с улыбкой, не задумавшись над смыслом слов, а после добавляет, спешно и суетливо: — Это не претензия, если что! Просто… странно как-то, — согласно кивнув, Хитоши убирает руки в карманы, и улыбается собственным мыслям. А Мидория, хлопая глазами, ждет пояснений.       — Я пришел к вам в комнату отдыха, и все так настороженно на меня смотрели, — он поднимает руки вверх, усмехнувшись и закрыв глаза. — Нет, по понятным причинам, понимаю. И когда я сказал, что пришел забрать твои вещи, никто не захотел мне их отдавать, — шумно вдохнув, Изуку расправил плечи и неловко улыбнулся. — Одна девушка, староста, как я понял, сказала, что она не может позволить незнакомцу забрать чужой портфель. Очень правильная мысль, на самом деле, — Шинсо еще ни разу не пересекался с кем-либо из одноклассников Мидории, и, встретившись с ними сейчас, он сделал весьма приятные для себя выводы: эти ребята далеко не плохие. — Так что в качестве доказательства мне пришлось показать фото, которое мы сделали в медпункте, — добавляет он под конец, чуть тише.       И если честно, Мидории не очень нравится мысль, что одноклассники увидели фотографию, которая предназначалась совсем не для них, но другого варианта не было, так что, смирившись, он просто довольно улыбается. Он не будет скрывать, что есть что-то приятное в том, что ребята, с которыми он даже толком не общается, так яростно отстаивали его рюкзак, как будто он был чем-то ценным для них. Но, по сути, это просто пример человечности и здравого смысла. Жалко, что не все люди этим обладают.       Только вот встреча с одноклассниками Изуку не была единственной причиной, из-за которой Шинсо задержался. Разобравшись с вещами, он в быстром темпе направился к ожидающему его другу. Но как только он добрался до нужного поворота, тут же резко двинулся назад, потому что помимо Мидории на этаже оказался и Тодороки. И Хитоши, уважая личные границы каждого, не стал вмешиваться в чужой разговор. Правда, перед этим, он, конечно, убедился, что разговор их мирный. Издалека он плохо видел лица, но зато хорошо чувствовал атмосферу. Они оба жутко закрытые не очень социальные мальчики, и, по всей видимости, именно на этой почве их диалог и происходил — Шинсо лишь предполагает, потому что подслушивать он, понятное дело, не стал, как бы интересно ему ни было. И глядя на Изуку сейчас, парень может спокойно выдохнуть, потому что разговор, который, очевидно, был нужен и тому и другому победителю, отразился на помятом мальчишке весьма положительно: тот явно взбодрился сильнее и словно совсем позабыл о своем состоянии.       — Что, кстати, мама ответила? — шмыгнув носом, Изуку еще раз пронес в голове фото, которое стало своеобразным пропуском для Хитоши. Тот сразу отвлекается от своих мыслей, встрепенувшись, и тянется за телефоном. Хотя он даже достать его не успевает, а уже отвечает на вопрос:       — Она рада, что ты улыбаешься, — и после этих слов Изуку улыбается вновь, как будто в подтверждение чужих слов. Может, в этот раз мама на расстоянии почувствует его теплую улыбку. — А еще она пишет, что сегодня придет домой пораньше. Думаю, она и тебе об этом написала, можешь проверить.       Но Изуку не достает собственный телефон. Он продолжил просто улыбаться, а глаз его беспокойно забегал. С одной стороны, он рад, что мама вернется раньше, чем обычно. Но с другой... Ему так не хочется, чтобы она видела его в таком виде. В таком виде, в котором он пребывал несколько месяцев назад после страшных событий. Но парень моментально проглатывает мерзкое слово «жалкий» и не дает ему проникнуть в мозг. Медленно подняв голову на Хитоши, он продолжает улыбаться, искренне, но как-то особенно загадочно, однако Шинсо уже ничего не спрашивает, просто хлопает глазами в ответ, взявшись за холодные ручки кресла, и ведет Изуку прочь отсюда. Исцеляющая девочка говорила, что тут где-то должен быть лифт, найти бы его теперь.       Лифт. Остановившись, Хитоши накрывает рукой лицо, только сейчас вспомнив, что с лифтами у Мидории отношения спорные. Но не скатит же он его вниз по лестнице, при этом не убив. Громко вдохнув, он быстро думает над тем, что можно предпринять. И эта маленькая суетливая остановка, конечно же, не могла не вызвать у Изуку подозрений. Взглянув на Шинсо из-за плеча, он только собирался что-то спросить, но его прерывают коротким нервным смешком, и движение восстанавливается, резко, да так что мальчик, вздрогнув, инстинктивно впивается в подлокотники, лишь бы удержаться на месте. Он не понимает, что случилось, и что вдруг так внезапно встревожило Хитоши. Но в скором времени и сам Мидория напрягается страшно, когда осознание медленно под парализующий скрип и скрежет заходит в его голову, громко хлопнув дверью и закрыв ее на защелку.       — Эм, я… Нет… что?.. — нервно смеясь, Изуку пытается говорить, пока внутри все скручивается и ломается, словно он вновь использовал свою причуду небезопасно долго. И теперь, тяжело дыша, он смотрит на громоздкие металлические двери, которые не откроешь ни одним ломом, и даже его собственная сила будет бесполезна, если этот ящик сломается и застрянет.       Грустно вздохнув, Шинсо молча нажимает на одну единственную кнопку, и машина, заревев, торопливо направляется к их этажу. Думать и соображать особенно тяжело, но он, отпустив нагревшиеся от тепла собственных ладоней ручки кресла, обходит его и встает напротив Изуку. Но ему сразу хочется отвернуться. Мидория дрожит и качает головой, продолжая истерично улыбаться, пока глаз его болезненно блестит. Будь у него возможность, он бы встал с места и помчал куда-нибудь прочь, куда-нибудь далеко, и совсем не важно, куда именно. Но он не может. И теперь не только от последствий собственной причуды, но и от страха, что в момент его обездвижил.       — Пять секунд, — хрипло на выдохе говорит Шинсо, как будто его слова действительно изменят ситуацию. — Пять секунд, Изуку, — повторяет он, показав ладонь с растопыренными пальцами.       И именно в этот момент подъехал лифт, и двери его распахнулись, как объятия. Он добродушно приглашает к себе гостей, но Мидория в таких любезностях не нуждается, а потому он самостоятельно пытается хоть как-то сдвинуться с места, словно совсем забыв о находящемся рядом Шинсо. Но тот быстро хватается за подлокотник, остановив чужую попытку нелепого побега.       — Постой, постой! — взглядом он оценивает состояние Изуку и, смотря в бегающий из стороны в сторону зеленый глаз, просит его дышать с ним в унисон. — Все, не поедем, — утверждает Хитоши неосознанно строго, и Мидория с надеждой смотрит на него, постепенно налаживая хаотичное дыхание.       Видимо, обидевшись, лифт захлопывается с шумом и громом, но не уезжает, а терпеливо ждет мальчишек, мол, вдруг еще передумают. Но Изуку, с облегчением выдохнув, и не думал соглашаться на поездочку. А еще он не думал о том, что сможет заменить пугающую маленькую металлическую коробочку, и как они вообще смогут спуститься. Однако Шинсо уже нашел весьма неплохой вариант. Кулаком ударив о ладонь, парень, довольный своей безопасной идеей, смотрит вглубь пустого коридора.       — Я тогда позову Урараку, она наверняка сможет помочь, — задумавшись, Изуку представляет, с каким выражением лица на него посмотрит девочка, с которой они только недавно познакомились. Ничего хорошего в голову не лезло, и он наверняка получит этот дежурный сострадальческий взгляд. И даже если с ним он еще мог бы смириться, то продолжение слов Хитоши заставляет его задрожать от безысходности ситуации: — Но не знаю, правда, в каком она сейчас состоянии после фестиваля. Когда я видел ее в последний раз, ее тошнило, — вариант этот отсеивается напрочь: даже мысль о том, чтобы просить о помощи человека, который и сам находится в болезненном положении, для Изуку была отвратительной. Но Шинсо, глядя на задумчивого Мидорию сверху вниз, делает шаг в сторону, приподняв бровь. — Я пойду спрошу у нее...       — Тогда лучше не надо! — выкрикивает мальчик, резко выставив руки вперед, но тут же поджимает их к груди и сплетает неуклюжие пальцы в замок. Он снова доставляет проблемы, слишком много проблем.       Сложив руки на груди, Хитоши, кусает нижнюю губу отрезвляюще больно. Сумка на плече неприятно натирает кожу под тонкой тканью формы. И ему ужасно хочется пить, потому что горло пересохло, а оттого противно болело.       — Ты можешь закрыть глаза… глаз, — предлагает он тихо и, встав у кнопки лифта, готовится к тому, чтобы снова нажать на нее. — Пять секунд, напоминаю.       Разве пять секунд это много? Совсем нет, даже если в запертой маленькой металлической коробке они будут казаться вечностью. Да и Хитоши рядом с ним, значит все в порядке. Что такого, подумаешь, потерпеть чуть-чуть, не так уж это и страшно, ведь он знает, что поездка эта закончится быстро, он даже не заметит, как они окажутся внизу. Его же не насильно туда запихивают. Никто не повесит на двери огромный замок. Не выключит свет. Не бросит там, махнув рукой и посмеявшись. И вряд ли в лифте пахнет гарью и отходами. Чего бояться?       — Все в порядке, да, все нормально, — наконец-то говорит он дрожащим голосом и, зажмурившись, повторяет для самого себя, улыбнувшись: — Все нормально.       Прозвучал шум открывающихся ворот, и Шинсо молча закатил коляску в душную коморку. Изуку не видит ничего, но он чувствует резкий преследующий его в течение всего фестиваля запах пота и, еле уловимый, но отчетливо знакомый запах сигаретного дыма, который по ощущениям тут же пробрался под кожу и без спросу осел на одежде. Могло быть хуже. Было хуже. Что сейчас может пойти не так?       Двери закрылись с шумом, и парни медленно, предательски медленно двинулись вниз. И Изуку, шевеля губами, тихо, не слышно совсем считает долгие секунды, проведенные в запертой глухой и душной до тошноты тюрьме. Краем уха он слушает дыхание рядом стоящего Хитоши, которое и успокаивает, и тревожит его, отчего хочется закрыть уши, потому что в дуэте с шумом тяжелого лифта любой звук, наверное, даже мамин голос, покажется раздирающей голову какофонией. Один, два, три… шесть, семь.       Они добрались до нижнего этажа, и Шинсо спешно выкатил Изуку из крохотного помещения, быстрым шагом удаляясь прочь, проскальзывая мимо школьников и взрослых. Почему-то даже ему было некомфортно от этой короткой поездки, которая продлилась дольше обещанных пяти секунд. Мидория все еще держал глаз закрытым, словно не веря, что все закончилось. Но вот, легкий ветерок ударяет ему в лицо, и мальчишка, глубоко вздохнув, осторожно открывает глаз, тут же морщась.       Он был заперт сначала в лазарете, после в коридорах внутри стадиона, а потому успел соскучиться по свежему воздуху. Только вот людей вокруг тьма-тьмущая, и густая толпа ничуть не лучше серых стен. Но Хитоши уже наловчился управлять занятным транспортом, так что мальчишки ловко огибают людей всех возрастов и мастей. Им не хочется оставаться на одном месте на долгое время, потому что окружающие косятся в их сторону и шепчутся, в особенности об Изуку. Мальчик никогда и не мечтал слушать сплетни о своей персоне; он уже наглотался подобного в прошлом, и повторять этого опыта не хочется. Хотя не стоило ожидать и другого исхода, когда он готовился к участию в фестивале, который изначально является инкубатором сплетен и всяких желтых заголовков. Но только стоит кому-нибудь без слов взглянуть на него большими блестящими глазами, в которых не таится, а горит восхищение, так Изуку сразу же улыбается, скромно, зажато и неловко. И это приятное чувство он заботливо и даже жадно держит у груди, защищаясь им от волчьих взглядов. Разве одно тихое восхищение для героя не громче тысячи резких слов? Возможно, но и то тает на руках, когда до ушей мальчика доходит скользкое: «Жалко его».       Спортивный Фестиваль — довольно противоречивое событие, и куча спорящих друг с другом мыслей роится в голове Мидории. Он совсем не понимает, рад ли он этому тяжелому дню или жалеет, что не отказался от участия. Но, наверное, все в этом мире не столь однозначно, а потому и об этом безумном мероприятии можно говорить с разной степенью восхищения и разочарования, и любое мнение так или иначе может быть правдой. В любом случае, он боролся с собой, и он себя победил. Не только метафорично, но и в прямом смысле болезненного слова. Кажется, никто не сможет навредить ему так, как он сам.       Выдохнув и подняв голову на небо, мальчик глотает слюну и думает над тем, что он бы не отказался от полулитровой бутылки воды. Во рту ужасно пересохло, и, причмокнув губами, Изуку с прищуром смотрит на Хитоши, которой, оперевшись одной рукой на кресло, стоит рядом с ним как телохранитель и, держа у уха телефон, выслушивает продолжительные гудки. Но он снова не получает ответа и, цыкнув языком, хмурит свой широкий лоб, на котором за время фестиваля появилась пара взрослых морщин.       — Папа говорил, что сможет нас забрать, потому что примерно в это время он свободен… — размышляет он вслух, смотря в экран телефона. — Не понимаю.       Изуку лишь пожимает плечами, и неважно, что Хитоши этого не замечает. Вообще Мидория пытался отказаться от предложения подвести его. Но Шинсо серьезно поглядел ему в лицо, потом окинул взглядом проклятое инвалидное кресло и вновь взглянул в зеленый глаз пустыми белыми зрачками. После этого Изуку уже не пытался спорить. И сейчас они стоят у дороги, у обычной не помпезной дороги, серой, по которой разъезжают машины разных марок и размеров. Эта непринужденность, от которой мальчишки уже успели отвыкнуть после зрелищных соревнований, кажется такой невычурно простой, а оттого и особенной. И Мидория считает маячащие перед глазами автомобили и велосипеды, как овечек, постепенно засыпая. Он весь день клюет носом. Вдруг в один момент он проснется и не поймет, где сон, а где реальность. А может, весь сегодняшний день, такой долгий и утомительный, и есть сон?       Но в этот раз сполна подремать он не успевает, потому что темно-синяя машина, их сегодняшнее такси, наконец-то показывается неподалеку. С облегчением выдохнув, Хитоши берется за ручки коляски и везет в сторону небольшой стоянки своего сонного друга, который, смиренно склонив голову, просто хочет поскорее оказаться дома.       Шинсо-сан выходит из машины, с теплотой приветствует ребят, мягко улыбаясь. Изуку здоровается в ответ, смотря в сторону, потом опускает глаза на свои ноги. И мужчина, ничего не спросив, ничего не сказав по поводу положения потрепанного мальчика, огибает парней и направляется к багажнику, зазвенев ключами.       Кивнув Мидории и косо улыбнувшись, Хитоши распахивает дверь пассажирского сиденья и только собирается помочь своему упрямому другу забраться в новый транспорт, как тот, выставив руки вперед, качает головой, мол, нет, не нужно, я сам; он почему-то не решился сказать этого вслух. И Шинсо, ничего не говоря, складывает руки на груди, приподняв бровь и поджав губы. Он не хочет спорить с Изуку, но тот должен понять, что нет ничего зазорного в том, чтобы просить и получать помощь. Поэтому, глубоко вздохнув, он несколько секунд не моргая держит Мидорию на мушке, прежде чем тот, громко сглотнув, утирает со лба крупную каплю пота и, махнув рукой, шумно вдыхает через нос. Победа за Хитоши.       Довольно улыбнувшись, он, взяв Изуку под руку, помогает ему забраться на сиденье. Сложного в этом ничего не было, и Мидория, расположившись у края, неловко сведя вместе колени, сжимает руки в кулаки и выпрямляет спину. Захлопнув дверь, Шинсо, полминуты пытается сложить коляску, но у него ничего не получается, а потому мальчик просит помощи у отца одним взглядом. Мужчина усмехается, кивнув, быстро разбирается с занятной головоломкой и убирает ее в багажник. Молчаливые сборы закончены, и теперь они могут отправляться.       Мидории не то чтобы некомфортно, скорее просто неловко. Он, с горем пополам пристегнувшись, снова складывает ладони на коленях, грубо сжав плотную ткань. Только сейчас он замечает на штанах несколько дырок, оставшихся от чужой жгучей причуды. Интересно, сколько комплектов формы UA ежегодно уходит в утиль после Спортивного Фестиваля?       Зевнув, не прикрыв рта рукой, он жмурится, сморщив нос, а после, медленно повернув голову, смотрит на Хитоши. Тот сидит в телефоне, листая новостную ленту, и зрение Изуку недостаточно четкое, чтобы уловить текст на маленьком экранчике, но его хватает сполна, чтобы увидеть выражение лица друга. Тот, очевидно, мысленно ругается на что-то и, пролистывая статью все ниже и ниже, с каждой секундой становится все более хмурым. Почувствовав на себе чужой взгляд, он, тут же выключив телефон, опускает его вниз экраном на колени, и резко поворачивает голову на Мидорию, за секунду сменив выражение лица на более приветливое. Изуку старается улыбнуться в ответ, и с одной стороны, ему хочется спросить, что такого занятного Шинсо успел прочитать. А с другой — это же явно что-то связанное с фестивалем и явно что-то не очень хорошее. В любом случае, он может сам залезть в интернет, как только доберется до дома. Как только доберется до дома и выспится.       Хотя никто не запрещает ему поспать здесь и сейчас. Выдохнув, он откидывает голову назад, но глаза закрывает не сразу. Он долго смотрит в ужасно низкий, по понятным причинам, потолок машины. Потолки в комнатах и коридорах стадиона были аномально высокими и все росли, тянулись вверх, все выше и выше. А здесь, в маленьком салоне автомобиля, они, наоборот, падают и, кажется, в любой момент придавят ребенка тяжелым прессом. В грудь ударяет неприятная резкая боль, мешающая дышать, и Изуку, без спросу открыв окно бессмысленно грубым нажатием на податливую кнопочку, делает пару глубоких вдохов. Воздух с улицы дает ему пощечину, и мальчик не против этого совсем.       — Все в порядке, Мидория-кун? — беспокойно спрашивает взрослый, наверняка прекрасно услышавший, как болезненно захрипел тревожный ребенок, и Изуку повернувшись в сторону водителя, пару раз с кривой улыбкой кивает. Сейчас главное, чтобы его не стошнило в чужой машине.       Ожидаемо он получает от Хитоши напуганный растерянный взгляд, и в ответ на него мальчик поднимает руки вверх, качает головой и старается показать, что он действительно в порядке. Секундное помутнение, не больше, сейчас все пройдет. Из открытого окошка внутрь заливается прохладный воздух. Теперь не так жарко и, кажется, не так тесно, и всякая беспричинная тревога растворяется, словно ее и не было. Снова откинув голову назад, Изуку закрывает глаза, со временем совсем успокоившись, и наконец-то засыпает спустя несколько несправедливо длинных минут.       Оторвав глаза от телефона, Шинсо, повнимательней присмотревшись к Изуку и убедившись, что тот крепко спит, выдыхает с облегчением. По крайней мере, теперь Мидория не тревожится по поводу и без. Хочется верить, что тому не снится ничего плохого. Только вот Шинсо не может залезть к нему в голову и узнать наверняка. Но, судя по его расслабленному уставшему лицу, можно предположить, что ему сейчас не снится вообще ничего. Весьма неплохой вариант.       Снова уставившись в новостную ленту, Хитоши, набрав в легкие побольше воздуха, бессмысленно задерживает дыхание на пару секунд, кисло сморщившись: ноздри его раздуваются, а сам он чуть краснеет, от жары или от злости — неясно. Хотя из открытого окна со стороны Мидории все еще грубо идет холодный ветер, поэтому в машине совсем не жарко.       Еще немного потянув время, Шинсо пару десятков раз поглядывает на Изуку, чтобы убедиться, что тот все еще спит, и, снова посмотрев в экран телефона с холодным прищуром, тихо и хрипло зовет отца:       — Пап?       — М? — мужчина приподнимает голову, повернув ее чуть боком, чтобы продемонстрировать, что он готов внимательно слушать. При этом глаза его все еще следят за дорогой: машин уйма, и ему повезет, если он вернется на работу к моменту, когда закончится его перерыв.       Но продолжать разговор Хитоши не спешит. Он не отрывает взгляда от новостной ленты, проматывает статью за статьей, видео за видео, разоблачение за разоблачением. Удивительно, как за такой короткий срок весь интернет погряз в Спортивном Фестивале, как в болоте. И в этом году, очевидно, в весьма вязком и тухлом болоте. Неприятно и противно, и далеко не из-за самого мероприятия, Хитоши не скажет, что он сильно плохо провел время, а из-за всех тех сплетен и слухов, в которых потонул первый «А», он сам и в особенности Изуку.       Снова выключив телефон, Шинсо смотрит на Мидорию, расслабленно сопящего и почти что пускающего слюни во сне. Усмехнувшись, парень тяжело качает головой, уставившись в свое закрытое окно, и, пожав плечами, тихо шепчет:       — Нет, ничего.       Когда они подъезжают к дому Изуку, Шинсо-сан выходит из машины первый и быстро направляется к багажнику. Хитоши смотрит на отца из-за плеча, отстегивает ремень и, ткнув пальцем в руку спящего друга, старается его разбудить. Мягкий метод не помогает, и парень, аккуратно взявшись за чужое худое плечо, несильно встряхивает мальчишку. Тот резко просыпается, вертит головой и как будто не сразу понимает, где находится. Но, взглянув на Шинсо, он тут же успокаивается, шумно выдыхает, улыбнувшись, и ждет, когда ему любезно откроют дверь, помогут перебраться с одного транспорта на другой. В этот раз он даже не заикается об отказе от помощи и покорно принимает ее без слов.       — Я тебя здесь подожду, — обращается Шинсо-сан к сыну, и ребенок, кивнув, берется за ручки коляски. По всей видимости, отец не хочет лишний раз смущать Изуку, а потому и не навязывается. — А ты, Мидория-кун, хорошенько отдохни, — добавляет он со всей своей естественной мягкостью, которая только у него была, и мальчик, оглянувшись, суетливо бегает глазом из стороны в сторону, прежде чем ответить:       — А, ага, — он улыбается криво, но весьма искренне. — До свидания.       Помахав своей широкой ладонью, мужчина взглядом пару секунд провожает мальчиков, а после возвращается за свое водительское место и включает радио. Хитоши мельком смотрит на блестящую на солнце машину, а после, ускорившись, везет Изуку быстро, но при этом достаточно аккуратно: тротуар около дома не такой ровный, как у стадиона UA. Будет неприятно, если он сейчас по неосторожности перевернет коляску вместе с пассажиром. Эта мысль заставляет его чуть замедлиться.       — У вас тут пандус хотя бы есть? — с надеждой спрашивает Шинсо. Удивительно, что он был тут столько раз, но не запомнил такую, казалось бы, бросающуюся в глаза вещь. Видимо, из-за ненадобности: он никогда не предполагал, что ему придется оказаться в такой неправильной ситуации. Изуку же, замявшись, кивает, неуютно поерзав на месте.       — Да, только слишком крутой, — повезло, что он есть в принципе, и Хитоши, усмехнувшись, покрепче хватается за ручки.       — Не круче меня, так что я с ним справлюсь, — ему нравится, что его простая и не сильно остроумная фразочка сумела рассмешить Изуку.       Все действительно оказывается не так плачевно, как думал Мидория. Времени маленькое испытание занимает прилично, но не настолько, чтобы ребенок, стыдливо загнувшись, снова начал извиняться за свое положение. Оказавшись у дверей в квартиру, мальчишка достает ключи чуть дрожащими руками и быстро открывает замок, чтобы не задерживать ни друга, ни Шинсо-сана. Последним аккуратным движение Хитоши помогает Мидории заехать в прихожую, и Изуку, самостоятельно развернувшись к нему лицом, смотрит на Шинсо снизу вверх, косо улыбаясь. Все лицо его какое-то кривое и ассиметричное, и дело далеко не в повязке.       — Спасибо, — говорит он, подняв вверх ладонь. Бинты на его руках потемнели, замялись так, что можно было увидеть участки обожженной кожи, но Изуку тут же отводит от них взгляд.       — Ага, — Шинсо машет в ответ своей грубоватой ладонью, устало улыбаясь, и, сделав шаг назад, выходит за дверь. Он не должен задерживаться, но при этом все же тянет время. — Отдыхай, как папа сказал, — он звучит как обычно — строго и одновременно беспокойно, с усталостью настоящего трудяги. Изуку хихикает, мотнув головой; пыльные пряди волос у лица, словно маятники, закачались из стороны в сторону       — Конечно, это и тебя касается.       Стоя напротив друг друга, они прощаются, молча и неловко долго. Но вот Хитоши наконец-то уходит прочь, спускается по лестнице вниз и скоро вовсе пропадает из виду, а Изуку неуклюже закрывает за ним дверь. И теперь он остается один.       Бездумно отбросив к стене свой рюкзак и крепко вонзившись в подлокотники руками, чуть-чуть окрепшими за время короткого сна, он нерасторопно встает на дрожащие ноги со стойкостью воина. В лице его столько напряжения, что щеки заливаются здоровым алым цветом. С того момента, когда он последний раз пытался встать, прошло приличное количество времени, наверняка сейчас уже должно получиться лучше. И у него действительно получается встать. Но не пойти.       Чтобы не упасть, он моментально опирается потными ладонями на стену и сползает по ней вниз под собственный недовольный скулеж, усевшись на грязный пол посреди прихожей. Тихо обругав родные ноги, он бьет по правому колену кулаком, как будто это должно замотивировать его конечности на добропорядочную работу. Он так надеялся, что сейчас встанет и пойдет, не так уверенно, как в любой другой день, но хоть как-нибудь, через силу. Очевидно, он хочет слишком многого.       Не развязывая шнурков, Мидория с горем пополам стягивает свои кеды резко и грубо, да так, что-то один из них вовсе улетает в стену. Парень подберет его чуть позже и аккуратно поставит грязно-синюю пару у входа. Сейчас он, недовольно мыча, тянется к рюкзаку и достает из него телефон, уже заранее зная, что он увидит, когда его включит.       Несколько пропущенных от мамы и десяток сообщений, ни одно из которых он не может открыть и прочитать. Ему хочется, но сейчас в этом как будто и нет нужды, потому что через Шинсо он уже дал маме понять, что с ним все хорошо. А значит, нет смысла читать сообщения, уж тем более отвечать на них. А может, он просто оправдывается, и прочитать их не в состоянии, потому что они напомнят ему о том, какой он беззащитный маленький ребенок. Так оно и есть, безусловно, и это далеко не постыдное и совсем не жалкое определение. Сжав телефон в кулаке, Мидория качает головой и убирает его в свой прохудившийся после сегодняшнего дня карман брюк.       Какое-то время назад он был частью масштабного фестиваля, на равных боролся с геройским курсом, умудрился выиграть во время битвы колесниц, победил Хи-чана и Тодороки-куна, по словам самого Тодороки. А потом все резко исчезло. Как будто ничего и не было, как будто все это и вправду было каким-то сном, о котором ему напомнят только новости. Каждый раз, наблюдая за этим по праву грандиозным событием по телевизору, Изуку мечтал, что однажды он станет его частью. И вот его маленькая мечта исполнилась. Но почему-то он не уверен, что чувствует по этому поводу. Не удовлетворение, не радость, не грусть. Какие-то особенные эмоции кипят сейчас внутри него, которые вызваны словно и не самим фестивалем, а людьми, непосредственно с ним связанными. Всего за один день он успел познакомиться с несколькими новыми для себя лицами. За один день поговорил со столькими людьми. Наверное, это самое удивительное.       Он не думает, что жалеет о своем участии в этом грандиозном шоу. Но чувствует, что еще успеет пожалеть.       Еще раз посмотрев на свои полуживые ноги, он поднимает голову вверх, взглянув на нормальный привычный потолок, и громко сглатывает, прежде чем слабо и бессмысленно пнуть коляску у входа. Та сдвинулась на пару сантиметров и остановилась, не понимая, в чем ее вина. Надувшись, Изуку еще раз пытается встать, уперевшись на стену, буквально вонзившись в нее грязным ногтями, лишь бы устоять. И снова вспоминает день, когда его выписали из больницы через время после его инцидента. И тут уже хочешь, не хочешь, а окрестишь себя жалким. Даже мысли об Исцеляющей девочке не помогают, и он с обидой и грустью называет себя этим болезненным и грубым словом один раз, второй, пятый, а после проглатывает его. Будь его воля, он бы заплакал, но сейчас он почему-то не может выдавить из себя и слезинки.       Он просто должен хорошенько отдохнуть, как и сказал Шинсо-сан. Тогда и его телу, и его разуму полегчает.       С трудом добравшись до своей комнаты, Изуку вдыхает душный воздух, жадно набрав его в легкие, и громко выдыхает, тут же закашляв. Хочется открыть окно, но сил не хватает, и он, махнув рукой, просто плашмя заваливается на кровать, раскинув руки в стороны, и тяжело дышит. Когда мама вернется, она с ужасом посмотрит на инвалидное кресло у входа и дрожащим голосом позовет сына, но, не получив ответа, быстро направится в его комнату, запинаясь от беспокойства. Увидит его, убитого усталостью, подойдет, возьмет за руку и сквозь бинты разглядит свежие страшные шрамы. И повязка на его лице, которую она уже видела на отосланном ей фото, вживую напугает ее страшно, когда она представит, какой жуткий ожог за ней прячется. А потом мама наверняка будет тяжело и грустно вздыхать, пытаясь сдержать слезы. Но мальчик этого не услышит, потому что слишком занят отдыхом.       Даже тяжелые фантазии не мешают ему уснуть спокойным мирным сном без грез.