март 30, 1972
+45 °F
переменная облачность
Переметнёмся в Рочестер, на стадион школы Скам Вэлли, когда мы бегаем и бьёмся, перемазанные грязью, а мистер Макбрайд командует с кромки поля яростным от накала борьбы голосом: — Навешивай! Навешивай! Чётко выполняя замысел тренера, Дюймовочка перехватывает мяч в центре поля и навешивает, навешивает, навешивает без устали; на меня, Эбигейл или Пьетру. В теории, кто-то из нашей троицы должен выиграть верховую борьбу и скинуть мяч под удар. На практике план терпит фиаско. В ожидании навеса от Дюймовочки мы с защитницей Скам Вэлли отпихиваем друг друга руками, задрав головы и зверски перекосив лица. Полностью концентрируясь на приближающемся мяче. Я отталкиваю бутсы от газона, стремясь взлететь высоко-высоко, но макушка соперницы оказывается ближе к небу и перехватывает подачу. Она принимает мяч волосами и скидывает на подружайку, дабы та могла убежать в контратаку против ворот Чиккарелли. Провал. Опять. Остановившись без сил посреди вспаханного поля, я слежу за отдаляющейся борьбой между нападающей Скам Вэлли и Злюкой. Они бегут плечо к плечу какое-то время, а потом девчонка из Скам Вэлли падает, едва достигнув границы нашей штрафной площади. — Нарушение, нарушение! — кричат соперницы и вскидывают руки. — Не было, не было! — отвечают им со стороны Сент-Агнес. Я пешком возвращаюсь на нашу половину. Мимо пробегает Пьетра, торопясь оказать влияние на правах капитана и Мисс Обаяшки. Трава хлюпает под ногами. — Вставай, симулянтка! — требует Злюка, склонившись над лежащей. Девчонка из Скам Вэлли корчится на газоне, весьма натурально разыгрывая адскую боль; становится ясно, что, помимо команды по соккеру, она также участвует в театральном кружке. — Я эту сучку едва задела, а она смертные муки изображает! — доказывает каждому подошедшему Злюка. Школьный спорт — это дух товарищества, здорового соперничества и честной игры. Усатый судья глух к нашим уговорам: он демонстрирует Злюке карточку красного цвета и назначает пенальти. — Ай, жопа! — отмахивается Злюка, уходя прочь с поля. А секунду назад бившаяся в агонии девчонка из Скам Вэлли как ни в чём не бывало сгребает мяч и семенит пробивать пенальти. Мы с Пьетрой глядим на перекидные плашечки табло, где значится:САН ВЭЛЛИ 2:2 ГОСТИ
Если Скам Вэлли забьют с пенальти, шансов отыграться в меньшинстве у нас никаких. Чиккарелли скачет вдоль линии ворот, расставляя конечности, словно морская звезда под ЛСД — пытается воздействовать на соперницу морально. Девчонка из Скам Вэлли разбегается и бьёт. Мяч ударяется о перекладину, попадает в штангу, рикошетит в спину пытавшейся его поймать Чиккарелли, находит вторую штангу и застревает в луже, так и не побывав в воротах. Чиккарелли в шоке. Мы все в шоке. Тренер команды Скам Вэлли хватается за голову. Округливший глаза мистер Макбрайд массирует бакенбарды. Пенальтистка-симулянтка напоминает лицом выброшенную на берег рыбину. Тысячу раз попробуй повторить такой трюк — и ничегошеньки не выйдет. — ...Липовый был пенальти, значит, — говорит кто-то. — Бог видит. На прекрасном лице Пьетры расползается зловещая ухмылка — прямо как в ночь кошачьих похорон. Только мы вдвоём понимаем: магия могла быть немного иного рода. Пенальти пробивался с той самой точки, под которой находится могила... А это значит, что проклятье Бенедикта действительно перекинулось на школу Скам Вэлли. Пользуясь паузой, Пьетра трусит обсудить с мистером Макбрайдом план на концовку матча. Слышу, как она убеждает: — При всём уважении, сэр, против дылд навесы не работают. Надо менять тактику. Обожаю наблюдать за Пьетрой со стороны в такие мгновения. Как она, с раскрасневшимися от бега щеками и выбивающимися из-под сиреневой повязки прядями, горячо доказывает что-то тренеру. Мистер Макбрайл слушает, уперев руки в бёдра. — Вижу, что не работают. Какие альтернативы? Предлагаешь двигать мяч низом в таком огороде? Я ожидаю сигнала. Как бы мистер Макбрайд ни тащился от навесов, сегодня они бесперспективны. Дюймовочка и Осень-Зима смотрят на меня умными глазами. Сто процентов думают о том же. Когда Скам Вэлли разыграет с центра, мы попытаемся перехватить мяч и протащить его низом. Именно так. Трель свистка призывает к финальному раунду битвы в грязи. Я тут же принимаюсь прессинговать симулянтку. Мы злобно дышим друг другу в уши. Наши ноги переплетаются, но не в сексуальном смысле, а в контексте жёсткой борьбы за мяч. Холодные брызги фекальных оттенков летят, как при драке в хлеву. У меня получается сделать эту стерву. Отдаю пас на Осень-Зиму. Вперёд и только вперёд! Она продвигает мяч дальше, плотно сопровождаемая соперницами. Под финиш забега вдоль бровки девчонкам из Скам Вэлли удаётся затолкать Осень-Зиму с обеих сторон, и та падает, вздымая фонтан воды, теряя очки. — Нарушение! — сигнализирует судья. — Штрафной удар. — Чёрт, очки! — жалобно бормочет Осень-Зима и близоруко щурится, обползая место происшествия на четвереньках. — Не видели очки? Сбившая её девица как бы случайно хрустит чем-то скрытым травой. Пьетра помогает сис подняться. — Отойди. — Берёт её за плечи, задавая нужное направление. — Пробьём сами. Эбигейл — соккерная убийца с лицом невинного младенца — уже шагает с мячом в руках к назначенной арбитром точке, но Пьетра останавливает её капитанским голосом: — Нет, Эбби. Дарерка будет бить. Она лучше закручивает в угол. Эбигейл окидывает нас непонятным взглядом, прежде чем молча сбросить мяч точно мне под ноги. — Давай, как ты умеешь, — возбуждённо шепчет Пьетра. Девчонки из обеих команд выстраивают мощный живой редут между мной и воротами Скам Вэлли. Одни — чтобы защитить, другие — с целью открыть брешь для мяча. Где-то за редутом жестикулирует вратарь, требуя от своих больше прикрытия. Полтора часа назад игровые формы были красно-белыми и фиолетовыми соответственно, но теперь мы — толпа вылезших из болота близняшек. Все понимают судьбоносность момента. Все юны достаточно, чтобы считать момент судьбоносным. Перед Пьетрой я умею всё. Вот я. Вот стенка из тел, которую нужно перекинуть для победы. Вот мяч, который моя нога запускает с короткого разбега в дальний угол. Мяч, словно ядро из мортиры, перелетает всех, попадает в крестовину ворот и оказывается в сетке. Я падаю на колени, прямо в говнище. Восторженные девчонки опрокидывают меня, подминая горячей массой в футболках «Сент-Агнес», и мой торжествующий вопль несётся из-под них.***
Перемотаем на час вперёд, когда мы возвращаемся в Баффало. Свет в салоне погашен, и глаза скрыли вечерние тени, но по-прежнему можно узнать человека по изгибу носа, подбородку, по собранным в хвост волосам. Сумерки обнимают автобус подобно сводам метрополитена; темнота делает мир компактнее и в то же время расширяет границы личного пространства. Некоторые люди не любят задний ряд в школьных автобусах за качку, ободранные сиденья и запах бензина, а я так просто обожаю: оттуда можно следить за всеми, оставаясь на периферии. Эмоции прогорели несколько миль и минут назад. Девчонки, на сегодня совсем выхолощенные, просто лениво переговариваются, обсуждая игровые перипетии с мистером Макбрайдом. Молчим только я, Эбигейл и, как ни странно, Пьетра. Глазные впадины повёрнутой вполоборота Пьетры черны во тьме. Глядя на эти соблазнительные провалы, я пытаюсь разгадать, о чём она может думать сейчас. Дополнительная прелесть ночи: можно взаимно и тайно пялиться на силуэты друг друга. Такая себе хичкоковская пятиминутка. Барнабас Коллинз делает первую остановку. Свет уличных фонарей и фар встречных машин вспыхивает и гаснет на гуннских скулах Пьетры. Кто мы? Подруги? Возлюбленные? Эндорфиновые наркоманки со сбитой половой навигацией? Всё понемножку? Встречаться с красивой девушкой полезно для популярности в старшей школе, но только в том случае, если ты парень. Если встречаешься с девушкой, будучи девушкой, окружающие не поймут и не оценят. Если бы я залезла на колени, к примеру, Вернона, и мы бы сосались во мраке задней части автобуса всю поездку, девчонки хихикали бы и посвистывали, но воспринимали как должное. С Пьетрой мы можем проделать такое разве что в пустом автобусе. В пустом автобусном парке. ...Как-то многовато в последних абзацах «если» да «бы». Почему она так странно реагирует на определённые темы? Отчего испугалась, когда Злюка перепутала меня с… забыла имя той «Ки...»? Так много вопросов и никакой надежды на искренние ответы. Дружба и любовь — это, вроде как, доверие, только Пьетра явно доверяет мне не всё, ой не всё. Барнабас Коллинз тормозит в Чиктоваге, чтобы высадить Миг. Клянусь святыми угодниками, я и девушка с Падди-парада совершенно идентичны, словно какие-нибудь Патти и Кэти Лейн. Я не слепая и не чокнутая, хоть и могу иногда таковой казаться. Дурацкая черта интроверта: какое-то время перевариваешь, какое-то время стесняешься подойти, а человек успевает исчезнуть. А что если шубка с парада и врагиня Злюки — одна и та же личность?.. Проклятье, никак не получается вспомнить её имя. Барнабас Коллинз останавливает автобус, чтобы высадить Дюймовочку и мистера Макбрайда. Тянет иногда спросить Пьетру обо всём в лоб, да только чую — не ответит. Папа говорил, что в лоб прут дураки, а победители проводят тщательную разведку и обходят с флангов… Насколько этично вести разведку против лучшей подруги и обходить её с флангов?.. — Эггертсвилль. — Пьетра встаёт с места. Закидывая на плечо холщовую дорожную сумку, прощается с нашим водителем: — Доброй ночи, сэр. — Доброй ночи, — вторят девчонки, следуя за ней на выход. — Доброй ночи. Высадив всех желающих продолжить вечер у Пьетры дома, жёлтая торпеда Барнабаса Коллинза отчаливает от тротуара. Габаритные огни исчезают за очередным георгианским особняком на повороте. Ещё не заснувшие соседи Пьетры наверняка подвалили к окнам. Как ни крути, школьный автобус — нечастый гость в районе для богатых стариков. — Дедушка и синьор Мекатти в Катскилльских горах, — рассказывает Пьетра. Под полной луной красивый дом синьора Да Во готичен до крайности; напоминает место, где проводят судебные процессы над ведьмами, правда, на дворе март, и классические пытки водой могут быть отложены ввиду незаполненности бассейна. Хохочущие Злюка и Чиккарелли повисают на створках ворот подобно диковинным обезьянам-привратникам, пропуская остальных, а потом несутся наперегонки к теннисному корту. Одна в раме весь матч отстояла, другая удалилась — сохранили энергию в отличие от нас. — Парочка проёбщиц! — кричит им вслед Осень-Зима. Она снова зрячая благодаря запасным очкам, которые предусмотрительно возит с собой. Пьетра, Бэтгёрл, Осень-Зима, Эбигейл и я намотали тысячу миль. Лишних сил у нас не осталось, поэтому мы идём сразу в дом, в модные коричневые интерьеры. Оставив вещи под присмотром умственно отсталых львов, падаем на пушистый ковер за кожаной группировкой «кресло-диван-кресло» и кайфуем, не зажигая верхний свет. Все девчонки так выдохлись, что передвигаются исключительно ползком, словно скалолазы, только горизонтально, не используя лишний раз Господом данные ноги. Спустя время Пьетра уползает, чтобы вернуться с баночным пивом «Рейнголд». — Как здорово иметь троюродных братьев, которым исполнился двадцать один. Когда дедушка уходит, волшебным образом приходит пиво. Нереально вырасти в Нью-Йорке семидесятых и не попробовать «Рейнголд» в компании нехороших ребят на заднем дворе. Или нехороших католических школьниц в моём случае. — А можно вообще пиво пить перед Страстной пятницей? Кто-нибудь знает? — спрашивает Бэтгёрл. Все смотрят на Эбигейл — главного знатока церковных канонов. Та приоткрывает рот и смешно выгибает брови над голубыми-голубыми детскими глазами. — Кто пьёт пиво — тот быстро засыпает, кто крепко спит — тот не грешит, а кто не грешит — попадает в рай... — Она застенчиво салютует банкой, прежде чем переползти на диван и включить новости с помощью волшебного пульта. — Читайте рекомендованное сестрой Шарлоттой. Возможно, та книга про логику из списка для чтения на Пасхальных каникулах вовсе не такая уж и бесполезная, хоть и написана триста лет назад. Надо будет присмотреться. С улицы доносятся порноподобные вскрики, сопровождающиеся характерным стуком ракеток о мячик и мячика о корт. Мы дружно ржём над неугомонными теннисистками. Пьетра предлагает сыграть во что-нибудь более интеллектуальное и сидячее. Подтащив настолку «Победа над коммунизмом», она берётся раскладывать карту мира, по которой расплылось кровавой краской зловещее коммунистическое влияние. Благодаря тревожным цветам и грозным надписям игроки могут осознать лежащую на них ответственность: если мы не ответим правильно на вопросы викторины, к 1973 году коммунизм захватит всю планету, даже Соединённые Штаты. Я щурю усталые глаза, привалившись к спинке дивана с обратной стороны. Бубнит телик. Знатоки канала Си-Би-Эс обсуждают проблему оккупации Синайского полуострова Израилем и новую войну, которая может разразиться на Ближнем Востоке. — ...И жил Израиль в земле египетской, и владели они ею, и плодились, и весьма умножились, — бормочет невидимая Эбигейл. — А-а, — стонет Пьетра, устанавливая фишечку на стартовую клетку. — Отберите у Эбс пиво, иначе она будет сопровождать ветхозаветными цитатами любую новость. Отсветы телевизора почти не достигают нас, отражаясь от Эбигейл и дивана обратно в информационное пространство. Мы переглядываемся, пытаясь определить, кому из нас придётся встать, чтобы отобрать пиво. Добровольцев не находится. — Ближневосточный сериал будет длиться дольше вьетнамского, — делится мнением Осень-Зима. — Вот увидите. Осень-Зима — большой эксперт по сложным отношениям; набралась опыта, празднуя Рождество и Хануку одновременно с каждым из родителей. А Пьетра говорит: — Ладно, лентяйки. — Укладывает длинные ноги под себя и зачитывает с карточки первый вопрос: — Какая страна Западного полушария с населением семь миллионов человек стала коммунистическим сателлитом во время президентства Эйзенхауэра? — Ну, это просто, — Осень-Зима и Бэтгёрл переглядываются. — Куба. — Верно! — Пьетра двигает фишечку дальше. — Вопрос: в каком году Фидель Кастро стал коммунистическим диктатором Кубы? Бэтгёрл прищёлкивает пальцами. На её лбу образовалась складка мыслителя. — У меня День рождения второго января... Помню, как уплетала торт, а семья в это время смотрела новости про кубинскую революцию. — Вспоминай, — говорю, — сколько было свечей? — Четыре. Или пять. — Так четыре или пять? — допытывается Осень-Зима. — Четыре. В пятьдесят восьмом, значит. Предварительно сверившаяся с карточкой вопросов-ответов Пьетра делает интригующую паузу, а затем резко подаётся вперёд: — А вот и неправильно! В пятьдесят девятом! Девчонки обхватывают друг друга и строят жалобные лица. — С таким легкомысленным подходом, — заявляет Пьетра, указывая на них пальцем, — мы никогда не победим в Холодной войне. Последний шанс освободить Кубу. — Она возвращается к вопроснику. — Назовите автора цитаты: «Социализм и капитализм больше не могут жить в мире. В конце концов один из них одержит победу». — Дарерка знает много коммунистических цитат. Правда, Дарерка? Глядя на Бэтгёрл поверх пива, я говорю: — Смахивает на ловушку. Сейчас отвечу «да», и выпрыгнет ФБР. Пьетра звонко смеётся. Осень-Зима укоризненно надувает губы, словно хочет сказать: «Умоляю тебя. У нас серьёзная игра, а ты свои стрёмные шутки шутишь». Понятия не имею, кто автор цитаты. Отхлёбываю ещё пива, но это не помогает. Думаю о семи миллионах страдающих под мозолистой пятой коммунизма кубинцев, и всё равно не помогает. — Допустим, Ленин. — Бинго! — восклицает Пьетра. С азартно высунутым языком Осень-Зима кидает кости. На гранях — цифры 3 и 5. — Восемь, чётное! — хором вопят девчонки. Это мы лихо начали. Звуки теннисного побоища становятся всё более громкими, и Пьетра, выдавшая девчонкам вожделенную карточку освобождения Кубы, говорит, прислушавшись: — Блин, соседи реально решат, будто мы порнуху тут снимаем, и позовут копов. — Просит: — Пожалуйста, сгоняйте кто-нибудь и скажите им резвиться потише. Добровольцев снова нет, так что я, сглотнув сомнения, поднимаюсь на ноги. Пьетра глядит снизу вверх такими тёплыми и благодарными карими глазами, что сердечко щемит. Прости, сис... но я должна провести разведку. Обязана узнать больше ради общего блага. Снаружи посвежело. Я зачем-то прихватываю метёлку синьора Мекатти и седлаю её, будто шабаш ждёт. Среди синей ночи и синей глади корта Злюка с Чиккарелли рубятся не на живот, а на смерть; сброшенная верхняя одежда висит на сетке, пока её владелицы скачут по разлинованной резине. Яростно парируя удары, разгоняя мячик до скорости револьверной пули при атаках, не забывая исторгать эхи, охи и ахи. Говорю, приближаясь на метле: — Можно потише, ведьмы? Вы пугаете и возбуждаете стареньких богачей. — Фуф, жара. — Притормозившая Чиккарелли утирает лоб тыльной стороной ладони. — Щас бы в бассейн занырнула. — И правда, пора на паузу, — соглашается Злюка. Подруливаю к ней почти вплотную. Костры зажжены, мётлы пошли на взлёт. Если Злюка не выложит всё добровольно — придётся использовать чёрную магию. — Я встретила на Падди-параде одну девчонку. И хочу узнать больше о той, с которой ты меня спутала. Настороженно приоткрывшая рот Злюка повернула голову в мою сторону и вслепую набивает мячик. «Ток-ток», — он бьётся между ракеткой и кортом как маятник. Злюка наверняка хотела бы ограничиться закономерным «не твоё дело», однако видит в моих глазах что-то, чего не могу видеть я, и потому говорит: — Кирстен Киттель? Кирстен Киттель. Точно. Так её зовут. — Ага. — Ну, — она чешет нос свободной от ракетки рукой, — я тебе говорила, вроде. Киттель в Сиракьюзе живёт. Учится в Западной Лютеранской. Та ещё сучка. Мы срались постоянно, когда схлёстывались на волейболе. Это я уже слышала. — Однако... Есть парочка деталей. Строго между нами... Ясненько? — Злюка прикладывает ракетку к лицу и, понизив голос, произносит: — Пьетра тоже из Сиракьюза. Поздним вечером и под пивом я слишком туга на мысль, чтобы эти слова успели сразить меня наповал. Спрятавшаяся за струнами ракетки и таинственно прикрывшая веки Злюка продолжает: — До того, как родители Пьетры развелись, и она переехала к дедушке в Баффало, они с Кирстен Киттель учились в одной государственной школе. Возможно, дружили. Возможно, дружили. Я не падаю, потому что упавшая с метлы в полнолуние ведьма — это зашкварище. — Вы капец как похожи. — Злюка распахивает глаза. — Есть фотки? — спрашиваю голосом, который не признаю за свой. Злюка за теннисными струнами вновь смыкает веки. — Может, у Пьетры имеются. Она хранит фотографии в коробке из-под туфель «Бруно Мальи». В прошлый раз видела ту коробку под её кроватью. Прошептав «Спасибо», я направляю метлу обратно. Перемотаем на момент, когда я возвращаюсь в гостиную и обнаруживаю игру заброшенной. Все девчонки прильнули к телику: разлеглись и встали на колени перед большим цветным экраном, на котором расплескалась война. Перемотаем на момент, когда я обхожу телезрительниц с фланга, по заветам папы, а ведущий новостей рассказывает, что сегодня, в канун Страстной пятницы, войска коммунистов развернули неожиданное и массированное наступление по всему Южному Вьетнаму. Перемотает на момент, когда я поднимаюсь по лестнице, никем не замеченная, а Осень-Зима комментирует происходящее за океаном: — Ой-вей, Мария! Переметнёмся в момент, когда моя рука шарится под кроватью Пьетры. Полная луна — единственный свидетель вторжения в чужую частную жизнь. Разные популярные персоны порицают меня глазами со стен. Многие из них уже мертвы и беатифицированы. Другие играют рок или снимаются в Голливуде. Красная коробка «Бруно Мальи» хранит все восемнадцать лет истории Пьетры Да Во в чёрно-белом формате. Я перебираю снимки, одновременно стремясь и немного страшась найти искомое. В процессе обнаруживаю премилую фотку, где Пьетра и маленький мальчик — должно быть, какой-нибудь из её племянников — соприкасаются щеками, кусая одни и те же бусы. Обнаруживаю детсадовскую Пьетру рядом с Элвисом в военной форме. Обнаруживаю десятки фотографий Пьетры с... калифорнийскими родственниками? Родственниками по линии матери? Бывшими одноклассниками? Где-то на природе? Где-то в городах? Никаких подписей. Как-то раз бабушка говорила мне, что молодёжь слишком полагается на свою память. Считает её совершенной и вечной. Мы не подписываем фотографии, будучи уверенными в том, что запомнили все сопутствующие обстоятельства, а чуть позже — повзрослев, помудрев и взявшись за авторучку — обнаруживаем их забытыми. Когда, где, с кем. Очевидно, Пьетре тоже предстоит через это пройти. Отсмотренные снимки скапливаются на полу неаккуратными стопками. Время от времени я распознаю немногие знакомые лица из школы святой Агнессы. Время от времени думаю, что Бог решил скрыть от меня то, реакции на что я и сама-то предсказывать не берусь. Но внизу, в самых сокровенных глубинах, всё-таки нахожу. Нахожу рядом с Пьетрой себя. Мы фоткаемся в Риме, на фоне Колизея, абсолютно счастливые. Нам, наверное, лет по четырнадцать. На этой фотографии мы так прекрасны — просто диво. Всё очень и очень клёво за исключением нюанса: на этой фотке я — какая-то другая я.