Вишнёвое вино

      — Это была твоя любимая книга?       Том держал в руке книгу в мягком переплёте, подняв её высоко над головой.       Гермиона почувствовала внезапное желание уберечь и защитить сокровище из своего детства, и от этого в чертах её лица проскользнуло раздражение. Она знала, что Том никогда не причинит вреда ни одной из её книг, в отличие от Крэбба и Гойла, но всё же…       — Ты же знаешь, что это так, — сказала Гермиона, скрестив руки на груди, — с тех пор, как начал рыться в моих вещах каждый раз, когда заканчивались каникулы.       Он делал это всегда: каждый раз, когда они возвращались в Хогвартс, независимо от того, какие защитные заклинания она использовала. Гермиона привыкла к тому, что постоянно заставала Тома, сидящим на её кровати и роющимся в её зачарованной сумке или приносящего что-то, что он прихватил из деревянного сундука в её комнате. Он разозлился, когда она сравнила его с енотом. После этого он не разговаривал с ней целых три недели.       И, в конце концов, Драко помог положить конец их игре в молчанку, зная, насколько они оба упрямы. Потребовалась коробка шоколадных конфет из «Сладкого Королевства» и три экземпляра новейшего журнала по Зельеварению, чтобы свести их вместе, а затем провести целую ночь друг с другом, расположившись в общей гостиной. Гермиона калачиком свернулась между ними, Том неуверенно переплёл свои пальцы с её, а Драко положил голову ей на плечо.       — Спокойной ночи, Том, — прошептала она, слова ощущались так, словно с её губ стекала сладость. — Спокойной ночи, Драко.       (Про себя она думала, что руки Тома гораздо красивее, чем маленькие лапки жадного енота. И это мнение становилось твёрже всякий раз, когда он стоял у неё за спиной и поправлял палочку в её руках. Его пальцы были тёплыми, и она никогда не возражала, когда он касался её.)       Он опустил книгу, а затем открыл её на единственной странице, где была закладка. Это была та самая страница, которую Гермиона часто читала в детстве, когда всё было в новинку, а магия казалась маняще яркой.       — Должно быть место, где происходит только то, чего ты истинно хочешь, — прочитал Том. — Как красноречиво.       Ей показалось, что он имел в виду, что скучно. Несмотря на то, что Том читал её детские книги и часто расспрашивал о мире магглов, она знала, что он никогда не сможет стать частью того мира. Драко был больше увлечён магглами, чем Том, и так же, как и он, в восторге от фильмов и «Монополии». Иногда Гермиона думала, что если бы у неё не было отношений с Томом, то он бы полностью отвернулся от маггловского мира.       При этой мысли у неё скрутило в желудке. Нет, она вообще не хотела, чтобы это произошло. Потому что Гермиона думала о других студентах, таких же, как она, и о той пропасти, что пролегла между двумя столь разными мирами. Том, как никто другой, повлиял на погоду, царившую на их факультете, и, в самом худшем исходе событий, мог подпортить жизнь остальным магглорожденным.       Но была и другая мысль, таившаяся в её сердце: о том моменте, которое настанет, когда Том познакомится с её родителями и будет держать её руку в своей с кольцом на безымянном пальце. И это были раздумья глупой девочки — правда, только раздумья. Она бы связала шарф, достаточно длинный и тёплый, чтобы они оба могли укутаться им и гулять по окрестностям, в которых она выросла. Гермиона показала бы ему большой дуб, под которым она часто проводила время, читая книги, и маленький магазинчик на углу, где продавали самое вкусное мороженое. Она хотела, чтобы он так же, как и Драко, узнал мир, из которого она родом.       Это были мысли, в которых она бы никогда не призналась, своего рода девичьи мечты, часто слетающие с уст перешёптывающихся однокурсниц. Ей достаточно было отсидеть один урок рядом с Парвати Патил и Лавандой Браун, чтобы понять, что она совсем не похожа на них и не хочет стать такой. Она была Гермионой Грейнджер, маглорожденной волшебницей и всезнайкой, чье запястье было вывихнуто из-за постоянного взмывания рукой вверх. (По правде говоря, вывихнуто и не один раз.)       Вот, какой она была, и вот, чем она гордилась.       — Ты уверена, что не была рождена, чтобы учиться на Гриффиндоре, Гермиона? — спросил Том, вскинув бровь.       Только она могла услышать дразнящие нотки в его голосе, которые обычно никто и никогда не замечал.       А если и замечали, то не подавали виду: слизеринцы редко оказывались рядом с ними в общей гостиной, зная, что они — как и моменты, разделённые между ними — принадлежат только друг другу. Это выяснилось ещё на втором курсе после того, как Теодор Нотт на спор поцеловал её. Месяц спустя он обивал пороги больничного крыла в приступах бреда, бормоча что-то о чудовищной змее, жаждущей сожрать его ноги, и в страхе размахивал палочкой. Никто не знал, что так мучило их однокурсника, но Гермиона понимала.       — Это был Том, — сказала она Драко, расположившись с ним на тахте возле окна в библиотеке. Драко смешил Гермиону, лежа на её коленях, слегка урча, когда впутывалась пальцами в его волосы (в конце концов, это был лёгкий способ разбудить его. Один резкий рывок за платиновые волосы заставлял его просыпаться — тяжкое преступление, которое она часто совершала во время их занятий). — Это он причинил Тео боль.       Ей не потребовалось много времени, чтобы прийти к этому выводу, хотя она долго колебалась, стоит ли обсуждать это с Томом. Впервые она чувствовала себя столь неуверенно: она никогда не боялась поругаться с ним, особенно когда он взъерошивал её и без того спутанные кудри или надоедал с постоянными просьбами полетать вместе с ним. Слизеринцы были правы, говоря ей о её несдержанности, больше свойственной гриффиндорцам, но Гермиона прекрасно понимала, что в подобных патовых ситуациях она поступила бы гораздо мудрее них.       Драко был тихим, как мышка, что было ему не свойственно.       — Я знаю, — признался он, уткнувшись лицом в её колени. Её кожу обдало теплом и приятной щекоткой, когда он продолжил: — Он злился из-за того, что ты поцеловала Тео.       — Это не я, а он, — поправила Гермиона. Когда Тео поцеловал её, в общей гостиной присутствовали практически все слизеринцы, включая Драко. И, всё же, он ничего не сказал, поскольку знал, что Тому было всё равно, кто кого поцеловал. Для него имел значение только сам факт совершенного действия.       В конце концов, Гермиона принадлежала только ему и Драко, хотя и пришли они к этому только на шестом курсе.       — Здесь есть страница, которая может тебе понравиться, Том, — сказала Гермиона, встав на цыпочки и коснувшись кончиком носа его подбородка. Она схватила его галстук, притягивая ближе к себе. Это была близость, которую он разделял с ней только наедине — одна из немногих вещей, которую он приберегал только для неё. — Точнее, фраза, которую ты должен обязательно услышать.       Его рука обвилась вокруг её талии, прижимая ближе. Она почувствовала твёрдость его груди и затем руку, лёгшую ей на поясницу. Это было тем, чего Гермионе хотелось, и она знала, что он тоже этого желал.       Близость — доверие — абсолютная интимность — этому никогда нельзя было дать точное описание.       Гермиона знала, какую игру ведёт Том: с его подвешенного языка слетали неотразимые слова, а тёмные глаза были фальшивым окном в его душу. Гермиона знала его так же хорошо, как Драко, но временами ей казалось, что она знает Тома гораздо лучше.       — И что же это, любовь моя? — тихо спросил он.       Она кивнула, прижавшись к его изящной мантии, и произнесла:       — И хотя Макс был царём чудовищ, ему стало одиноко и захотелось оказаться там, где его любят больше всех на свете.