Сказка о Сером и Волке

Негромко, по-летнему щебечут птицы. Лёгкий тёплый ветерок приносит с собой аромат цветущего у подножия гор луга. С балкона открывается прекрасный вид на фиолетово-синие от распустившихся цветов склоны. Сосновый лес вокруг горного озера тихо шуршит под порывами ветра, поскрипывая вековыми деревьями на все лады. Сладковато-горько пахнет хвоей и прелой листвой. Красивая, качественная иллюзия. Серёжа понимает, что всего этого нет. На самом деле, вокруг только скалы, снег и вечная зима Нави. Но на балконе по-летнему тепло и уютно. В вечную зиму сложно поверить. Только если помнить. Сергей помнит всё, но, кажется, начинает понемногу забывать. Птица очень старается, и его иллюзии выглядят почти реальными. Маг ловит себя на мысли, что практически готов поверить. Они завтракают с демоном на балконе, слушая шум реки у подножия скал, и всё кажется вполне настоящим: выпечка аппетитно пахнет и очень недурна на вкус, фрукты весьма сочные, чай сладкий — и вроде всё как в Яви, да что-то неуловимо выдаёт. Серёжа помнит, что нет здесь ничего живого — ни человека, ни зверя. Несмотря на всё тепло солнечного дня, Разумовскому холодно. Без живого тепла везде холодно. Но пламя праведного гнева и жажда мести греют, лучше огня в родном очаге. Сергею почти всё равно, что в этих краях нет ничего живого. Птица его вполне устраивает. Тем более сейчас, когда смотрит на мага таким влюблённым, полным нежности, тепла и восхищения взглядом. — Чего ты пригорюнился, душа моя? — негромко спрашивает демон, накрывая ладонь Сергея своей. — Что печалит тебя, сокол мой ясный? — Скучно мне здесь, — отвечает Разумовский, высвобождая руку. — Кроме того, — продолжает он, вычерчивая круги пальцем в воздухе, от чего чайная ложка в его чашке вращается сама по себе, — я не люблю повторять дважды. — О чём ты говоришь, душа моя? — непонимающе взирает на него Птица, снова тянется к ладони, но Сергей раздражённо отдёргивает руку. — Какая короткая у тебя память… — ехидно замечает маг, криво невесело усмехаясь. — Не знал, что у птиц она тоже семь секунд… Или тебе, пернатый, просто выгодно, чтобы твоя память была исключительно избирательной? Ну, конечно, я понимаю… Оно же сподручнее — помнить все мои обещания и не помнить своих. — Серёженька, свет мой, — осторожно начинает демон, — не мог бы ты выражаться более конкретно? — А, так тебе более конкретно? — язвительно тянет чародей, насмешливо ухмыляясь. — Так вот, меня заебало, что ты не помнишь и не выполняешь своих обещаний. Ты мне что говорил, лукавый? Что любое желание моё исполнишь? Что душу Игоря мне на блюдечке с золотой каёмочкой принесёшь? Третий день пошёл, демон, — интонация чародея меняется и в голосе начинает звенеть металл. — Где душа, ирод крылатый? — Серёженька, хороший мой, — осторожно начинает Птица, едва ли не поднимая в примирительном жесте руки, — мне нужно немного больше времени. Понимаешь ли, контрольно-пропускные пункты работают сейчас несколько медленно. Душ слишком много — и это, кстати, твоя заслуга. — Хорошо, демон, я понял, — пару раз кивает для верности чародей, внешне оставаясь спокойным, но внутренне начиная закипать. — Заслуга моя, говоришь ты? Так, быть может, возможно как-то ускорить работу пропускных пунктов на границе? Ну, так, чтобы это тоже было моей заслугой, — хмыкает Сергей, доедает булку, запивает чаем, вытирает уголком салфетки губы, и, позвякивая золотыми браслетами да монетами маниста, без предпосылок ныряет под стол. Птица от такого поворота, правду говоря, малость охуевает, а Сережа, как ни в чем не бывало, плюхается жопой на каменный пол, оглаживает ноги, скользя снизу вверх, накрывает ладонями колени, раздвигая шире, подбирается ближе, прижимается щекой к внутренней поверхности бедра, отирается об антрацитовый пух и, приподнимая край скатерти, смотрит на Птицу снизу вверх невинным взглядом ясных янтарных очей. И мурлычет, улыбаясь: — Перья убери, — интонация его моментально меняется, в голосе звенит металл. — Сейчас же. Птиц, раскрыв в изумлении рот, наверное, впервые в жизни не находится, что сказать. Облизывает вмиг пересохшие губы, и послушно прячет оперение, как-то странно себя чувствуя абсолютно обнажённым рядом с полностью одетым Серёжей. Демон смущается?.. — Так-то лучше, Птиц, — хмыкает Разумовский, устраиваясь удобнее у его ног. — Пока я делом займусь, ты подумай всё же, что там с границами, — жаркие губы Серёжи обнимают тесным кольцом головку, и Птица тихо всхлипывает, с обожанием глядя на рыжую макушку своего своенравного принца. Подумать, впрочем, не получается. Серёжа ведёт себя вовсе не как принц. Глухо постанывая, берёт глубже, наглаживая ствол губами, пропуская головку в горло, и нагло рвёт к себе Птицу за бёдра, притягивая и удерживая, наращивая темп, не позволяя отстраниться. — Серёженька, — срывающимся голосом зовёт демон, накрывая его затылок ладонью, но Разумовского это явно не устраивает. Он перехватывает Птицу за запястье, ощутимо сжимая пальцы, заставляет убрать руку, медленно выпускает член изо рта и прижимается подбородком к колену, свободной рукой придерживая край скатерти. Хочет смотреть в глаза. — Я не понял, — голос Сергея звучит звонко и в меру возмущённо; у Птицы аж яйца поджимаются. — Кто позволял тебе распускать грабли, пернатый? Птиц не сводит жадного взгляда с припухшего рта Серёжи, ёрзает на стуле, не в состоянии собраться с мыслями, потому что всё, о чём он думает сейчас — о губах, скользивших по стволу минутой ранее, и тесном горле Серёжи, который с укором глядит сейчас на него своими глазами-озёрами. Демон суетливо убирает руки, не зная, куда их деть, и решает просто опустить на стул, сжав дерево до побелевших костяшек. — Так и сиди, — жёстко требует Разумовский. — И без сюрпризов. — Но, Серёженька, пте… — Сергей молча склоняется, зажимает головку в кулаке левой руки, поглаживает подушечкой большого пальца ствол, смачно присасывается у основания и, высунув правую руку из-под скатерти, жестом велит пернатому заткнуться. Проходится губами от основания вверх по стволу, повторяет путь языком, зажимает головку в кольце пальцев и, надавливая под ней, засасывает, наглаживая вкруговую, а после снова расслабляет горло, берёт на всю длину и наращивает темп, обжимая плотным кольцом губ, зажимая в горсти и оттягивая мошонку. Птица скулит, рокочет и ёрзает, и Сережа крепче вцепляется в его бёдра, оставляя на светлой коже глубокие лунки от ногтей, прочерчивая борозды и не сбавляя темпа. Демон стонет, пугая воронье на деревьях у склона, выгибается дугой, оцарапывая когтями полированное дерево стула, и кончает, на короткие мгновения теряя связь с реальностью. Кровь, стекая из затягиваюшихся царапин на бёдрах, капает на каменный пол, моментально впитываясь. Разумовский почти выпускает член изо рта, оставляя внутри только головку, оглаживает языком, надавливает под ней и сглатывает. Выдыхает, выбирается, облизывая губы, устраивается на краю стола и, пока охуевший Птиц пытается собрать себя в кучу, неторопливо, медленно, абсолютно порнушно облизывает окровавленные пальцы. — Так что с душой, пернатый? — не выдерживая, спрашивает он с усмешкой, ловя на себе полный обожания взгляд. — Серёженька, — щебечет Птица, — я тебе луну и звезду с неба достану, я… — Заглохни, — жёстко требует Сергей. — Душу Игоря найди. Срок тебе — до вечера. И поторопись. Не испытывай моё терпение. Лучше тебе не знать, демон, на что я бываю способен, когда несколько… — он задумывается, склоняя голову набок, хмыкает и криво усмехается. — Опечален. Ты ещё здесь?! — возмущается Разумовский, будто только очнулся ото сна и заметил Птицу, растёкшегося по стулу. — Пошёл! Птица весьма оперативно покидает замок, обещая через пару часов и душу Игоря, и звёзды, и луну, и сладостей восточных Серёже принести. Разумовский только отмахивается, а после наблюдает, как на ясном небе демон превращается в крохотную отдаляющуюся точку, пока та не исчезает вовсе. Сергей закрывает окно. Начинает холодать. Чародей бродит по огромному дворцу, пользуясь отсутствием хозяина, заглядывает в библиотеку, стеллажи которой, кажется, тянутся до самого потолка и хранят мудрость столетий, бродит по оранжерее, где собраны незнакомые ему растения, бесцельно блуждает по тёмным холодным коридорам, но так и не придумывает себе занятие, пока не находит в западном крыле запертую дверь, одну-единственную на весь замок. Серёжа пробует несколько заклинаний, но с удивлением обнаруживает, что они бессильны. Тогда он поступает проще. Выламывает зубчик из китайского гребня для волос, перекидывает рыжие локоны через плечо, устраивается под дверью и, прикусывая губы, высовывает кончик языка, начиная увлеченно ковырять замок. Через десять минут, с помощью зубчика и трёх десятков «волшебных» слов, которые явно не к лицу князю тьмы, Разумовский замок всё-таки доламывает. За дверью оказывается небольшая комнатушке с камином, столом, стулом и одним окном, за которым метёт пурга. Вдоль всех стен стеллажи с книгами, и свитками, на столе оплывшие свечи в подсвечнике и дичайший бардак. Серёжа садится за стол, начинает копаться в птичьем барахле и хмурится, обнаруживая под пергаментом обычное золотое блюдце с катающейся по дну жемчужиной. До Сергея моментально доходит, что перед ним. Он закидывает ноги на стол, ставит блюдце к себе на колени, закрывает глаза и концентрируется. А когда открывает, изумлённо вглядывается в дрожащее марево, которое кажется то ли порталом в прошлое, то ли калейдоскопом самых значимых моментов его жизни. И он знает, кого увидит сейчас там — на зыбкой зеркальной поверхности. Знает, но не торопится смотреть. Потому что уже прикипел к своей новой жизни, где анархия — мать порядка; потому что не хочет — опасается обнаружить, что без души ему не дано так любить. А здесь, в замке Птицы, ему хорошо. С душой или без — ему позволительно буквально всё! Окунаться в прошлое Серёже страшно, но любопытство берёт верх. Тяжёлые налитые колосья ржи гнутся под порывами ветра, клонясь к земле. Над дорогой среди полей колышется марево. Горячий летний ветер гонит по индигово-синему небу перистые белые облака. Серёжа валяется среди примятых колосьев, дикого сиреневого, синего и бледно-розового дельфиниума, цикория и отцветающих маков. Тихо шуршит листва под порывами ветра. Маг слушает этот шорох и ровное спокойное сердцебиение Олега. — Волче, давай прекратим это всё, — предлагает он, утыкаясь подбородком сотнику в солнечное сплетение и скашивая снизу вверх мечтательный взгляд васильковых глаз. — Прекратим что? — сонно осведомляется тот, перекатывая соломинку из правого уголка губ в левый. — Это, — разводит руками Серёжа. — Надоело мне скитаться. Тебе разве ещё не надоело? Нам уже по тридцать. Может, пора остановиться? — Серёженька, — улыбается Олег, — хороший мой, не могу я остановиться. Чем же я жить тогда буду? Воина меч кормит. Я же ничего другого не умею. — Так ты научишься, — улыбается чародей. — Подумай, возможно, созидать тебе понравится больше, чем разрушать. Олег накрывает его затылок ладонью и медленно перебирает медные волосы, пропуская пряди меж пальцами. — Ну, даже если так, если я уйду и соглашусь осесть где-нибудь... — размышляет он лениво. — Где-нибудь, — смеётся волхв. — Подожди, не торопись, — улыбаясь, продолжает богатырь, — не закончил я ещё. Ответь мне, Серёженька: что же будешь делать ты? Сергей улыбается и пожимает плечами. — Я так думаю, наверное, просто жить. На одном месте, а не скитаться. — А как же по земле ходить, нуждающимся помогать, по добрым делам на посохе зарубки делать? — вроде бы недоумевает сотник. — А на моём посохе уже нет места для зарубок, — тяжело выдыхает колдун, падает на спину среди ржи и молча смотрит в небо несколько долгих секунд. — Не могу я добрые дела делать, когда вокруг такое творится, Олежа. Люди совсем потеряли страх и совесть. Они не ценят добро. Они не чтят и не боятся ни древних богов, ни нечисти. Посмотри только, что князь твой Игорь делает, — Сергей начинает внутренне закипать, в глазах его вспыхивает синее пламя, и Олег, понимая, что не к добру это, сразу его обнимает. — Серёженька, пожалуйста, — тихо начинает он. — Что — пожалуйста? — ведьмак злится, но говорит очень тихо и спокойно. — Ты с дружиной своей всю нечисть в округе извёл. Вы всех ведьм переловили и перевешали. А природа, Олежа, она не дура. Боги древние всё видят. Вы нарушаете равновесие. Грубо нарушаете, Олежа. И они отомстят. Попомни мои слова. Возможно, я следующий. — Я никому не позволю причинить тебе вред, — твёрдо заявляет сотник. — Глупый дружинник, — качает головой Серёжа, горько, но не раздосадованно выдыхая. — Тебя и рядом не будет, когда это произойдет. А потом уже рядом не будет меня. — Серый, — шепчет Олег, обнимая его и целуя в рыжую макушку, — ради всех богов… — Нет, — качает головой Серёжа, выворачиваясь. — Это ты меня, ради всех богов, послушай. Когда вы с вашими дружинниками и князьями пересечёте опасную грань и чаша весов склонится в одну сторону, обратной дороги уже не будет. Начнётся необратимый процесс, который никто не сможет остановить, пока не замкнётся круг. Слишком много крови вами пролито. Она не вода — в землю так просто не уходит. Земля отомстит вам. Когда это начнётся, ты поймёшь. Об одном тебя прошу, Олег — не стой у правосудия на пути. Не мешайся. Ты — всего лишь человек. Не тебе идти против мироздания. Затянет в жернова и перемелет в пыль. Кровь смывается только кровью. Слишком многое её, по вашей вине, впитала земля. И теперь вам за это она отомстит. Потому, пока мстить она не начала, я предлагаю тебе прекратить всё это. Пока мы живы оба. Хватит воевать. Оставь доспехи в моей избушке. Я людей лечить буду, ты кузню в порядок приведешь — и всё у нас будет спокойно и хорошо. Слишком много детей вы сиротами оставили. Мы могли бы с тобой хотя бы одного подобрать. Я не молодею. Мне ученик нужен. Подберём кого-то. Это не искупит всего того зла, которое вы сотворили, но, возможно, сделает хоть чью-нибудь жизнь лучше. — Серёженька, — улыбается Олег. — Я даже не знаю что тебе ответить на это. — А ты ничего не отвечай, — пожимает плечами чародей. — Ты подумай. Ответишь после. Если будет, кому и перед кем отвечать. Ведьмак опускает голову, запускает пальцы в волосы и зачёсывает тяжёлые шелковистые пряди назад. Перстень путается в волосах. Серёжа морщится. Картинка на дне блюдца меняется. Помятый Олег топчется рядом. Серёжа идёт по пыльной дороге от колодца с двумя вёдрами воды. — Серый, — зовёт Олег, улыбаясь. — А у меня для тебя подарок есть. — Не возьму, — отрезает маг, огибает плетень и шагает во двор. Олег следует за ним неотступно, но заметно никнет. — Почему? — тихо спрашивает Волков. — Я тебе тут ваше что-то, чародейское принёс. — А где взял? — ехидничает Серёжа, суя Олегу в руки сразу оба ведра. Богатырь перехватывает их быстрее, чем успевает осознать собственные действия. — С трупа снял? — Серёжа почти шипит. — Серый, да я бы никогда!.. — возмущённо начинает Сармат. — На севере мастера лучше наших. — А ещё на севере деревни горят, — морщится колдун. — Поди прочь, ты мне саженцы все вытопчешь сейчас! — Да ну! — глухо выдыхает Олег, чьи нервы уже явно сдают, и просто бросает всю свою поклажу на землю. — На порог тоже не пустишь? — и садится рядом в мокрую траву. — Пущу, — Сергей устраивается напротив, по-турецки скрещивая ноги. — Только отмойся сначала. От тебя гарью, кровью, металлом и смертью несёт. Таким ты в мою постель не ляжешь. — Кольцо возьмёшь? — сотник совсем смурнеет. — Не с трупа? — недоверчива щурится маг. — Нет, — спешит заверить Олег. — Новое. — Новое — возьму, — снисходит Сережа. — Но сначала отмойся. После я полечу тебя, а потом кольца будут. Сергей грустно улыбается и переводит взгляд на кольцо, которое жжётся, на пальце, будто его накалили докрасна. С тех пор он ведь с ним не расставался. Даже в неволе у князя Игоря сберёг. Сглотнув колючий комок в горле, Серёжа снова наклоняет блюдце, не сводя завороженного взгляда с жемчужины, и понимает, что может простоять вот так — перелистывая странички памяти — целую вечность, потому что в них всё ещё есть его Волк. Тоска когтистой лапой сжимает сердце. Отгоняя печальные мысли прочь, Серёжа глубоко вздыхает и поворачивает блюдечко снова. Жемчужина, сияя огненным светом, дрожит, танцует на его поверхности, покуда не растворяется в языках пламени, открывая Разумовскому ещё одно воспоминание. Их последняя ночь. Уже с рассветом Олег уедет, но та ночь… Сердце Серёжи отчаянно колотится. Аромат трав и полевых цветов дурманит. Треск сверчков, пощёлкивание поленьев в печке… Напряжённая спина Олега с бликами мерцающего пламени свечей. Капельки пота, срывающиеся со скул Волкова на грудь Серёжи, и приоткрытый в сладострастном крике рот волхва — его собственный рот. Облизывая губы, колдун не может отвести жадного взгляда от своего, выгнувшегося там, под Волковым, разгорячённого тела, вздрагивающего при каждом мощном толчке сильных бедёр. — Ещё… Глубже… так! — и ноги Серёжи скрещиваются на мокрой спине сотника в тот самый момент, как на его груди расцветают алые росчерки от ногтей. Серёжа всхлипывает, умоляет, скулит, но просить не нужно — Олег прекрасно знает, что его любимый за шаг до грани, и толкается глубже, вгрызаясь жадным болезненным поцелуем в его плечо. Ну же… Ещё капельку! Серёже жарко. Поправляя гривну, которая кажется тяжёлой, неуместной и, будто плита, давит на грудь, он до воя хочет туда — в тот день, в ту ночь, под… Олега. Наблюдая за обезумевшей в своей страсти, плавящейся парочкой, Серёжа теряет концентрацию, и в тот самый момент, когда Сармат подхватывает своего ведуна под ягодицы и выпрямляется, вжимая в грудь, видение дрожит и вовсе рассеивается. Последнее, что видит Серёжа — собственные бездонные васильковые глаза, пьяные от восторга. Пальцы Разумовского с силой сжимают блюдце, он нетерпеливо трясёт его снова и снова, но видений больше нет. Будто всё, что ему полагалось, он уже увидел. Но этого мало! Ничтожно мало! Маг закрывает глаза, прижимаясь лбом к холодной полированной столешнице, и рвано выдыхает. Нет больше Олега. И его самого тоже нет. Блюдце скачет по столу, звенит, и на гладком золотом дне вспыхивает новая картинка. Олег валяется в стогу ароматного сена под яблоней, Серёжа вяжет пучки зверобоя и бессмертника, сидя рядом просто на земле. — Ты почему не разговариваешь снова со мной, душа моя? — улыбается сотник, возится в сене, пока вышитая сорочка не соскальзывает с левого плеча. Олег переворачивается, укладывается на живот и устраивается к чародею лицом. Ноги выше головы. — Ты чего тоскуешь? — не унимается дружинник; но Серёжа молчит и с остервенением вяжет узлы на травяных пучках. — Хочешь, я из похода тебе самоцветов привезу? Ну, какие там тебе нужны для твоего колдовства? — тот лишь фыркает, вздёргивает подбородок, поджимает губы и вяжет дальше. — Хочешь — цветочек аленький? — Какой ты дурак, Олеженька… — качая головой, тяжело выдыхает Сергей. — По лицу я тебя ударить хочу, свет очей моих. Больно. Можно оглоблей. — За что? — тёмные глаза Сармата расширяются до невиданных размеров. — Не «за что», а «для чего», — Разумовский отодвигает корзину с травами и падает в сено рядом. — Чтобы в башке твоей темноволосой просветление случилось наконец-то, и ты осознал, что не надо мне ни самоцветов, ни цветов, ни золота с шелками. Тебя мне надо, Волче. Живого. Рядом. И, желательно, всегда. Думаешь, издохнуть от тоски и беспокойства можно? — хмыкает чародей, переворачиваясь набок. — Когда ты со своими дружинничками в очередной раз будешь грабить и убивать кого-то, подумай о том «нелюде», что захлёбывается кровью у твоих ног. А ещё подумай, что я — такой же «нелюдь», а ты — далеко не единственный сотник… — Серёжа, — тяжело выдыхает Олег. — Не Серёжкай! — гаркает Разумовский. — Я, вот, например, когда тебя нет, думаю, что где-то есть такой ведьмак или леший, который всю сотню твою утопит в болоте или сожжёт к чертям! Я беспокоюсь! Потому что вы — всего лишь люди, потерявшие страх, — колдун обнимает лицо Олега ладонями и заглядывает в глаза. — Нечисть сильнее, Волче. Однажды вы допечёте, и тогда она покажет, на что способна. А я… — порывисто притягивает богатыря к себе, утыкается лбом в плечо и бубнит: — А я буду слишком далеко и не смогу защитить тебя, не смогу помочь. Однажды тебя убьют, а я и знать не буду. — Ну, брось, Серый, — улыбается Олег, обнимая его и целуя в макушку. — Ты же чувствуешь меня. И у меня твой амулет. Я живым из огня и воды выйду, даже с того света к тебе вернусь. Картинка растворяется в пламени, копоти и кровавых волнах, а ведьмак отшатывается так, словно золотое блюдце может укусить. С того света… Серёжа нервными быстрыми шагами меряет комнату, и та, кажется, уменьшается, сжимаясь до точки. Серёже тесно. Душно. И одиноко. Так одиноко, что стынет нутро. — Ну, где же носит этого демона? — Разумовский, бросая на пол, раздосадованно пинает ногой блюдце, и оно с металлическим звоном катится под лавку. — Птица! Тебя только за смертью посылать! — Сергей вздрагивает от собственных слов, с силой сжимает виски и ищет глазами блюдце — там был Олежка… Совсем близко. Даже биение его любящего сердца ощущалось кожей. Порывается нагнуться за ним, уже почти касается кончиками пальцев, но в последний момент отшатывается, как от противной жабы. — Всё ложь! Всё обман! — орёт Серёжа, смахивая со столика рядом золочёный подсвечник. — И ты… И Птица! Вы оба! Оба обманули меня! Разумовский яростно хлопает дверью и бредёт по коридорам замка, словно по лабиринту — не находя своих покоев, выхода, петляет кругами, проклиная всё и вся на том и этом и свете, и наконец, замирает с искажённым печалью лицом перед каменной стеной в западной стороне замка. Вынимает гребень из аккуратно заколотых волос, рассыпая их отливающую золотом медь по плечам, и одним движением делает росчерк на ладони. Боли не чувствуется. Та, что внутри, затмевает собой всё наружное. Серёжа завороженно рассматривает наливающийся алой кровью порез, зло улыбается и начинает рисовать. Хаотично, оставляя на стене багряные росчерки, складывающиеся в странный рисунок. Кажется, будто рисует не он — что-то внешнее направляет руку. — Предатели! Сволочи! Ну где же ты, Птиц?! Олеженька… — воет Серёжа, снова оцарапывая руку. И рисует. Дрожа в истерике. Бледный, как мрамор сводов, и такой же холодный. На лбу проступает испарина. Серёже страшно. Он не может находиться здесь один. Это просто невыносимо. С ужасом глядя на дело рук своих, он воет, пятится назад, покуда не упирается спиной в противоположную стену, и оседает по ней на каменный пол. Ворона. Алая ворона с кровавыми провалами глаз будто в душу ему заглядывает. — Сгинь! Я не тебя… Не тебя рисовал… Не тебя! Олеженька… — Серёжа, дрожа всем телом от беззвучных рыданий, скручивается жалким комком, обнимая колени, и плачет. Скользнув болезненным взглядом по стене, будто надеясь увидеть там изображение Волкова, он с ненавистью глядит на свои, перепачканные кровью ладони и начинает безудержно выть в голос. Пока бедный чародей безутешно тоскует и оплакивает своего богатыря, Птица таскается от одного КПП к другому, всматриваясь в длинные полупрозрачные вереницы душ, которые понуро бредут по узкой дороге припорошенного снегом междумирья прямиком в Навь. Пронизывающий северный ветер обжигает лицо колким холодом. Перья от него покрываются наледью, но демон упрямый, он терпеливо ждёт. Слишком много душ отправляется из одного мира в другой. Кто-то гремит цепями, кто-то тащит за собой меч, кто-то безутешно рыдает. Среди душ обычных крестьян, дружинников да бояр виднеются и другие. Птица устраивается на сосновой ветке и криво усмехается. Вот, в потёртой дырявой ветоши, едва волоча ноги, устало плетётся замученная дружинниками князя Дмитрия ведьма. Недалеко от неё еле ползет перевёртыш, которого прикончили добры молодцы князя Игоря. Птиц выдыхает облачко пара и качает головой. Ему любопытно, вдоволь ли наигрались защитнички простого люда и воины света, прежде чем прикончить этих нелюдей. Хлопцу лет пятнадцать от силы, ведьме, может, двадцать. Демону интересно, если бы души всех тех, кого погубили по княжескому приказу, встретились в Нави с душами князей — чем бы закончилось это. Он бы с удовольствием посмотрел. Да и Сережа, чего греха таить, тоже. Одно хорошо — человеческая душа бессмертна. Хотя… Хорошо это для Князя Игоря или плохо — ещё вопрос. Не успевает пернатый как следует задуматься об этом, когда из-за обледеневших зарослей показываются души совсем недавно погибших бояр, стражников, охранявших темницу, несколько купцов, кузнец и, наконец, князь Игорь. Он беспокойно вглядывается в пургу, высматривая кого-то в колонне плетущихся душ, но так и не находит, разочораванно пожимая плечами. Небось, княгиню свою ищет. Демон качает головой и усмехается. Не найдёт князь её здесь. Не место Юлии в Нави. Давно она в Прави. Она-то не отдавала приказы казнить, топить, жечь, варить и вешать. И уж точно не позволяла дружинникам своим любой беспредел творить. Птица проводит ладонью по воздуху горизонтальную линию, вытаскивает из пустоты склянку и, соскальзывая с ветки, бесшумно парит над колонной блеклых душ. Добирается до Игоря, щелчком пальцев извлекает его из общего строя и одним движением кисти заключает в склянку, закупоривая внутри тусклым огоньком. Преодолевая северный ветер, швыряющий в лицо пригоршни снега, Птица летит к замку, поглядывая вниз, где через Реку Времён переправляются на ладье тускло мерцающие души. Воды этой реки тёмно-красного цвета и никогда не замерзают, снег у берегов всегда багровый от крови. Демон борется с желанием бросить душу Игоря вниз и посмотреть, что будет, но необходимость держать слово побеждает, и Птица, злобно каркнув да сплюнув талую воду, летит к замку. Первое, что настораживает пернатого — вокруг его дворца тоже зима и стужа. Улетая, он вовсе не такое оставлял. Беспокойство усиливается, когда демон видит, как вязкие смолянистые щупальца Морока медленно оплетают частокол, взбираясь по крепостной стене, ползут по башням и колоннам к окнам и бойницам, к балконам. Приземляясь на перила, попутно сжигая несколько особо наглых щупалец, Птиц осознает, что всё очень паршиво — до него доносится дикий душераздирающий вой. На миг закрыв глаза, демон прислушивается — да, там, в восточной стороне слышится биение сердца Серёжи. И снова вой. Жуткий. Пробирающий до костей даже его — демона, только что вернувшегося из междумирья. Птиц обнаруживает Серёжу бледным, зарёванным, дрожащим, и сразу подхватывает на руки, баюкая, прижимая к груди. Сцеловывает слезинки с бесцветных заплаканных глаз и торопливо шепчет: — Ну, что же ты, птенчик? Я здесь. Рядом. — Олеженька… — всхлипывая, бормочет Серёжа, выворачиваяясь из рук Птицы. — Убери! Сотри это! — глаза волхва лихорадочно блестят, он указывает рукой на рисунок, кусает губы, вырывается и снова жмётся к груди. — Ты тоже оставил меня… — с укором глядит на Птицу, но тот бережно поглаживает его по разметавшимся волосам, сцеловывает рваный всхлип, одним щелчком пальцев стирает кровавый силуэт вороны, и вместо неё на стене появляется пейзаж: любимая Серёжей берёзовая роща с цветущим кустом черёмухи. — Никогда! Слышишь? — жарко шепчет демон. — Никогда я не оставлю тебя. Ты — часть меня, птенчик. Моя лучшая часть. Сережа всхлипывает, жмётся к груди, запуская пальцы в шелковистые черные перья, рвано выдыхает и, запрокидывая голову, глядя на Птицу покрасневшими зарёваными глазами, капризно осведомляется: — Почему так долго? — Искал душу Игоря, — пожимает плечами демон, перехватывает чародея удобнее и несёт в покои. И с каждым шагом пернатого замок светлеет, Морок отступает, загораются свечи и тени уползают в свои углы. — Не хочу душу Игоря! — пуще прежнего ревёт Сережа, силясь вывернуться из рук. — Олега хочу! — Серёженька, — выдыхает демон, усаживая его на край кровати, накрывая дрожащие пальцы тёплыми ладонями, — Олега я найти не смогу. Слишком много душ. С Игорем хоть ясно всё было, а где душа твоего сотника… — Хочу Олега! — орёт Серёжа, высвобождает руки и сучит ногами по ковру. — Олега! — Птенчик, не кричи, — умоляюще шепчет демон, снова перехватывая его руки, глядя снизу вверх. — Ну, хочешь, я соколом твоим ясным обернусь? — предлагает он от безысходности. — Не соколом! Волком! — чародей буквально захлёбывается рыданиями. — Хоть Волком, хоть чёртом для тебя стану, хороший мой, — нависает над Серёжей Птиц, скидывая оперение. Воздух вокруг дрожит, мерцает синими бликами, и глаза ведуна вмиг высыхают, изумлённо распахиваясь. Серёжа растерянно моргает, прогоняя видение, но нет — перед ним его Олег. Совсем рядом. Так близко, что… Он тянется к нему руками, обвивает за шею, всхлипывая. Вжимается в него весь, сцепляя ноги за спиной. Волков здесь. Живой. Горячий. — Как же я скучал, Олеженька, — обжигающий шёпот пересохших губ Серёжи словно током по коже распалёного демона. — Здесь. Рядом. Всегда, Серёженька, — Птиц ловит губами стоны, слизывает солёные слёзы со щёк и целует. Зацеловывает скулы и веснушки на щеках, слизывает всхлип с припухших губ, ловит солёные слезинки на ресницах и тащится, просто балдеет от неизвестного доселе ощущения. Никогда прежде Птица не чувствовал себя таким нужным. И пусть это самообман. И пусть приходится обманывать Сергея. Пускай. Маг сам этого хочет. Птица позволяет себе прикинуться Олегом — пусть на мгновение, но он станет счастливым сам и хоть немного сделает счастливее Серёжу. Он сцеловывает кровь с ладоней и кончиков пальцев чародея, прикосновением губ залечивает ранки, и тот всхлипывает, оглаживает скулы и затылок демона, притягивая ближе. Прижимается лбом ко лбу, ловит выдох губами и целует, постанывая, опрокидывая на спину и подминая под себя. Серёжа скидывает тяжёлые одежды бесформенным комом у кровати, выдыхает и смотрит на Птицу так, как не смотрел никто и никогда. Лишь на миг, но демон видит, как на дне янтарных глаз Серёжи вспыхивает синее пламя. — Олежек… Олеженька, — зачарованно шепчет меж тем Серёжа, оглаживая Птицу тёплым любящим взглядом. Жадно скользит ладонями по груди, очерчивая шрамы и вязь татуировок. Запускает пальцы в тёмную шевелюру, перебирая жёсткие волосы, запоминая, впитывая ощущения. Сжав пряди в кулаке, заставляет запрокинуть голову и оставляет яркий засос под кадыком. Серёже хочется ближе. Кожей к коже. Чтобы ни миллиметра между, чтобы живое любимое сердце билось рядом. В унисон. Как раньше. Как всегда было. Так. Правильно. И Олег под ним выгибается, прижимаясь теснее, оглаживает поясницу и спину, накрывая ладонями лопатки, прижимая грудью к груди так тесно, что между ними не остаёся места воздуху. — Волче, — шепчет Сергей, подаваясь выше, звеня оберегами, оставляя засос под линией челюсти. От родного гулкого сердцебиения ведёт. Пульс частит и дыхание сбивается. Чародей накрывает губами тёплую кожу на шее, ловит пульсацию, и, глухо постанывая, присасывается, чувствуя, как Олег выгибается под ним, как подрагивают ладони на лопатках. От такого Серёжи Птице кружит голову. Хриплый стон, рывок — и хрупкое податливое тело чародея оказывается под ним. Жадные губы собирают дрожь с пылающего тела. Серёжу буквально трясёт. Он бьётся птенчиком, льнёт к пернатому, всхлипывая, и демону хочется зацеловать, заласкать, утопить мага в нежности. От восторга видеть, чувствовать дикое желание Разумовского, Птиц всхлипывает сам, и низким бархатным голосом Олега шепчет: — Серёженька… Хороший мой. Медовый… Вересковый… — Птиц мажет губами по изгибу шеи, легко покусывает кожу, довольно улыбается сбитому дыханию и срывающимся с губ Серёжи всхлипам. — Твой, — выдыхает Серёжа, распахивая глаза, и Птиц стонет, растворяясь в их хмельном омуте. Осыпает жгучими поцелуями плечи, оставляет яркую отметину под ключицей, оглаживает бока, грудь, сминая под ладонями кожу, считывает гулкое сердцебиение. Демона ведёт. Сдерживаясь, чтобы не сорваться, не спугнуть плавящегося под его губами Серёжу, он опускается ниже, вырисовывая влажными поцелуями руны на груди колдуна, оставляет наливающийся багрянцем засос под пупком, ныряет в его воронку языком, лаская улыбкой кожу. Серёже хорошо. Серёжа выгибается, подаётся навстречу, так охотно подставляется ласкам, что Птице кажется, будто сейчас под ним тот — настоящий Сергей. С горящим, бьющимся от любви — не от ненависти и жажды мщения — сердцем. Демон оглаживает бёдра чародея, скользя ладонями по внутренней стороне, удобно устраивается между ног, подхватывая Сергея под поясницу, притягивает ближе, оставляя на бледной коже внизу живота поперечную полоску засосов. Серёжа всхлипывает, выгибаясь, накрывает затылок Птицы ладонью, притягивая того ближе. Пернатый улыбается, оставляет ещё один лёгкий засос у основаниям члена и короткими невесомыми касаниями губ поднимается вверх по стволу, целует под головкой. Обнимая её губами, вкруговую оглаживает языком, полируя, и, расслабляя горло, со стоном забирает стояк глубже, осторожно зажимая в горсти мошонку, оттягивая и лаская пальцами, и не наращивает темп — сразу задаёт бешеный. Почти выпускает член изо рта и снова пропускает в горло, позволяя поймать вибрацию горячих гладких стенок. Сминает под ладонями задницу, притягивая Серёжу ближе, заставляя толкаться глубже, не позволяя отстраниться. Ведьмак комкает под пальцами ткань простыни и со стоном выгибается на сведённых лопатках. Запрокидывает голову и беззвучно орёт, разметав огненные пряди волос по подушке. Воздух в комнате звенит от напряжения, в нем плавно парят свитки и гримуары, набирая скорость. Обереги Сергея тянутся ввысь, натягивая шнурки и цепочки на шее. Браслеты на руках звенят и вибрируют. На коже проступает испарина. Волосы липнут. Воздух не проталкивается в лёгкие. Птица проходится плотным кольцом губ по стволу, обжимает головку, надавливая под ней языком, и колдун с криком выгибается, раздирая ногтями простыню. С диким грохотом кружащиеся предметы обрушиваются на пол, лопаются многострадальные стёкла в оконных рамах и брызжут в спальню фонтаном осколков. Языки пламени камина и свечей на миг вспыхивают ослепительно-ярко, и всё поглощает мгла. — Так! Так, мой хороший, — пьяно улыбается демон, слизывая терпкую каплю с губы. Пламя свечей медленно разгорается снова. На стенах пляшут тени. Серёжа раскрасневшийся, разметавшийся по постели — весь как на ладони. Сладко стонет, хватая губами раскалённый воздух, в затуманенных глазах слёзы восторга. И его сейчас хочется брать ровно настолько, сколько давать. Рыкнув, Птиц нависает над ним, перехватывает запястья, впечатывая руки в подушки над головой, и прижимается, отираясь стояком о всё ещё пульсирующий член. Сергей ёрзает, глухо всхлипывает, выгибаясь, и бессильно падает на простыню, прикрывая глаза, облизывая пересохшие губы, как в бреду, шепча: — Олеженька, Волче, свет мой, пусти, иди ко мне, так надо, мне так надо, Олег, Олег, пожалуйста… У Птицы настолько срывает крышу от такого Разумовского, что он готов подчиняться беспрекословно. И подчиняется же, не задумываясь, ослабляя хватку на запястьях. И Серёжа моментально этим пользуется, сгребая его в объятья, прижимая грудью к груди, вцепляясь мёртвой хваткой в плечи, вплавляясь губами в кожу на шее, под которой пульсирует жилка, оплетая демона ногами и скрещивая щиколотки на пояснице. — Я здесь, — Птиц сцеловывает рваный всхлип. — Здесь, мой хороший, — слитным движением оглаживает бока, подхватывает под ягодицы и тянет Серёжу на себя, сглатывая собственный стон. Сминая задницу в ладонях, демон разводит ягодицы в стороны, скользит стояком по пылающей расселине, довольно хмыкает, когда Серёжа выгибается дугой, ведёт бёдрами, норовя поймать головку. — Не так быстро, — жалящий поцелуй-укус над кадыком, и Птиц очерчивает подушечками пальцев скулу, мажет по пылающим губам, с готовностью обнимающим и засасывающим кончики его пальцев. — Дай растянуть тебя хоть немного, — мажет языком по щеке, скользнув пальцами внутрь жадного рта. Обнимает мочку уха губами, играя с колечками серёжек кончиком языка, прихватывает зубами и ощутимо тянет. Чародей всхлипывает, выпуская пальцы изо рта, и Птица сразу этим пользуется. Очерчивает влажными подушечками губы, перехватывает Серёжу удобнее, вгрызается в приоткрытый рот, падает на лопатки, увлекая за собой, и Разумовский не понимает, в какой момент оказывается на груди — осознает только, что находится сверху, а Олег сминает ягодицы, прочерчивая линию меж ними. Каждое касание отзывается дрожью, запуская пульс на полную. Серёжа с жадностью отвечает, терзая губы Сармата настойчивым, голодным поцелуем, и выгибается, оттягивая, а после с влажным звуком выпуская нижнюю. Приподнявшись на дрожащих коленях, ёрзает по стояку, всхлипывает, сдувая с глаз надоедливую прядь, и почти с мольбой хрипит: — Сейчас. Пожалуйста. Хочу ближе. Глубже! Ну же, Олеженька… Птице интересно видеть его таким. Птица любуется и никуда не торопится. Вот только чары нестабильны под воздействием возбуждения. — Рано, — воркует демон, забываясь, вкруговую очерчивает влажными подушечками пальцев тугие мышцы и медленно толкается глубже. Серёжа подаётся навстречу, всхлипывая и насаживаясь до упора, прикусывая губу и выгибаясь, сжимаясь и мелко подрагивая. Мысли разлетаются, как стая воронья. Чародей вроде бы понимает, что с Олегом что-то не так, но ни одну ворону за хвост ухватить не может. Концентрация на нуле. В башке совсем пусто. Сергей приподнимается на коленях, ведёт бёдрами и резко насаживается снова. Олег выворачивает кисть, сгибая пальцы внутри, притягивает Серёжу ближе, укладывая на грудь, поглаживая по затылку, и медленно слизывает кровь с прокушенной губы, продолжая растягивать горячую узкую дырку. Чародей дрожит на пальцах, скользит ладонями по взмокшей груди, оставляя на коже неосторожные росчерки от ногтей, цепляется взглядом за шею Олега, снова мелькает мысль, что что-то не так . Оберег… Нет его. Но мысль ускользает. Пальцы сотника всё настойчивей. Их уже три, и Серёжа пружинит на них, обжимая гладкими стенками, но этого мало. Ничтожно мало! — Пожжжалуйста… Сейчас! Пож... — окончание фразы теряется в рваном стоне. Птица притягивает Сергея за шею, вгрызаясь в губы, с нажимом ведёт линию по позвоночнику вниз, сминая, раздвигает ягодицы и входит одним плавным толчком, натягивая колдуна за бёдра. Сергей всхлипывает и дрожит, постанывая и сжимаясь, растекаясь по груди. Жарко. Воздух кажется маревом. Колени не держат, пальцы дрожат. Серёжа прикусывает губу, выгибается, сминая под ладонями плечи Олега, и начинает двигаться, наращивая темп, постанывая и запрокидывая голову, выгибаясь и сжимаясь. Птице нечестно мало. Птице хочется подмять его под себя, вжать лопатками в перину и драть, пока они не сломают кровать. Но с губ Серёжи так сладко снова и снова срывается заветное Олеженька, что разрушать иллюзию не хочется. Не сейчас, когда маг на грани, когда сквозь хмельную дымку в его глазах лучится счастье. — Ещё! — и глаза Серёжи широко распахиваются. Капля пота срывается с виска на грудь демона. — Так? Так, мой сладкий? — Птица подается навстречу, натягивая Разумовского на стояк, удерживая за бедра, и замирает, дурея от пульсирующей узкой задницы. — Олег! — Сергей оставляет росчерк от ногтей на груди демона, выгибается и орёт, запрокидывая голову, распахивая потрясающие антрацитовые крылья, сжимаясь и дрожа, утягивая Птицу за собой в оглушительный оргазм. Очухиваются они медленно и лениво. Пернатый перебирает волосы чародея, пропуская меж подрагивающими пальцами влажные пряди. Сережа, укрыв их обоих крыльями, рассматривает окровавленный пух под ногтями. — Это заразно, да? — сквозь сбитое дыхание интересуется ведьмак, прижимаясь ухом к груди демона и слушая гулкое сердцебиение. — Что именно, душа моя? — улыбается тот губами Олега. — Это, — ведёт крыльями Разумовский и морщится. — Будь собой. — Им я нравлюсь тебе больше, — улыбаясь, пожимает плечами Птиц и щелчком пальцев возвращает осколки обратно в рамы, восстанавливая целостность стёкол. — Спасибо, — глухо выдыхает Сергей, прижимаясь губами к пульсирующей жилке. — Но больше так не делай. Тебе горько и больно. — Тебе тоже, — невесело улыбается Птица, — без него. — Не покидай меня, — Сережа будто не слышит. — Как же я тебя покину? — демон улыбается заметно веселее и целует его в макушку. — Мы же единое целое. — Значит, ты тоже хочешь вишен и блинов, — заключает чародей и прячет крылья. — Потому что я хочу. — Всё, что захочешь, птенчик мой, — заверяет демон, облизывая его влюблённым взглядом.