Сказка о Сером и Волке

Птица с Серёжей валяются на смятых простынях огромной кровати в покоях чародея. Абсолютно голый маг лежит на животе, подмяв под себя подушку. Таскает вишни из внушительной миски одной рукой и лениво перебирает перья Птицы другой, позвякивая золотыми браслетами. Демон ведёт острым когтем по краю золотого блюдечка и внимательно всматривается в картинки, отражающиеся в полированном дне. В темнице князя Дмитрия сыро. С потолка капает конденсат. Перевёртыш, закованный в кандалы, вытянут вдоль стены и не достает подушечками пальцев до пола. — В сотый раз я вам повторяю, — орёт он, — Игорь я! Игорь! Не Иван! Серёжа глухо смеётся чужим, не своим, страшным смехом, берёт из миски очередную вишню, протягивает Птице на ладони, и демон послушно снимает губами ягоду, благодарно целуя подушечки пальцев Разумовского. — Гляди, как верещит, — улыбается Серёжа, перекатываясь ближе к Птице, опрокидывая его на лопатки и прижимаясь затылком к груди. — Как свинья резаная! — Серёжа отмечает это с таким восторгом, что демону, признаться честно, делается немного не по себе. — Ну, душа моя, — тянет пернатый, — в некотором смысле, ведь так и есть. — О, да, — заливисто хохочет маг, ворочаясь на постели так, что разметавшиеся волосы ложатся на смятые простыни медными волнами, — в некотором смысле, — Сергей утаскивает очередную вишню, раскусывая пополам; красный сок стекает по пальцам, будто кровь, и чародей медленно слизывает его. — Жду появления Димочки. Что-то он запаздывает. — Серёжа, ты понимаешь, что это братоубийство? — очень тихо осведомляется пернатый. — Милый мой, — ведьмак снова перекатывается по постели, сминая простыню, выгибается и запрокидывает голову, — все люди — братья. То, что творит княжеское войско — это тоже братоубийство, — с улыбкой заключает он, взмахом кисти заставляет кувшин взлететь и, перехватывая, отпивает вина. — Так, помимо прочего, ещё инцест, — ловит острым ногтём бордовую каплю в уголке губ и медленно слизывает. — Серёжа, я прошу тебя… — страдальчески выдыхает демон, едва руки не заламывая. — Тебе неприятно слушать об этом? — смеётся чародей. — Что такое? От правды тошнит? А мне, думаешь, приятно? — тон его резко меняется, а из голоса исчезают смешинки. — Птенчик мой, пожалуйста, хватит, — демон почти умоляет. — Вон, гляди, — кивает на блюдце он, — пожаловал Дима твой, сейчас разбираться будет. — Да? — лениво тянет Серёжа, до хруста выгибаясь, потягивается и грациозно поднимается с постели. — Ну, ты пока баньку истопи. Я попариться хочу. — Так что же, — удивляется демон, — смотреть, как Дима собственного брата казнит, ты не намерен? Ты же этого так хотел. — А почто мне смотреть? — улыбается Серёжа, пожимая плечами, вытягивает ногу, ничуть не стесняясь собственной наготы, и кончиками пальцев поддевает подбородок Птицы, заставляя запрокинуть голову. — Я и так тебе расскажу, что сейчас будет, — он ловит тёплый медовый взгляд янтарных глаз и ласково улыбается. — Игорь начнёт орать о родстве, о кровных узах, обо всём остальном… Димочка оскорбится, придёт в ярость, выхватит меч и снесёт ему башку до того, как Игорёк сообразит, что можно поведать о вещах, которые только им двоим известны. Кровь забрызгает стены, зальёт пол допросной. Тело тюком упадёт на пол, голова откатится к двери, а ангелочек Дима, в крови убитого им нелюдя, выйдет из допросной, взмахнув плащом, и велит страже убрать тело. Он даже не будет подозревать, что убил собственного брата. Эта часть меня интересовала мало. Просто хотел посмотреть, как мучается от того, что ему не верят и его не понимают, князь Игорь, — Сергей выдыхает и касается пола второй ногой. — Истопи баньку, Птичка. Помыться нам надо. На рассвете я лично князя Дмитрия хочу навестить. Слухи о случившемся с Игорем уже давно дошли до младшего братишки. Ну, теперь пора воплощению тьмы и Морока посетить его собственной персоной. Я и так слишком долго откладывал эту встречу. — Серёженька, ты уверен, что сейчас подходящее время? — осторожно уточняет демон. — Времени, Птица, для рождения и смерти, не бывает подходящего, — невесело улыбается Разумовский. — Они не ждут. Так что для князя Дмитрия будет самое подходящее время помереть наконец-то. Серёжа, как есть, нагой, неторопливо покидает покои, звеня амулетами и сверкая копной огненных волос в полумраке. Пернатый переворачивается на живот, прикрывает глаза и думает, что он создал нечто, в равной степени ужасное и прекрасное, совершенно непостижимое в своей жажде возмездия, совершенно неуправляемое. И эта дурная неконтролируемая сила завораживает демона. — Ну, где ты так долго? — изогнув бровь, чародей отчитывает Птицу, лёжа на дубовой лавке задницей кверху. — Ну, ведь ты хотел берёзовый веник, радость моя, — разводит руками демон, облизывая Серёжу плотоядным взглядом. — Ну, а наколдовать?! — хмыкает Разумовский, неохотно сдвигаясь к горячей стенке, и похлопывает ладонью по доскам рядом с собой, приглашая Птица присесть. — Перья убрал! Снова напоминать? — Так ты же хотел настоящий! Из Яви! Я и раздобыл, — спрятав оперение, демон не торопится присесть — окунув веник в лохань с травяным настоем, стряхивает его над Серёжей, роняя на распаренную порозовевшую кожу обжигающие капли. — Эко ты до мелочей дотошный, — вздрагивает Сергей и ведёт бёдрами, пытаясь ускользнуть от жалящих касаний веника. — Всё для тебя, душа моя, — сглатывает Птица, обрушивая на спину, поясницу и ягодицы Разумовского шквал лёгких хлёстких ударов. — Эй! Полегче! Полегче там! — шипит Серёжа, изворачиваясь, и невольно подставляется ещё больше. — Лучше бы душу Олега с таким рвением искал, — замечает мельком, окрашивая голос звенящим металлом. — Так я думал, эту идею ты уж оставил, птенчик мой, — снова смочив веник в парующем настое, Птиц частыми короткими шлепками разогревает ягодицы ёрзающего под ударами чародея до малинового оттенка, и снова сглатывает — сейчас бы прикоснуться к коже губами… собрать берёзовые листочки… — А кто тебе велел думать, чумной? — голос Серёжи звучит так манко, так тягуче, что у демона поджимаются яйца. Смысл сказанного совсем не вяжется с плавящими паточными нотками в чуть хрипловатом голосе чародея, с его потемневшим до коньячного оттенка взглядом. Птиц не сразу находится, что ответить — действительно, о чём он может думать, когда перед ним такой Серёжа?.. Сергей перехватывает его за запястье, крутанувшись на лавке, и, едва заметно улыбаясь, сверкает золотистыми, почти карими глазами, глядя снизу вверх сквозь пар. Птица шумно сглатывает. На запястье демона остаются царапины от ногтей Разумовского. Ранки щиплет от испарины, но они сразу начинают затягиваться. Кровь капает на доски и камни, моментально впитываясь, будто баня живая, будто пьет. — Ты сделаешь всё, что я захочу? — улыбается Сергей, перекидывая тяжёлую копну завившихся спиральками волос к правому плечу. — Всё! — торопливо отвечает демон, облизывая пересохшие губы. — Всё, что захочешь! Звезду с неба… — Да не нужна мне твоя звезда! — резко обрывает Разумовский, стискивая пальцы на запястье сильнее. — Заладил тоже… Звезду. Звезду! — Говори, прелесть моя, — лепечет Птиц с обожанием, даже не порываясь высвободить руку. — Всё, что захочешь. Обещаю. — Я крови хочу, — с хищной хитрой улыбкой тянет Разумовский, глаза его вспыхивают потусторонним янтарным светом, а тяжёлые влажные локоны завиваются ещё сильнее — так, будто обладатель их в этот момент находится под водой. — Много крови, Птичка, — продолжает чародей, и улыбка его становится всё более плотоядной, скорее напоминающей хищный оскал. — Тёплой, пряной, вязкой… Птиц зачарованно вслушивается в страшные речи своего птенчика и лыбится дурниной, оглаживая жадным взглядом восторженно приоткрытый рот Серёжи. Кажется, что любая, самая чудовищная дерзость, сорвавшаяся с этих губ, будет воспринята им безусловно и безоговорочно, как приказ. Да и не может его Серёженька быть чудовищем. Пусть наиграется всласть! — Когда крови слишком много, мой хороший, от её вкуса начинает тошнить, уж поверь, — всё же делает попытку удержать в узде раззадоренного чародея Птиц, но знает наперёд, что уже с потрохами сдался. — Много? — Сергей смеётся, запрокидывая голову, рывком притягивает Птицу к себе, заставляя упереться коленом в лавку меж широко разведённых ног, и стискивает под ладонями влажные от испарины бока, глубоко загоняя под кожу длинные ногти. — Тебе же в прошлый раз было мало, — ласково тянет чародей, сильнее сжимая пальцы и наблюдая, как Птица морщится от боли. — Я хочу утопить этот город в крови, а потом всё огнём очистить. Выжечь всю эту мерзость дотла, чтобы тупым людишкам неповадно было против природы переть. Птиц слышит возбуждённый, непривычно низкий голос Серёжи, позволяя тому вонзить ногти в свою плоть ещё глубже — авось, удастся переключиться. Серёжа прекрасен в своей страсти, но сейчас его глаза горят нездоровым блеском, и нужно найти хоть что-то, что поможет перенаправить мощь его разрушающей энергии в мирное русло. Это очередная казнь Игоря так завела его мальчика?.. Птиц тяжело дышит, подаётся навстречу, насаживаясь на ногти сильнее, морщится от боли, но боль от рук Серёжи сродни наслаждению. Убирая тяжёлые влажные пряди с раскрасневшегося от пара и дикого возбуждения лица ведьмака, Птиц накрывает его губы глубоким тягучим поцелуем, вылизывает рот, глотая стоны, и медленно опускается на лавку, увлекая чародея за собой. — Ты что делаешь? — сквозь сбитое дыхание шепчет Сергей, не понимая, когда и как успел оказаться сверху, не понимая, когда демон перехватил его запястья — не понимая вообще ни черта. — А на что похоже, душа моя? — воркует Птица, приподнимается под весом Разумовского и засасывает солоноватую кожу на шее как раз там, где бьётся пульс. — Но кровь, — Серёжа почти хнычет, стонет и выгибается, запрокидывая голову и прикрывая глаза. Влажные пряди каскадом рассыпаются по плечам. — Мы не договорили… — Нет, сладкий мой, — рокочет Птица, целуя его под линией челюсти, — договорили. Если ты хочешь крови прямо сейчас — я весь в твоём распоряжении. Взгляд Сергея темнеет, отблёскивая алым — не синим блеском, но Птиц этого, кажется, не замечает. Он нужен своему птенчику. Только ему под силу обуздать бурю, закипающую в этом ожесточившемся сердце, только ему… Серёжа нависает над демоном, хищно оскаливаясь, и не целует — буквально клюёт его рот, терзая и оттягивая губы, покусывая язык, покуда его собственный рот не окрашивается алым. Оставляет росчерки на плечах, снова загоняет ногти под рёбра, и демон выгибается на прогретых досках. Кровь вязкими каплями падает на пол. Пернатый глухо стонет в поцелуй, стискивает волосы на затылке чародея и вгрызается в губы, отвечая, прикусывая нежную кожу, буквально трахая рот языком. Кровь мешается. Баня стонет. Сергей всхлипывает, распахивая антрацитовые крылья, рвано выдыхает, шипит, выгягивается и, запрокидывая голову, улыбается окровавленными губами, обнажая сверкающие острые клыки. Он пьян настолько, насколько только может — от вседозволенности и безнаказанности, от терпкого солоноватого привкуса на губах, от власти, которую демон однажды ему дал, и теперь не осмелится забрать. Серёжа пьян, и он хочет ещё. И прекрасно знает, что получит желаемое. Скоро. Через время. А пока пусть его чары действуют. Пока он просто повеселится с Птицей в своё удовольствие. Обезглавленный труп медленно встаёт с пола допросной, гремя цепями, пошатываясь, подходит к стене, макает пальцы в кровь, стекающую по груди, и чертит на кладке печать портала. Серёжа, уже вполне собравший себя в кучу и проветрившийся после бани, глядя в блюдечко, улыбается. — Ну что, Птичка? — хмыкает он, взмахом ладони облачаясь в чёрную свиту, шитую золотыми рунами, и антрацитовый плащ из вороновых перьев. — Готов выдвигаться? — маг закатывает рукава, и вязь на его предплечьях вспыхивает алым мерцанием. — Я-то готов, — неуверенно начинает Птица. — Но ты точно для себя решил, что это необходимо, птенчик мой? Возможно, не следует столько крови зазря проливать? Серёжа брезгливо морщится и с отвращеним косится на демона. — Что значит — не стоит? — в голосе чародея звенит металл. — Что значит — зазря, пернатый?! — с каждым словом ведьмак наращивает децибелы, и перепуганный демон втягивает голову в плечи. — Серёженька, пожалуйста, не надо, — лепечет Птица. — Что не надо, Тряпка?! — рявкает Разумовский. — Кричать не надо, — тихо отзывается демон. — Одевайся! — требуется чародей, подхватывая посох. — Лошадей нормальных выбери и меч мне найди. Выдвигаемся! — Негоже колдуну с мечом странствовать, — причитает Птица, но покорно облачается в перья и следует за Сергеем. — Одумайся, Серёженька! У главных ворот их уже поджидает пара вороных лошадей, и чародей, на ходу вспарывая ладонь, чертит кровью печать на тёмных досках. Глаголица вспыхивает алым, Сергей запрыгивает на лошадь и пускает её галопом прямо в открывшийся портал. Птица, глухо матерясь, догоняет его. Промчавшись сквозь облака мерцающих звёзд, лошади Сергея и Птицы тихо приземляются прямо в центре допросной. Чародей хмыкает, соскакивает на пол, проходит мимо охуевших стражников, щёлкает пальцами — и лошади растворяются в воздухе до востребования. — Добрейшего денёчка, отважные витязи, — с ласковой улыбкой сладко тянет Разумовский. — Гостей не ждали, наверное? Но вы не беспокойтесь, много времени не займем, мы справимся быстро. Взмахом ладони он проделывает в двух стенах сквозную дыру и идёт напрямик сквозь град срывающихся камней и сухой глины. Сергей в коконе. Его не задевает. Энергия окружает мага плотным кольцом, вспыхивая всеми оттенками красного. Птица робко семенит за Разумовским, с ужасом провожая взглядом стражников, которых колдун разбрасывает в разные стороны лёгкими щелчками пальцев. В городе поднимается шум, когда чародей выбирается из дыры в стене темницы. Звонят колокола, в княжеских хоромах начинается заметное оживление, бояре мечутся, топчутся, куда-то бежит стража… Сергей улыбается. — Хороший мой, — осторожно начинает Птица, но тот не даёт и слова сказать: — Помощи твоей не прошу, — раскидывая крылья, он прижимает предплечье к предплечью, дожидается, когда на коже вспыхнут алым руны и, расправляя огромные чёрные крылья с пылающими махровыми перьями, взлетает ввысь, — об одном прошу — не мешай. — Угу. Не мешай… — сплёвывает Птиц и, не скрывая восхищения, провожает взглядом своего птенчика. Впрочем, то зловещее, несущее смерть создание, коим стал его Серёженька, уже давно выросло из птенчика, и, Птиц, усмехаясь, думает, что Разумовский, в стремлении мстить и убивать, перерос, поди, и его самого. — Я просто подстрахую, сокол мой, — Птиц с шелестом расправляет мощные крылья и взмывает в небо следом за Серёжей. От взмахов широких крыльев плавится воздух, пылающие перья искрами оседают на княжеские хоромы, на дома и соломенные крыши. Вспыхивают лавки и повозки, люди бегут, срывая голос от истеричных криков до хрипа. Город окутывает паника и горький едкий дым. Серёжа глухо, не по-человечески, каркающе смеётся, наматывая круг, берёт княжеские хоромы в энергетическое кольцо, врубает барьер на полную и мягко приземляется на ветку дуба неподалёку. Маг с интересом наблюдает, как внизу мечутся кашляющие бояре и дружинники, как бестолково лупят кулаками о невидимую стену, идущую зеркальной рябью, но не могут выйти за пределы очерченного круга. Чародей, вспорхнув над барьером, мягко приземляется в центре двора. Сложив крылья за спиной, он не спеша шагает по двору, цокая по мощёной дорожке высокими каблуками. Ропща, бояре расступаются, пропуская колдуна вперёд. Птица следует за ним молчаливой тенью, и отблески пламени, в котором весело потрескивают срубы княжеских хором, окрашивают глаза демона золотом. Князь Дмитрий, надо отдать ему должное, собирает остатки мужества и храбрости в кулак, и делает шаг вперёд с резного крыльца навстречу Разумовскому. — Я ждал тебя, — говорит юноша, прожигая ведьмака испепеляющим взглядом, — что, правда, не здесь… — О, я заметил, как ты меня ждал, — заливисто смеётся маг, запрокидывая голову; волосы медной волной рассыпаются по плечам. — На границе Нави твои войска стоят? Впрочем, можешь не отвечать, княже. Знаю, что твои. Лучше ответь мне, как много душ ещё ты готов возложить на алтарь собственной жадности, тщеславия и лжи? Скольких воинов готов загубить ради «благой цели»? Скольких уже загубил, глупый щенок? — Сергей выуживает из кармана печатку Игоря и бросает Диме; князь ловит, не глядя. — Говори, мальчишка! — рявкает колдун так, что перепуганное воронье с шумом вспархивает с веток окрестных деревьев; дрожат стёкла и глухим шелестом отзывается листва. — Чья идея это была? Братца старшенького, или твоя?! Отвечай, смертный! — Игоря, — князь шепчет едва различимо за треском поленьев в языках пламени, медленно пятится и утыкается в перила спиной. — Что ты сделал с ним? — А то ты не знаешь, — хищно улыбается чародей, так же медленно наступая. — А что вы делали с ведьмами, лешими и водяными? Говори! — Ты убил его, — выдыхает Дима, больше спрашивая, чем утверждая. — Где тело? — А нет тела, — разводит руками Разумовский, пожимая плечами. — Вороньё склевало, псы голодные растащили по пепелищу. Впрочем, ничего другого он и не заслуживал. Собаке собачья смерть. Я бы убил его ещё раз, если бы мог. Но ты сегодня это уже сделал вместо меня, — князь бледнеет, а Серёжа с улыбкой продолжает: — Потому я буду столь великодушным, что подарю тебе шанс выбороть помилование. Победишь меня в честном бою — отпущу тебя и бояр твоих, никого не трону. Проиграешь — захлебнётся твой город кровью. Что выбираешь, щенок? Будешь сражаться, или сам на колени встанешь прямо сейчас? Дима сглатывает, зачёсывает пятерней светлые пряди волос назад, окидывает взглядом дворян, взявших их в плотное кольцо, пылающие постройки, выдыхает и решается: — Буду сражаться. Кто-то из дружинников бросает князю меч. Клинок входит в землю у ног, как в тёплое масло. Разумовский смеётся и извлекает свой меч из воздуха. На клинке пылает фиолетовым пламенем руническая вязь, на рукояти два ворона и волчья голова. Меч кажется невероятно острым, идеально сбалансированным. Ни один кузнец такой не выкует в Яви. Бояре перешёптываются. Колдун, улыбаясь, бросает Птице плащ и посох, а в следующую секунду клиники уже со звоном скрещиваются, высекая искры. Разумовский легко отражает удар, отталкивая противника. Князь тормозит, поднимая подошвами сапог облако пыли. Бояре шушукаются. Дима суетится, поддаваясь эмоциям, и снова бросается на чародея. Сергей, никогда в жизни не державший в руках оружия, не дерётся — танцует, легко отражая удары. У него абсолютно холодная голова. Он просчитывает действия как свои, так и противника, на десять ходов вперёд. Острый клинок со свистом рассекает воздух. Князь Дмитрий дёргается, позволяя эмоциям взять верх над разумом, не осознавая, что это его и погубит. Он понапрасну растрачивает силы, разменивается на лишние суетливые движения, и чародей без зазрения совести этим пользуется. Откуда маг знает, как правильно перехватить меч, как парировать удары и ставить блоки, когда отразить, когда опередить, когда сделать выпад?.. На самом деле, он раньше не знал ни черта, и не понимает, откуда мог узнать теперь. Наверное, от погибшего Волкова, который никогда его этому не учил. Разумовский выматывает противника, долго водит, пользуясь его склонностью к бестолковому разбазариванию энергии, наносит несколько несерьёзных, но неприятных отвлекающих ран, и вскоре добивается своего — клинок князя под ударом ломается пополам, с металлическим звоном осыпаясь на землю. Поверженный Дмитрий падает в пыль и золу у ног чародея, загнано дыша. Светлые волосы липнут к взмокшему лбу, льняная вышитая сорочка идёт алыми пятнами и соскальзывает с левого плеча. Сергей усмехается, глядя, как капли крови, мешаясь с оседающим пеплом и грязью, сбиваются в бурые шарики, перехватывает пару амулетов, позвякивающих на груди Димы, и срывая византийскую цепочку с шеи, бросает Птице. Ведьмак скрещивает руки, позволяя вязи татуировок вспыхнуть ярче, чертит пальцами в воздухе печать и выпускает Морок. Чёрные щупальца ползут к князю из тени, оплетают по рукам и ногам, вынуждая выпрямиться на коленях. Дима смиренно опускает голову, медленно выдыхая, уже готовясь с ней проститься, но Сергей только усмехается кровожадно и криво, щелчком пальцев превращая щупальца в прочные побеги, надёжно фиксирующие побежденного меж берёз. Обходит и, под глухой хриплый вой Димы и ропот перепуганных бояр, рассекает рубаху на спине князя вместе с рёбрами. Горячая густая кровь хлещет в пыль у ног, перебивая своим сладковатым металлическим запахом кислую вонь дыма. Сергей удовлетворённо улыбается, отбрасывает меч, упирается подошвой сапога в хребет князя и под глухой треск доламывает скользкие от тёплой крови рёбра голыми руками, разводит их в стороны и вытаскивает лёгкие, нанизывая на обломки костей. Кровь вязкими ручейками струится по коже чародея и тягучими каплями срывается с кончиков пальцев в пыль. Птица смотрит на Серёжу, и в жёлтых глазах демона плещется пьянящий коктейль, в котором мешается ужас и восхищение в равных пропорциях. — Серёженька, — хрипло окликает его пернатый, не узнавая собственного голоса. — Что? — усмехается тот, выпрямляясь. — Я победил в честном бою. А теперь, — мечтательно тянет, улыбаясь, и щёлкает пальцами, — огонь и кровь! Ближайший десяток бояр, бестолково мечущихся в энергетической ловушке, просто разрывает на ошмётки. Кровь оседает каплями тумана, и Сергей, улыбаясь, прикрывает глаза, подставляя лицо. На светлой коже и рыжих волосах оседает багровая морось. С весёлым треском пылают дома, перепуганно ржут кони, орут и кашляют от едкого дыма люди, все бестолково хаотично носятся, пытаясь укрыться где-то, но укрыться негде. Разумовский идёт по городу, как четвёртый всадник апокалипсиса, уничтожая всё живое, на что падает его взгляд. Взмахами рук он разбрасывает стражников, нанизывая трупы на частокол, поджигает вышки, обращает укрепления в гору пепла, опускает мост над рвом и улыбается, стоя среди пылающего пекла, не замечая, что по мокрой от крови коже соскользнул подаренный когда-то Олегом перстень. — Серёжа, хватит, — шепчет Птица почти умоляюще. — Не ной, Тряпка! — презрительно бросает маг. — Я не закончил. Можешь не помогать. Но не смей мне мешать. Это искусство. Я должен завершить своё творение. Хочу, чтобы люди знали, что добро в этих землях победило. — Я помогу, — тяжело выдыхает Птица. — Скажи, что сделать. — Нечисть из темницы выпусти, — велит Сергей. — А потом сделай так, чтобы от этого мерзкого места камня на камне не осталось. Ступай! И Птица ступает. И выпускает нечисть, и рушит темницу, и, выполняя приказы своего принца, всё пытается понять, что же пошло не так. Когда Серёженька — его милый, робкий, добрый Серёженька — превратился в это чудовище. Когда демон возвращается к городским воротам, Разумовский как раз завершает своё творение. Весь маг, с головы до ног, перепачкан кровью. В бурой речной воде плавают трупы и куски оторванных конечностей. Голодное вороньё, злобно каркая, клюёт тела на частоколе. На городских воротах висит труп князя Дмитрия, его советника, казначея и сотников. Сергей выжигает на мосту ворону, зачёсывает перепачканными кровью руками пряди волос со взмокшего лба и оглушительно свистит, подзывая лошадей. — Полетели обратно в Навь, пернатый, — криво скалится он. — У меня настроение романтическое, да и аппетит разыгрался. Птица обводит тяжёлым взглядом дело рук торжествующего Разумовского, отмечая, что его птенчик достаточно изощрён в своей жестокости, и хвала богам, мстить больше некому. А романтическое настроение Серёжи и вовсе обещает волшебную ночь. Птиц облизывает мечтательным взглядом хрупкую фигурку чародея, растворяющуюся в мерцающем портале, изрезанном вспышками молний, и, пришпорив коня, несётся за своим чудовищем. Стоит этим двоим оказаться по ту сторону портала, как Серёжа, запечатав вход рунами, резко разворачивается, перехватывая тёмный взгляд демона. Щёлкает пальцами, отпуская лошадей, и криво усмехается, слизывая подсохшую каплю крови с губы. — Нравлюсь я тебе таким, м, Птиц? — делает шаг навстречу, очерчивает подушечками пальцев скулу демона и впивается жёстким кусающим поцелуем в его приоткрытый в изумлении рот. — Нравлюсь, — хрипит в поцелуй, срывая с охуевшего Птица тяжёлый, пропитанный чужой кровью плащ. Минутный паралич демона проходит мгновенно — с треском сдирая с Серёжи свиту, липкую от крови, смердящую страхом, гарью и безысходностью, Птиц набрасывается на рот чародея, сцеловывая самодовольный смешок, хрипит: — Ты великолепен, птенчик! — и принимается снова вылизывать окровавленные губы колдуна, кажущиеся ему слаще мёда. Серёжа смеётся и отвечает, вгрызаясь, прокусывая губы демона, глотает пряную сладковатую кровь и запускает пальцы в его волосы. Пряди липнут к рукам. Кожу на ладонях стягивает коркой. Птица стонет в поцелуй, терзая рот, сдирая с Разумовского багровую сорочку. Серёжа напрыгивает на демона, оплетая ногами, и тот сразу удобно подхватывает его, сминая ягодицы сквозь ткань штанов, прижимая к себе, заставляя втереться, вжаться. Разумовский не понимает, когда и как они выливаются в замок. Со звоном на ступеньки падают обереги и украшения. Сергей выгибается и стонет, подставляя шею, и до воя, до дымки перед глазами, нестерпимо хочет ебаться. Можно прямо на ступеньках. Можно прямо так — насквозь в кровище. Чтобы поверить, чтобы почувствовать, что он-то живой. Серёжа на грани истерики, но Птиц не позволит — на даст ему сорваться. Широкими мазками языка демон вылизывает терпкое от подсохшей крови лицо чародея, и тот выгибается, со смехом запрокидывая голову, подставляется ласкающим губам, выгибая шею. Птица знает, что нужно его Серёженьке, и ещё лучше знает, чего хочет он сам. Рыкнув, с треском раздирает штаны, впиваясь когтями в тёплую живую плоть чародея, с силой сминает ягодицы, вжимая Разумовского в себя до хруста, и вгрызается в призывно бъющуюся на шее жилку — сразу до пряного вкуса металла на губах. Серёжа стонет, бьётся в его руках, притягивает за затылок, сжимая волосы в кулаке, и шипит: — Ещё! Сильнее! — а когда демон стискивает зубы, делая первый глоток, распахивает свои адреналиновые мерцающие глаза, силясь вдохнуть поглубже. Жарко. Воздух кажется пламенным и тягучим — в лёгкие не протолкнуть. Голову кружит. Серёжа шарит ладонью по спине Птицы, сдавливая бока демона бёдрами, и не понимает, что не так — до воя хочется ближе, кожей к коже. Хочется больше Птицы. А когда до него доходит, гневно шипит: — Перья! Перья убрал, пернатый! Птиц глухо рокочуще смеётся, сильнее стискивает зубы, прокусывая тонкую светлую кожу, покрытую россыпью веснушек, и с благоговением прикрывает глаза, постанывая от удовольствия, делая ещё один тягучий медленный глоток. Кровь Сергея слаще мёда. Хочется ещё. Больше. Его просто иррационально хочется подмять под себя и с удовольствием сожрать. И Серёже тоже хочется. Он чувствует демона, будто самого себя. Оглаживает коленями бёдра, ощущая, как перья сменяются горячей бархатистой кожей, и улыбается, одним толчком вжимая Птицу в стену, припечатывая ладони к кирпичной кладке над его плечами, обжигая губы рваным заполошным дыханием. Птиц смотрит в тёмные от растёкшихся зрачков глаза Разумовского, на багровое от кровавых разводов лицо, на липкие завитки медных волос, и понимает, что такой Серёжа невероятно, одуряюще, опьяняюще прекрасен. Его хочется до звона в яйцах, до помутнения рассудка — всего, целиком, себе — подмять, разложить прямо на ступеньках, загнуть и… — Что? — обжигает губы выдохом маг, возвращая Птицу в реальность. — Ты прекрасен, душа моя, — хрипит демон восторженно, и не может сдержать дрожи, когда тот, не разрывая взглядов, медленно вонзает под его рёбра ногти. — У меня больше нет души, пернатый! В янтарных глазах Разумовского чистый адреналин и пламя, и у Птицы нет шансов — он плавится под этим взглядом. Сдаются оба. Одновременно. Кто кого целует, кто срывает остатки одежды, чьи руки расцарапывают в кровь спину и грудь — не разобрать — мешается всё. Запахи разгорячённых тел, биение сердец, жёсткое дыхание и вкус крови — сейчас всё одно на двоих. И совсем неважно, кто в этом поединке ведёт, потому что сегодня выиграют оба. Сергей с глухим стуком прикладывается лопатками о стену. Птица оцарапывает себе колени. С грохотом падают какие-то картины и подсвечник. Свечи катятся, пачкая ступени воском, и гаснут. Лестница кажется бесконечно длинной. Сквозь подсохшую кровь паршиво ощущается жар кожи — мало! — и Птицу это бесит, напоминая об истинной демонической природе. Маг целует так пьяно и горячо, так правильно сладко, так искренне, что от этого ведёт, тёмным возбуждением топя сознание. Пернатый не соображает, как дотаскивает Серёжу до покоев. Концентрация на нуле. Желанием оглушает. Дверь под их весом распахивается, и Птица с Сергеем вваливаются в спальню. Кровать натужно скрипит под сплетёнными телами. Серёжа ёрзает под демоном, жадно вылизывающим его рот, оплетает ногами, зарывается пальцами в рыжих волосах и, сжав жёсткие пряди в кулак, оттягивает голову Птицы. Разумовский хочет видеть его глаза, вот, сейчас, когда вторая рука скользнёт меж ягодиц, с нажимом огладив тугую задницу. И Серёжа довольно выстанывает в поцелуй — изумление Птица настолько яркое и живое, что хочется напиться им допьяна. — Ммм… Пернатый! Не бойся. Не сейчас… — ещё раз с нажимом скользнув по расселине, ведьмак звонко шлёпает демона по заднице, оставляя на коже розовеющий отпечаток пятерни, и всхлипывает от терзающего его рот укуса. Птиц оглушён. Он тонет в беснующемся океане глаз Серёжи, не совсем соображая, что происходит, и невольно подаётся навстречу ласке. Странное, совершенно новое для него ощущение, но от шальной мысли, что сегодня он может оказаться под птенчиком, у него поджимаются яйца. Оставляя цепочку жадных поцелуев-укусов вдоль изгиба шеи и на плечах мага, демон, дурея от дикого возбуждения, опускается ниже, скашивая на Серёжу совершенно поплывший взгляд. Сергей улыбается как-то странно, пугающе, несколько плотоядно, и смотрит на Птицу с некоторым… Вожделением? Смотрит так, будто хочет сожрать. Пернатому сложно классифицировать этот взгляд. От него жар волной растекается по телу и горячим клубком скатывается в пах. И дыхание сбивается. И моментально сохнут губы. И Птица буквально видит, как Сергей утыкает его мордой в простыню, надавливая на шею под линией роста волос, поглубже запуская ногти под кожу, удерживая, как… — Что такое, Птичка? — чародей тянет так сладко, будто видит пернатого насквозь со всеми его желаниями и фантазиями. — Что с тобой? — Сергей поглаживает его ступней по пояснице и, судя по хитрой роже мага, прекрасно знает ответ. Птиц шумно сглатывает, тщетно пытаясь собраться с мыслями. Каждое касание Серёжи — будто током, а под ступнями этого стервеца и вовсе ожоги — не меньше. — Отпусти себя, Птичка, — паточно тянет Разумовский, надавливая пяткой ниже копчика, и демон послушно отпускает — выстанывает, прогибаясь в пояснице, и отирается задницей. — В глаза мне смотри, — голос мага окрашивается бархатными нотками, но вместе с тем звучит жёстко. Птиц, спускаясь ниже, постанывает, очерчивая языком воронку пупка, и отирается щекой о стояк Разумовского, скашивая горящий взгляд на своего искусителя. — Какой послушный Птичка… — тянет Серёжа хрипло, ведёт бёдрами, мажет головкой по губам и накрывает ладонью затылок демона, по-хозяйски перебирая огненные прядки. Птица всхлипывает и ластится, отираясь о ладонь, прикрывая глаза и постанывая. Редкие островки перьев на его плечах — как раз в тех местах, где у Сергея россыпь веснушек — встают дыбом. Демон облизывает Сергея полупьяным взглядом потемневших глаз и соскальзывает ниже, накрывая бёдра ладонями, оглаживая с внутренней стороны, вынуждая раздвинуть ноги шире. Зацеловывает нежную тёплую кожу, поднимаясь вверх от колена, и глухо рокочуще урчит. — Хороший Птичка, — не своим голосом тянет Сергей, улыбаясь и поглаживая его по затылку. — Послушный демон. Ещё, — выдыхает он, поощряя. Птиц дрожит под ладонью, ловит разгорячённым телом каждое, даже случайное касание, хотя… Разве может быть случайным то, что вытворяет сейчас Серёженька? — Мой ручной… мой… — Серёжа глотает стон, блаженно прикрывая глаза, нетерпеливо толкается бёдрами, но Птицу уговаривать не нужно — он охотно обнимает головку губами и хрипло урчит, насаживаясь горлом на стояк мага. Серёжу выгибает. На спине демона расцветают алые руны под острыми ногтями мага, впивающимися в кожу. Демон шипит, позволяет члену почти выскользнуть изо рта, но лишь теснее обжимает головку кольцом губ и с хриплым стоном забирает до основания, обвивая ствол удлинившимся языком, пропуская глубже, лаская вибрацией тонких стенок. Сергей протяжно глухо стонет на одной ноте так, что дрожат многострадальные стёкла в оконных рамах, перехватывает Птицу за плечо, глубоко вонзая ногти в плоть, и тянет вверх, вынуждая выпустить член изо рта. Сминая волосы демона в кулаке, рывком оттягивает, заставляя того выгнуться и запрокинуть голову, а после зализывает глубокие царапины, дурея от пьянящего терпкого привкуса; затаскивает на бёдра, отираясь стояком о стояк. Птиц вздрагивает всем телом и рвано стонет. От соприкосновения коротит. Перед глазами рассыпаются искры. Разумовский оглаживает бока и бёдра пернатого, оставляя на коже кровоточащие царапины, сминает ягодицы, вынуждая раздвинуть ноги шире, и звонко шлёпает по упругой заднице. — Ну же, Птичка, давай! Покажи, чего ты, на самом деле, хочешь, — шлёпает снова, оглаживает, окрашивая задницу в алый и разводит ягодицы в стороны, притираясь стояком. — Смотри на меня, — велит Разумовский, сглатывая. Птиц хрипит, приподнимаясь на подрагивающих коленях, ёрзает, позволяя стояку Серёжи скользить по расселине, и, заглядывая в его топкие глаза, увязает в них, больше не в силах отвести взгляд. — Вот так, — поощряюще шепчет чародей, быстро облизывает пальцы и, сминая ягодицы, ломает сопротивление упругих мышц, загоняя сразу до упора. Демон вскрикивает, выгибаясь дугой и запрокидывая голову. Неконтролируемо пульсирует, ёрзает, сминая простыню под коленями, постанывает и падает на грудь. Дыхание сбивается. На коже проступает испарина. Колени дрожат. Птице жарко. И мало. Несправедливо мало. Сердце заходится, грохоча где-то в горле, а колдун сгибает пальцы внутри, выворачивая кисть — и Птица дрожит, орёт, подаваясь навстречу. Серёжа улыбается. Серёжа торжествует. Серёжа балдеет от покорности и отзывчивости демона. И сходит с ума от него такого. И хочется ещё. Больше. Ярче. На плечах чародея вспыхивают обжигающие, наливающиеся багрянцем росчерки. Птиц выгибается под прикосновениями, стонет, стараясь насадиться на пальцы, но взгляд не отводит. Воздух вокруг плавится и кажется тягучим — в лёгкие не протолкнуть. А демону и не нужен воздух — он готов дышать Серёжей. Впитывать его каждой клеткой своего тела, позволяя всё. Абсолютно. Кажется, никогда ранее между ними не было настолько полного единения. Сергей скользит свободной ладонью по ягодице пернатого, по боку, по лопаткам и плечу, накрывает шею под линией роста волос, сминает под пальцами, притягивая демона ближе, вынуждая склониться, вгрызается в губы и, выворачивая кисть, толкается глубже, сгибая пальцы внутри. Птица глухо стонет в поцелуй, засасывая и прикусывая губы, дрожит и неконтролируемо сжимается. У Птицы всё плывет перед глазами, пьяно ведёт башку, а возбуждение раскаленной лавой прокатывается по телу. Птице жарко и колени не держат. Дрожа, он выпрямляется, обнимает лицо чародея, скользя ладонями по коже, размазывая испарину и подсохшую кровь, чертит от запястья до кончика среднего пальца языком широкую влажную линию и, запуская руку за спину, обхватывает стояк, оглаживая по всей длине. Сергей перехватывает Птицу удобнее, сминая ягодицы и раздвигая шире. Демон проходится ладонью по стволу ещё раз и, направляя член в себя, насаживается до упора, вскрикивая и выгибаясь, запрокидывая голову, распахивая черные крылья и мелко дрожа. Сережа рвёт его к себе за затылок, укладывая на грудь, оглаживает лицо, зачёсывая назад огненные пряди волос, липнущие к влажной коже, и сцеловывает бисерины пота со лба, переносицы и висков. Поглаживает пернатого и шепчет непривычно низким, не своим, бархатным голосом: — Дыши, Птичка, дыши, хороший мой, — сцеловывает частые шумные выдохи с пересохших губ Птицы, оглаживает его всего, обнимает, и демон дрожит ещё сильнее, укрывая их обоих крыльями. — Серёженька, — скулит он глухо, ёрзая и расцарапывая кожу на плечах чародея, глубоко вонзая тёмные когти. — Серёж… — Хороший Птичка, — довольно мурлычет Разумовский, целуя его под линией челюсти, оставляя засосы, прижимая к себе так бережно, что Птиц даже на короткое мгновение позволяет себе поверить: он нужен, он любим. — Дыши, пернатый. Просто дыши. — Дышу. Дышу, Серёженька… — горячечно шепчет демон, нетерпеливо облизывая губы, и, приподнимаясь на дрожащих коленях, снова насаживается на стояк, да так, что между ним и Серёжей не остаётся ни миллиметра. И смотрит. Смотрит в глаза сквозь хмыльную дымку совершенно затуманенным взглядом. Сергея ведёт от него такого — отзывчивого, податливого, честного. Честный демон — надо же! Чародей даже хочет усмехнуться, но Птица, насаживаясь до упора, сжимается и пульсирует вокруг стояка, со стона срываясь на крик, и начинает двигаться, упираясь ладонями в грудь Разумовского, роняя капли испарины с напряжённого лба, дрожа на члене. Птице непривычно жарко и много, и он не может вспомнить, когда в последний раз его так трясло, когда его вообще так накрывало. Да что там вспомнить — думать не получается совершенно. Только чувствовать. Демон запрокидывает голову, позволяя волосам огненным каскадом рассыпаться по плечам, и сминает бока Сергея коленями, прикусывая губу. Разумовский тянет пернатого к себе, накрывая затылок ладонью, вынуждая склониться ниже, слизывает рубиновую каплю с пересохшей кожи, ловит сбитое дыхание и, перехватывая Птицу под ягодицы, сам задаёт темп, заставляя почти соскальзывать, оставляя внутри только головку, и сразу насаживаться до упора. Демон вскрикивает, широко распахивая глаза. Крылья вспыхивают и растворяются. Воздух в спальне искрит в буквальном смысле. И среди фиолетовых да оранжевых искорок кружатся чёрные пушистые перья. Птица стонет и всхлипывает, стараясь подаваться навстречу, но Сергей держит крепко, вынуждая двигаться быстрее, толкаясь глубже, натягивая и удерживая, и ему кажется, что Птиц сейчас охуительно, умопомрачительно прекрасный. Это настолько нереально, что кажется сном и, в тоже время, так оглушающе ярко, что просто не может сниться. Не в силах сдерживаться, маг стискивает пальцы на ягодицах Птицы и рвёт демона на себя, толкаясь в пылающее, пульсирующее нутро, и почти воет, когда на плече смыкаются зубы пернатого. Демон дрожит, нашептывая между укусами что-то бессвязное, вжимается в грудь Серёжи, зажимая член между разгорячёнными телами, и встречает каждое движение мага, не сдерживая громких стонов, срывающихся на постыдный скулёж. Мир смыкается до пылающей точки. И становится решительно похуй, Навь это или Явь — сейчас это их собственный мир, в котором они готовы сгореть. Вместе. — Я хочу видеть твои глаза, — хрипит Серёжа, шлёпая Птицу по мокрому от испарины, пылающему заду, и сразу толкается глубже. — Хочу. Видеть. Глаза! — срывается на крик и тянет пернатого на стояк, прожигая демоническим взглядом. И Птиц со стоном выпрямляется, пропуская головку максимально глубоко, сминая под ладонями ягодицы и подушечками пальцев оттягивая ноющие пульсирующие мышцы вокруг ствола. На миг замирает, распахивая янтарные глаза с алыми отблесками на самом дне, и, будто раненая птица, падает на грудь мага снова. А дальше всё мешается. Дыхание, стоны, влажные шлепки тел и касания, кровь и пот — всё одно на двоих. Неважно, кто подаётся навстречу, кто сжимается на стояке, кто шепчет: «Мой», кто выдыхает: «Твой». Птица всхлипывает, дрожа и растекаясь по груди Сергея, Разумовский сминает под ладонями бока демона, с нажимом проходясь подушечками пальцев по влажной коже, обнимает, припечатывая к груди, и глухо стонет, вгрызаясь в губы, балдея от гулкого сердцебиения и понимая: живые. Птица, едва дыша, приподнимается на коленях, насаживаясь до упора. Дрожит, сжимаясь вокруг ствола, и целует чародея в ответ. Не целует — клюёт. Сергей сминает ягодицы демона, натягивая на стояк до упора, и пернатый орёт, выгибаясь дугой, запрокидывая голову, распахивая огромные крылья и кончая, сжимаясь вокруг стояка и утягивая чародея за собой. Пернатый падает на грудь и долго силится выровнять дыхание. Так же шумно дышащий ведьмак поглаживает его по крыльям, пропуская мягкие шелковистые перья меж пальцами. Воздух звенит, вибрируя. В мерцающем свете свечей брызгами рассыпаются искры. Крылья Птицы подрагивают, переливаясь, и окутывают их обоих, касаясь кончиками перьев других — таких же, смятых под тяжестью их измотанных тел. Демон улыбается, обнимая своего ведуна крепче. Время, кажется, замедляет свой бег, а то и вовсе останавливается. Птиц лениво вытягивается на мокром от крови, пота и спермы ведьмаке и глухо стонет, утыкаясь лбом в его плечо. — Нам бы помыться… — тянет он, перекатывается и заглядывает в такие же янтарные глаза Сергея, повернув голову набок. — Серёженька, ты осознаешь, сколько людей мы сегодня извели?.. Маг обречённо закатывает глаза, а после переводит взгляд на Птицу. — Пернатый, это разве люди? — криво усмехается он. — Горстка предателей, лишённых совести, гордости, самоуважения и чести. Это естественный отбор, Птиц. Такая мерзость не должна землю топтать. — Но, может, среди них и хорошие были, — делает попытку демон. — Я что, сортировать их буду? — скептически тянет Сергей, изгибая бровь. — Хорош душнить. Баньку организуй. Землю от этой мерзости очистили, теперь и самим отмыться можно.