Вино и сабля

      Я вышел из кабинета Анариетты глубокой ночью. Она осталась, отказавшись комментировать своё решение. Моё лицо тронула усмешка, когда я захлопнул дверь. Не думал, что когда-нибудь буду помогать княгине одеться: затягивать корсаж, надевать чулки…       К выходу меня должен отвести кто-нибудь из стражи. Я уже подошёл к одному, стоявшему в тени, как меня окликнули:       — Ольгерд фон Эверек.       — Да? — Я повернулся в сторону, откуда услышал голос. Там стоял Дамьен с кислой миной. Или таким оно казалось в свете свечей в настенных канделябрах.       — Я всё слышал, — сильнее нахмурив брови, сказал капитан. Покачал головой, опустив взгляд. — Где она только вас таких находит. Сначала капризный виконт, теперь ты. Из крайности в крайность.       Я сложил руки на груди и встал контрапостом. Завязки на рукавах рубашки сильно болтались — тут был сильный сквозняк.       — Не думаю, что появлюсь тут ещё. Княгиня не приглашала меня.       — Ты-то сам в это веришь? В любом случае вернёшься. И она это знает. Поэтому не приглашала. — Дамьен хотел бы, чтоб лицо его казалось непроницаемым, но я уже был уверен, что недовольство в его выражении мне не показалось. — И у меня есть сильное желание просто отдать приказ ни под каким предлогом тебя не пускать, но не хочу, чтобы моя княгиня ощущала тоску перед турниром. Даже если это тоска по какому-то разбойнику.       — Твоя княгиня. — Я поднял одну бровь и погладил пальцами бороду. Даже на то, что Дамьен назвал меня разбойником, уже не хотелось реагировать. — Теперь всё понимаю.       — Ты ничего не понимаешь. Вы едва с ней знакомы.       Я промолчал. Из кабинета в этот момент вышла Анна-Генриетта и, посмотрев сначала на меня, потом на капитана, жёстко сказала:       — Дамьен, что ты медлишь? Веди рыцаря на выход. Но мы с ним ещё не закончили, — Анариетта снова взглянула в мою сторону. — Так что пусть вход в замок Ольгерду будет открыт.       Княгиня быстро удалилась, видимо, в свои покои. Дамьен нахмурил брови и прошептал:       — Я же говорил.       Жестом показал следовать за ним и направился в темноту.       У выхода из дворцовых садов мне отдали саблю. Когда я уже кивком благодарил Дамьена за то, что он меня проводил, капитан жёстко сказал:       — Только попробуй расстроить Анариетту. Держать тебя до помилования, как виконта, не буду, сразу казню, прежде чем её сиятельство отойдёт.       Я не мог не усмехнуться. По очевидной причине. Но Дамьен понял это по-своему:       — Никаких шуток. Ты даже тюрьмы не увидишь, сразу на эшафот отправишься.       — Понял. Всё серьёзно, — уже развернувшись, чтобы капитан гвардии не видел моей ухмылки, ответил я. — Ну, бывай.       — До встречи, любовничек.       Я сделал пару шагов и широко зевнул. Почувствовал, как меня клонило в сон. А до «Фазанщины» идти долго… В следующий раз возьму коня. Ночевать где-нибудь в другом месте было бы плохой идеей: людям я сказал, что вернусь до рассвета. Если не приду, они всё перевернут вверх дном в поисках атамана.       Меня, как обычно, встретили громкими виватами, тостами и поднятыми вверх саблями. Но было и нечто необычное: двое мужиков поднялись из-за стола, виновато потупив взгляд. Я посмотрел на помощницу трактирщицы, заменявшую её. Она же глазами указала на стол с отломанной ножкой в углу. Плакали мои триста крон. Мизерная надежда на возвращение денег в конце нашего отдыха совсем издохла.       — Ну!.. — воскликнул я, закончив этой фразой нелепую немую сцену. Виновниками были Влад и Богатырович с раскрашенными синяками лицами. Составить полную картину происшествия не было труда.       — Прощайте, товарищ атаман, — тихо попросил Богатырович. По интонации, правда, было заметно, что он не очень-то раскаивается.       Я махнул рукой. Мне хотелось только лечь, а разборки наскучили много лет назад.       — Атаман. — Рядом возник Энгус, держа руки на боках. Говорил он тихо, но и Кабаны не шумели. — Как твоя аудиенция с княгиней? — В его голосе сквозили какие-то заговорщицкие нотки, будто он спрашивал о чём-то интимном.       — Нормально.       — Ну ты её трахнул? — совсем тихо поинтересовался разбойник. Но это не помогло. Вопрос услышали все. В корчме образовалась абсолютная тишина.       — Нет, — только ответил я. Выдумает ещё…       — Энгус, ты мозгами с хуем обменялся, такое спрашивать? — заметила Оксинья. Всю корчму тут же залил громкий хохот.       — Ой, ну ты нас повеселил, Энгус! Почаще такое выдавай! — крикнул один из Кабанов, когда смех поутих. Энгус уже успел переместиться за стол и поднять кружку с пивом. И тут сам засмеялся, спровоцировав этим ещё одну волну хохота.       Хотелось бы мне так же искренне укатываться над всякими пустяками. Но последний раз я смеялся, когда мы с Ирис сидели у реки, а она пела мне похабные песни.       — Атаман, выпей с нами за этот день! — Ну вот, теперь у меня и нет выбора. Я налил себе чарку первого попавшегося пойла и опрокинул её в рот. Это оказалась какая-то странная чача. Наверняка просто по туссентскому рецепту. Кабаны закричали, но тут же затихли под взглядом помощницы трактирщицы.       Я спустился в свою комнату, наконец, разделся и лёг. Из открытого окна приятно дул прохладный воздух. Я повернулся на один бок, на другой, снова на спину. Закрыл глаза. Но мысли о сегодняшнем дне мешали спать. Я всё думал, на что себя обрёк этой связью с княгиней. Почему она вообще так просто пустила меня к себе и почему возжелала продолжения наших диких отношений? У меня и поначалу мысли не возникло о возвращении в замок после сегодняшней ночи. А теперь, можно сказать, я обязан вернуться. Это… странно. И если б меня хотя бы что-нибудь по-настоящему волновало, сегодня бы я не уснул.       На следующий день Боклер сотрясло известие о новой жертве Бестии, которую та жесточайшим образом расчленила и бросила куски тела в реку. Если жестокость убийства нарастает с каждым человеком, то я просто из интереса подождал бы следующий ход. Но остальной город напрягся в ожидании Геральта из Ривии, который не допустит бо́льших жертв.       А мои люди ждали настоящего веселья, по ним это было видно. Они, как дети, устают сидеть на одном месте больше пары-тройки дней. И разве ж можно их осудить? Раньше я жизни не видел без постоянных набегов на поместья и деревни, бесконечных пиршеств и бесстыдных оргий в стоге сена. Сейчас ищу в этом избавление от скуки. Ну что ж, угораздило меня проснуться в полдень, поэтому времени не очень много, но, если ж повезёт, можно и на ночь остаться.       Северные деревни пахнут мочой и квашеной капустой. Туссентские деревни пахнут мочой и кислым виноградом. Я курил трубку, чтобы хоть как-то избавиться от этой кислинки в носу, но выходило скверно.       Мы с Компанией заняли небольшую деревушку к северу от Боклера, как в старые-добрые. Я сидел на мощной ветке дерева у дома местного солтыса, а Кабаны довершали работу. Прикусив зубами трубку чуть сильнее, я стёр тряпкой последние капли крови с сабли. Покрутил её на вытянутой руке, в тысячный раз рассматривая. Она была произведением искусства, и когда-то давно от большой любви и к ней, и к своей невесте я назвал карабелу «Ирис». И, раз жену сберечь не смог, хоть саблю берегу.       Из-за домов послышался громкий мужской хохот, тут же смешавшийся с женским. Компания уже отмечала свою маленькую победу в череде бесконечного разбоя. Надо за ними поспевать… Я спрыгнул на землю и пошёл в сторону корчмы. Она тут была богатая, больше, чем «Алхимия» в Оксенфурте, с каменными стенами, покрашенными снаружи в синий цвет. Да и вообще в любой деревне Туссента дома каменные, хоть и не шибко большие. После северных халуп это выглядело даже немного дико. Вывеской у входа в корчму служила маленькая бочка, к которой была подвешена табличка с названием: «Под бочкой и шпунтом». Я толкнул дверь и попал в приятный полумрак, в котором поднимали кубки с вином мои чубатые гуляки. И мне вручили кубок, я выпил вино залпом и вновь ощутил, что всё же в деревне — было в нём что-то кисловатое. Спросил у трактирщицы, жмущейся под своим столом, водки. Она, боязливо на меня поглядывая, налила чарку. Я выпил. Закуску забыл, да и не надо было — я уже давно от водки даже не морщился. Попросил ещё. И ещё. Надеялся, что напиток ударит в голову, но даже спустя час никакого ощутимого эффекта не было. Только захотелось отлить. Чтобы по-настоящему надраться, нужно выхлебать ещё много… Я взглянул на Кабанов. Некоторые из них с громким хохотом падали под стол, разливая на каменный пол, устеленный сеном, своё пойло. Вышел на улицу по делам. Сейчас было часов шесть вечера — палящее солнце уже скоро пойдёт на закат, и моя Компания выберется на улицу, чтобы продолжить веселье. А пока тут было спокойно.       Передо мной заманчиво блестел широкий Сансретур. Несмотря на светлое, ясное небо над головой, вода выглядела совсем тёмной, но вместе с этим прозрачной. У живописцев есть такое правило: вода на пейзаже всегда должна быть темнее неба, кроме редких исключений. Но я почему-то думал, что тогда разница будет в пару-тройку тонов, а не такая, как сейчас. Зелень противоположного берега, из-за расстояния кажущаяся синеватой, в воде отражалась почти чёрной.       Я стянул сапоги и закатал штанины, помочил ноги. Вода тёплая. Огляделся. Забрался на пирс и разделся догола. Подумал, что если кто стащит одежду, тому я лично укорочу грабли. Пару секунд размышлял, потом поднял руки над головой, соединив ладони, и прыгнул в реку. Вынырнул значительно дальше от пирса, выплюнул воду, которую набрал в рот с непривычки. Откинул с глаз волосы. Поначалу казалось, будто я разучился плавать за столько лет: последний раз мы с Витольдом плескались ещё щенками. Но дальше было хорошо и легко.       Солнце, тем временем, ещё ближе подошло к горам, а я сел отдохнуть на большой камень у берега, оказавшись так почти по пояс в воде. Вот бы сейчас закурить…       — Купаешься, атаман? — раздался громкий голос из-за спины. Оксинья. Она тоже сняла башмаки и стояла так, что вода едва мочила ей пальцы ног. — А водичка не холодновата?       — Нет. В самый раз. Ныряй, купайся, — отвернувшись, ответил я.       И она правда разделась. Вошла в воду рядом со мной. В свете солнца её нетронутая загаром кожа на спине и ниже казалась совсем белой, особенно на фоне тёмной реки.       Оксинья зашла чуть дальше и повернулась ко мне лицом.       — Ты обманул меня, атаман. Холодная же вода. Сам-то как сидишь тут?       Я пожал плечами. Оксинья приподняла бровь. Не люблю статуи голых баб, но из этой женщины сейчас бы вышла хорошая скульптура, с её узковатыми плечами, но сильными, жилистыми руками, полными бёдрами, округлым животиком и красивой грудью. Точно интересней, чем до блевоты совершенные в своих пропорциях куски камня в домах всяких господ.       Оксинья, тем временем, с негромким визгом окунулась, просидела под водой пару секунд, а потом вынырнула, вытирая лицо руками и громко вдыхая.       — Ну как? — спросил я.       — Уже лучше, — с улыбкой ответила Кабаниха. Подошла ко мне ближе. Недостаточно. Я вытянул вперёд руки, приглашая её к себе на колени. С полминуты она стояла, не двигаясь, смотрела на мои ладони с серебряными перстнями на пальцах. Потом сделала ещё несколько шагов. Я коснулся её ног и притянул к себе. Оксинья села, обхватив своими бёдрами мои. Взялась мокрыми холодными руками за ладони и положила их на свою талию. Провела вверх по предплечьям, взъерошив рыжеватые волосы, по плечам, надплечьям, шее, ключицам, груди. Её руки становились теплее, а движения — резче. Я заторможенно, медленно на них отвечал, что явно не нравилось Кабанихе. Зато мне нравилось, ощущая её грубые руки на себе, под своими пальцами чувствовать нежную кожу влажной шеи, груди, замечать капли воды, стекающие по моим предплечьям с её коротко стриженных волос.       Оксинья опустила руку в воду, коснулась моей ноги самыми кончиками пальцев, низа живота, повела ниже. Ласкала меня, но недолго — я убрал её ладонь. Покачал головой, встретив взгляд, полный недоумения. Я не хотел секса, хотел только наслаждаться прикосновениями, которые у этой женщины такие разные. Но сложно будет ей это объяснить, особенно учитывая моё внешнее возбуждение. И она посчитала, что мне просто нужны другие ласки: прямо таки легла на меня и поцеловала. Я ответил не сразу, немного нехотя. Мои пальцы чувствовали тепло её мягких бёдер и ягодиц, и этого мне было достаточно. Оксинья, конечно, желала закономерного в её понимании завершения нашей близости. Я ждал удобного момента, чтобы извиниться и уйти. Но понимал, что это её обидит. Может быть, когда-нибудь в другой раз...       Женщина, оперевшись на мои бёдра руками, опустила лицо к самой воде. Наверно, это всё же лишнее, хотя остановить её я не решился. Прикрыл глаза. Положил одну ладонь ей на спину, второй деликатно надавил на затылок, отчего Оксинья вздохнула и задрожала, совсем мелко. Продолжила, сильнее сжав пальцами мои бёдра. Я запрокинул голову и медленно выдохнул: отголоски наслаждения, настоящего, полного, всё же вспыхнули где-то в груди. Чувство — или то, что от него осталось, — всё нарастало, но едва заметно. Я шумно вдохнул. Хотелось больше, ярче... Как вчера с княгиней.       Всё резко оборвалось. Я посмотрел на Оксинью, поднимавшуюся на ноги и уходившую дальше в воду, чтобы окунуться. Да, я не желал её так же, как женщину, которая, если узнает о сегодняшнем, без всяких разговоров отправит меня на виселицу.       Когда Оксинья ушла, наверняка обратно в корчму, я устроил себе последний заплыв. Кожа на пальцах сморщилась от воды, хотелось уже побыстрее оказаться в сухом месте. Солнце зашло, подсвечивая только маленький уголок неба. В другой его части уже вовсю сияла луна.       — Ольгерд, у тебя опять проблемы с желаниями? — с нотками издёвки в голосе спросил сидящий на пирсе Гюнтер, едва я развернулся, чтобы плыть обратно к берегу. Он одну ногу поставил на доски, вторую спустил к воде и немного ей побалтывал. Мне не хотелось думать, как давно он там находится.       Я энергично поплыл кролем к берегу. Вышел из воды, прикрыв пах рукой, поднялся на пирс, чтобы одеться. Гюнтер о'Дим всё это время за мной наблюдал, а когда понял, что говорить с ним я не буду, добавил:       — Но сидели вы с ней, конечно, хорошо. Красиво даже! Редко такое бывает, согласись. — Он издал короткий смешок. Стряхнул какие-то пылинки со своей грязно-жёлтой рубахи с синими полосками на рукавах.       Я выдохнул и помассировал пальцами переносицу.       — В отличие от тебя, Гюнтер о'Дим, я не слежу за чужой личной жизнью.       Гюнтер рассмеялся.       — Верно подметил. Тогда возьми вот только себя. Хотя... Ладно, признаю, что ты почти всегда делаешь это со вкусом. — Я отвернулся, чтобы надеть штаны, но всё равно понимал, что он улыбается. — Просто тебе важно что-то почувствовать в процессе. Ты ценишь эти чувства, потому что почти их лишён по своей глупости. С вами, людьми, всегда так: вы должны что-то потерять, чтобы понять важность этой вещи.       У воды образовалась тишина. Даже цикад рядом не было. Только изредка всякая живность плескалась и булькала. Вдалеке было слышно крики и хохот Кабанов. Гюнтер о'Дим ушёл, снова посмеявшись надо мной и напомнив: он следит. Хотя, тут любой мог лицезреть нас с Оксиньей: местность довольно открытая.       Я, наконец, затянул последний ремень, надел сапоги, перед этим отряхнув стопы от песка, и вернулся в корчму. Некоторые из Кабанов даже не заметили моего отсутствия, некоторые видели — косились то на меня, то на Оксинью, живо спорящую с Владом о чём-то.       Меня же вновь поглотила апатия. Я отведал местных щей, почти безвкусных, чтобы просто набить желудок, и ещё час или два без всякого интереса наблюдал за своими людьми. Потом, встав у выхода в излюбленную позу, объявил:       — Я уеду раньше. Возвращайтесь в «Фазанщину» без меня. Энгус за атамана. Вот вам двести крон, отдайте как компенсацию, если что-то спалите. Но тогда я буду злой, как сам Дьявол, имейте в виду. — Я погрозил кулаком для пущего эффекта.       — Удачи, атаман! — подняв кружку с пивом, крикнул Богатырович.       — Да здравствует атаман! — подхватили остальные.        Я вышел на улицу, забрал коня и поскакал в Боклер.