Вино и сабля

      В этот раз Анариетта приняла меня в своей спальне. Сейчас она была одета в белую тонкую рубашонку длиной чуть ниже бёдер и белые же трусики, которые были видны сквозь ткань. Неуложенные, волосы свободно струились каштановыми кудрями по плечам. Тело Анариетты из-за одежды было особенно манящим, желанным и совершенным: рубашка со своей эротической полупрозрачностью показывала всё, что нужно было показать, и вместе с тем многое скрывала, пробуждая интерес.       Княгиня обошла меня кругом.       — Ольгерд, вам не сложно каждый раз снимать этот кунтуш? — поинтересовалась она.       — Нет.       — А мне вот всегда казалось, что это почти так же муторно, как наши одеяния. Но к счастью, сейчас мы без них. — Анариетта прильнула к моей груди и вдруг сморщила носик. — Рыцарь Ольгерд, почему от вас пахнет речной тиной?       — Торопился к вам, ваше сиятельство.       — Ах! — Она абсолютно театральным жестом приложила внешнюю сторону ладони ко лбу. — Какое может быть удовольствие, когда от вас пахнет не кровью, не сталью, а тиной! Прислуга! — В дверях появились две служанки. — У вас пятнадцать минут, чтобы отмыть рыцаря Ольгерда и привести его обратно!       Они, конечно, выполнили её просьбу. Без особого энтузиазма, но быстро, молча, только изредка странно переглядываясь — сложно было что-то не заподозрить после интимной обстановки нашей с княгиней встречи и странной её просьбы. Слушки точно поползут, если ещё не начали.       Вернули к Анне-Генриетте меня совсем скоро. Чистого, с причёсанными мокрыми волосами и при полном параде. Я специально оделся полностью, туго завязал кушак и даже затянул ремни, чтобы только вызывать меньше подозрений у прислуги.       Когда девушки удалились, Анариетта, уже не сомневаясь, что её ждёт приятный запах, вновь приложила свою горячую нежную щёку к моей груди и запустила руки под воротник кунтуша, положив их мне на плечи. Мурашки пробежали по спине.       — Сегодня мы ненадолго, — сказала Анариетта. — Завтра торжественный бой с шарлеем, мы должны на нём присутствовать.       — Если честно, я устал, ваша милость. Давайте просто поговорим…       — Глупости! — вдруг крикнула она, подняв голову и взглянув мне в глаза. Кудри её при этом пружинисто подпрыгнули. — Не для того мы вас ждали, чтоб просто говорить.       — Не думал, что вы меня ждали.       — Целый день! А вы, разбойник, пришли уже почти ночью!       Я не смог сдержать ухмылки, пригладил усы и обнял Анну-Генриетту за талию, положив ладони чуть ниже, чем требовалось.       — Разбойник днём был занят. Он разбойничал.       — Ах, вот как, — развеселилась княгиня. — Тогда я отправлю вас на эшафот.       Я бы предпочёл, чтобы она об этом не думала даже в шутку, поэтому начал долгий, страстный поцелуй, надеясь, что чувства её заглушат мысли о виселице для меня. Болтаться несколько дней в петле мне не очень хотелось. Анариетта ответила, пылко и нетерпеливо, так, будто ждала поцелуя с самого начала нашей сегодняшней встречи. Я поднял руки к её плечам и стал стягивать рубашку, но женщина меня оттолкнула. Понял её, торопясь, стал снимать своё одеяние. Громко ударилась об пол пряжка одного ремня, который я скинул, клёпки второго. Звук вышел гулким, от него наверняка переполошился стражник в коридоре — если только княгиня предусмотрительно не приказала всем гулять.       — Может, переберётесь в замок? — Вдруг начала Анна-Генриетта. Я на секунду перестал расстёгивать пуговицы. — Скажу, что вы пожелали бесплатные апартаменты до конца своего пребывания тут.       — Нет, ваша милость. У меня есть люди, и оставить их я не могу, — снимая кунтуш, ответил я.       — Ха, — театрально и по-своему высокомерно усмехнулась княгиня. — Приведите же их с собой. Сколько в вашей ганзе людей? Трое, пятеро?       — Это не ганза. Я атаман наёмников.       — Целый отряд, значит, — задумчиво произнесла Анна-Генриетта. Потом продолжила, прикусив губу, рассматривать мою грудь. — Так не выйдет. Ну ладно. Но вы всё равно должны будете посещать замок каждый день.       — Ваша милость…       — Никаких возражений не принимается.       Ну да, я ж забыл, с кем разговариваю. И совсем неважно, как вчера она подо мной пищала.       —… По городу гуляет убийца. А вы предаётесь сексуальным забавам, — ровным тоном заметил я. И только потом подумал, не было ли это лишним. Потому что Анариетта вполне могла бы меня после этого выгнать, а я на самом деле готов был проводить с ней в страсти не только ночи, но и дни напролёт.       Но княгиня не стала меня выгонять. Её лицо почти не изменилось. Она только зажмурилась, тряхнула головой, будто отгоняя назойливую мошку, и ответила, что расследование — княжеское дело только в последнюю очередь. Потянула вверх полу моей рубашки, чтобы я быстрее её снимал. Положила ладонь мне на живот, погладив большим пальцем один из шрамов. Было видно, как Анариетта наслаждается видом моего тела, а я наслаждался ею. Как мог. Смотрел на её бледные мягкие бёдра, на манящие родинки, на тонкие руки, на розовые коленки и на гордо выпрямленную шею, и желание нарастало. Хотелось ближе, больше, чтобы чувствовать ярче. Я вновь обнял женщину, уже совсем обнажённую, и перенёс так на княжеское ложе, получив в ответ визг, перешедший в задорный смех. И смех сменился на страстные вздохи, когда руки мои, почти всегда холодные, коснулись шеи, мягкой груди. Анна-Генриетта накрыла ладонями мои предплечья, запрокинула голову, когда пальцы тронули соски. Я видел, как напрягался её живот от холодных прикосновений, особенно от металла моих перстней. Но на ласки в этот раз был скуп. Развёл её ноги, до того изящно покоящиеся по правую сторону от меня. Сверкнули складки шёлкового постельного белья. Я медленно, со вздохом наклонился над Анариеттой, опершись на кулаки. Она же прикосновениями поторопила меня начать. И я начал, а княгиня тут же крикнула и за шею притянула мою голову к себе. Рыжие волосы, маячившие перед глазами, коснулись её лба. Опустившись на локоть одной руки, я дотронулся губами до шеи Анны-Генриетты. Тёплая, влажная шея, пахнущая духами и женским по́том. Мои обветренные губы даже ощущали часто бьющуюся под кожей жилку.       С каждым нашим движением страсть нарастала, и я мог только завидовать княгине, с какой жадностью она эту страсть забирала. Женщина стонала, никак не сдерживая себя, не боясь быть услышанной подданными. Она обхватила одной ногой мою талию, и я держал её за бедро. Ножки кровати под нами всё громче скрипели, скользя по полу.       И вновь Анариетта крикнула. Я сжал в кулаке шёлковую простынь. Несмотря на открытое окно, тут было жарко. Горячо, и становилось горячее. Если я это ощущал довольно слабо, может, даже, додумывал, что ощущаю, то княгиня точно отдалась чувствам.       Когда мы сменили позу и вообще переместились на диван, Анариетта смогла закинуть ноги мне на плечи, возлежав на дорогих подушках. Я держал её за бёдра и вновь думал, что всё происходящее до безумия странно. Не отвлекаясь, конечно, потому что жаждал страсти, хоть и по-своему, да не так сильно, как княгиня. И связывала нас лишь страсть, которая может уже завтра угаснуть. Поэтому хотелось унять свою жажду уже сейчас и только сейчас. Освежить вкус к жизни.       Я усмехнулся, задрав подбородок. Смахнул пот с шеи и с груди быстрым движением. Анариетта вспотела ничуть не меньше: её кожа тоже была влажной, блестела в скудном свете пары свечей и луны. Я сильнее сжал бёдра княгини, она нахмурила брови, почувствовав это, и капля пота скатилась с её лба.       Мы мало говорили, мы только отдавались лживой любви, пытаясь насытиться ей. Но Анна-Генриетта успела за эту ночь рассказать мне кое-что о Туссенте и о себе в перерывах между жадными поцелуями, во время которых она улыбалась из-за моих усов, щекочущих ей лицо. Пыталась вытянуть из меня хотя бы пару фраз о прошлом, о моих играх со злом, но я не хотел упоминать жену в разговоре, предпочитая занимать свои губы поцелуем. В шею, в грудь… И, так или иначе, даже после сегодняшнего Анариетта обращалась ко мне на «вы».       — Ольгерд, почему вы так скудно проявляете эмоции? Неужели вам скучно? — бросив на меня свой привычный горделивый взгляд, спросила княгиня. Она нагая сидела на диване, накинув ногу на ногу и опёршись рукой о подлокотник. Вторая её рука изящно лежала на бедре, и я, смотря на женщину, снова думал о скульптуре.       — Потому что мне очень сложно что-то почувствовать. У меня почти не осталось никаких чувств.       — Мы жалеем вас, Ольгерд. Мы даже не представляем, насколько безвкусна жизнь без чувств.       — Абсолютно безвкусна, ваша милость. Я бы назвал её тухлой, но даже тухлятина имеет свой вкус, — ровным голосом ответил я.       — О ужас… ужас, — совсем театральным тоном прошептала княгиня. Я не мог понять, действительно ли её не трогают мои слова, или она просто имеет такую манеру выражения эмоций. А Анариетта, тем временем, придвинулась ко мне и поцеловала в иссечённое шрамами плечо. Провела рукой по груди, взъерошив тёмные волосы. Я сжал и без того тонкие губы.       — Вы не чувствовали ни боли, получая эти шрамы, ни наслажденья, занимаясь любовью со мной? — залезая мне на колени, спросила княгиня.       — Да, боли я не чувствую.       Анариетта укусила меня за мочку уха, напоследок дёрнув зубами серьгу. Я на секунду почувствовал запах её каштановых волос.       — Что вы сейчас чувствовали? — спросила она, будто бы ожидая, что я отвечу что-нибудь интересное.       — Ничего.       — Но, как я понимаю, вы что-то да чувствуете, Ольгерд.       Она коснулась меня, почти так же, как вчера, но теперь более решительно. У неё было необычайно много сил…       — Мне нравится видеть удовольствие на вашем лице, рыцарь, — поглаживая меня то всей ладонью, то только кончиками пальцев, сказала Анна-Генриетта. Я выдохнул и запрокинул голову. Почувствовал нежный, лёгкий поцелуй в кадык. Странное чувство овладевало мной: преступное желание не останавливаться, продолжать смешалось с настоящей усталостью. Но второе ненасытную княгиню не волновало, она уже приподняла бёдра, ожидая моего ответа.       Конечно, я ответил. Взял её за ягодицы, ощутив дрожь её тела под ладонями. Направил. Раз, второй. Насладился её стонами, не скрывающими ни одну ноту эмоций княгини, провёл пальцами от её ярёмной впадины до пупка и ещё ниже, когда Анна-Генриетта выгнулась, сжав руками мои плечи. От такого прикосновения она вновь задрожала, сильнее сжала пальцы на моих плечах, закусила губу.       На секунду я остановился. В голове эхом отдались строчки из песни тех странных музыкантов, которых слушал в день боя с вигилозавром.       «Another woman, another man       The lust that never ceases       To fill the greed for pain and revel       Though body yield for fatigue»       Забавно, что именно они мне запомнились. Если б мне кто-то когда-нибудь сказал, что эти строчки про меня, я бы рассмеялся.       Продолжение было пылким, страстным и, казалось, торопливым — я ускорил темп. Но в движениях княгини всё ещё улавливалась размеренность, свойственная любому манерному аристократу. Я подумал, что во мне такого осталось немного, несмотря на дворянскую кровь.       — Вам не докладывали, где тут выступает группа музыкантов с, — тут я запнулся, пытаясь подобрать слово, — тяжёлой музыкой?       Уже светлело, сумеречное небо окрасилось в розоватый цвет на востоке. Мы лежали на кровати, отдыхая после ночи. Анариетта положила голову мне на живот. Уже через несколько минут я поеду в «Фазанщину». А на ответ на свой вопрос я не надеялся, потому что явно не княжеское дело — разбираться, кто и где там бренчит на гитаре.       — М-м-м-м, — пожевала княгиня. — Да, помню таких. Они о всяких мерзостях поют, вот за ними и следят. Запрещают выступать иногда. Но где они ошиваются, я не знаю. А вы что от них хотите, рыцарь? — Она грациозно-лениво подняла руку, коснувшись моей щеки.       Вот тебе и раз.       — Пустяки, ваша милость, слышал их во время торжественного боя с вигилозавром, хотел… узнать о них побольше. — Формулировка «мне понравилось» явно была недопустима.       — Мы лично одобряли список песен, которые эта банда исполняла. Там только самые безобидные. Ну разве можно играть песню с названием «Обезглавленные святые»? А «Триумф смерти»? Или «Зверское насилие»? Это ужасно, согласитесь.       Ничего плохого я в этом не видел, даже больше, мне стало интересно послушать эти композиции, узнать, оправдывают ли названия содержание, или это простая провокация. Но спорить в княгиней нельзя.       — Конечно, ужасно, ваша милость.       Я аккуратно убрал с себя голову Анариетты и встал, чтобы одеться. Она грустно на меня взглянула, но возражать не стала — ей и самой наверняка хотелось спать.       Уже по дороге в корчму я рассуждал: раз музыкантов этих тут не очень-то жалуют, то в «Фазанщине» о них ни сном ни духом — им просто туда не дойти. Надо поспрашивать в других, не таких престижных тавернах. Жакетта сначала хотела послать меня в «Лис-Хитролис», значит, туда и направлюсь. Завтра. После того, как посмотрю на бой с шарлеем. Я и животное это никогда вживую не видел.       Никого из Кабанов в «Фазанщине» не было.       — Блядь! — в сердцах выкрикнул я. Кажется, никакого сна в ближайший час мне не светило.       Даже мой конь успел отдохнуть, поэтому я гнал его галопом в деревню Фловив, которую мы с Кабанами заняли.       Никакого зарева издалека не наблюдалось, и это уже не могло не радовать.       Меня встретил Энгус, пьяный в доску:       — Атаман! А мы тебя уж не ждали! — и громко икнул.       — Я и не собирался сюда. Ждал, что вы вернётесь в «Фазанщину» сами. Единственное, что меня радует — вы ничего не спалили. А то я уже готов был лишить тебя звания есаула, Энгус.       На лице мужика отразилась крайняя степень ужаса. Он знал, что иногда подобные мои слова значат казнь.       — Вы, это… — заикаясь, начал он. — Не надо… Я ж, это… Выполнил всё. Почти, — вновь икнул и уронил бутылку из рук. Она упала ему на ногу, и Энгус завыл от боли. На секунду: под моим взглядом тут же собрался, не перестав морщиться и покачиваться. — Давайте, ну… Сейчас туда поедем.       — Нет. Мой конь весь в мыле, а половина компании уже даже стоять на ногах не может. Отправимся завтра утром, — заключил я.       Энгус с улыбкой кивнул и уковылял в деревню.       Меня ждал сон, хоть и не на мягкой кровати «Фазанщины». И не на королевском ложе. Я сорвал колос овсяницы и пожевал горьковатый конец. Причесал пальцами разметавшиеся от быстрой езды волосы и пошёл к дому солтыса.       В итоге на начало боя с шарлеем я опоздал. Подойдя, увидел, что сражается с ним чертыхающийся беловолосый ведьмак. Значит, это Геральт. Он то и дело прыгал, выверенными движениями колол и резал пищавшего шарлея в просветы между пластин панциря и в брюхо. Бил его своим Знаком, поднимая клубы пыли и вздымая шерсть чудовища.       Сам шарлей оказался огромным и устрашающим с первого взгляда. Толстый, тяжёлый панцирь стучал при движениях, тонкий хвост бил по земле, глухо, не так, как хвост вигилозавра. Слепое животное переваливалось в сторону звуков на двух задних лапах, а передние держало у брюха. Изредка сворачивалось в шар и сбивало второго бойца на арене. Неужели Гильом не может успокоиться?..       Моих музыкантов, к великому разочарованию, нигде не было. Оставалось только слушать ругань ведьмака и стихотворные комментарии конферансье.       — Жалкий чудовища жребий богов повергает в зевоту. Жизнь покидает шарлея, ведьмак завершает охоту! — орал конферансье.       — Никак вы, блядь, не научитесь, — бросал Геральт, явно уставший и крайне недовольный.       Когда же долгий бой подошёл к концу, перед ведьмаком встал выбор: убить шарлея или оставить ему жизнь. Я был уверен, что Геральт, известный своей верностью ведьмачьему кодексу, согласно которому шарлеев наверняка не нужно трогать, ничего не будет делать, но он заколол чудовище. Оно издало тонкий и жалобный последний писк. Я задумчиво почесал бороду. В конце концов, животное в противном случае замучили бы позже, потому что в покое такую экзотику никогда не оставляют.       Публика была в восторге. А Геральт, измазанный в крови, в рваной куртке с клёпками, с ворчанием наблюдал, как рыцарь, которого я сначала принял за Гильома, помогает этому самому Гильому подняться с песка. Блестел наверняка дорогой ведьмачий серебряный меч, пока ведьмак не убрал его в ножны за спиной. Точным движением левой руки он немного толкнул ножны снизу и так зацепил их концом меча, а потом вставил его полностью. Тушу шарлея пытались уволочь прочь, но она оказалась настолько тяжёлой, что двум мужикам оставалось только чесать репу в ожидании подмоги. Тем временем, на арену вышла княгиня со свитой. Она снова была одета в жёлтое платье в глубоким вырезом, и фрейлины её имели одеяния такого же цвета, но, конечно, не такие дорогие и пышные. Я не упустил возможности лишний раз полюбоваться Анариеттой, пока она о чём-то говорила с Геральтом. Потом они вместе удалились, и я, наконец, отправился в корчму «Лис-Хитролис».