С тех пор прошло ещё несколько дней, которые ознаменовались новым событием в жизни Гермионы. Проснувшись как-то утром, девушка посмотрела на себя в зеркало и расплакалась. Беременность сделала её до того чувствительной, что Грейнджер казалось, будто она за всю жизнь не пролила столько слёз, сколько за последние несколько месяцев. Больше всего на неё давила неопределенность. Гермиона просто не знала, куда движется и совершенно не понимала, чего хочет. Приняв решение скрыть всё ото всех, гриффиндорка явно немного переоценила свои возможности, ведь единственным, с кем она могла обсудить случившееся, был Люциус, а с ним они ещё были очень далеки от выстраивания близких и доверительных отношений.
Смыв с лица слезы прохладной водой, Гермиона поняла, что ей, с каждым днём, всё тяжелее нести груз этой тайны на своих плечах. Она задумалась о человеке, который мог бы поддержать её в любой ситуации; о том, кто знал её дольше и ближе всех, кто принимал с поддержкой и любовью на протяжении всей жизни… Натянув через голову свитер и накинув сверху пальто, волшебница оставила на тумбочке записку и трансгрессировала в свой отчий дом.
Миссис Грейнджер с улыбкой открыла дверь и поспешила обнять дочь, чего Гермиона пока не могла оценить по достоинству по понятным причинам. Отца не было дома, и две женщины расположились на кухне с чаем и булочками. Улыбка матери Гермионы довольно быстро омрачилась беспокойством, когда она увидела грусть в глазах дочери.
— Дорогая, что с тобой творится? — после обыденных разговоров о работе и погоде, спросила миссис Грейнджер.
Гермиона промолчала.
— Ты так давно не приходила к нам. Сказала, что хочешь уехать на время, уйти с работы… Я вижу, что тебя что-то беспокоит, и мы с папой очень бы хотели тебе помочь, — продолжила женщина, на которую явно тоже давили внезапные изменения в поведении дочери.
— Я беременна, мам, — проговорила волшебница не своим голосом.
Ещё ни разу за всё время, она не говорила этого вслух. Эти слова сорвались с губ девушки с огромным комом в горле и влажностью в глазах, но насколько же Гермионе стало легче после этого разговора.
Миссис Грейнджер сказала, наверное, лучшее, что только можно было в такой ситуации:
— Чем я могу помочь тебе, милая? Ты можешь жить с нами. Если тебе нужны деньги…
— Нет, с этим проблем у меня нет, — замотала головой девушка. На пару минут в кухне повисло молчание. Гермиона не знала, что ей сказать, — Это девочка, — голос волшебницы снова дрогнул и она произнесла это, — её зовут Луиса.
— Чудесное имя, — улыбнулась миссис Грейнджер, — Дорогая, ты ведь уже взрослая женщина… Я хочу сказать, что ты справишься с этим, а мы окажем тебе всю возможную помощь.
Гермиона словно чувствовала, как с каждым словом матери, её, фунт за фунтом, отпускает та самая тяжесть, которая, будто неподъёмным грузом, висела у неё на спине всё это время.
— Мне стоит спрашивать об отце малышки? — неуверенно проговорила женщина.
— Мы с ним не вместе, — твёрдо ответила гриффиндорка, которая была относительно готова к этому вопросу. А относительно, потому что ей отчего-то захотелось рассказать чуть больше о Люциусе, — Я не выйду за него замуж и мы не будем семьей. Но он хочет заботиться о ребёнке. Даже больше, чем я, — Гермиона отвернулась, вздохнула и продолжила, — Сейчас я живу с ним. Он обеспечивает мне хорошего врача и пытается и в других сферах финансово меня поддерживать. В целом, — волшебница снова вздохнула, — он очень ответственно относится к этому ребёнку.
— Это хорошо, — кивнула миссис Грейнджер, внимательно выслушав дочь, — но почему вы не хотите…
— Мы никогда не будем вместе, — твёрдо повторила Гермиона, — мы слишком разные.
Гермиона пробыла у матери весь день и всё это время они продолжали разговаривать. Сказать, что девушке стало легче, равно было не сказать ничего. Она практически отпустила всю эту трагедию, и беременность от Люциуса Малфоя после любовного зелья казалась ей уже не такой уж и страшной катастрофой.
Вернулась в Малфой-мэнор Гермиона около восьми, впервые за долгое время будучи в приподнятом настроении. И даже Люциус, которого она встретила в гостиной на первом этаже, не испортил его.
— Тебя не было целый день, — глядя в сторону, проговорил мистер Малфой.
— Я навещала родителей, — ответила Гермиона, садясь напротив Люциуса.
Собравшись с духом, Грейнджер спросила:
— В этой книге… в родословной, не указывают матерей?
— Указывают. Если ты хочешь?.. — поднял брови Малфой, переводя взгляд на Гермиону.
— Хочу.
— Хорошо, я сделаю это. Но эта книга будет единственным задокументированным свидетельством того, кем является её настоящая мать. Больше нигде мы связаны не будем, — наблюдая за реакцией девушки, сообщил Люциус. — Тебя это устраивает?
— Более чем, — облегченно вздохнула Грейнджер.
Ей как раз таки совершенно не хотелось общественного резонанса и кучи сплетен.
Гермиона встала, постояла посреди гостиной ещё несколько секунд и, не зная, что ещё сказать, неуверенно направилась к выходу.
— А имя? — услышала она брошенный ей вслед вопрос.
— Имя? — обернувшись, переспросила Грейнджер.
— Оно тебя устраивает?
У Гермионы уже всё внутри горело огнём. Ранее, каждый их разговор был либо скандалом, либо ультиматумом. Третьего было не дано. Сейчас, когда они вот так просто разговаривали друг с другом (если не сказать «советовались»), это казалось Гермионе противоестественным. Ни агрессии, ни ненависти. Девушка просто растерялась, подолгу подбирая каждое слово. Последний вопрос Люциуса, казалось бы — предложение рассмотреть другое имя, если её не устраивало это, и вовсе поставил Гермиону в тупик. Только спустя пару минут она поняла, как долго стоит на месте, удивленно глядя прямо в глаза Малфою, и сразу поспешила отвести взгляд. Пройдя назад к креслу, которое только недавно освободила, волшебница снова села. Всё также молча, не зная, что сказать. Люциус продолжал выжидающе смотреть на девушку. Не придумав ничего, Гермиона решила говорить всё, как есть, хотя это и было для неё нелегко. Каждое слово будто приходилось силой снимать с языка.
— Поначалу, мне не понравилось, что вы выбрали имя, не посоветовавшись со мной, — произнесла девушка слегка охрипшим голосом и прокашлялась. — Но сейчас, я будто уже к нему привыкла. Луиса, — проговорила Гермиона, и её рука сама собой потянулась к животу, — Вы ведь не просто так выбрали это имя?
— Да, — выслушав девушку и помолчав несколько секунд, словно тоже удивляясь их мирной беседе, ответил Люциус. — Я выбрал именно это имя по двум причинам. Первая, как ты сама могла догадаться — это схожесть с моим именем. Ну и вторая, это значение. «Lux» на латыни…
— Свет, — кивнула Гермиона.
— Именно.
— А «Септима»?
— Моего деда звали Септимус. И опять же отсылка к латыни. Говорят, семь — самое мощное магическое число, — поднял брови мужчина.
— Говорят, — согласилась Гермиона, — «Луиса Септима Малфой» звучит… аристократично.
Люциус промолчал. Они просидели в тишине ещё несколько минут. Затем Малфой, сам не понимая порыва, который заставил его сказать это, произнёс:
— Как дела у твоих родителей?
Тут уже Гермиона, не скрывая удивления, воззрилась на него:
— Всё хорошо, спасибо, — пролепетала она.
— Они знают, что ты беременна?
— Знают. Но не знают, от кого, — отвернувшись, ответила Грейнджер.
— И как они к этому относятся? Учитывая, что ты не выходишь замуж, — вздохнул Люциус.
— Они стремятся во всём меня поддержать. К счастью, они не знают, что всё это как-то связано с теми судами и разбирательствами, — посерьёзнела девушка. — И надеюсь, никогда не узнают. Это разобьёт им сердце.
Мистер Малфой резко встал с кресла. Его взгляд мгновенно изменился. Казалось, внутри него что-то поднялось с огромной силой. Некое чувство. Эмоция. В комнате снова повисло молчание. Мужчина стоял спиной к Гермионе, пристально глядя в окно.
— Я много думал на этот счёт. Особенно, после того, как Деметриус сказал мне, что будет девочка. Я словно понял нечто скрытое от меня ранее. Она ещё не родилась, но я отчётливо понял, случись с ней такое — я бы убил мерзавца. Это было бы делом чести и любви любого отца к дочери, — Люциус повернулся к своей собеседнице, и она безошибочно заметила в его взгляде сожаление. — Поэтому я снова прошу у тебя прощения. Естественно, что ты не забудешь об этом вот так запросто, но я всё же считаю нужным сказать об этом, чтобы дать понять, что я жалею, но надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь меня простить.
Пока он говорил, Гермиона снова почувствовала, как к горлу подбирается ком, а к глазам — слёзы. Она вновь, не отрываясь, смотрела на Люциуса, желая отвернуться, но словно приклеившись к нему взглядом. Грейнджер не знала куда себя деть, не знала, что делать с руками и ногами. Ей хотелось одного — спрятаться, чтобы он не видел её слёз. В силу своего положения и таких частых истерик, Гермиона уже научилась различать свой плач на типы, в зависимости от его причин. Слёзы горечи, слёзы безвыходности, слёзы усталости, слёзы жалости… и вот сейчас по щекам неумолимо бежали слёзы некой справедливости. Теперь Гермиона верила в то, что Малфой по-настоящему жалеет о том, что натворил. Жалеет не из-за беременности, а из-за того, что это действительно было неправильно.
— Я тоже надеюсь, — глубоко вздохнув, прошептала Гермиона, изо всех сил сдерживая всхлипы и, встав с кресла, на этот раз всё же покинула гостиную, быстро скрывшись в коридоре.
Люциус смотрел ей вслед несколько минут, даже тогда, когда шаги девушки стихли в отдалении, а затем подошёл к серванту и, достав бокал, плеснул себе щедрую порцию огневиски.
***
Гермиона зашла в свою спальню, медленно закрыла за собой дверь и оперлась на неё спиной. Этот день, казалось, сотряс её до последней нервной клетки. Жизнь девушки словно повернулась на сто восемьдесят градусов, хотя, на деле, никаких изменений не произошло. Тогда Гермиона этого ещё сама не понимала, но она начала принимать произошедшее уже не как полную катастрофу. Волшебница стала отпускать эту трагедию. И это случалось не плавно, а болезненными резкими рывками. Ровно сутки назад она ненавидела Люциуса Малфоя и считала, что весь мир будет враждебен к ней также, как и она к нему, а сейчас, Гермиона уже не знала, как ей вести себя с Малфоем и действительно стала понимать, что всё случившееся вполне поправимо и не является концом света. И уж тем более не станет причиной тому, чтобы близкие люди от неё отвернулись. Гермиона будто разрешила себе жить «как раньше». Ну, относительно… она могла видеться с родителями, вполне могла общаться с друзьями, даже могла бы работать. Кому какое дело до её личной жизни, даже если она беременна? А пару месяцев спустя, Грейнджер даже сможет вернуться в свою прежнюю квартиру. Сможет легко найти себе друга, завязать отношения. Да, у неё будет ребёнок, который будет жить с его отцом. Да, она может принимать участие в жизни этого ребёнка. И да, она не обязана будет разрушить свою жизнь до основания по этой причине.
Помимо мыслей о собственной судьбе, Гермиона думала о Люциусе. Точнее, о его глазах. О сожалении, которое волшебница сегодня в них увидела. «Я лишь надеюсь, что когда-нибудь ты сможешь меня простить». Эти слова снова и снова крутились в голове у Гермионы. Уже лёжа в постели и засыпая, она поняла, что сможет.
_______________________________________
Утром Грейнджер проснулась всё с теми же думами, правильно ли она поступила вчера, когда Люциус снова извинился перед ней. Умывшись, высушив волосы и переодевшись, девушка села на кровать и задумалась. В который раз Гермиона заметила, какой жалостливой и чувствительной её сделала беременность. Она поймала себя на мысли, что жалеет Люциуса, совершившего ошибку, но казалось, искренне в ней раскаявшегося. Хотя, Люциус ведь и раньше пытался ей как-то помочь. Он предлагал Гермионе деньги, заботу, жильё, всё, что та захочет… он дважды спасал ей жизнь. Да, возможно, Малфой делал это только потому, Гермиона носила его ребёнка. Но если бы этот человек прогнил окончательно, разве ему бы вообще нужен был «ребёнок от грязнокровки»? Не легче ли действительно было Люциусу, если бы девушка просто покончила с собой, избавив его одновременно ото всех проблем?
Эти размышления Грейнджер прервала отрезвляющим «Это ведь Люциус Малфой! Хитрый и опасный мерзавец, который принёс тебе столько боли!» Но так, или нет, волшебница поняла, что правильнее и легче для них будет хотя бы попытаться не быть врагами.
Поэтому, приведя себя в относительный порядок, когда к Гермионе, как обычно по утрам, пришёл домовой эльф, спросить, что она хочет на завтрак (первый приём пищи гриффиндорке обычно приносили в спальню), Грейнджер спросила, где сейчас Люциус и услышав, что тот как раз садится завтракать в столовой, сказала, что собирается присоединиться к нему. По такому случаю, Гермиона даже надела одно из платьев, которые висели у неё в шкафу. Классические, какие носили леди, и которые ранее она полностью игнорировала.
Оглядев себя в огромном зеркале с резной окантовкой, Гермиона глубоко выдохнула. Длинное бежевое платье с белыми вставками на груди и рукавах очень отличалось от того, к чему она привыкла за последнее время. Разумеется, волшебница вообще не носила подобное, но тут дело было в другом. Это платье ничуть не скрывало и, даже напротив, подчеркивало её живот, который, хоть и был небольшим и аккуратным для седьмого месяца, но всё же заметно выделялся.
Решив, что ей просто нужно поменьше смотреться в зеркала, Гермиона вышла из спальни и пошла вниз по лестнице, в сторону столовой. За два с лишним месяца жизни в Малфой-мэноре, она даже отдаленно не изучила замок. Гриффиндорка посещала всего несколько залов, которые можно было пересчитать по пальцам одной руки — большая гостиная, столовая, спальня и библиотека. Судя по всему, она не побывала даже в четверти комнат имения Малфоев.
Пройдя через широкую арку в обеденную, Гермиона увидела сидящего во главе огромного стола Люциуса. Совершенно одного. За этим столом могло бы поместиться человек двадцать, но хозяина дома это, по-видимому, не смущало. Услышав шаги в холле, Малфой поднял взгляд на Гермиону, которая, несмотря на все внутренние сомнения уверенно шествовала в его сторону.
— Доброе утро, — произнёс мужчина, вежливо скрывая своё удивление её появлением.
— Доброе, — ответила Гермиона.
Немного замедлив шаг, девушка увидела, что справа от Люциуса лежат приборы ещё на одну персону.
— Вы ждёте кого-то к завтраку? — посмотрела на него Грейнджер, намекая на накрытый на двоих стол.
— Нет, — спокойно ответил мужчина, — Присядете? — поразмыслив пару секунд, спросил он.
— Пожалуй.
Положив вилку и нож, Люциус встал, и Гермиона, в какой-то момент, почувствовала, как у неё в груди что-то оборвалось. Волшебница подумала, что Малфой уходит, вот так бросая едва начатый завтрак, только потому, что она пришла. Почему ей стало так неприятно от этой мысли? Потому что Гермиона подумала, что очень сильно ошиблась, предполагая, что Люциусу Малфою приемлемо её общество. Но всё было совсем не так. Малфой встал, медленно повёл рукой немного в сторону и, стоящий у накрытого места стул приветственно отодвинулся. Подойдя к предложенному ей месту, Гермиона стала садиться, когда Люциус снова слегка повёл рукой, на этот раз в обратную сторону, и стул придвинулся ближе к столу. Грейнджер оглядела стол и поняла, что совершенно не хочет есть. Более того, теперь ей явно ощущалась вся глупость выдуманной ею идеи. Зачем она пришла сюда? О чём им говорить? Как вести себя за столом с этим человеком?
Чувствуя, как к горлу от волнения подкатывает тошнота, Гермиона всё же решила, что отступать некуда и взяв со стола белоснежную салфетку, положила её себе на колени.
— Что будете пить, мадам? — пропищал маленький эльф домовик откуда-то из-под стола, заставив девушку вздрогнуть.
— Кофе. Покрепче, — ответила Гермиона.
Секунду спустя, эльф уже наливал волшебнице кофе. Люциус сложил руки в замок и какое-то время не возвращался к завтраку, наблюдая за тем, как Гермиона, стараясь вести себя как ни в чем не бывало, положила себе омлет, салат и кусочек ветчины. Чувствуя на себе его взгляд, Грейнджер сама подняла глаза на мужчину.
— Не ожидал, что ты спустишься, — проговорил Люциус.
— Бинки не сказал вам?
— Нет.
— А для кого тогда стоит вторая пара приборов? — решила всё-таки снова спросить об этом волшебница.
— Стол накрывают на двоих с момента начала твоего проживания здесь, — беря в руки вилку и нож и возвращаясь к омлету, ответил мужчина. — Тебе идёт это платье, — не глядя на Гермиону, произнёс Люциус.
— Спасибо, — ответила волшебница, посчитав, что наиболее логично будет просто начать запихивать в себя завтрак, чтобы создать хоть какую-то иллюзию «нормальности».
Дальше трапезу продолжали в молчании. Гермиона всё также избегала взгляда Люциуса, не зная, что ему сказать. Перед десертом она всё же, глубоко выдохнув, заставила себя успокоиться. Правда была в том, что им обоим, в общем-то, было вполне комфортно в тишине. Люциус тоже был погружён в свои мысли, пытаясь объяснить самому себе ощущения, которые посетили его, когда Гермиона спустилась на завтрак. Малфой словно чувствовал личную маленькую победу, он будто получил то, что хотел.
«Но неужели я хотел проводить время вместе с… ней?» — пронеслось в мыслях у Люциуса.
Ему от чего-то было всё тяжелее употреблять слово «грязнокровка». Поначалу, Малфой только так и звал Гермиону. Мысленно, разумеется. «Грязноровка» и иногда «девчонка». Оба этих слова Люциус бросал с пренебрежением, если не сказать с отвращением. Несмотря на ту заботу, которую он проявлял к Гермионе, несмотря на ребёнка и несмотря на его вину перед ней, «грязнокровка», словно раз за разом оправдывала его. Люциус будто говорил себе «она ничего не стоит» и «это всё ничего не значит». Но теперь его необъяснимо отталкивало это слово. Теперь, уже оно унижало Люциуса, а не Гермиону. Назвать девчонку так, значило, что Люциус Малфой провинился перед ней и теперь пытается заслужить прощение
грязнокровки. Значило, что он ждёт
её ребёнка и уже любит его. Ребёнка
грязнокровки. Значило, что Люциус хочет, чтобы она меньше его ненавидела, чтобы она была ближе к нему.
Грязнокровка? Нет.
Гермиона Грейнджер.
***
27 недель
Гермиона покинула столовую тихо, почти безмолвно. После десерта, который состоял, главным образом, из выпечки, к которой Люциус не притронулся, Грейнджер убрала с колен салфетку, встала из-за стола и осознав, что что-то сказать всё же придётся, посмотрела на Малфоя:
— Спасибо за завтрак… — она на секунду замялась, — я, пожалуй, пойду.
Люциус промолчал. Гермиона, которой тоже не слишком хотелось вести долгие задушевные беседы, посчитала молчание лучшим ответом и направилась к выходу. Однако не успела она покинуть столовую, как Люциус всё же окликнул её:
— Я отлучусь по одному делу до вечера, — когда девушка обернулась, она увидела, что смотрит Малфой на неё. Он, казалось бы, тоже замялся, подбирая верные слова. — Ужин в восемь. Если ты спустишься, я… — медленно проговорил мужчина.
— Спущусь, — пришла ему на помощь Гермиона, несмотря на то, что сейчас была рада-радохонька покинуть столовую.
_______________________________________
Когда Гермиона вернулась в свою спальню, на письменном столе, в вазе её уже ждал букет роз Джульетты персикового оттенка. В последнее время, цветы от Малфоя перестали раздражать Гермиону. Розы по пятницам, орхидеи по средам. В выходные спальню девушки обычно украшали пионы с гортензиями или ландышами. Волшебница часто задумывалась, выбирает ли Люциус букеты сам, или за него это делают домашние эльфы. Обычно, эти мысли девушка нетерпеливо обрывала, убеждая себя, что Малфой бы не стал тратить время на такие глупости, как цветы для неё. А иногда, как сейчас, Гермионе от чего-то хотелось верить, что он сам думает об этом каждый раз. Как иначе можно было объяснить периодические отклонения от постоянного графика? Когда Грейнджер сказала, что согласна жить в Малфой-мэноре, утром её ждал большой букет хрупких и нежных эустом. А после того, как волшебница попыталась сброситься с лестницы, в вазе стоял одинокий красный миддлемист. Гермиона, ещё со школьной скамьи, на которой она сидела во время уроков зельеварения, помнила, как дороги, или даже бесценны были некоторые цветы, появляющиеся у неё в спальне. Мединиллы, чёрные тюльпаны, цветки шафрана. А ещё вчера утром, на столе красовался пышный букет маргариток. В общем, Гермиона и сама не заметила, как стала с интересом думать, какие же цветы окажутся в её спальне в следующий раз.
Несмотря на своё обещание спуститься на ужин, когда время пришло, Грейнджер поняла, что совсем не хочет никуда идти. Она чувствовала себя неважно, да и, признаться честно, желания проводить ужин с Люциусом у неё не было. Гермиона сделала вывод, что на сегодня её добродетель по отношению к Малфою себя исчерпала.
Ночью девушка спала плохо, её то и дело мучали мысли, вроде:
«Пообещала и не пришла, а он наверное ждал меня…»
Завтрак Гермиона проспала. Да и она пока ещё не могла понять, хочется ли ей снова спускаться завтракать вниз. Весь день девушку попеременно попрекал голос совести, и к вечеру она всё таки поняла, что время пришло. Надев на этот раз уже другое платье, но тоже из тех, какие выбрал для неё Малфой, девушка направилась в сторону обеденной ещё до того, как часы пробили восемь.
Стол был накрыт на двоих, но Люциуса за ним ещё не было. Гермиона взяла себя в руки, постаравшись умерить волнение, и села на тоже место, где сидела днём ранее, за завтраком. Хлопок трансгрессии заставил волшебницу вздрогнуть, но это оказался всего-навсего эльф домовик:
— Госпожа желает, чтобы Бинки подал ужин, или госпожа предпочитает подождать хозяина? — пропищал эльф тоненьким голосом.
«Госпожа…» — подумала Гермиона, — «Какая же из меня госпожа?».
— Я бы хотела подождать… хозяина, — неуверенно ответила волшебница.
— Благодарю, я уже здесь, — раздался насмешливый голос из холла, и Гермиона снова вздрогнула. — Можешь подавать ужин.
Люциус сел во главе стола, рядом с девушкой и посмотрел на неё:
— Чудесно выглядишь, — он был несомненно доволен, что девчонка наконец, начала носить те платья, которые он для неё подобрал.
— Спасибо, — ответила Гермиона, глядя на мистера Малфоя и стараясь придать голосу спокойствие. — Прошу прощения, вчера я неважно себя чувствовала и пропустила ужин.
— Всё в порядке, — произнёс Малфой, — Может, стоило вызвать Деметриуса?
— Не думаю. У меня просто была слабость, — покачала головой девушка.
— Завтра он в любом случае тебя навестит.
— Хорошо, — согласилась Гермиона.
Когда волшебница снова повернулась к столу, он был уже заставлен разнообразными блюдами. Здесь присутствовали и те блюда, которые гриффиндорка обычно просила приносить ей на обед или ужин во время последних месяцев. Пирог с грибами и гуляш, лосось на гриле и запечённые овощи. Проследив за взглядом Гермионы, Люциус произнёс:
— Я не знал, что ты предпочитаешь на ужин, поэтому доверил эльфам выбирать.
— Всё чудесно, благодарю, — кивнула Грейнджер, про себя подумав, — «Неужели он действительно думал о том, что я люблю?»
Гермиона, в животе у которой громко урчало (последний раз она ела сразу после пробуждения), с удовольствием положила себе лосося с овощами и щедрый кусок пирога.
— Вина? — спросил у неё Люциус, наблюдая за тем, как темная бутылка сама собой наклоняется над его бокалом.
— Не знаю, допустимо ли это…
— Полагаю, что от пары бокалов вреда не будет, — пожал плечами мужчина и махнул рукой так, что теперь вино само по себе лилось в бокал Гермионы. — У меня своя винодельня во Франции. Небольшой виноградник на юге Прованса. Не для продажи, разумеется. Для семьи и друзей.
— Интересно, — ответила Гермиона, не зная, как поддержать подобную светскую беседу, ведь у неё, к сожалению, собственных виноградников не было.
Трапезу начали молча. Когда волшебница всё же попробовала Малфоевское вино, её вкусовые рецепторы возликовали. Оно действительно было изумительным на вкус.
— Очень вкусно, правда, — произнесла она, ставя бокал на стол.
Разумеется, Гермиона не была большой ценительницей алкоголя, но, тем не менее, это вино ей очень понравилось. Оно не было приторным, но чувствовалось, что виноград для вина был собран самый, что ни на есть, сладкий. Это был вкус лета, ягод и тепла. Вкус радости и беззаботности.
Ужин так и протекал — в комфортном молчании. Гермиона всё яснее понимала, что это не было недостатком. Скорее наоборот — вот так просто находиться вдвоём, не споря и не ругаясь, для них с Малфоем было огромным шагом вперёд. А после расслабляющего бокала вина, волшебнице отчего-то пришла ясная уверенность — если бы Люциус захотел обсудить какую бы то ни было тему, этот разговор шёл бы также легко, как и это самое
недавящие молчание.
— Через двадцать минут подадут чай, — произнёс Малфой, когда они закончили с ужином. — Можем пока перейти в гостиную.
— Хорошо, — согласилась Гермиона.
До чего же ей было непривычно соглашаться с этим человеком. Это было словно против её природы. Каждый раз, отвечая Люциусу вежливо, девушка удивлялась сама себе.
— Может, хочешь ещё вина? — пропуская Гермиону вперёд, спросил Малфой.
— Думаю, не стоит, — покачала головой Грейнджер, кладя руку себе на живот. Они прошли через холл в малую гостиную. — Луиса и так довольно неспокойно себя ведёт.
Едва волшебница произнесла это имя, Люциус остановился и посмотрел на неё.
— Неспокойно? — переспросил он.
— Да, — кивнула Гермиона, — толкается.
Малфой опустил взгляд на обтянутый платьем живот девушки и пару минут ничего не говорил, словно размышляя о чём-то противоречивом.
— Могу я..? — подняв брови, всё также не смотря в глаза Гермионы, спросил Люциус, протягивая ладонь в её сторону.
Грейнджер поначалу не поняла, что он имеет в виду, однако осознание всё же пришло к ней в следующие же несколько секунд. Волшебница не знала, что ответить. Этот человек попросил разрешения прикоснуться к ней, и что-то у Гермионы внутри оборвалось и полетело вниз. Это случилось слишком быстро. Гриффиндорка не знала, хочет ли она на самом деле позволить прикоснуться к себе человеку, который однажды уже сделал ей очень больно. Принять это решение, для Гермионы, было одновременно очень тяжело и совершенно просто. Внутри неё поднялась тревога, которая буквально встала комом в горле, не давая ответить.
— Прошу прощения, спрашивать об этом было довольно бестактно, — поправился Малфой, отворачиваясь и расстёгивая дорогие запонки на чёрной рубашке.
— Да, — слегка хриплым голосом ответила девушка, а затем прочистила горло и повторила. — Да, вы можете.
Малфой посмотрел на Гермиону через плечо, поначалу не поворачиваясь к ней. Он и сам уже не помнил, к кому он в последний раз относился с такой осторожностью. Люциус настолько привык к тому, что с Грейнджер надо вести себя очень аккуратно, что даже не замечал этого. Он было подумал отказаться сейчас, ведь девчонка не согласилась сразу… Но почувствовать, как двигается его нерожденный ребёнок, Малфою хотелось сильнее, чем думать о комфорте Гермионы.
Мужчина всё же медленно повернулся и подошёл к ней, остановившись на расстоянии в сантиметров тридцать. Также неторопливо протянув к Гермионе правую руку и коснулся её кончиками пальцев, постепенно увеличивая площадь соприкосновения.
— Не здесь, — произнесла девушка и, взяв Люциуса за руку, переместила её туда, где чувствовала толчки. — Здесь.
Они простояли так пару долгих минут, пока малышка наконец не пихнулась снова, давая Малфою возможность почувствовать это. А затем ещё несколько раз. Люциус оторвал взгляд от живота Гермионы и, посмотрев ей в глаза, понял, что она тоже всё это время смотрела ему в лицо.
— Мне убрать руку? — спросил Малфой спокойно.
— Как хочешь, — растерявшись, неуверенно ответила девушка, впервые обращаясь к нему на ты.
В гостиной раздался хлопок, и тоненький голос проговорил, разрушая момент:
— Хозяин, десерт подан.
Люциус повернулся к эльфу и убрал руку с живота Гермионы. Девушка ожидала, что он накажет явившегося не вовремя домовика, но тот лишь отстранённо ответил:
— Хорошо.
Во время десерта они говорили ещё меньше, чем за ужином. А точнее, не говорили совсем. Малфой снова не притронулся к сладкому, выпив лишь чашку крепкого чёрного чая, а Гермиона вновь, как и в прошлый раз, почувствовала, что запас её добродетели иссяк.
_______________________________________
Декабрь превратил окрестности Малфой-мэнора в красивые зимние пейзажи. Заснеженные холмы по одну сторону, зимний лес по другую. Всё это выглядело довольно уютно и даже «по-домашнему», когда Гермиона сидела в спальне или гостиной с книгой в одной руке и чашкой горячего шоколада в другой, слушая, как потрескивают брёвна в камине, наполняя комнату приятным ароматом. Мэнор, несмотря на весь его мрачный вид, оказался довольно тёплым домом зимой, хотя девушка ожидала именно холода от подобного замка. Рождество приближалось.
Гермиона осознала, что праздники уже совсем близко, только когда увидела в главной гостиной большую ель, около двух с половиной метров в высоту. Эльфы домовики за ночь очень красиво украсили мэнор, везде висели праздничные гирлянды и рождественские венки. Гермиона никогда раньше не забывала о Рождестве, но сейчас у неё не было ни подарков, ни, если честно, праздничного настроения. Увидев рождественскую ель, девушка задумалась, где ей провести праздник. На Рождество она привыкла встречаться с друзьями и родителями, но сейчас гриффиндорку терзали сомнения по этому поводу.
— Я планирую провести Рождество с родителями, — как-то раз за завтраком заявила Гермиона.
— Я бы хотел отвести тебя и забрать, — спокойно ответил Малфой.
— Исключено, — положив вилку, подняла на него взгляд девушка, — там же будут мои родители.
— Тебе сейчас нельзя трансгрессировать на такие дальние расстояния. Это несёт за собой определенные риски, — всё в том же тоне, в каком родитель обьясняет очевидную истину неразумному ребёнку, проговорил мужчина.
— Я и так не выхожу никуда из этого дома уже месяц… — взбунтовалась Гермиона.
— Никто не запрещает тебе покидать мэнор, — уже довольно холодно глядя на девушку, перебил её Люциус, — Но трансгрессировать сама ты не будешь.
— Тогда я воспользуюсь каким-нибудь транспортом, — пожала плечами гриффиндорка, — вызову такси в аэропорт или на вокзал.
— Вызовешь что? Куда? — скривив губы, переспросил Малфой.
— Так путешествуют маглы. Самолетом или поездом, — скрипя зубами, объяснила Гермиона, пытаясь спокойно вернуться к завтраку.
— О нет, этого я не допущу, — преспокойно заявил Люциус, — я запрещаю тебе трансгрессировать в одиночку, а уж подобные
«вещи», даже не рассматриваются.
Грейнджер, не в силах больше спорить, довольно резко встала из-за стола, положила приборы и, оставив почти нетронутый завтрак на тарелке, быстрым шагом покинула столовую. Люциус бросил недовольный взгляд ей вслед.
«Хотя чего ещё можно было ожидать от неё? Это ведь Гермиона Грейнджер, Мерлин её дери. Кто сказал тебе, что с ней будет легко?»
_______________________________________
Рождественским утром Гермиона проснулась позже обычного, хотя и принципиально не спустилась на ужин накануне. Около одиннадцати она только разлепила глаза и, вспомнив, что родители садятся за стол примерно в полдень, поспешила начать собираться.
Люциус, который, по большому счёту, расценивал праздники, как бесцельно потраченное время, в которое у него часто стопорились дела, ведь не работали банки, министерства и другие важные инстанции, сидел в малой гостиной с бокалом вина и вёл какие-то подсчеты, диктуя цифры вертикально стоящему перу, которое время от времени скользило по пергаменту. Гермиона, в красивом тёмно-бордовом платье, поверх которого было накинуто зимнее пальто, отделанное мехом (тоже оставленное в её гардеробе эльфами), расправив плечи и с заведомо недовольным выражением лица от сложившейся ситуации, быстрым шагом вошла в комнату. Малфой ещё несколько минут игнорировал её присутствие, продолжая диктовать перу свои подсчёты и, только после второго, довольно настойчивого, покашливания, оторвал глаза от пергамента и посмотрел на Гермиону.
— Да? — подняв брови, произнёс мужчина.
— Ты говорил, мне нельзя трансгрессировать, — раздраженно заговорила Грейнджер.
— Именно так, — снова просматривая пергамент с таблицами, согласился он.
— Сейчас Рождество, — тихо продолжала заводиться девушка, — Я хочу навестить родителей.
— Помнится, ты отказалась от моей помощи, — пребывая в явно скверном расположении духа, ответил Люциус.
— Ох, ну хорошо, — воскликнула Гермиона, резко вставая.
Терпение девушки подошло к концу. Правда, и Малфой был не промах. Не успела она сделать и шагу, как он встал и, схватив Гермиону за руку и слегка притянув волшебницу к себе, трансгрессировал вместе с ней из Малфой-мэнора. Они оказались прямо у соседнего от её родителей дома.
— Я вернусь за тобой через три часа, — произнёс Люциус.
Гермиона, не спрашивая, откуда он узнал её адрес, кивнула. Даже парная трансгрессия далась ей довольно тяжело. Приведя дыхание в порядок, гриффиндорка вновь повернулась к Малфою и, понизив голос, проговорила:
— Будешь прятаться за кустом?
— Почему же, могу пойти вместе с тобой, — скрестив руки на груди, пожал плечами мужчина.
— Мы оба знаем, что нет, — прищурилась Гермиона, молясь, чтобы Малфой уже растворился в воздухе.
Словно прочитав её мысли, Люциус с недовольным вздохом проговорил:
— Ты зайдёшь в дом, и я трансгрессирую.
Волшебнице ничего не оставалось, кроме как понадеяться, что их не видно с балкона её родителей и быстрым шагом направиться в сторону дома. Гермионе открыла её улыбающаяся мама.
— Дорогая, мы тебя заждались, — обняла она дочь, — скорее заходи. Обед остывает.
В это Рождество от пышного праздника, ради Гермионы, семья отказалась. Никакой армии родственников, лишь они трое, уютный дом, украшенный электрическими гирляндами, пышными венками, с большой живой елью в гостиной, где сейчас обедали Грейнджеры. В этом году ель была украшена в розово-белых тонах. Гермионе это показалось небольшим намёком на приближающееся рождение внучки. Сейчас волшебница впервые задумалась, что же будет после того, как родится Луиса. Раньше Гермиону волновал только сам процесс беременности и сложности, которые его сопровождали, сейчас же, она поняла, что это, судя по всему, было только началом. Будет ли Малфой против того, чтобы их дочь проводила время с родителями Гермионы? Конечно, будет. Но и девушка не была настроена так легко сдаваться.
Хоть украшенный к празднику Малфой-мэнор и показался ей чуть более уютным, чем обычно, с домом родителей Гермионы этот мрачный замок сравниться не мог. Рождество волшебница всегда любила проводить дома, а сейчас ещё больше жалела, что так не ценила эту пору, когда была маленькой. Всюду сверкали огоньки и горели свечи, электрический камин потрескивал как-то
по-особенному, не так, как огромные камины Мэнора. Мама в шерстяном платье и папа в свитере с оленями и колпаке Санта-Клауса. Рождественская музыка, играющая из колонок, окружавших плоский телевизор. Чаша с глинтвейном и черпаком в центре стола, рядом румяная индейка, душистый запечённый картофель и ароматная брюссельская капуста. Папин любимый мятный шнапс и мамин слегка припущенный пудинг из панеттоне. Неяркий свет и тихие разговоры.
Гермиона бы хотела, чтобы её дети росли в такой же атмосфере. Но судьба распоряжалась иначе.
Праздник проходил чудесно. Время, словно благоволя Грейнджер, тянулось довольно медленно, хотя им и было весело и уютно.
Глянув на часы после десерта, девушка увидела, что три часа уже подходят к концу, но говоря честно, она и не планировала быть тут дольше. Гермиона всё же ощущала себя слегка не в своей тарелке здесь, в её положении. Волшебница посмотрела в окно, на тот самый угол, где они появились с Малфоем несколько часов назад, и увидела там высокую фигуру в тёмном пальто. Разумеется, ведь он не опаздывал.
Прощание с родителями было довольно долгим. Волшебница уже стала переживать, как бы Люциус не заявился прямо в дом. Опасения Гермионы, казалось, подтвердились, когда в дверь позвонили.
— Должно быть, это за мной, — недовольно проговорила гриффиндорка и открыла дверь.
Однако на пороге стоял совсем не Люциус. Долговязый парень с рыжими волосами держал в руках небольшую подарочную коробку с большим красным бантом. Это был Рон. Увидев Гермиону, он сначала улыбнулся, но затем, спустил взгляд ниже и оцепенел.
Мистер и миссис Грейнджеры с удивлением молчали. Гермиона и Рон тоже.
— Что ты здесь делаешь? — тихим голосом спросила волшебница.
— Надеялся найти тебя тут… хотел поздравить с Рождеством, — неуверенно ответил парень.
Гермиона, глядя ему за спину, увидела, как к ним издалека приближается фигура в дорогом тёмном пальто.
— Я же просила, не искать меня, — голос девушки дрогнул.
Люциус, стоя буквально на пару метров дальше Рона, протянул руку в сторону Грейнджер, намекая, что готов унести её отсюда. Волшебница пристально глянула на него, оставляя Рона размытым во взоре глаз, которые стали наполнять слёзы, прошла мимо парня. Рон, конечно, обернулся за ней. Родители Гермионы, которые тоже стояли в прихожей, с интересом наблюдали за разворачивающейся сценой, не зная, что предпринять. У Рона едва не открылся рот, когда он увидел Люциуса. Гермиона даже не обернулась к ним, лишь вложила свою ладонь в протянутую руку Люциуса и сама подошла к нему вплотную, оказываясь в крепких объятиях. Пара растаяла в воздухе.
