Террариум

«Патология отравления барбитуратами проявляется в замедлении процессов дыхательной и сердечно-сосудистой систем, а также в развитии коматозного состояния». Это далеко не первый сайт и уж точно не десятая страница. Голубоватое свечение экрана придаёт оттеночного одиночества комнате. И это одиночество хочется искоренить в себе, но как? — встретившись один на один с ситуацией, Армин оказывается полностью поглощенным информацией, от которой по коже расползается то ли озноб, то ли мурашки. Ладно, назначение этих препаратов он уже понял, пробежав глазами по каждой ссылке, переворошив кучу всего. Блокнот в сгибах одеяла и оставленная там же ручка — признак, что Арлерт выписывал некоторые слова, вбивал их в поиск, вслед за ними и адреса сайтов, рядом неуверенные вопросительные знаки: ему стоило обратить на это внимание. Хотя лучше бы внимание на это обратила полиция. Сидя в полной темноте — экран показывал два пятнадцать ночи, а сон на неспокойную голову так и не шёл — Армин искал все, что могло иметь хоть какое-то отношение к услышанному. Из-за света ноутбука, что в темноте ощущался гораздо резче, болели покрасневшие глаза — их приходилось тереть, переставая покусывать ногти и ерзая: такого никогда не было, но Арлерт остро осознавал, что ему неудобно в любом положении на кровати, как бы он ни сел или лёг; хотя, вероятно, дело было вовсе не в том, какое положение он примет. Было дискомфортно и незащищённо именно потому, что он узнал то, чего, очевидно, не должен был, оказался свидетелем ужасных вещей. В тишине постукивая пальцем, он читал и искал что-то, порой чего сам не понимал, но пытался разобраться. Армин чувствовал ворох ответственности, понимая, что он — единственный, кто может что-то предпринять. Пока единственный. И ещё много-много сумбурных беспорядочных мыслей. Такие разные, неприятные до тошнотворного метаморфоза, что хочется вытащить их из головы пинцетом; такие, от которых лёгкий холодок в животе превращается в нудную боль — чистого вида переживание; лезут сплошным потоком быстрее, чем Армин успевает их осмыслить. И от этого даже слегка подташнивает, словно он катается на детской карусели — та едет слишком быстро, кружащиеся пони сливаются в выедающе-тревожное «что-то». Армин чувствует, как холодеет изнутри. Как клубки явного штормового вымывают любые сомнения, что тут все совсем не чисто, и вечеринка — хотя какая уже там вечеринка, сейчас это больше походит на танцы на костях — планирует быть превращенной в самое настоящее преступление. Он пускается в причинно-следственный пляс — спичка сентенции потрескивает в его голове; вдруг на очередном маневре, когда пытается связать информацию в цепочку, споткнувшись о ментальный камушек беспокойства, теряет нить: досада какая. Опять ни одного объяснения. Арлерт путается. Он — чёртов Вилли Вонка, медленно разворачивающий обертку перегнившей и несъедобной тайны. Он — Шерлок, получивший миллион улик и абсолютно не знающий, как их связать одной нитью. Он — Фьюри, пытающийся задавить что-то, само по себе ещё не начавшееся, хотя процесс давно запущен. «Известны ситуации, когда снотворные использовались для приведения человека в бессознательное состояние для ограбления, изнасилования и совершения других противоправных действий. Цель преступника — добиться максимально быстрого и глубокого сна жертвы». Армин вздохнул, вновь чёркнув заметку в блокноте, а потом уставился на неё. «Если на той вечеринке будут подростки, то их можно будет усыпить, подмешав в напитки всю эту муть. Даже дозы большой не потребуется, — он прикусил щеку, опять постукивая пальцем по ноутбуку. — Но зачем? Чтобы изнасиловать? С чего бы тогда тем мужчинам должны платить? Ограбить? Вряд ли у них найдутся деньги, ради которых стоит так заморачиваться. Убить? Нет смысла обычного убийства этих школьников, тем более, таким заурядным способом. На какой черт вообще их усыплять именно на вечеринке, на которой что-то произойдёт, и, конечно, она не останется без внимания?» — отложив блокнот, уставился на экран. «Смертельная доза Фенобарбитала — от двух до десяти грамм». Не сказать, что он верит этому сайту, хотя больше опираться не на что: везде примерно одинаковое содержание, что про барбитураты, что про экстази, что про другие вещества. Значит, львиная доля правды в этом всё-таки есть. От двух до десяти грамм на человека. Всего восьмеро — это он слышал не раз. Получается, максимальная доза на всех — восемьдесят грамм. Не так и много. В аптеке его продают в таблетках как противосудорожный препарат. Тогда ещё больше вопросов: зачем эти люди, которые явно к Форстеру отношения не имеют. В чем их функция? Осознание тяжелое, как расплавленный свинец, страшное вроде грозовой тучи — смерти подобно, но так осязаемо и реально. Непринятие заставляет подавиться собой примерно трижды, без начала, без конца, оно течёт, не впитываясь, но кажется, что не высохнет и не отмоется больше никогда — опасность так близка и так скрыта, что трудно поверить, доказать, предотвратить. Как обычно бывает в фильмах про сыщиков? Ну, сначала надо собрать улики. Потом определить подозреваемых, а затем путем расследования исключать невиновных, если, конечно, они все вместе не окажутся виновными. Получается, Форстер тоже виновен, раз именно он устраивает эту не? -вечеринку и платит тем, с кем Армина сталкивали обстоятельства. Два листочка блокнота исписаны и изрисованы, из пятнадцати вкладок Арлерт вытащил все, что можно было. Остаётся последнее. То, что он откладывал как можно дальше, игнорируя, понимая, что это может привести его к решению, но боясь, совершенно по-детски или же брезгливо, хоть что-то пропустить через себя. «Трансплантация». Армин, даже не глядя на клавиатуру, пробежал по ней пальцами и, опасливо затаив дыхание, нажал на кнопку поиска. Естественно, он знал, что это такое, но, возможно, не настолько глубоко, как нужно было. Практически сразу нашлось невероятное количество результатов: сайты с интригующими и пугающими названиями, фотографии и картинки, куда даже лезть не хотелось, другие результаты; Арлерт почувствовал себя ещё более некомфортно. Армин заставил себя прочесть несколько сайтов, и вроде в этом не было ничего криминального. Однако, перейдя по рекомендуемым источникам, он быстро наткнулся на слова о «чёрном рынке» и «криминалистической деятельности». Наткнулся почти в буквальном смысле: это укололо его, и некое ощущение, что он чертовски близко к чему-то, заставило насторожиться. «Костный мозг — три тысячи долларов; роговица глаза — четыре тысячи долларов; почка — от пятнадцати тысяч долларов; печень — пятьдесят четыре тысячи долларов; плацента — стоимость неизвестна, так как нелегальна, но пользуется большим спросом на чёрном рынке». Паника настигает с разбивающей неожиданностью — приходится рот рукой зажать, а второй захлопнуть крышку ноутбука, тем самым погружая комнату в полный мрак, где царит чёрная неизвестность. Выглядя в абсолютном ужасе от осознанного — именно в тот самый краховый момент, когда он все понял, Армин прекрасно чувствует сердцебиение под самым горлом. Страх темноты, в которой он оказался, и стук сердца, того самого органа, за который можно получить не одну тысячу, доводят едва не до немого крика. Арлерт обратно открывает экран и, ласкаемый его прежним свечением, с усилием делает рваный, но глубокий вдох в попытке успокоиться. Помогает, откровенно говоря, хреново. Армин больше не может думать ни о чем. Словно резко облили ледяной водой, оставив парадоксально горячий пот. В висках звенит и тянет, желание позвонить в полицию или же спуститься вниз и растолкать давно спящую маму, даже не подозревающую об кричащей жестокости и алчности, одолевает. Но он, уткнувшись в пустоту перед собой, скованный страхом, приходит к выводу, что практически никому нельзя доверять. Кроме родителей. И Эрена. И Микасы. Но втягивать их сюда слишком опасно — даже сама суть парализует своим ужасом, а кто знает, на что ещё способны эти люди? Пока об этом знает лишь Армин, остальные в безопасности, да и он тоже, ведь остался незамеченным. Самым сложным чувством для него всегда было доверие. Это не должно было вытекать из его жизни, ведь не случалось ещё предательств и лжи, но сейчас, оглядываясь назад, Арлерт убедился в том, что доверие — это слишком экстремально. Ещё более рискованно, чем с парашютом прыгать. Уткнувшись в белые колени, он зажмурился. «Получается, Форстеру нужны деньги, ведь он почти банкрот. И он хочет заработать, продав тех восьмерых на органы, перед этим усыпив наркотиками? А те мужчины получат свою долю, когда принесут дозу и помогут расправиться с подростками?» Разболелась голова, а вместе с ней и живот. Армин почувствовал себя каким-то сгустком, и происходящее было настолько ужасным, что заставило все внутри перевернуться. Разум его дрожал и покачивался, слишком неуверенный в оси вращения, чтобы можно было должным образом все обдумать. Арлерту кажется, что он не должен в это ввязываться — хоть уже ввязался так, что болото необратимо топит — и делать всяких выводов, но всё слишком очевидно плохо. Но даже это уже не способно его остановить от очередного шага в неизвестность, находящуюся впереди, который крутился в голове с все большим ужасом, чем прежде. Но это было все равно, что заплыть слишком далеко: легче доплыть до противоположного берега, чем возвращаться. Детектив что на экране, что на страницах книги, что в жизни — различие лишь в том, что на кону реальные люди, а не персонажи богатейших миров фантазии писателя или сценариста. И если с первым можно смириться, то от второго Арлерта захватывает обостренное чувство справедливости, привитое отцом с раннего детства, страх и желание броситься сломя голову помогать тем беднягам, которых он не знает. Или знает? Было же имя! Точно было! Армин напрягается, хаотично ища на подкорках памяти все, о чем мог говорить незнакомец, и где-то среди услышанного обязано быть то, что он судорожно пытается поймать — и почему он не запоминает действительно важного? Через минуту приходит осознание совершенного минуса, ни в одном месте не помноженного на второй минус, чтобы в итоге дать плюс — от досады мальчишка мысленно влепляет себе подзатыльник. Но напряжённый, едва не воспаленный мозг отказывается слушаться и думать, все ещё плавая в сиропе потрясения. Нет, так больше нельзя, иначе расколется пополам, пойдет по несуществующим швам, рассыпется. Все так ясно, но так сложно одновременно, поэтому хочется, чтобы все оказалось шуткой, хоть жестокой. По крайней мере, не более жестоко, чем осознавать всю реальность.

* * *

Раннее утро в доме спального района для Армина выдалось по-своему тяжёлым. Он проснулся от лёгкого скрипа двери в комнату, вслед за которым в коридоре раздались шаги и шуршание. Приподняв гудящую голову, Арлерт обнаружил, что уснул прямо поперёк кровати на одеяле. Все тело затекло, а в сон клонило до ужаса. Экран разряженного ноутбука был чёрным. Захлопнув крышку, Армин слабо потянулся, растирая ладонью затекшее плечо и встречая сонным взглядом появившуюся в дверном проёме мать. — До поздней ночи готовился? — на блокнот, что лежал рядом с мальчиком, она посмотрела с укоризной, но в глубине её взгляда проскакивало одобрение и сочувствие: Линнора, видно, думала, что сын допоздна решал задачи из сборника. — Да, — кивнул Армин, достаточно легко принимая к себе же ложь. Первые мгновения ему казалось, что ничего не произошло, но стоило мозгу сложить картинку вновь, захотелось упасть лицом в подушку и безысходно молчать. Кажется, единственным пристанищем от реальности стал его сон, поэтому, выбираясь из кровати, Арлерт подумал, что будет возвращаться к ней при любой возможности, глотая успокоительное и снотворное. Пусть это и выглядит как подростковый максимализм, дело тут куда серьёзней. Армин был горд собой, по-настоящему горд: он сумел не впасть в панику, когда, выйдя на кухню, улыбался изо всех сил матери и Франческе, позволил обнять себя, будто ничего не случилось. Будто все было нормально. — Всё в порядке? Выглядишь обеспокоенным, — женщина отстранила подростка от себя, заглядывая в его глаза. Арлерт удержался, чтобы не кинуться ей на шею и не рассказать все, о чем он знает. Потому что хорошие дети не волнуют своих родителей. — Да, нормально. У меня тест, — неожиданно вспоминает он, словно защитная реакция в мозгу подбрасывает ему рандомную информацию, отвлекая от стресса. — Что ж, тогда удачи. Ты ведь готовился — уверена, ты справишься. Он снова улыбается, спрашивая, когда вернётся папа, потом берет рюкзак и снимает маску беспечности, стоит оказаться за дверью. Даже не оборачивается назад, как обычно, ощущая, что не сможет ещё раз так улыбнуться, что что-то обязательно выдаст. Лишь сжимает лямку крепче и оглядывается, словно пытается найти человека, который может прочесть его мысли. Весь день практически выпадает из жизни. Домашней работы по геометрии у него нет, параграф по истории не выучен — не до того было. Ощущая себя не в своей тарелке с пониманием, что его тарелка безвозвратно разбита и что чувствовать себя комфортно он не сможет ещё долго, Армин не слушает учителей, четвёртый урок подряд изрисовывая тетрадные поля. На пятом уроке действительно раздают тесты. Смотря на вопросы и не более — он едва знает ответы на несколько из них, и то, не уверен в их правильности, Армин задумывается, насколько это бессмысленно: как его сейчас может волновать тест? Неужели жизни этих невиновных — ничто по сравнению с Америкой восемнадцатого века? Арлерт пытается отвечать, где-то чисто «методом научного тыка». Низкая концентрация, значит… Да давно уже стоило понять, что он провалился, раз даже тестовая часть вызывает столько вопросов. С другой стороны, он что-нибудь обязательно придумает, и в этих колониях, и с вечеринкой. Стоит пойти в полицию? Возможно? — нет. Чёртова непредусмотрительность: он так растерялся, что не сообразил включить диктофон и записать хотя бы часть разговора. Во-первых, так он имел бы на руках доказательства своим словам. А что сейчас? «Я думаю, что одна тусовка рискует превратиться в похищение, ибо одному банкиру нужно спасать свои финансы?» Пусть так, но его просто сочтут за глупого подростка, у которого переезд в пять лет — последнее веселое, что бывало в жизни, поэтому нужно немедленно компенсировать уровень веселья и забавы, отвлекая полицию от работы. Во-вторых, мозг все ещё упрямо не даёт вспомнить то имя. Такое, вроде, простое, и фамилия короткая, и дразняще вертится на языке. Армин берет ручку и выводит на листке букву «К». Хочется сказать, что начало положено, да только вот это даже не имя. Катрин? Криста? Карла? А точно ли «К»? Или это фамилия с неё начиналась? Тогда он пишет буквы, которые смутно помнит: «р», «а», «с». Вертит, шепчет, даже голос того незнакомца старательно воспроизводит, чтобы вспомнить, как он это сказал. И цепляется за сознание, которое подсказывает, что это была буква «Х». Отлично. Хейли? Х… Хистория? Да, черт возьми, Хистория! И, к счастью, как только появляется имя, моментально выплывает на поверхность с глубины и фамилия. Хистория Райс. Чувствуя облегчение, Армин, чтобы ещё раз не забыть, записывает на листок. Хорошо, уже лучше. Пока, конечно, не ясно, что с этим делать, но чем больше у него есть, тем лучше, поэтому… — Арлерт! Армин вздрагивает и поднимает голову, ловя на себе взгляды всех одноклассников и мистера Миллера. Черт. — Армин, я спросил уже три раза, все ли сдали тест. А ты сидишь, Армин, я тебя не узнаю. Мальчишка жмётся, когда учитель останавливается рядом с ним, в шаге от парты, и берет в руки его листочек. Он под землю провалиться готов, еще больше — приложиться об эту самую парту лбом. Ощущает себя словно единственный знающим, что завтра апокалипсис. Мистер Миллер рассматривает буквы, имена и зачеркивания прямо на листке с вопросами. Его лицо выражает такую безнадегу, что Армину впрямь становится очень стыдно. — Хистория Райс? — учитель хмыкает. — Что с тобой происходит, Арлерт? Ты в последнее время очень заторможенный. Влюбился, что ли, в эту Хисторию? Вот он — финальный удар в виде добивающего вопроса, ответить на который априори невозможно. Класс смеется, а мальчишка поднимает робкие глаза и тут же хочет опустить их. — Я в порядке. Простите, — и фраза звучит так надломленно и жалко, что даже закрадывается мысль: «Не врет ли он?» — она повисает в воздухе утвердительным ответом. Мистер Миллер забирает листок и молча кладёт его на свой стол, а потом продолжает диктовать конспект. Если бы они только знали… Невозможно не почувствовать на себе чей-то взгляд: Эрен выглядит обеспокоенно, и Армин предпочитает не поворачивать голову. Лучше втыкать в учебник, чем смотреть в зелёную бездну небезразличных глаз, куда хочется броситься больше, чем говорить с кем-нибудь. Микаса, сидящая перед ними, тоже оборачивается, пытаясь шёпотом позвать Арлерта, но, получив замечание и не получив ответа, возвращается к конспекту. Он знает, что после урока ему устроят допрос с пристрастием. Честно? Была бы возможность вернуться в прошлое и изменить ход событий — Армин воспользовался бы ей. Потому что то, что ждало его здесь, совсем не радовало. Когда тебя гложет не одна мысль, делая невозможным передвинуть центр мышления на что-то другое, становится, мягко говоря, нехорошо. Спокойствие куда ближе. Можно было, в принципе, это сказать по Армину: он выглядел так, словно предпочёл бы одиночество шумной компании и обычное какао, которое он сейчас вливал в себя, вместо алкоголя. — Рассказывай. Жан, Микаса, Эрен и Армин сидели, обедая на большой перемене. Правда, ели только трое, в то время как последний в основном просто ковырял еду на подносе. — Нечего рассказывать, — тихо буркнул Арлерт, отворачивась от Жана. Наверное, он сказал это слишком тихо для шумной столовой, где галдела куча школьников. Он пытался играть полное все-замечательно-просто-не-выспался-не-обращайте-внимания, но, оказывается, он был ужасным актёром и скрыл свое поведение не так хорошо, как первоначально думал. — Армин, — обеспокоенно — это был тот самый встревоженный тон, который всегда выдавал в Йегере реальную тревогу, а не ложную, — все хорошо? Мальчишка неуверенно закивал. Он почувствовал паршивый укол совести, что обманывает их, но неужели он мог иначе? — Забейте, бывает, — «Бывает, когда плохие люди ради собственной выгоды готовы убить невиновных, потому что грёбаные зелёные бумажки — единственное, ради чего мы готовы на всё». — Тест провалил. Исправлю. — На тебя это не похоже. Просто… Тебе вроде нравится история, — Микаса напротив нахмурилась, переводя взгляд на Жана, передавая эстафету ему. — Да, — Кирштайн подхватил её, оживленно жестикулируя. — Ты уверен, что всё в порядке? — снова спросил он, и беспокойство, которое он пытался скрыть, всё чётче проявлялось. — Голова болит, — виновник этого разговора, что состоял из массы вопросов и размытых ответов, махнул рукой. — Ты просто бледный какой-то. Может, нужно к медсестре? Давай я тебя отведу, если хочешь? — спросил Эрен, и, стоило заметить, Армин ждал этого, потому что забота Йегера начиналась от царапин и, вероятно, обострилась бы, возьми и упади Арлерт в обморок перед ним. — Мне не нужно к медсестре, это просто головная боль, как я говорил, — сказал Арлерт, может быть, слишком резко, но он просто хотел, чтоб друзья забили на его состояние. Чем больше они спрашивали, тем больше ему приходилось лгать. — Кстати, — Жан помолчал, словно не был уверен, имеет ли он право говорить об этом, — кто такая Хистория? Выдохнув и пожав плечами, Армин бросил быстрое: «Имя знакомое», зная, что это явно не то, чего ожидал услышать Кирштайн, но эта была допустимая погрешность. Жан сжал губы, глядя с сожалением. Он понимал, что это ложь. И, конечно, не хотел давить, но кто знает, возможно, именно из-за этой девушки Армин выглядит, как будто по нему пару раз проехался асфальтоукладчик. Выпытывать он резонно не стал, ответив лишь: «Ясно». Но ясно не было ничего. Мальчишка неуверенно оглядел столовую, как будто забыл, как здесь оказался, и нервно щёлкнул пальцем. Как будто он — террорист посреди шумной толпы на улице города, которому известно, что через десять секунд прогремит взрыв. — Может, тебе стоит проветриться? Ты ведь не собираешься до самых экзаменов дома сидеть? — Эрен, я не хочу, — переступая через себя, Арлерт отодвинул поднос, ведь чувствовал, что он определённо не в состоянии, чтобы съесть больше половины. — В прошлый раз мы испортили чей-то дом. Я больше не хочу в этом участвовать. Микаса с непониманием метнула глаза на Йегера; тот махнул рукой, мол, «не обращай внимания». Кирштайн чуть не улыбнулся, но улыбка спала с его лица, стоило Армину почти вскочить со стула. Он подхватил рюкзак, задев им локоть стоявшей рядом ученицы. Он больше не желал строить эту стену лжи, с каждой минутой, с каждым словом укладывая на неё новые кирпичи неправды. — Мы опоздаем на информатику. И умоляю вас, не надо так печься обо мне, это просто тест, — сказав это, он закинул лямку на плечо и решительно двинулся к выходу, даже не собираясь подождать, когда друзья закончат обед и пойдут вместе с ним, потому что часть его желала оторваться от них. И всё то время, пока он поднимался по лестнице, его губы неслышно нашептывали проклятья: на самого себя, тех людей, на ситуацию.