Террариум

«Прощай и спокойной ночи! — пело радио на кухонном столе, усыпанном черствыми крошками хлеба. — Мы все так далеко от тебя. Обгораю, как спичка, которой ты чиркнула, чтобы сжечь дотла. Прощай и спокойной ночи!» Нет, это был сон. Никакого стола. Никаких крошек хлеба. Никакого радио. Ему снился дом, снились дни перед тем, как все сломалось полностью. Он был счастлив, он был так безмятежен. Запах персиков стоял в окнах, а радио все пело, пело, пело. У той песни не было конца. «Прощай и спокойной ночи!» Эта песня была такой же бесконечной, как собственное безумие из гор седативных, из истерик и тёплой крови; было достаточно в нём места, чтобы потеряться и потерять самого себя. Пребывать в своих мыслях оказалось не так и плохо. Армин находился в них всегда, потому что он слишком боялся опасности от внешней, реальной угрозы. Но погром творился и в голове. Сказать, что там был беспорядок, значило бы пренебречь другим, более подходящим определением: стихийное бедствие и катастрофа наполняли череп оттенками вишнево-красного, пятная россыпь фактов и знаний тлетворными тонами гниения и пагубности. Стены лежали в руинах, поросшие, словно прошли века. Какая блестящая метафора в пустотах его головы. Арлерт не знал точно, как долго брел по потрескавшемуся мраморному полу, безразлично обозревая разрушения. Теперь не было ничего, что защитило бы его от порывов свистящих сквозь ментальный пейзаж пустынных ветров. Они задували во все щели, и Армин позволил поднятому песку расцарапывать лицо, впиваться в глаза и в кровь иссекать губы. Это было больно. Больнее, чем капельницы. И одиноко. Потому что в этой чёртовой пустыне не было спасителя, а в реальности Арлерт отгораживался ото всех, кто хоть как-то пытался. Ему казалось, это жалость заставляет их всех проявлять небезразличие. Рэйчел тоже часто заходила в его палату. По чёткому графику: в восемь утра, тринадцать дня и семь с половиной вечера — как будто в её голову встроили часы, а она осталась носителем. Ах да, и ещё медсестры, что периодически спрашивали, все ли в порядке. «Да», — отвечал Армин. Ничего не было в порядке. А ещё в один день пришёл он. Новенький, кажется. Ему было около тридцати, и он без присущего энтузиазма ходил по палатам, проводил короткие осмотры. Он изредка улыбался Рэйчел, будто она ему симпатизировала. Это все проносилось перед глазами. Армин не следил за временем, и вообще, у него создалось ощущение, что кроме него этого нового врача никто не видит. И все же, Рэйчел улыбалась ему в ответ. А потом должна была вернуться к Армину и снова осмотреть его, обработать раны и порезы на шее: на неё повязку уже не накладывали. Берч должна была быть единственной среди персонала, кто следит за состоянием Арлерта. Но он был там. Он был в его палате. Он... *** — Тебе проще передвигаться? Боль уже не такая сильная? — Ага, уже легче. Ребра болят, — мальчик кивнул на этот вопрос. Врач осматривал его, как обычно что-то черкая в своих бумагах. Он казался понимающим. Узкое лицо было вытянутым. Щеки обрамляли чёрные волосы. Иногда Армин смотрел на них, вспоминая, что случилось с собственными волосами. В чужом лице нельзя было найти и капли эмпатии, но оно не ощущалось, как что-то чуждое. Иными словами, этот врач стал олицетворением человека, что исключительно выполняет свою работу. Не более, но и не менее. — Да, понимаю. С такими ударами могло и до перелома дойти, естественно, что они болят. Гематомы сильные, поэтому сходить будут долго. Конечно, при должном уходе от них не останется и следа. — Ясно. — Как в общем состояние? Появилось что-то, что тревожит? — Нет, не думаю. «Галлюцинации», — хотел сказать Арлерт. Порой он думал, что видит иные лица, слышит иные звуки, его восприятие даёт сбой. Но как это могло отразиться на отношении к нему? Его посчитают свихнувшимся. И на него обрушится ещё больше внимания, от которого хотелось выть. Армин возненавидел эту больницу. — Всё почти хорошо. — Замечательно. Вообще, это странно, обычно такие случаи вызывают недоверие к собственным чувствам в последствии, а у тебя нет. Подозрительно, особенно зная, что они изнасиловали, избили и чуть не сожгли тебя, угрожая вскрыть твоё горло. «Откуда ему это известно?» — Армин сглотнул. Конечно, все прописано в его карте, в этом и сомневаться не стоило, но неужели даже такие подробности? Тем более, Армин сказал про нож лишь Ханджи. — Так, ладно. Нужно посмотреть, как там синяки. Я дам тебе время, чтобы ты подготовился снять одежду, не хочу заставлять тебя. Мне сказали, ты плохо на это реагируешь, — мужчина усмехнулся. Эта интонация показалась подозрительно знакомой. Что-то было не так. Но что? Или... Кто? Лицо его было задумчивым, словно мёртвым. Армин не хотел видеть его — незрячий, слепой блеск грязи на тихой воде. Врач задумчиво тер костяшки пальцев правой руки. На нем был его медицинский халат, и когда Армин посмотрел вниз, он увидел, как его тупоносые ботинки оставляют следы на полу палаты. Это была грязь. Едва не чёрная грязь. Мысли мальчика тревожно возвращались в тот вечер. Он снова был там, в свете сонного майского вечера, после прогулки с Эреном, Микасой и Жаном. Их имена превратились в нечто бессвязное. Там, на той улице, на том же месте, где Армина едва не задушили, была эта липкая грязь меж асфальта, и к воспоминаниям проложила путь картинка этих тупоносых ботинок. Они стояли там. Но разве этот врач был там, на той улице? Разве этот врач... — Давай посмотрим, как мы хорошенько развлеклись с тобой, шлюха. Это послужило своеобразным индикатором. Армин вздернул голову вверх, беспорядочно рассматривая чужое лицо, и осознал, что все это время смотрел и разговаривал с Джеком. Тем самым любителем кромсать все своим ножом. Все внутри похолодело, его охватил беспорядочный страх. Арлерт не понимал, почему он не понял сразу. Он даже сейчас не был уверен, что это не галлюцинация, — а если она самая? И если это было реальностью, то реальность заколыхалась у него перед глазами, так как мгновенно пошли слезы, уже как рефлекс. — О чем вы... — пролепетал он тихим дрожащим голосом. В висках что-то стукнуло. Сердце забилось. Армин снова взглянул вниз, и чёрная цепкая грязь от ботинок начала ползти по полу, ножке кровати, плинтусу. Взгляд, кажется, потусторонний, вне его понимания, исказился на страшную картину. Черты лица приобрели те, как когда Джек вырезал на шее мальчика непонятно что. Его рука потянулась к Арлерту — тот отклонился назад. — Давай посмотрим, подстилка, что ты получил взамен! Ты думал, от нас так просто отделаться? Мы никогда не уйдём, ты заплатишь, ты... «О Господи! Как он попал сюда?» — на вопросы не осталось времени, но они били по голове. Армин упал затылком вниз в истерику. Он ошибался так много раз, и то, что Джек оказался здесь, что все думали, что он врач, что Рэйчел улыбалась ему. Он закричал, шарахаясь от руки, падая телом влево. Простынь и одеяло вмиг превратились в штормящую белоснежную бурю, в которой он запутался. Рука приблизилась, не ударяя, а стискиваясь на шее. Со страшной силой сдавила кожу. Его потянули назад, и Армин осознал, что это повторяется, но на этот раз ему не повезёт. Его сознание ходило ходуном, он обернулся и закричал еще сильнее, потому что в безразличном взгляде не было ничего. Этого врача не было. Остался Джек с психопатическим оскалом. Сковал густой страх неприкрытого зла, которое терзало его в момент похищения, и подпитывалось оно основательным человекообразием убийцы, живого трупа, мёртвого прошлого. — Рэйчел! — взвизгнул Армин, пытаясь позвать на помощь, — Нет! Рэйчел! Он попытался слезть с кровати, полагая, что это его спасёт, но прежде чем мог сделать это, Джек поставил колено, передвигая корпус, становясь на кровать, и опрокинул Армина под себя, из-за чего пружины матраса тревожно заскрипели. Этот скрип вызвал на коже мурашки, стало холодно настолько, что пронзила дрожь. Джек завис над ним, как коршун: секунда на секунду выпустит когти. Глаза Арлерта устремились к открытой двери, и через секунду он принял опрометчивое решение бежать к ней, хоть и понятия не имел, что он будет делать, когда окажется у задуманного места. Он захотел ударить Джека коленом в пах, и, черт возьми, не смог, тупо не смог, ведь страх парализовал. Всё, на что Армин был способен, — кричать, биться и махать головой. «Почему он ещё жив? Почему? Я же... Нет, я убил его, они сами сказали!». — Зачем? Пожалуйста, не надо! Не надо! — он оказался в слишком знакомом положении. Его тело помнило, что происходило, когда мужчины вот так нависали над ним, помнило по боли, ранам. — Заткни пасть, псина! Ты думал, избавился от меня? Я покажу, что ты сделал со мной, шлюха! Его слюни летели на лицо, что было слишком близко. Армин не мог нормально открыть глаз, он сжался, но, ощутив руку на шее, распахнул глаза. Периферия взгляда увидела что-то блестящее над его лицом, что вот-вот выколет глаза. Скальпель. Тонкий, изящный, острейший металлический скальпель в зажатых пальцах стремился к коже с ослепительной скоростью. — Я говорил, что ты умрешь, что ты будешь истекать кровью. Я не лгал, слышишь? Слышишь, блять? — прошипел мужчина над ухом. Ладонь впилась под подбородок, запрокинув голову мальчика. — Нет! — он завизжал так, что у самого задрожали перепонки. Что-то остро резануло по горлу. Армин не смог больше кричать — он захрипел, не в силах сделать вдох. В нос ударил сильнейший запах железа, а скальпель окрасился в багряной. Арлерт прижал руку к горлу, а когда отвел её, пальцы были перепачканы в крови. Крови человека, которого он убил. Джек сорвался и начал бить его скальпелем по груди, рукам, горлу, истерично смеясь, открывая все новые кровотечения, вынуждая плеваться кровью, захлебываться ей, позволять булькать и вскипать в трахее. Заставляя вариться заживо в этой крови. Армин с ужасом увидел, как белоснежное постельное белье кровати пропитывается темной горячей густой кровью, что течет из горла, изо рта, из его тела. Он словно оказался вне оболочки, наблюдая за своей предсмертной агонией. Он услышал, как кто-то произнёс его имя, и прозвучало это погребально. *** Он услышал, как кто-то произнёс его имя, и прозвучало это... Странно. Связь букв далась трудно для восприятия, но это означало одно: кто-то просил его вернуться туда, где он был. Под щекой ощущалась подушка. Она пахла стиральным порошком — не железистой кровью. И потом. Все тело взмокло, то ли от огромного одеяла, то ли страха. — Армин! Эй, спокойнее, эй! — Перестань! — Нет, стой, я не собирался ничего делать! — испугавшись сам себя, Эрен отдернул руки и сделал шаг от кровати. — Я не хотел тебя испугать. «Черт, я не... Я не собирался делать больно. Почему ты не понимаешь, Армин?». Йегер замер и начал произносить его имя. Громко и разборчиво, чтобы вернуть сюда, в настоящее, где они были лучшими друзьями. Неспособность помочь вошла в сердце кинжалом. До Эрена не могло дойти. «Я ведь твой друг, я не они! Очнись же, я хочу помочь! Вспомни меня... Вспомни! Пожалуйста!». Армин не в силах был контролировать дыхание, болезненное и резкое, заставляющее тело трястись и вздрагивать, а сам он лежал почти неподвижно под настойчивым, будто у одержимого, зовом Эрена. Его колотило с головы до пят, и он неосознанно сжал зубы, чтобы успокоиться, чувствуя меж лопаток холодный пот и слезы, готовые вот-вот брызнуть из глаз. Арлерт осознал, что Йегер осторожно опёрся руками о край кровати. Для соприкосновения необходимо было легчайшее усилие, но последнее, на что сейчас способен был Армин, – двигаться. И уж тем более он не мог позволить себе прикосновение. Тепла живого голоса рядом с собой, что пульсировал под грудью, оказалось достаточно, чтобы превратить короткие резкие вдохи в спокойные и оттащить его от крошащегося под ногами обрыва, не давая скатиться в панику. Пальцы правой руки обхватили край одеяла, параноидально ощупывая. Оно было сухим; ни капли крови нельзя было найти на ткани. Кажется, он все же вернулся в реальность. Постепенно развеялись последние отголоски кошмара, забирая с собой сдавившую грудь тяжесть и оставив Армина бормотать невнятные, сбивчивые извинения, пока Йегер продолжал говорить, что все закончилось. Попытка самостоятельно накрыть Армина одеялом вызвала хриплый агонизирующий вскрик и чуть не убила Эрена ощущением вины. Он отдернул руки, бормоча бессмысленные извинения Арлерту, подтянувшему колени к груди. Торопливо съеденный ужин неприятным комом ворочался в желудке. «О боже, все, что я делаю, неужели оно неправильно? Я тебя... Я не хочу тебя ранить. Что тебе снилось? Ты не скажешь, но что это было? От чего мне тебя защищать?» — вопросы остались без ответа, и Йегер пожалел, что не умеет читать мысли. — Это был ночной кошмар, но ты снова со мной, — объяснил он мягким голосом. — Они мучают меня слишком часто, — признание далось с огромным трудом. Они позволили Армину умереть изнутри. Они приложили к этому все возможные усилия, чтобы уничтожить душу. Снаружи не ждала угроза, потому что за самочувствием следили лучше, чем когда-либо. Потому что они хотели заставить существовать тело. Существовать в страхе и мучениях до тех пор, пока Арлерт не сможет вынести этого и не убьёт себя сам. Ведь стоило ему уснуть, когда в очередной раз ему говорили, что «сон — лучшее лекарство, необходимо восстановливать силы», он встречал свою смерть. Никто не мог этого понять. Похитители насиловали его снова, но уже не физически, а на грани помутнения рассудка. «Я знаю», — чуть не сказал Йегер. Он сам часто оказывался в этом беспокойстве, глядя, как Армин подрывается с подушки. И он был уверен, что это ещё не все такие случаи, что он видел лишь некоторые из них. — Они обязательно закончатся. — Наверное, — наконец выдавил Арлерт, с трудом сглотнув. Воспоминание о сне все еще было слишком живым, яркие осколки этой картины смолой пристали к разуму. Он попытался задвинуть темные мысли подальше, отрешиться от собственных чувств, и торопливо сменил тему. – Я тебя разбудил? — Нет, я не мог уснуть, — это было ложью. — Не уверен, что это правда, — пролепетал Армин. Он перевёл взгляд на экран телефона и уставился на цифры, понимая, что отключился на несколько часов. Выходит, до того кошмара он какое-то время просто спал, но никаких воспоминаний не было. Йегер знал, что другу становилось спокойнее, когда он был рядом с ним: Эрен помогал удерживать контакт с внешним миром. Армину нужно было с кем-то говорить, иначе он начал бы ехать крышей, прямо как в «Сиянии». Странно было думать о том, что мальчишка делает ночью в этой палате. Правилами такое никогда не одобрялось, поэтому снабдить Йегера возможностью находиться в больнице вне времени посещения даже в голову не приходило. Разрешение же означало допуск на уровне врачебного. Но, кажется, Ханджи то ли из-за должности, то ли посредством шантажа блистательно умела договариваться. И, когда Эрен всерьёз начал задумываться о том, чтобы притащить плед с подушкой в больницу и ночевать на полу в палате, чтобы не оставлять друга даже ночью, все поняли: останавливать его бесполезно. — Ты не причинил мне дискомфорта, — он постарался успокоить друга. Во взгляде мелькнуло знакомое пристальное внимание, но залегшие под глазами тени и напряженный подбородок выдали, что эта попытка дорого ему обошлась. – кажется, ты был на грани панической атаки. — Это все, что я чувствую сейчас. Мне страшно. «Он никогда не просыпался в таком ужасе. Он буквально спать не может. Когда ему станет легче?» — за ответ на этот вопрос можно было бы отдать что угодно, но Эрен оставил мысли при себе. — Армин, они больше не придут за тобой. Они арестованы, кто бы то ни был, и я знаю, что они получат за все. — Дело не в этом, а... — Арлерт остановился и поднял глаза. В иссиня-фиолетовой ночи и жёлтом свете фонаря сквозь окно лицо Эрена выглядело другим. — Откуда ты знаешь, где они? Я мало что помню, только... — Может, сходишь в душ? Ты так тревожно спал, что взмок, да и одеяло жаркое. На улице больше двадцати. — Не знаю. Сейчас ведь ночь. — Да, и там никого нет. Если ты хочешь побыть один, я подожду здесь, — Эрен расположился на пледе около кровати Армина. Палата была темной и бесшумной, лишь два голоса тихо переговаривались в этой ночи, и слова их рассыпались в стерильном воздухе. В итоге, Армин нехотя вылез из кровати. Матрас остался тёплым, как и подушка. Когда дверь тихо закрылась, Йегер опустил ладонь на простынь. Попытка почувствовать и перенять хоть каплю тепла лучшего друга показалась посяганием на него самого. *** По плечам било обжигающими каплями из душа. Было холодно. Просто холодно. Примерно так, как надеть неподходящую одежду в ветреный день и продрогнуть под дождём. И холод этот позволял только дрожать, но сама идея, чтоб протянуть руку и сделать воду теплее, была немыслима. «Они рядом, — кричало нечто внутри, — ты даже не знаешь, как ты здесь оказался. Они ищут тебя, они нашли. Они хотят запачкать тебя сильнее, посмотри в ту темноту». Армин параноидально отвернул голову от стены. Света не было достаточно. Коридор в меж душевыми остался чёрным прямоугольным ничем, будто туда входили и там исчезали разумы, как в чёрной дыре. Как будто в темноте было то, что может проглатывать целиком. Арлерт уставился глазами в проход, не в состоянии отвести взгляда. Его обволок вакуум. Ему казалось — нет, не так: он знал, что сейчас из темноты появится высокая фигура. Они придут. Они не оставят его. Они смешают его кровь с этой водой, и запах железа никогда не отмоется от этих стен. «Они идут. Они идут. Они идут. Они идут. Они идут. Они уже здесь». Армин резко отвернулся обратно к стене и зажмурился. Дрожь пробила его тело, не то от холода, не то от страха, и где-то под ногами стало чернеть. Это все ему кажется, это не в реальности, а в голове — но чёрная грязь текла с его бледного тела. Острые лопатки содрогались в дрожи, мальчишка с трудом выключил воду и вылез из ванной, натыкаясь на испуганное лицо в отражении. Зеркало почти запотело. Блики от лампы освещали верхнюю часть, остальное шло рябью пятен. Тонкая рука протянулась вперёд, и пальцы дотронулись до стекла. Армин провел ладонью по зеркалу, стирая с него пар. Позади него все ещё чёрнел тот проем. Редкие капли, стекая с душа на дно керамики ванной, били по ушам. Армин остался один. Реально один со своими мыслями, и то, что он увидел в отражении... «Испорченный». Этого не могло быть. Нет. Не с ним. Он прижал руку ко рту в притоке непонятной эмоции скорби и желания закричать одновременно. Вторая рука пальцами вцепилась в край раковины. Что они сделали? Впервые после случившегося Арлерт посмотрел на себя, и это было не тем, что он думал, что может спокойно пережить. У него поплыл взгляд. Пятна были везде. Они напечатывались поверх всех синяков, как несмываемое тавро. Шея больше не была похоже ни на что нормальное — это не скрыть ни одним воротником. Сознание пошатнулось, голова опустилась, Арлерт просто застыл. Увиденное навсегда отпечаталось под веками. Стало противно даже находиться в этом теле. Стало настолько омерзительно тошно — от себя? — что тело начала ломать лихорадка. Армин чувствовал, как его больной мозг плавится, как порезы возгорают. Но ещё хуже становилось от понимания, что теперь он такой. Испорченный. Униженный. Гниющий. Недостойный и боящийся даже физического контакта. Никто не должен касаться его, иначе он тоже станет грязным из-за того, что сделали с Армином. После мысли, что хуже уже не будет, Арлерт приподнял голову, ищя в себе силы взглянуть на это ещё раз. Все же, теперь придётся всегда видеть это — оно не исчезнет, как и его сны, где он будет умирать сотни раз. По стеклу тянулся след. Мальчишка застыл, пока огромная сколопендра тянула сорок ножек по стеклу. Она взялась буквально из неоткуда и была настолько большой, со своим чёрным брюшком, склизкими лапками, что могла пролезть в горло и застрять в трахее. Его затошнило. Арлерт всегда был чертовски брезглив к насекомым. Короткий шаг назад отделил его от раковины, и периферия зрения уловила черную точку на кафеле в душевой. Повернувшись, Армин увидел маленького паука, ползущего по стене. И вдруг комната начала наполняться насекомыми и пауками. Как будто они слетались на что-то неживое, на грязь, на... Армина. Арлерт вылетел из ванной, ощутив себя в теле ходячего трупа. Когда дверь палаты за ним закрылась, Эрен все ещё сидел на полу на пледе, рядом с его кроватью, как пёс, охраняющий сон, со своими преданными глазами. А вот в глазах Армина плескалась едва не истерика. — Что случилось? Армин? — он вскочил, отпугивая этим подростка, — Вот черт, прости. Я просто... Душ не помог? — сейчас Арлерт выглядел ещё хуже, чем тогда, когда ушёл. Влажные обкромсанные пряди прилипли ко лбу, а босые пятки оставляли на полу следы. Сложилось ощущение, будто тот вообще не вытирался, а натянул пижаму так. — Первую минуту это было освежающе, — Армин снова забрался на кровать, сунув ноги под одеяло. — потом струи воды начали походить на гвозди, забиваемые в череп. — мальчишка скривился, красочно представив, что имел в виду друг. Все было не так. Армин не похож был ни на школьника, ни на солдата, а выглядел сломленным, словно после стольких лет оказался там, где не может победить. — Прошло уже трое суток. Ты не заметил изменений? — уточняя этот факт, исключая себя из формулы покоя, Йегер опять присел на край кровати в прежнее положение. — Каких изменений? Ну конечно, этого было слишком мало. Чертовски мало. Настолько большое потрясение невозможно было перенести за несчастных семьдесят два часа — все равно что пытаться заполнить зияющую дыру щепоткой песка. Эрен прикусил язык. — Я не могу помочь тебе. И это... Я не хочу, чтобы ты винил себя в моих желаниях, просто... — мальчишка начал по привычке пытаться хрустеть пальцами. Едва ли казалось возможным подобрать слова. Он хотел приоткрыть эту портьеру, впуская в неё свет, но... То, что он этого хотел, было недостаточно. — Иногда нужно позволить помочь себе. Никто не собирается больше вредить тебе, понимаешь? Даже не задумываясь, Эрен потянулся к другу, желая лишь успокоить, и ничего более, но тот отшатнулся, сжимая кулаки. Лицо его приняло вид забитого, запуганного насмерть существа. Армин в секунду превратился в того, кто молит о пощаде, пока смерть вздымает над ним свою косу. Из потревоженного катетера вытекла и пролилась алым на простынь полоска крови. Армин быстро зажал руку другой ладонью, силясь быть спокойнее. Кровь на белой грубой простыни отправила его в сон обратным флешбеком. Ему показалось, что горло его вновь перерезано, из ран текут потоки, а над телом психопатично смеётся Джек, облизывая окровавленный скальпель. — Нет! — отрезал Армин, и в зрачках мелькнул неподдельный и всепоглощающий ужас. — Не трогай меня! — Армин... — вздрогнул Эрен и бросил на друга полный сожаления и извинения взгляд, когда Арлерт сжался на кровати. Они пребывали в растерянности, не решаясь начать говорить. Тишина, звеня, витала меж их фигурами. — Почему? Армин так изменился. Из него буквально вытрахали жизнь, сделав его другим человеком. Невозможно было смотреть на юношеское лицо, которое искажалось страхом. — Я грязный. Не хочу, чтобы ты испачкался. Эрену на секунду послышалось, что Армин сказал, что он грязный. До него с трудом дошло то, что это было правдой. — О чем ты? Что ты говоришь? — произнёс он с неверием, покачав головой. — Они... Я гнию изнутри, Эрен, — голос Армина начал сильно дрожать. В груди сдавило, и руки закрыли лицо. Можно было понять, что слезы вот-вот захватят его. — моё тело ужасно, я не хочу, чтобы ты видел это и трогал. Ты не можешь быть грязным. Это... Прости. Йегер не мог простить себе того, что позволил этому случиться. Что позволил произойти тому, чего его друг не заслуживал, потому что Армин был прекрасен. А потом он не мог оставить его, как самый подлый трус, боясь, что тот возненавидит его, что Эрен недостаточно хорош для него, ведь Армин до сих пор — лучший человек. Ангел, что упал с небес и потерял свою благодать, но все ещё оставался прелестным в своих мучениях. Эрену не доставляло удовольствия смотреть, как Арлерт плачет, как рассыпается на кусочки. В голове не складывалось, каким образом Армин считает себя опасным, хотя даже воздух в этой больнице представляет большую опасность, чем он. Эрен старался не чувствовать боль. Но если бы больно было только ему. Армин был как мотылёк, а любые старания Эрена — свет тусклой лампы, который его убьёт. Он видел, как сгорает Арлерт изнутри, и это сбивало с ног, опрокидывало в синюю бездну чужих глаз, где была лишь боль. — Нет, — он покачал головой. Пустота достигла ярчайшей точки, убивая все слова внутри. — это не так. Ты не виноват, и ты не испорчен. — Тебе будет противно. Моё тело не достойно прикосновений. — Армин, как ты можешь быть противен мне? Мне всегда было комфортно с тобой, и то, что произошло... Ничего не меняет. Ты не стал хуже, ты... Мне плевать. Это сложно, но прими, что мне не важно. Я все ещё дорожу тобой, и я ни за что не отвернусь. Отчасти Эрен понимал, что страх необоснован и не имеет под собой рациональную основу. Но было так больно от слов, что действительно Армин так думает о себе, что хотелось умереть. Как? Каким образом эти люди так сильно пошатнули его сознание? Армин был великолепен. Всегда. И сейчас это не исчезло из него, у Йегера замирало все внутри, настолько он был предан Армину. Но сам Арлерт внушил себе, что он грязный, что его испортили и тело не достойно даже прикосновений, ведь эта грязь может перейти к другим. Что за кошмарный эффект плацебо? — Не уверен, что это так, — Арлерт отвернулся. В груди все сдавило: лучший друг всегда верил ему, а сейчас он отказывался принять то, что он не стал хуже, лишь потому что столкнулся с предательством, после которого такого понятия, как доверие, больше не существовало. Подобных сцен не было в его жизни, никогда ещё не приходилось сталкиваться с предательством такого масштаба. Даже в детстве Армин прекрасно помнил, как один из мальчишек столкнул его с качелей — разбитая губа и стертое в кровь колено заживали долго. Но если это касалось близких, отец лишь раз замахнулся на него рукой. Армин доверял. Поэтому да, было что терять прямо сейчас. Язык Йегера начал заплетаться, но он заставил сказать себя следующие слова: — Я не хочу, чтобы ты пытался верить. Я не хочу заставлять. Я лишь скажу. Я всегда... Я всегда знал, что ты замечательный. Ничто не может этого изменить. Ты не грязный, Армин, и твоё тело не делает тебя хуже. Мне так сильно жаль, я бы хотел все вернуть назад, но... Мне не противно. Ты не можешь испачкать меня, ведь ты не грязный. Твоё тело не ужасно. Армин, ты... — Эрен запнулся, ведь в моменте его начало разбирать на кусочки, — Я готов обнимать тебя всю жизнь, если ты попросишь. Что угодно, чтобы доказать, что ты чище, чем... Глаза Эрена встретились с глазами Армина. Вспышка. Ему показалось — или нет? — что с этого момента лёд тронулся, но резь стала ещё болезненнее. Взгляд, потемневший и знающий в этом свете, что распускался подобно крыльям, и когда Арлерт едва растянул губы в полу-улыбке, вместе с быстро бьющимся сердцем Эрена неподдельная искренность прозвучала в вырвавшихся следом словах: — Спасибо. — Тебе не нужно благодарить. Я... Просто говорю правду. Армин сглотнул. Неужели его собирались принять таким? Вряд ли ему стоило верить, потому что совсем недавно он понял, насколько мир на самом деле жесток. Арлерт посмотрел на свои руки, и пятна на запястьях от рук мужчин, которые не были видны, но кожа помнила их хватку, чернели, как тёмный потолок. «А если... Эрен же их не видит. Он не знает, что было, он не знает, что они трогали меня везде. Эти пятна... Если бы он видел их, то ни за что бы не стал пытаться прикоснуться. Он просто не знает, о чем говорит. Это мерзко, мерзко! Но... Если есть способ убрать это... Боже, пусть я проснусь. Это кошмар, пусть это просто кошмар». Театр подходил к концу. Совы никогда не умирают. Внутри черепа все разрывалось на части, а тело будто падало в бездну кролика с карманными часами, все никак не приземляясь на кучу шелестящих листьев. Бумага с мыслями медленно желтела под пламенем ощущения ножа в спине, но этот нож быстро сплавился в забавные фигурки бегемотов из старых киндеров. Самой неожиданной эмоцией была грусть. Арлерт ничего здесь не решал. Но разве он хотел плыть по течению судьбы? — Ты не знаешь правды, — коротко-истерично оборвал Армин. Можно было подумать, он готов разреветься, но его отчужденное белое лицо выражало совершенную зияющую боль, что слезы не выразили бы и половины. Йегер захотел выблевать собственное сердце и подарить его прямо так — горячим, бьющимся в сокращениях, таким, какое оно прорывается через рёбра. «Смотри, вот оно. Я не боюсь, что ты сделаешь его грязным. Потому что ты чистый». *** — Расскажи мне. «Расскажи». Выверни себя наизнанку. Глупо. Армин неверяще перевёл взгляд, уставившись на друга. Эрен ошибался, если думал, что готов услышать это. Да и готов был ли Арлерт рассказать? Нет. Он помотал головой, не понимая, почему это до сих пор продолжается. — Армин, пожалуйста, — Йегер знал, что обижаться не стоило и что просьба вышла действительно как-то в лоб; он прикусил губу, свёл брови. — почему ты отгораживаешься? Я же хочу помочь. — Прости. Но ты не можешь это слышать. Эрен слышал эту фразу и раньше, и ему казалось, что если он продолжит вот так сидеть, то фраза эта превратится в образ жизни. Их дружба из-за потрясения и травмы могла треснуть, и это стало ещё одним поводом переживаний для Йегера, помимо состояния Армина. — Нет, я могу. Я могу. Я хочу знать. — Ты знаешь! Неужели этого мало? Ты прямо сейчас сидишь тут, хотя должен просыпаться, чтобы пойти в школу, — Эрен даже не заметил, как наступило утро; часы мигали на цифрах шесть-ноль-пять, — я и так не могу представить, что последние дни из-за меня... Такие. — Я бы не остался, если бы не хотел. Я хочу услышать. Тебе станет легче, правда. Арлерт вздохнул. Ему было страшно рассказать обо всем, когда все ещё можно было исправить: его семья и так оказалась в опасности, но... Было ли сейчас все нормально? Армин ведь даже не помнил, что случилось в тот отрезок времени между тем, когда он едва не сгорел и когда открыл глаза, обнаруживая над собой белый потолок. Довериться нельзя убежать. Неизвестно, где в этот раз будет стоять запятая, но даже если и после второго слова, он не сможет уйти. Нельзя убежать. И довериться. — Ты был в опасности. Вы все были. Я влез в это, и я затащил туда вас всех, — тихо сказал он тоном, как если бы боялся сообщить матери об осколках её любимой вазы. — Армин, я не понимаю.... По тебе было заметно, но ты не давал ни шанса узнать что-нибудь? Почему? — Потому что я боялся! — это не прозвучало, как крик, но было сказано все равно слишком громко для тона Арлерта. Эрен привык, что в последние дни вытащить из него хоть одно тихое слово было своего рода победой. — И я боюсь даже сейчас! Они сказали... Они хотели убить маму и Франческу, и тебя... — Что? Эрен покачал головой. «Это не твоя вина, — слова вырвались из него. Он немного помолчал. — и никогда ею не было. Ты не должен брать на себя чужие грехи». — Я не могу рассказать, понимаешь? Они следили, они знали обо всем, о всех нас. — Но с чего все началось? Кто эти «они»? — Йегер знал. Просто Армину нужно было с чего-то начать. На лице Арлерта мелькнула тень воспоминаний; он приокрыл глаза, напряжённо оглядывая палату, словно надеялся выпытать у оштукатуренных стен их секреты. — Помнишь, Форстеры были спонсорами нашей школы? — он покачал головой, сморщившись от странной накатившей боли, и сполз ниже на кровати, — Они обанкротились. Ну, почти. Я читал. Эрен устроился около кровати, начав мять уголок одеяла в руках. Механизм был запущен. От нетерпения и сожаления того, что он сейчас услышит, у него перехватило дух. Тем временем, Армин продолжил: — И, как я понял, наняли людей, чтобы достать откуда-то наркотики. Потом накачать ими подростков, которых пригласят на вечеринку к... Ну, их сыну, потом продать на органы. — Вот как. — Нечего рассказывать, — мальчишка нахмурился. Воспоминания давались ему с большим трудом — он безжалостно вырывал из повествования огромные куски, чтоб не пришлось натыкаться на особо острые и не раниться. — Армин... Но... Слушай, как ты вообще в это попал? Я не обвиняю, просто... — Я подслушал разговор, и мне все показалось странным. Винтерберг, помнишь? Колесо обозрения и просыпанный чак-чак? — Эрен улыбнулся, потому что Армин напомнил прошлое лето. Он помнил. Это был хороший знак. Прежний Армин растянулся в ответ, и это безнадёжное выражение боли на мгновение исчезло с его лица. У Йегера заколотилось сердце. — Так вот, эти подростки, видимо, оттуда. Я нашел в сети девушку, не спрашивай, слишком долго, просто... Их же могли убить... — Это ужасно, — согласился друг, кладя подбородок на простынь, как будто на плаху под казнь. Именно такое ощущение у него было. — Знаю. — Но ведь мы могли бы пойти в полицию, все рассказать. Там быстро бы все проверили. «Если бы мы попали к Ханджи гораздо раньше... Если бы мы боролись вместе», — тогда бы все сложилось иначе, Эрен это знал. — Нет, они подкинули мне конверт, и там... Это была угроза. Я бы не стал так нервничать, если бы это касалось лишь меня, но мама... Они знали про мою семью, понимаешь? А если бы с ними что-то произошло? — Конверт? — с этим поворотом Эрен столкнуться был не готов. Если бы он обыскивал комнату лучше, о чем говорить Армину не собирался, то нашёл бы и его, но все, где они успели порыться, — ноутбук. «Угроза — это ведь ещё одна статья! Ханджи должна знать об этом!». — То есть... Даже когда мы гуляли и ты вел себя странно, это было причиной? И когда ты прогуливал? И когда избегал нас? — Прости, я должен был лучше это контролировать. — Что ты... Нет, Армин, ты не обязан был. Я... Прости меня, черт, и Жана, мы думали... — нет, Йегер ни секунды не винил друга и не думал ничего плохого. Но ему стало стыдно, что он полагал, будто причина кроется в другом, что у Армина были куда более... Самовыгодные причины таких изменений. «Господи, какой придурок...». — Да, и я... Старался это прекратить. Они отвратительны! Они такие жестокие, я не понимаю, почему... Их было трое, и они все... — Тебе больно, я знаю. Но я хочу, чтобы ты передал это мне, — «Можно мне разделить твою боль?» — вот как это должно было звучать, но язык и мысли спутались. Эрен отчаянно жаждал быть тем, к кому можно вернуться в изнемождении, упасть в его руки, и старался всем видом выразить это для Армина. — Мне было так страшно. В том подвале. Я не знал, что все так будет, клянусь, — Арлерт не плакал, но глаза его блестели влагой, — Я думал, что умер. Но они не оставили меня в покое. — Ты жив, ты со мной. Армин, тебе больше не нужно бояться. Всё, что они сделали, это отвратительно, но я знаю человека, который это решит. Ты только... — Эрен, я даже в жизни ни с кем не целовался... Но они... Веки вмиг обожгло горячими слезами. Руки закрыли лицо, загораживая от невыносимого утреннего света. Ночь почти рассеялась, но облегчение от этого не пришло. Эрен встрепенулся, и резкая вина за вынуждение говорить дала о себе знать. Не обращая на это внимания, Йегер лишь открыл и закрыл рот, не в силах что-либо сказать. Но истерика Арлерта слишком сильно давила на него, чтобы лишь молчать. — Сейчас все закончилось? Понимаешь? Я с тобой, я никогда тебя больше не оставлю! — он повысил дрожащий голос. Ему показалось, что его сердце остановилось и лежит рядом на кровати с Армином, потому что оно принадлежит ему и всегда будет принадлежать. — Нихуя не закончилось! Нет! Они не ушли, они убивают меня! — сквозь поток слез воскликнул Армин. Эрен застыл, впитывая его боль в себя. — Они сказали, что убьют меня, и они... Из раза в раз... Они делают это всегда! Он сегодня... Он убил меня, понимаешь, убил! «Почему они его убили? Почему они его убили? За что?» — рука Армина дотронулась до шеи, живота, он что-то ещё шептал, и дрожь его, настолько сильная, что искажающая эту материю, перебросилась на Эрена. — Вот здесь... Он... Я так боялся, я хочу убежать! Они найдут меня, они меня убили! Это больно! Ты не знаешь! «Как это возможно? Если они все ещё тут, если я их не вижу... Могу я убить их! Я убью их, убью, если они сделали это с тобой! Где они, покажи пальцем, и я разорву их!» — одержимый страданием и сам на пороге слез, смешанных с жаждой мстить и рыдать, Эрен едва не молился, позабыв про то, что не верит ни в Бога, ни в церковь. — Снова попытались сжечь? — Н-нет, ножом... По шее и, — подростка колотило, он снова прижал ладонь к коже, под которой его яремная вена билась, как припадочная, — да везде! Много раз, он бил меня ножом, понимаешь? Больно, это так больно, и кровь... Она была повсюду! Он сказал, что я шлюха, но... — Армин почти закричал. Эрен испугался, что сейчас сбежится весь персонал. Стены этой чёртовой палаты услышали слишком много. Это никогда бы не отмылось с кафеля на полу. Холод сквозь открытое окно стал острее и болезненнее, тишина больше не существовала, подавляемая его криком и плачем, плачем его лучшего друга. Того, за чью жизнь Эрен готов был отдать свою. Каждая секунда этого звука проходила сквозь него, как лучевая болезнь, как заражение. «Я боюсь. Я боюсь за тебя, умоляю, вернись ко мне! Ты самый сильный из нас! Я совершил ошибку, Армин, умоляю, дай мне быть с тобой!». — Он сказал, что я шлюха! Я ничего не делал! Я не хочу ей быть! — Ни одно их слово не было правдой, Армин, пожалуйста, поверь мне! Ты — не удовлетворение чьих-то больных потребностей, ты не виноват. Армин... — но тот не слушал: он замотал головой, прося таким образом Йегера уйти. Всё, сказанное этими насильниками, вьелось так глубоко, что стало вторым «я», — той подстилкой и пидорской шлюхой. Армин не позволил бы ему узнать. Он адски боялся. И когда Йегер понял, что никто его не слушает, он почти перестал верить. Даже воздух начал обжигать лицо. Эрен больше не был уверен, не знал ничего. «Я так боюсь за нас, Армин». Арлерт окончательно растянулся на кровати, облизнув губы, и мелко задрожал в надежде, что этот чёртов мозг перестанет трещать. А если и не перестанет, то его можно будет заменить. Это ведь возможно, правда? «...костный мозг — три тысячи долларов». Возможно. Но не будет, как прежде. Эрен замолчал. Он все узнал. Картинка из запутанных фракталов сложилась воедино, раскрывая все тайны, вместе с этим обнажая свои клыки. Сознание снова не смогло придумать слов для утешения. Эрен дорожил этой хрупкостью до необратимого. Йегер так сходил с ума, так старался не ранить Армина, что позволил сделать это другим. Эрен хотел быть единственной надеждой для Армина. Потому что Армин был единственной надеждой для Эрена. *** Поймав отражение в зеркале, подросток не удержался от того, чтобы неохотно положить ладонь на основание собственного плеча и скривить лицо в отвращении. Он не чувствовал себя нормальным. Армин готов был выть из-за отсутствия простого физического контакта, однако одновременно с этим ему приходилось вздрагивать при мысли об объятиях. Даже когда Рэйчел приходила обрабатывать раны, требовалось время, прежде чем Арлерт позволял делать ей это. Он стоял одной ногой на обмораживающем льду, а другая стопа горела из-за расскаленных камней под ней; Арлерт не знал, на какую сторону лучше преступить, чтобы было менее мучительно. Два ада, ни одного рая. Его пожирал тактильный голод. Короткими, но безумно долго тянущимися ночами он был не в силах справиться с тоской и невыносимостью, которые накатывали, не позволяя думать больше ни о чём. Армин сам обнимал себя в попытке сымитировать чьи-то любящие объятия, сжимал пальцами напряжённые мышцы рук, нервно сглатывал и выравнивал дыхание. Не вспоминать, и все. Засосы и укусы, которые приобрели уродливо-жёлтый оттенок, уже стали частью Армина. Каждый раз, глядя в зеркало, он натыкался на них, потому что их нельзя было игнорировать. «Из двух зол выбирай меньшее», — именно поэтому Арлерт тешил себя мыслью, что они скоро пройдут, едва дни не считал, когда его ключицы и шея будут свободны от этих ужасающих меток, а ребра — от синяков. Это никак не избавляло от памяти, что они там были, но смотреть на себя стало бы легче. Он вышел из ванной и направился к своей палате. Ходить стало заметно проще, и путь от палаты до душевых перестал быть испытанием. Медсестры оживленно бегали туда-сюда. Лица некоторых Армин даже запомнил. И как он был счастлив, что среди того числа врачей и медбратьев не было лица Джека. Внутри — пустота. Тишина. Молчание ягнят. Что-то перегорело под сердцем и щитом из фарфоровых рёбер. Запах горелого мяса въелся в слизистую носа, вызывая приступ искусственной тошноты. Его снова сломили. Ладонь повернула ручку двери. Сама дверь открылась, Армин сделал шаг и застыл. Палата стала его островом, и он не выносил, когда кто-то приходил сюда. Кроме Эрена, конечно. Сердце застучало. — Почему вы... Здесь?