***
Никак иначе, помимо мучительного, времяпрепровождение в Могильнике нельзя было назвать. Таблетки, капли, ещё более безвкусная еда, нежели в столовой, никакого курения, ранний отбой, хотя последнее всё же можно было отнести к редким положительным элементам. Стая навещала его ежедневно, но что они, что вся эта давящая атмосфера отходили на второй план, во время их общения со Сфинксом. Возможно, это именно то ощущение спокойствия и уравновешенности, которое было нужно Слепому. Немая поддержка и отсутствие нескончаемого ожидания. Чувство дозволенного бездействия казалось чрезмерно приятным, спустя долгие годы его тотального отсутствия. Дом всё ещё любил Слепого, Дом был на его стороне. Если прислушаться, заставить все ощущения обостриться, подключая к этому процессу скорее неортодоксальные способы познания окружающего, нежели более материальные или физические, можно было заметить, как изменился Дом. Его аура сквозила такими нечастыми флюидами одобрения, уверенности; он словно нашептывал одному из своих любимчиков, как он истосковался по нему, истинному Слепому. Возвращаться в Четвертую ощущалось легко, хотя навязчивое предчувствие чего-то тревожного так и намеревалось пробраться ближе к центру разума, затаиться и обрушиться волной непоколебимого ужаса потери. Парень отгонял подобные ощущения, он устал, хоть время в Могильнике и помогло ему, позволив хотя бы на время дать слабину, сейчас, возвращаясь в стаю, стоило вновь ограничить подобные вольности. Четвертая зазывает Бледного гулом родных голосов и звуком гитары, который с легкостью мог бы затеряться в хороводе бесконечных выкриков и фраз, но чужие руки, перебирающие струны, словно старались перекричать чужие голоса звучанием слегка расстроенного инструмента. Дверь распахивается с легким скрипом, парень, словно призрак, проскальзывает мимо ребят, стараясь не обращать внимания на заинтересованные взгляды, цепляющиеся за него. В сопровождении легкого немого смешка в голове проносится мысль о том, как же его состайники забавны, в своих безуспешных попытка сымитировать безучастность. Труднее всего игнорировать два взгляда: зеленых и желтых глаз. Первые чуткие, до боли серьезные, старающиеся содрать с тебя оболочку, разорвать на куски, дабы добраться до сути твоих чувств и мыслей. Правда, всё равно нежные и переживающие, Слепой точно знает, эти глаза по другому не могут. Вторые же тоже разрывают на куски, только не так как первые, сквозя заботой, шепча параллельно «для твоего же блага». О нет, эти хищные золотистые точки словно кислота разъедали тебя, разбрасывая ошметки твоей плоти, словно дикий зверь. Слепой направился к своему матрасу, ведя пальцами вдоль стены, аккуратно, он принял полулежачую позу, и, видимо, именно этот момент стал точкой кипения для выдержки окружающих: посыпались возгласы, слова и отдельные предложения, облепившие парня со всех сторон. Лишь два голоса он не мог выловить из общей массы, но ему это и не было нужно, за этих двоих все говорили глаза.***
Если бы в Четвертой была возможность узнать время, часы явно бы показывали далеко за три часа ночи. В Чумной комнате тишина не наступала долго, но засыпали все достаточно быстро, так что спустя какие-то пол часа образовалось молчание вперемешку с сопением, храпом и редким бессознательным бормотанием. Практически все погрузились в царство Морфея, за исключением Слепого, который без чужого внимания к своей персоне испарился неопределенный промежуток времени назад. Также не спал и Македонский, вернее, заснуть у него совершенно не получалось. Потолок, стена, противоположная стена и так по кругу, взгляд парня изучал давно приевшийся интерьер комнаты в надежде утомиться от столь незатейливого процесса и наконец-то уснуть. Очередной обход комнаты взором, и из груди Мака вырывается тихий полувздох. Он встает с кровати, которая моментально оповещает окружающих об этом, и направляется в ванну. Нужно умыться, вымыть из своего уставшего сознания лишние мысли, лишние слова, лишние идеи и предложения. Мыть, мыть, мыть, пока не протрет дыру в собственном разуме, пока пленка, записавшая на себе чужие пугающие слова, не изотрется в прах. Мокрые кончики волос обрамляют лицо Мака, прилипая неприятными рыжими змеями. С прядей и острого худощавого подбородка капает скопившаяся вода, парень так и не удосуживается вытереться, направляясь к двери, шлепая босыми пятками по холодному кафелю. Уставшее сознание ловит чужой силуэт только, когда тот оказывается в непосредственной близости. — Не спится? — голос слишком громкий для столько позднего часа, но кажется, что его хозяина это совершенно не волнует. Чужая тяжелая рука падает на острое плече. В данный момент, её вес кажется черезчур отягощающим, как в моральном, так и в физическом плане. Македонский молчит, не понимает зачем подобные прилюдии, ведь собеседник явно плевать хотел на его состояние и проблемы со сном. — Хэй, я с тобой вообще-то говорю,- стальные нотки голоса тут же сглаживаются чрезмерно слащаво-приторным тоном для этого человека. Полная халтура, черта с два Мак поверит в искренность его доброты. — Ну так, ты подумал над моим предложением? Согласен? — Волк, я же уже отвечал, нет. Ты просишь то, что я не могу тебе дать, и то, на что я не имею прав. — голос подрагивает, это просто усталость, говорит себе Мак, нет, ему не может быть страшно, ему нечего бояться. По крайней мере, то, что происходило с ним раньше в разы страшнее угроз и даже ненависти другого парня. Тем не менее, портить отношения с новообретенными состайниками категорически не хотелось, — Прости. Правда прости, но это невозможно. Повисла тишина, твердая рука на плече отягощала каждое слово. — Но… Но я ведь действительно не прошу тебя о чем-то ужасном, ты драматизируешь! Просто, типа, убери его из Дома. Не в плане убей или что-то в этом роде, не, я ведь тоже не мудак последний, просто отправь его в другое место, понимаешь? — Волк изо всех сил старается держать себя в руках, дабы не отпугнуть парня, но с каждым отказом, это дается ему всё сложнее. — Да, я понял, но я правда не могу. Ещё раз прости. Ты же не злишься? — Нет, что ты, ладно, забудем об этом, — Парень с седой челкой выдавил из себя улыбку, Македонский устало улыбнулся в ответ, рой мыслей потихоньку ослаб, но предчувствие подвоха,увы, никуда не ушло. «Он хороший парень, просто своеобразный, все тут такие и все неплохие. Возможно, немного непреклоннее других, но точно не ужасный человек» — повторял Мак сам себе, лежа в скрипучей кровати.***
Македонского всё еще мелко потряхивало, а дыхание никак не хотело восстанавливаться. На фоне подобного состояния, чужие руки, уверенно тащившие его вдоль по коридору в направлении, противоположном двери их комнаты, неимоверно легко терялись. Губы, как и руки ниже локтей, слегка кровоточили, тело пробивала легкая дрожь, а голова ощущалась свинцовой. На фоне звенящей тишины сознания Мака, поворот ключей ощущался чересчур оглушительным. Дверь распахнулась с противным дребезжанием, свет ударил в глаза, заставляя обвисшего в руках пауков парня зажмуриться. Боль снова отдала в виски. — Если у него опять это начнется — позовешь, — хриплый голос мужчины за сорок был адресован явно не ему, так что можно было с чистой совестью продолжать гипнотизировать пустоту перед ним. — Ага, — знакомый тембр вывел его из состояния потерянности. До этого момента его словно держали в воде, не давая выбраться, и как только он смирился со своей судьбой утопленника, его вынули наружу, заставляя отплевываться от гадкого соленого привкуса. Этот голос приходил к Македонскому во снах, нет, скорее в кошмарах. Он преследовал его злобным хищником, не позволяя ни на секунду расслабиться в своем присутствии. Чужая хватка ослабла, Мак осел на пол, прижавшись к стене, сил на большее у него не хватало. — Чё, прям так плохо? — голос моментально приблизился, раздавшись где-то на расстоянии полутора метров над головой парня. Параллельно захлопнувшаяся дверь Клетки прозвучала набатом в ушах, и сердце моментально рухнуло вниз. Мак никак не мог собраться с духом и посмотреть на Волка, мысли разбегались, а недавно пережитый приступ давал о себе знать в виде трясущихся рук. Всё, на что он был способен сейчас, это смотреть на обшарпанный пол и судорожно вздыхать, пытаясь успокоить свое встревоженное сердце. Почувствовав колебания воздуха рядом с собой, Мак наткнулся взглядом на чужие коленки, обтянутые протертыми джинсами. Волк сидел на корточках совсем близко и пристально смотрел на него. — Опять шиза твоя? — тонкая ухмылка появилась на губах у темноволосого парня. — Эпилепсия — Македонский поджал губы и отвел взгляд. На нем была надета куртка, которую по доброте душевной собирали всем, кто отправлялся в Клетку. Пальцы рыжего парня пробежались по ткани и, судорожно ухватившись, начали теребить нитку, торчащую из карманного шва. Волк пытливо наблюдал за всеми действиями парня, и, внезапно наклонившись ближе к Македонскому, потянулся к одному из внутренних карманов куртки. Македонский застыл, все также не отпуская нитку из пальцев. — Здесь должны быть сижки-, Волка нисколько не напрягала близость Мака, он продолжал рыться в карманах и, наконец, выудил из одного из них пачку сигарет, — Они всегда кладут подобное в куртку, чтоб хоть как-то скрасить время, проведенное в этом гребанном месте. Вытащив из мягкой дырявой стены непонятно откуда взявшуюся там зажигалку, Волк закурил. На его губах мгновенно заиграла обдолбанная улыбка, и, глубоко затянувшись, он принялся рассматривать парня, отчаянно прижавшегося к стенке, — Таких, как ты, здесь нечасто увидишь-, и, не дождавшись ответной реакции, Волк продолжил.- У тебя кишка тонка находится в подобном месте слишком долго. Шибко сильно на бабу смахиваешь, вечно подтираешь за всеми, так еще и вон какие патлы отрастил. В Клетке застыла звенящая тишина, нарушаемая только редкими затягиваниями Волка. — Че молчишь? Ты же пацан, и после таких слов должен вмазать мне, — темноволосый прищурился, внимательно следя за реакцией Мака. — Оставь меня в покое, -тихо бросил рыжий, смотря исподлобья круглыми глазами. Волк стремительно приблизился к застывшему от ужаса Македонскому и, схватив того за куртку, выдохнул в лицо, — Тебе это че, нравится, когда оскорбляют? Даже отпор мне дать не можешь, педик. Волк встряхивает парня так сильно, что у того клацают зубы. — Хватит, — Мак отчаянно цепляется за руку Волка в попытке убрать ту от себя. Волка жалкая попытка оттолкнуть его лишь забавляет, и он встряхивает парня еще раз. — Знаешь, у Клетки есть один минус — здесь смертельно скучно, именно поэтому наши наряжают всех в это тряпье перед попаданием сюда, — Волк сильнее сжимает куртку в руках и растягивает губы в ухмылке, — Но мне повезло, я нашел себе игрушку. Мак распахнутыми глазами смотрит на дико улыбающегося Волка и пытается отползти по стене подальше от парня. Волк хватает парня за рукав куртки, и, поднимаясь, швыряет того на середину Клетки. Мак, запутавшийся в собственных ногах, неуклюже валится на пол. Темноволосый расслабленно подходит к парню и, откидывая бесполезный бычок куда-то назад, садится Македонскому на бедра, тем самым пригвождая того к полу. — Волк, это не смешно, прекрати, — кисти Мака упираются в грудь парня, когда Волк одной рукой перехватывает его запястья и фиксирует у него над головой. — С этого ракурса ты особенно смахиваешь на бабу, такой же беззащитный и слабый, — Волк наклоняется ниже к лицу Македонского, — Я покажу тебе, какого это, когда над тобой доминируют. Рыжеволосый застывает, с неверием смотря на Волка, -Ты же не собираешься… Волк прерывает его, резко стягивая куртку вместе со свитером, оставляя его болтаться у сгибов локтей. Смотрит сверху вниз, грубо проводит ладонью по костлявому торсу, выкручивает сосок и скалится, когда Мак резко втягивает в себя воздух. Мак дергает руки, в попытке высвободить их из хватки, но Волк лишь сильнее прижимает запястья к полу, расстегивая потрепанные джинсы на ногах Македонского. — Волк, — панические нотки дребезжат в голосе рыжеволосого, когда парень сверху полностью стягивает с него джинсы, оставляя в одном нижнем белье. У Македонского перед глазами кружится белый потолок и мигает, будто издеваясь. Дыхание болезненно частое, все его тело мелко потряхивает. Он не верит, что его состайник решился сделать с ним такое. В его жизни было много плохих людей, и он надеялся, что хотя бы в Доме его перестанут донимать, и он спокойно будет существовать сам. Когда Волк с силой сжимает его мягкий член через белье, Мак понимает, что его мечтам не суждено сбыться. К горлу подкатывает ком и Македонский отчетливо ощущает подкрадывающийся все ближе приступ. Волк касается влажными пальцами колечка мышц и, совершенно не заботясь о комфорте Македонского, проталкивает два внутрь. Македонского будто прошибает током, он дергается и болезненно стонет. — Ты реально педик, стонешь от того, что тебе пальцы в зад пихают, — голос раздается прямо около уха, заставляя Мака прикрыть слезящиеся глаза. Пальцы исчезают также внезапно, как и появились, Волк закидывает ноги парня себе на поясницу и резко проталкивается внутрь наполовину, не сумев пройти дальше из-за резко сжавшихся спазмами мыщц. Мак хватает ртом воздух, смотря на Волка влажными глазами, и запрокидывает голову назад из-за резкой конвульсии, прошедшей через все его тело. Хрип вырывается из его рта, и Македонский пытается расслабить тело, чтобы хоть чуть-чуть уменьшить боль. Волк толкается хаотично, сжимая в ладони бедро парня чуть-ли не до хруста костей, загнанно дышит, а на губах все та же безумная улыбка. В наркотическом дурмане он наблюдает за тем, как очередной приступ выгибает Мака в пояснице, заставляя его поджать пальцы на ногах и вытянуть шею, неестественно напряженную. Волк нагибается и впивается зубами в открытый участок кожи, чуть выше сгиба плеча, чувствует напряженные мышцы и прикусывает сильнее, до кровавой отметины. У Македонского закатываются глаза, и тело резко расслабляется, утратив силы после тонической фазы. Волк прикрывает глаза и кончает, учащенно дыша, -Ты был великолепен, Ангел. Нащупав пульс у бессознательного парня, темноволосый встает и, дойдя до стены, валится около нее, чтобы забыться крепким сном.***
Боль. Она буквально везде, расползается по всему телу колючими ветвями, концентрируясь внизу живота. Македонский с трудом разлепляет глаза, взору открывается все тот же белый потолок и кусок мягкой стены слева. Повернув голову вправо, он замечает растянувшегося на полу Волка. Мака прошивает ужас. Память услужливо подкидывает воспоминания, а дыхание предательски сбивается. — Нет, нет, нет, — словно в бреду шепчет Мак. Слезы срываются с ресниц и крупными каплями текут вниз, — Я так больше не могу, почему я должен терпеть все это. В голове всплывают непрошенные моменты из прошлого с дедом, будто из прошлой жизни. — Я не могу пользоваться силой, но мне так больно, — истерический шепот Македонского окутывает всю Клетку, — я так устал. Взгляд Мака останавливается на спящем Волке. Я хочу, чтобы ты умер, никогда не проснулся, ощутил те же страдания, что и я. И тьма окончательно поглощает его.***
Последние полторы недели пролетели как в тумане, все дни смешались в один ком скорби, растерянности и удивления. Не сказать, что смерти в интернате были такой уж редкостью, чем-то вопиющим и совершенно непредсказуемым, вовсе нет. Смерти случались и сторожилы уже не испытывали такого шока, получив известие о чье-то гибели, нежели новенькие. Тем не менее, потеря всегда отражалась на стае погибшего. Этот случай был необычным, совершенно неожиданным, гибель того, о ком в подобной ситуации подумали бы одним из последних. Да, безусловно, у Волка были проблемы со здоровьем, впрочем, как и каждого тут, он был в зоне риска, но последние годы его состояние оставалось более-менее стабильным, да и как раньше, так и сейчас, его диагноз не подразумевал резкую моментальную и тихую смерть от остановки сердца. К тому же, не было никаких предзнаменований, позволяющих предположить нечто подобное. Шумная Четвертая вела себя неожиданно тихо, что было не удивительно - Волк был чертовски важной частью стаи, проведя в интернате всё детство вместе со многими ребятами, он словно сросся с этим местом. Так можно было сказать о всех, кто находился тут до прошлого Выпуска. К моменту возвращения Мака в стаю, все были осведомлены о том, что, где и когда произошло, хотя сплетни и были перековерканы добрый десяток раз. Дошло до того, что кто-то из крысят шептался о том, что это Македонский убил Волка. Даже для сплетен это бред. Тихий, покладистый Македонский, не создававший проблем себе и другим, если не считать его переодические приступы, он был одним из спокойнейших обитателей Дома. Эта ситуация не содержала и грамма противоречий в ее истории, просто неожиданная смерть неожиданного человека. — К слову, одна из спокойнейших смертей Дома. Порочить её этим грязным трёпом — абсурд и надругательство над мертвым. — Табаки клокотал, высказывая нескончаемое недовольство, тем не менее, оставаясь тише своего обычного состояния. При Сфинксе он молчал, самостоятельно сделав эту тему табуированной при нем. Он и так был на взводе после этой новости, казалось, что любое неверно сказанное слово способно вывести его из того хрупкого состояния самообладания. Шакал искренне старался не попасть под горячую руку, да и ему самому было печально. — Мак, ты скажешь что-нибудь? Ты был там, да и клевещут они на тебя! Ты же не хочешь давать шанс этим глупым крысятам порочить твой честный образ? — на эти слова рыжего лишь передернуло, он отрицательно помотал головой, пряча лицо и эмоции за шторкой волос. — И всё же, это унижение, полное неуважение себя, я бы не позволил говорить такую грязную ложь о себе. Как ты можешь спокойно жить, зная, что какие-то недоумки порочат твоё имя? Боже да это же самое базовое уважение к себе. Нет, я официально завляю, что подобного мне никогда, ни при каких обстоятельствах, даже под страхом пыток не понять. Уважение к самому себе, свое имя, свой статус, ты считаешь, они не имеют цены? Как бы ты не стал богат и известен, если скверна лжи поглотила тебя в представлении других, просто так ты от этого не отмоешься, все и всегда будут тебя сравнивать и оценивать относительно плохого о тебе. Они же как коршуны, им бы лишь найти жертву, наброситься и растерзать её на куски. Именно поэтому я считаю… — закончить ему не дали распахнувшаяся дверь и вошедший Сфинкс. Вспомнив обязательство перед самим собой, Табаки тут же свернул свою речь, дабы не давать безрукому шанса вывести все скопившиеся эмоции на него. В комнате повисло молчание, музыка и голоса, доносившиеся из открытого окна помогали ему не превратится в давящее. Не только Шакал понимал ценность Волка для Сфинкса и боль от его потери, в конце концов эти двое были близки, даже очень. Звонок оповестил о начале обеда и все постарались максимально быстро удалиться из спальни, не столько ради еды, сколько чтобы не находится слишком долго с таким Сфинксом в одном помещении. -Поговорим? — тяжелый голос раздался из-за спины Македонского, лысый почти не говорил всё это время, а подобный диалог не предвещал ничего хорошего. И всё же, Мак повернулся в сторону голоса, так и не осмелившись поднять взгляд к лицу другого парня. — Подойди, — худощавый парень покорно приближается к подоконнику, вставая напротив собеседника, — расскажи, как всё было НА САМОМ ДЕЛЕ. Мак тупит ввзгляд в пол, разглядывая сбитые носы своих потрепаных кед, — Что рассказать? Что ты хочешь услышать? — Правду. Со вздохом, Македонский завел рассказ, который повторял неоднократно за последнее время: паукам, администрации, приезжим врачам, Р1, состайникам, — после приступа меня привели в Клетку, Волк был в порядке, а я как раз чувствовал себя не очень, так что быстро отрубился, проснувшись, увидел, что он лежит, я сначала подумал, что он всё еще спит, но потом заметил, что он не дышит, вот он был уже, — на слове «мертв», Мак запнулся, — всё уже был. Тут я позвал пауков. Это вся история, я уверен, ты уже это слышал. Сфинкс одарил парня свинцовым, сканирующим взглядом, — А ты точно уверен, что это вся правда? — Да, я же сказал. — голос предательски подрагивал, обсуждать данный вопрос категорически не хотелось. Мак всё еще не мог ответить самому себе на вопрос «что произошло?», и что-то подсказывало, что ответ его не обрадует. Он подготовился продолжению допроса, но ответ был неожиданным, — Хорошо, спасибо, это всё что я хотел, — с этими словами, сфинкс поднялся с подоконника и направился к выходу. Выходя из стайной комнаты, он направился в противоположную столовой сторону, заворачивая мимо пустующей шестой, прямо к уединенным лестничным пролетам. Там его уже ожидала темная фигура, сидящая на подоконнике. Сфинкс сел рядом, с края подоконника посыпалась и без того облупившаяся краска. Какое-то время эти двоя сидели молча, думая каждый о своем. — По твоему молчанию, делаю вывод, что его ответ тебя не устроил. Думаю, нет смысла спрашивать, что он сказал, — Слепой первым прервал череду немых попыток друга высказаться. — Ты же сейчас несерьезно, верно? Ладно я понял, давай, говори, какие твои предположения? — Ты хочешь услышать от меня обвинения в убийстве? Тогда ты их не получишь. — Это не ответ на мой вопрос. — Чтож, -темноволосый парень принял менее вальяжное положение, так и не развернувшись в сторону собеседника, — Я согласен, что просто остановка сердца — бред, Мак явно что-то скрывает. «Убийство» — слишком громко, естественная смерть — слишком глупо. — И? — Волк — причина смерти Волка. Сфинкс резко поднялся, встав предельно близко к Слепому, — Ты вообще слышишь себя? — Это мое мнение. — Это бред! Ты знаешь, как он к тебе относился, конечно тебе плевать. Боже, кого я вообще спросил? — Сфинкс дернулся, чтобы уйти, Бледный ухватился за чужую футболку. — Если ты будешь давить на него или угрожать, то не получишь что хочешь. Волка уже нет, а таким образом не станет и Македонского. — Ты только критикуешь, предложи что-нибудь! Только попробуй сказать, что нужно оставить всё как есть. Слепой устало закрыл глаза, этот диалог ему совершенно не нравился, он не видел смысла и не желал что-то доказывать парню, всё равно не переубедит, пока тот сам этого не захочет. Да и гордость явно не позволяла уговаривать кого-то передумать. Даже если этот кто-то — Сфинкс. Он очень не любил эту его черту, когда он на взводе настолько, что не готов слушать. А сейчас он именно такой, пока его не отпустит, с ним не договорится. Он был непреклонен в своих намереньях и, видимо, собирался натворить глупостей. — Я предлагаю тебе успокоиться и не рубить сгоряча. — Прекращай, он убил его, ты знаешь про его силы, ты знаешь, на что он способен, почему ты так спокоен? Он убил, ты не хочешь это так называть, но убил Волка, как можно просто проигнорировать это? — Сфинкс вырвался из хватки друга, отступая на пару шагов назад. — Если ты даже не думаешь разбираться с тем, что один из твоей стаи прикончил другого, то я сам со всем разберусь. — Я не собираюсь тебя отговаривать, — его не дослушали, последнее, что он услышал — удаляющиеся грузные шаги.***
Подобное может прозвучать оскорбительно и грязно, но все начинали смиряться. Время неумолимо идет, их часы спокойной жизни истекают, в конце концов, смерть в этом месте случается, с ней нужно уметь жить. К тому же вера в то, что погибший в Доме навсегда в нем остается, теплила надежду, что ушедший никогда не столкнется с трудностями и ужасом Выпуска. В каком-то смысле, это даже было поводом для зависти. Той самой, низменной, подкованной животным страхом перемен и настигающей опасностью, которой и являлась Наружность для абсолютного большинства домовцев. Несомненно, всегда был выход — Изнанка, но доступ к ней имеют далеко не все. Несмотря на то, что до рокового события оставалось немного, один факт заставлял разум трепетать и успокаиваться одновременно: два года. Еще два года спокойного существования и минимум один из них можно с чистой совестью прятаться от приближающейся беды. Всего два года до начала конца. — И всё же, на мой взгляд ты даже не пытаешься понять его. — Не пытаюсь. Я и так понимаю. — Он давно вырос, ты тоже. Это другой человек, другие условия, следовательно, другой опыт. — Близкий человек, условие — смерть. — Мой дорогой, ты чрезмерно обобщаешь, — Стервятник взял расписную чашку в руки, медленно отпив содержимое. Даже на расстоянии можно было почувствовать кисловатый запах вперемешку со спиртом. — Он скорбит и имеет на это полное право, так пусть его реализует. — То, что ты называешь скорбью — агрессия, в попытках найти виноватого, только тот, кто и правда виновен, мертв. — Слепого выводила ситуация со Сфинксом, откровенно говоря, его напрягало, что он может сделать. Беспричинное насилие совершенно не в его стиле, но если он зол и столь принципиален, может произойти все что угодно. К тому же его беспокоил Македонский и его благополучие рядом с ТАКИМ Сфинксом. Парень уверен — Мак жертва минимум на половину. — Тут я с тобой соглашусь, — Рекс вертит пустую чашку в руке, рассматривая витиеватые узоры. Выглядела она до смешного нелепо, словно сбежавшая из сервиза какой-нибудет древней старушки, которая поглощенная своим маразмом, вспоминает события семидесятилетней давности, забывая, что ела на обед. Как она очутилась тут непонятно, но Большая Птица любит такие вещи и их сугубо индивидуальный шарм. В этом они схожи с вожаком Четвертой — оба любят что-то недоступное, практически невозможное в их окружении, — Волк сам нашел оружие и сам нажал на курок. Можно сказать, это было донельзя извращенное самоубийство. Песни в Кофейнике сменяли одна другую, музыка была явно слишком громкой для места, где большиство вели беседы, но это даже можно отнести к плюсам: редкая конфеденциальность — тему вашего разговора слышишь только ты и твой собеседник, находящийся в полуметре от тебя, неимоверная роскошь. На фоне предыдущей баллады, вроде бы на французском, голос Джона Леннона звучал энергичнее, чем он есть на самом деле. — А еще, — взяв небольшую паузу, чтобы насладиться началом песни, Папа Птица продолжил, — мне безумно жаль Мака, он, наверное, извелся, виня себя. Самый страшный наш каратель — собственное сознание, а он не выглядит как тот, кто ни на минуту не сомневается в своих действиях. Хотя, наверное, это и к лучшему, вот Волк не сомневался и к чему это привело? Стервятник продолжал выглядеть флегматично, по нему и не скажешь, что он осуждает гибель человека, с которым был знаком большую часть жизни. Слепой любил говорить с ним, он всегда слушал и не был ограничен в восприятии чужого мнения, тот редкий человек здесь, кто не будет с пеной у рта и до полной потери сил пытаться переубедить тебя, в то же время имея смелость не согласиться. Он был достаточно умен, начитан, а еще в Гнезде его не просто так прозвали Папой. Возможно он был единственным, с кем Слепой мог поделиться тем, что не мог высказать Сфинксу. — Ну так… Поделишься своим планом действий? Ты же собираешься вразумить его и поставить на путь истинный, я правильно понял? — Нет. — от столь резкого и однозначного ответа, вожак Третьей самую малость растерялся. — В каком смысле нет? — В буквальном. Если он хочет найти себе проблем, то вперед, — на это Рекс не ответил ничего, у него было неприятное предчувствие по поводу этой ситуации, но чувство такта не позволяло осуждать решение друга. На этом моменте они замолчали, оставаясь наедине со своими размышлениям. Голос Леннона продолжал лится из колонок проигрывателя.We don’t care what rules you’re playing
We don’t evenwant to play your game
You think you’re cool and know what you are doing
And 666 is your name
***
Когда Сфинкс думал, что слышать о смерти Волка было самым ужасным во всей это ситуации, он очень ошибался. Он был полностью, абсолютно неправ. Самое отвратительное происходило прямо сейчас, когда он сидел в Клетке. Почему его поместили именно в эту — загадка, после случившегося, он ожидал вторую. Тем не мение, в данную минуту он уже более часа наворачивал круги по мелкой комнатушке с мягкой обивкой. Когда ноги совсем уставали, он останавливался, но потом вновь продолжал ходить. Осознание того, что сейчас он находится прямо здесь, в месте смерти Волка удручало. Это чувство придавливало его к полу бетонной плитой, а мысли верещали в голове осиным роем. Наверное, это была самая быстрая драка в его жизни, хотя и дракой это можно было назвать с натяжкой, бил то только он. Сейчас событие полуторачасовой давности вспоминались лишь яркими обрывками, всплывающими в разуме. Вот он сидит на одном из диванов в Перекрестке, вот от видит, как Мак направляется в сторону стаи, вот и сам Сфинкс подрывается с насиженного места. Далее туман, опомниться он только когда Черный своей сильной хваткой будет удерживать его подальше от бедного Мака. После этого вновь пустота и вот он уже мечится по Клетке, как загнанный в угол зверь. Эти рваные клочки событий не давали полной картины произошедшего, но помогали хотя бы ориентировочно осознать, что произошло. Сейчас он испытывал лишь остаток того накатившего гнева, и то скорее на себя, за то что не смог совладать с ЭТИМ. Что же ЭТО было такое он однозначно сказать не мог, на данный момент его мало беспокоила причина, более насущной проблемой являлись последствия, в том числе, для несчастного Македонского. Чувство отвращение к себе, стыд и атмосфера смерти — не лучшая комбинация, для того, чтобы думать, а решить что-то надо было. Даже при наилучшем исходе событий это не останется без внимания. Также Сфинкс надеялся, что попросту не зашиб такого хрупкого и миниатюрного по сравнению с ним парня. Предполагаемого удовлетворения, которое обычно приходит у большинства после мести не наступало, все это было до отвращения горьким. Вместо уравновешивания двух поступков приходило осознание, что теперь он даже хуже. Возможно, потому что сделал это после итогового признания Мака, возможно, потому что ему не поверил. Сейчас, будучи запертым в этой комнате, мысли в его сознании орали наперебой, и одной из самых громких, имеющих до невозможности осуждающий тон была — Македонский сказал правду. Признать, что Волк сделал такое было больно, нет, он знает его кучу лет, это сюреалистично. Да, он далеко не подарок, правда, иногда с ним бывает чертовски сложно, он может быть без основания груб и жесток, но это уже перебор. Но разве можно соврать о чем-то подобном? Ведь признание вроде этого — клеймо на самого себя, если подобным образом Македонский пытался оправдаться, то сделал бы только хуже. Всё это было каким-то огромным и необъятным в данный момент, и, увы, Сфинкс понятия не имел, как с подобным справляться. Он устало сполз по стене в углу, утыкаясь в колени лицом, тяжело вздыхая. После всего содеянного, он казался самому себе мудаком в пятикратном размере. Замучив бедного парня, у которого явно и так проблем хватало, заставив его признаться, что им воспользовался другой парень, он еще и избил его. Очнулся Сфинкс спустя неопределенный отрезок времени от раздражающего скрипа двери, в освещенном проеме стояли трое мужчин: Акула, Ральф и неизвестный человек в форме. Ком подступил к горлу, а мысли в только что очнувшемся разуме метались из стороны в сторону, думать нужно было скорее, но выходило слабо. Удивительно, что именно так выглядят внушающие страх предвестники невиданного количества проблем: мужчина средних лет с пивным пузом, расходящейся рубашке и синем костюме из полиции, который явно пару лет был ему не по размеру. Услышь он об этом вчера, нервно бы рассмеялся. К своему везению, в кабинете Акулы Сфинксу приходилось бывать нечасто, хотя этот раз явно был особенным. Пока что помимо него тут находился только Р1, буравящий стол директора донельзя усталым взглядом. По нему было видно насколько он измотался, вообще-то, парень обратил на это внимание еще до того, как Волка не стало, но сейчас это состояние было аховым. Почувствовав на себе изучающий взгляд, Ральф посмотрел на причину очередной докладной и долгой, явно не последней беседы с полицией. После долгой ночи заполнения квартальных отчетов, которые всё равно никто никогда не откроет, но нужно сделать, так как «Аврал! Проверка! В этот раз нам все так просто с рук не спустят, я гарантирую. Боже, мы не готовы, будут штрафы!». Да, теперь штрафы точно будут и хорошо, если только они. На горизонте маячило ПДН и долгие визиты прокуратуры. Окончательно вырубиться Ральфу помогал интерес: почему Сфинкс? Он не был замечен в открытых конфликтах за последние годы, на него не жалуются учителя и другой персонал Дома, он спокойный, рассудительный и достаточно умный для своих лет. Мужчина совершенно не удивился, если бы на его месте был любой из Второй или Шестой, возможно кто-то из Логов, Табаки, но точно не он. В каком-то смысле он Ральфу даже нравился от того, что не доставлял неприятностей и почти не был жутким. Этот вопрос не давал ему уснуть всё время с момента оповещения о драке и в период затяжной беседы с милым дядечкой-майором. Любопытство несомненно взяло верх. — Ну? — изучающий взгляд парня превратился в непонимающий, воспитатель заметил эту растерянность, — Давай, объясняйся, мне же нужно как-то аргументировать это. Конечно, могу сказать, что ты просто сошел с ума и тебя следует отправить в специализированное место. — Я сам не знаю, — Шутку Сфинкс явно не оценил. — Ты это собрался говорить тому добродушному человеку в погонах, я правильно понял? Хорошая идея, он явно войдет в твое положение, в конце концов, ты недавно потерял друга, ещё расскажи эту печальную историю родственникам своей жертвы, они явно сжалятся и заберут заявление из полиции. — Р1 выжидающе посмотрел на подростка, — а теперь выскажи хоть что-то, что может послужить оправданием подобного. — В каком плане — заявление? — на этом моменте Сфинкс встрепенулся. Если информация об их локальных драках вытекала за пределы интерната, к ним всегда приезжал кто-то из полиции, проводил воспитательную беседу, требовал обещания, что подобного больше не повторится и, если драка была серьезная, это записывалось в личное дело. Но до заявлений дело никогда не доходило. У части ребят родители были лишь номенально, у кого-то вовсе не было, а у тех везунчиков, у кого они еще и приезжали, всё равно делали это лишь для галочки. На памяти парня родителей у Мака не было, а те, кто привезли его, никогда больше не объявлялись. Холодный пот стекал по спине, он не представлял, что сказать полиции, чтобы обелить себя, также он не знал, возможно ли это, учитывая, что о травмах Македонского он не осведомлен. Но не успел Сфинкс открыть рот, чтобы ответить хоть что-то, как дверь распахнулась и грузными шагами в кабинет вошли директор и майор.***
В стаю Сфинкс вернулся под вечер, потерянный и очень уставший, первое куда он посмотрел — кровать Мака, второе — матрац Слепого, оба были пусты. Он молча постоял в дверном проеме, изучая родную комнату, словно впервые, молча подошел к шкафу, молча достал спортивную сумку и молча начал скидывать туда свои немногочисленные вещи. Вопросы состайников он упорно игнорировал, не поднимал глаз на друзей, все они казались какими-то далекими, фоновыми на фоне всех его ныне образовавшихся проблем. Закончил сборы он достаточно быстро, после чего застыл. Он расчитывал, что это займет немного больше времени, но как оказалось, сумку была пуста еще на треть. Он продолжал гипнотизировать пустую полку, когда же Табаки дернул его вниз и начал орать прямо в лицо, он соизволил вернутся в реальность. — Что ты, черт возьми делаешь? Ты можешь объясниться, пришел весь такой убитый, собираешь вещи, игнорируешь всех! — Я уезжаю. — Уезжаешь типо… ну как в ментуру, отпечатки там снять всё такое? — Лери подошел ближе, стая шаг за шагом облепляла Сфинкса, мысли путались всё сильнее, а заготовленая речь испарилась из разбитого сознания. — Совсем. — Что совсем? — Я уезжаю на совсем.— в комнате повисло общее оцепенение и растерянность. Никто не знал, что в таких случаях говорить и делать. Даже самые искренние соболезнования сейчас прозвучат фальшиво. Первым в себя приходит Табаки, — Стой, жди, минуту, не двигайся! , — он разворачивается, начиная рыться в бесконечных карманах, в попытке выудить нужное. На это ему требуется какое-то время, но вы итоге он протягивает маленький потертый синий камушек, с протянутым сквозь него шнурком. Пряча находку от посторонних глаз, он кладет ее прямиком в карман парня. После идут долгие прощания и объятья, у Сфинкса не находится смелости спросить где Слепой, да и нет желания видеть его сейчас. Стыдно. Страшно. Спустя череду грустных фраз, парень с тяжелым вздохом выходит из спальни, оставляя всё что знает и ценит позади. Тогда же за ним увязывается Шакал. Удостоверившись, в отсутствии лишних ушей, после того, как они отошли от жилых комнат на достаточное расстояние, он смотрит на друга измотанным, совершенно чужим для него взглядом. — На меняльнике выбил, пару месяцев назад. Знаешь, это лазурит, и он как бы космический камень. Он знает правду и вернет тебя, ты только слушай его. — Сфинкс более чем уверен, что это просто стекляшка, но тем не менее, горячо благодарит колясочника, после чего быстрым шагом удаляется к выходу.***
— Почему? — Слепой непонимающе смотрит на стоящего рядом, вопрос возникает сам из неоткуда. Не то чтобы он не понимал к чему это, но попытаться всё же стоило. — Почему не пришёл попрощаться? — Перед смертью не надышишься, — черноволосый усмехается, только сейчас замечает в себе эту смесь боли, разочарования и насмешку. Ядовитая смесь. — Тебе дана эта возможность, а ты ей разбрасываешься. Каждый раз — теоретически последний, ты правда считаешь себя самым везучим? — в голосе слышится явное раздражение, — Ты прекрасно знаешь мое отношение к этому, но твое поведение — не уважение. — Я не везучий, просто тут всё было ясно изначально. Правильный круг будет другим и точно небыстрым, я чувствую. — С каких это пор ты заделался в экстрасенсы? — С каких пор ты заделался в столь откровенные лжецы? — Слепой поворачивает свои глаза-блюдца на собеседника, — Лазурит говоришь? Шакал фыркает от возмущения, демостративно отстраняясь от парня. — Я сделал это для него, ему нужна надежда. Он там остается, в отличие от тебя. — Надежда дарит ложь, — Бледный запрокидывает голову, но его перебивают. — А ты её говоришь. Не будь у тебя надежды, ты бы не делал этого. — Это не надежда, а логика. — В таком случае, твоя логика тоже Ложь. — Предлагаю сойтись на том, что всё — ложь, — Слепой протягивает длиннополую руку в знак примирения. Шакал закатывает глаза, но жест зеркалит, сжимая чужую ладонь. В его голове алыми буквами сияет лишь одна мысль:Тогда ты ещё ничего не знаешь о Лжи