Байки из Невервинтера

      Седьмой день рождения Тамирис провела, лежа в постели с шерстяным чулком, повязанным вокруг шеи. Казалось, эта же колючая шерсть набилась ей в горло, распирая его изнутри, — так больно было глотать. Нос тоже заложило, но больше от обиды: весь день Тамирис оплакивала свою рухнувшую жизнь. Она всегда гордилась, что ее рождение пришлось на Макушку Зимы — как будто весь мир отмечал рождение Тамирис Винтерглен, — и вот она же осталась на обочине! Не будет печь кексы с тетей Реттой. Не сходит с Бивилом и Эми посмотреть на замерзшее болото. Не склеит фонарик из восхитительной цветной бумаги, которую привез из Лейлона учитель Тармас, чтобы пойти с ним к соседям и в каждом доме получить что-нибудь вкусное. Даже дождаться полуночи отец не разрешит — ей нужно много отдыхать, не то она ослабеет и умрет, и ее закопают под сиреневым кустом рядом с мамой.       Мысль о маме тоже тревожила Тамирис. Тетя Ретта говорила, что надо каждый день рождения носить на могилку кусок именинного пирога («Ведь это и ее праздник тоже, деточка: боги знают, как она трудилась, производя тебя на свет»). Что же будет, если маму не покормить? Вдруг она проснется под кустом голодная и вылезет наружу?       Чем больше темнело за окном, тем сильнее Тамирис изнывала от этих дум. Она даже рискнула спросить отца, но он только насупил брови, как делал всегда, когда расстраивался.       — Над Реттой слишком большую власть имеют суеверия, — а потом потрогал ей лоб прохладной ладонью, нахмурился еще сильнее и принес к ее кровати свое любимое кресло и корзину со штопкой.       Суеверия! Теперь Тамирис ломала голову над этим словом. Может, это такие маленькие хитрые гоблины, которые живут на могилах и таскают еду, которую приносят туда в праздники? Только причем тут тетя Ретта? Неужели в сговоре с ними? Даже при всем почтении к отцу Тамирис не могла поверить в такое коварство. Ведь это тетя Ретта прислала ей в подарок большущий ромовый кекс, сделанное Лорном колесо для Эльмы и много-много разноцветных лоскутков — шить Эльме платья.       От отца Тамирис тоже получила коробку — большую, пахнущую башмачной мастерской в Лейлоне, и все дурные мысли вылетели у нее из головы. Раз отец принес кресло, значит, будет сидеть рядом всю ночь, и никакие мертвецы и суеверия мимо него не проберутся. И все, кого она любит (ну, кроме Бивила и Эми), тоже рядом: Ахилл, Эльма и туфли из коробки — атласные, расшитые серебряными нитями и зелеными бусинками. Тамирис положила их по левую руку от себя, чтобы в любой момент можно было потрогать приятно шероховатую вышивку. Справа вытянулся Ахилл, уютно прижавшись теплым меховым боком, и положил морду ей на колени.       Только Эльма отказалась идти в постель, слишком занятая новым колесом. С удивительной для ее толщины резвостью она перебирала коротенькими лапками, в недоумении останавливалась, поводя из стороны в сторону встопорщенными усами, — и снова припускала бегом. Глядя на хомячиху, Тамирис почти забыла о пропущенном празднике, да что там — даже взгляд отца задержался на ней.       — Тебе нравится, папа? — спросила Тамирис и чуть не ойкнула: отец совсем не любил, когда его так называли.       Но он, кажется, не заметил обмолвки.       — Всего лишь игрушка для животного, а в ней отражен сам удел смертных. Со всех ног бежать, воображая перед собой заманчивый легкий путь, и вдруг понять, что выбивался из сил, все время оставаясь на месте... А теперь поешь, Тамирис.       Она уныло взглянула на тарелку с кашей. Самая ее нелюбимая — ячменная размазня с разваренным мясом. Отец был умнее учителя Тармаса и отважней Георга Редфелла, но почему-то любая еда получалась у него ужасно невкусной, будто сама его твердокаменность превращала все вокруг в мягкое и хлюпающее.       — У меня горло болит очень-очень.       — Поэтому я сварил кашу понежнее. Тебе не нужно ее жевать.       — Кекс тоже мягкий...       — Это лакомство, Тамирис, а не настоящая еда. Тебе нужно хорошо питаться, или ты ослабеешь и не сможешь справиться с болезнью.       Когда она болела, многие «нельзя» становились «можно». Можно попроситься к отцу на руки, или потрогать его длинные острые уши, или поваляться на его огромной кровати с мягкой периной (на которой так хорошо прыгать, когда он не видит). Только насчет каши отец был непреклонен. Во время болезни каша поджидала Тамирис, словно слизистый куб в глубинах Андердарка — неосторожного рота. Эту страшную историю Тармас как раз читал им с Эми на последнем уроке.       Без малейшей охоты Тамирис поддела ложкой неаппетитное кушанье. Оно и сваливалось обратно в тарелку, как слизистый куб: кажется, в нем кто-то уже растворился.       Думы об Андердарке навели Тамирис на мысль.       — А ты расскажешь мне сказку?       — Я не знаю сказок.       — Тогда взаправдашнее расскажи. Ну расскажи, отец!       — Пожалуйста, ешь, а то остынет. Ты уже слишком взрослая, чтобы я кормил тебя с ложки.       Тетя Ретта дала бы подзатыльник и велела не баловаться с едой, и туфли бы отобрала. Правда, и кашу такую противную она бы не сварила... Все-таки немножко устыдившись, Тамирис хлюпнула носом — и тут отец глубоко вздохнул.       — Хорошо. Я попробую пересказать старинную эльфийскую поэму о юноше, который в одиночку противостоял вражеской армии. Надеюсь, это достаточно сказочно для тебя?       — А юноша был прекрасный?       — Тамирис, это не имеет никакого значения, когда речь идет о спасении отчизны.       На взгляд Тамирис, еще очень как имело: про некрасивых юношей слушать не так интересно. Она еще хотела уточнить, была ли Отчизна принцессой, но отец сделал повелительный знак. Тамирис отправила первую ложку в рот, стараясь проглотить кашу раньше, чем почувствуется вкус.       — Не давись, пожалуйста. Когда-то в этих краях существовала империя Иллефарн. В ней жили эльфы, дварфы и люди. Одни были ремесленниками, равным которых не знал мир. Другие — магами и поэтами, искусно соединявшими магию слов с магией Плетения. Под солнцем не было зрелища прекрасней их беломраморных городов в окружении темных лесов и медлительных рек...       В голосе отца прозвучала такая печаль, что Тамирис перестала запихивать в себя кашу.       — Ты там жил?       — Нет, конечно. Иллефарн пал больше тысячи лет назад. Нам не увидеть этих строений в расцвете их славы, но даже их руины сохраняют достаточно прелести и величия. Однако жизнь не текла там мирно и безмятежно. Земли Иллефарна соседствовали с землями другой великой империи — Нетерила. И не было у иллефарнцев врага страшнее...       — А кто жил в Нетериле — дроу или орки?       — Люди.       — Но в Иллефарне тоже жили люди. Как они решили, кто хороший, а кто плохой?       — Если ты так часто будешь меня перебивать, я никогда не доберусь до сути.       Тамирис покорно кивнула. Вот как такое может быть: люди дерутся с людьми, а не с монстрами? Может быть, все в Нетериле были как Моссфелды, такие же драчуны и гадины. Целая империя Уилов и Уордов.       — Нетерильцы тоже преуспели в магии, и поначалу иллефарнцы охотно делились с ними своими секретами. Но нетерильцы не желали посвящать свою жизнь искусству и красоте, их больше интересовали власть и сила. Они научились поднимать в небо свои крепости, и глубокая тень от них упала на мирные земли Иллефарна. Началась страшная кровопролитная война, где поэты и архитекторы ничего не могли противопоставить боевым магам... Ты хочешь спать, Тамирис?       — Нет, отец! Мне интересно! Просто когда будет про юношу?       — Хорошо, хорошо... Но, мне кажется, твоя каша не убавляется?       Засопев, Тамирис склонилась над миской. Задумчивый взгляд отца вновь устремился на хомячье колесо, и этим моментом было грех не воспользоваться. Тамирис поспешно пихнула ложку в пасть Ахиллу. Он возражать не стал, даже облизнулся и с надеждой посмотрел на остатки. Наверное, если бы Тамирис питалась сырыми мышами и зайцами, она бы тоже уплетала кашу до последней капельки...       — В Иллефарне жил человеческий юноша. Искусный маг с горячим сердцем, которое болело и рвалось при виде страданий родной земли. И он пришел к правителям империи, умоляя их не посылать воинов на верную гибель, когда его одного хватит, чтобы остановить Нетерил. Конечно, правители ему не поверили. «Твоя магия сильна, но что она в сравнении с мощью архимагов Нетерила?» — сказал правитель-эльф. «Твое сердце горячо, но оно не сожжет врагов», — сказал правитель-дварф. И юноша поклялся доказать, что они ошибаются...       — А что сказал правитель-человек?       Впервые голос отца утратил обычную размеренность.       — Человек? Что ж... Я полагаю, в Иллефарне не было правителя-человека. Но это поэма, Тамирис. Не стоит воспринимать каждое слово буквально. Так вот, юноша поклялся доказать, что ему хватит сил противостоять целой империи. Он вытащил из своей груди сердце, бросил его на наковальню и бил молотом до тех пор, пока оно не заискрило, и каждая искра не начала разгораться жарким пламенем. Закалив сердце, юноша опустил его в воды волшебного фонтана — и те зашипели и испарились. На дне фонтана остался дивной красоты драгоценный кристалл с пляшущим внутри огнем. Правители были так изумлены, что немедленно нарекли юношу Стражем Иллефарна. Улыбнувшись, он вложил сердце обратно в грудь и отправился на поле боя.       — Спасать Отчизну? — С появлением принцессы история должна была стать поинтереснее.       — Да... Нетерильцы оказались бессильны перед жаром молодого сердца. Они пытались поразить Стража оружием, но оно плавилось в его груди. Плели заклятья, но грани кристалла отражали их обратно. Так Страж дошел до нетерильских крепостей, сеявших ужас на иллефарнской земле. Архимаги в страхе велели поднимать их в воздух, но сыплющиеся из груди Стража искры раздули невиданный пожар, и тот поглотил крепости одну за другой. Их развалины упали на землю вокруг Стража. А потом упал и Страж, в чьей груди виднелся теперь черный закопченный кристалл. Огня в нем больше не осталось, а вместе с огнем ушла и жизнь.       Отец умолк, и Тамирис посмотрела на него недоверчиво.       — Он умер, и все? Не было ни пира, ни свадьбы?       — Думаю, этого было в достатке у тех, кто праздновал победу, полученную благодаря жертве Стража.       — Но так же нечестно! Страж был героем, а не они!       — Нельзя стать героем, ничем не пожертвовав.       — Тогда почему героями вообще хотят стать?       Отец вздохнул.       — Давай, Тамирис, еще ложку — и спать. Я принесу тебе молока. Если завтра ты почувствуешь себя лучше, я разрешу тебе встать с кровати, и ты поешь кекса.       — И надену новые туфли?       — Тогда две ложки.       Но даже после молока и столь щедрых обещаний сон не шел. Тамирис вздыхала и ворочалась с боку на бок, пока отец не встал с кресла. Прохладная рука вновь легла на ее лоб, и Тамирис тут же придержала ее своей. Отец снова вздохнул, но отстраняться не стал.       — Наверное, он все неправильно сделал, — задумчиво сказала она.       — О чем ты? Ты бредишь?       — Страж все неправильно сделал. Зачем он пошел сражаться один? У него не было друзей? Я бы взяла Бивила и Эми. И Эльму. И тебя. И Ахилла. И тех правителей, а то чего они сидели...       — В этом и смысл, Тамирис. Жертва одного ради спасения многих...       — Я бы все по-другому сделала! И героиней стала, и не умерла. Ну скажи, отец? Разве обязательно герою умирать в конце?       Отец все-таки двинул рукой, но только смахнул с ее лба влажные от пота волосы. Будь это тетя Ретта, Тамирис бы подумала, что он погладил ее по голове.       — Буду надеяться, тебе никогда не придется узнать это на собственном опыте.