11 сентября

      Джонс чужие слова не разобрал, в голове все спуталось в один клубок, тело било мелкой дрожью. Тихо вздохнув, Россия осторожно поднял Штаты на руки, впрочем, не особенно заботясь о его реакции. Артур постарался идти где-то рядом, чтобы хотя бы замечать, когда чужая голова сваливается с широкого плеча Брагинского.       Почему Англия?       Почему Россия?        Почему из всех тех, кто когда-либо поддерживали Америку, бросились помочь ему только те, кто незадолго до этого старались убить в нём душу?       Потому что больше некому.       Потому что есть у этого глупого ребёнка только такая, отвратительная, но помощь, от которой уже нельзя отказаться.       Ближе к выходу из зала оба сошлись на мнении, что Альфреду будет лучше в номере, переживёт все эти события и пойдет дальше как новенький, в конце концов на нём всегда всё заживало как на собаке. Америка же попытался испуганно отодвинуться от тени, в мутных пятнах различая смутные очертания чужого шарфа, поэтому на задворках сознания понимал, кто к нему подходит, но ситуацию это не улучшило. В глазах США это выглядело так, будто русский хочет подойти к нему, чтобы вновь посмеяться, надавить, может ударить. Лучше бы ударил, Джонсу было настолько больно, что крошечная капелька бы ни на что не повлияла. Американец решительно шарахнулся назад, вытягивая вперёд дрожащую руку, мол "не подходи!", правда, безуспешно, да и что бы он смог сейчас сделать.       Но ощутив чужие руки на своей спине, Джонс мгновенно затих, на секунду полностью отвлекаясь на это. Секундного промедления хватило на то, чтобы США прислушался к ощущению чужих рук, понял, что они прохладные, боли не причиняют, по сравнению с террактом, как минимум, безопасны. Боль вновь накатила, Джонс рвано выдохнул и закашлялся, утыкаясь лбом в шарф русского, после издавая невнятный хриплый звук. Уже не обращая внимание на то, кто перед ним, американец потянулся, дрожащими руками хватая конец светлой материи шарфа, сжимая его бессознательно, лишь бы отвлечься. "Отвлечься, отвлечься, отвлечься хоть на что-то. Обезбол? Обезбол не поможет... Помогите, пожалуйста... Больно...."       Даже сквозь костюм и рубашку можно ощутить, насколько Альфред горячий от подскочившей температуры. Горел воздух, горела башня, а вместе с этим сгорал и Америка. Взмокли блондинистые волосы, глаза США все так же не закрывал, невидящим взглядом смотря в ту сторону, в которую повернута его голова. Перед глазами всё равно была картина встречи самолёта и башни.       Почти не слушая то, что хрипел на его руках Джонс, русский быстрым шагом направился к лифту. Немым спутником его сейчас выступал Артур, который, забегая вперёд, нажимал кнопки и открывал двери, чуть ли не людей распугивая, впрочем, и людей-то вокруг было не так и много, все, кто мог, или ушли, или были прикованы к окну, будто от их пристального внимания могло что-то изменится.       Оба, что Россия, что Англия, прекрасно понимали, что состояние американца только ухудшается и будет ухудшаться, главное побыстрее бросить его на кровать и дать тряпку холодную. Переживёт, он, конечно, переживёт, никуда не сможет деться без своего народа и земли. Пока они есть, бьётся и сердце в груди этого ребёнка, но вот колошматить его должно хорошо ещё некоторое время, сколько - время покажет, всё зависит от того, что предпримет правительство. Или же, скорее, на какие шаги пойдут террористы дальше.       В общем мнении о том, что, скорее всего, совсем скоро где-то ещё должно громыхнуть, Англия и Россия сошлись, когда поднимались на лифте. Если у этих людей была возможность угнать один самолёт, то почему не угнать и второй? Или взорвать что-то рядом с важным местом, буквально под боком у Америки и его президента, министров и прочих совершенно бесполезных сейчас людей. Артуру незамедлительно пришли в голову воспоминания о том, как немцы бомбили Лондон, было также больно, мучительно жарко и совершенно невыносимо страшно. Ваня его порыва вспомнить прошлое не оценил и, глядя прямо в глаза, покачал головой. Да, что Альфреду, что Керкленду было почти и нечего вспоминать про боль от того, как собственная земля горит пламенем, высеченным чужой рукой. А Брагинский знал, ощущал почти каждый век, неровен час опять начнется, но он был готов и каждый раз видел в этом что-то неплохое, такова же реакция и людей, и так до смерти уставших от всего настолько, что даже новая война не показалась бы им столь страшной вещью, главное не дома.       Но Америка другой, как ни странно, но Брагинскому не думалось, что от этого он хуже, просто другой. Артуру хотелось исправить под себя, под других, в конце концов, но не вышло, а он всё ещё пылает надеждой, что когда-нибудь Альфред станет таким же, как и все. Но нужно ли это? С одной стороны сейчас бы было легче, а с другой...а с другой они уже привыкли. Удивительно, почти невозможно, но даже скрипящий зубами на всё американское британец не рад был бы лишится навсегда чужого голоса, уверенного в очередной своей правоте. И Иван, да, как бы он не плевался, как бы не смотрел с равнодушием, что душило, он сам себе признавался, что скучал бы по этим глупым, почти детским ссорам из-за чего-то нового, перетягивание каната "кто сильнее" было развлечением, которое поднимало ему настроение, отвлекало от всех проблем, что царили внутри, разрушая фундамент его спокойствия.       Когда лифт открыл свои двери, старшие страны поспешили единым порывом к ближайшему номеру, уже не разбирая, чей он был изначально, всё равно спали там вместе. Совсем хлипкий замок, поворот ключа и, наконец, в душной комнате слышится топот.       Русский кладет Джонса на заправленную горничной постель и идёт открывать окна, дабы впустить свежий воздух в комнату, пока Артур набирает ведро холодной воды и мочит тряпку. Это были какие-то совершенно машинальные действия, которые они совершали, почти не думая. Сейчас вообще сложно было о чём-то думать, а если и выходило, то мысли эти рано или поздно утекали к парню, лежащему почти трупом на постели. Лишь бы он действительно не стал таковым. Глупые страхи, если это так можно было назвать, но всё же запах гари от порыва ветра, ворвавшегося в номер не сулил ничего хорошего.

9:03:11.

      Джонса едва успели уложить на кровать, а сам он чуть-чуть пришёл в себя, как вновь лавина боли прокатилась по его телу, выгибая на постели. Американец вновь надрывно закричал, цепляясь пальцами за собственные волосы. Из панически расширенных голубых глаз потекли первые ручейки слез.       В голове резко прояснилось, боль отрезвила на пару секунд. Америка переводит взгляд на русского, стоящего рядом, говорит, сбиваясь на кашель, тихо, хрипло. - Ч...что происходит.. Где окно?       Американец не знает, но чувствует, чувствует - уже не только Северная башня разрушена, страх усиливается. За счёт вспышки адреналина тянется к русскому, хватается за шарф, тянет ближе, смотрит в чужое лицо с отчаянием, плевать, кто перед ним, на деле осознаёт это на грани сознания, но дела нет никакого, сейчас есть проблемы куда более серьёзные. - Где чёртово окно!? Что с ВТЦ, что с Южной башней!? Включите чёртовы новости! - голос прерывается очередным приступом кашля, хватка на чужом шарфе слабнет, но не отпускает. Вопросы задаёт банальные, но паника захватила настолько, что в голове даже не проскользнула мысль повернуться. Американца затрясло, уже не скрыто, крупной дрожью, руки трясутся сильнее. Контролировать себя США уже не может - все тело - один большой комок боли, не понимает, что и где, идти не сможет, руки не контролирует, хорошо, что дышит. Собственное сердцебиением зашкаливает,норму превысило уже на сотню, по ощущениям, не меньше.       А потом Джонс все же додумался повернуть голову. Именно в тот момент, когда спровоцированный аварией и топливом самолёта взрыв прогремел на Южной башне. Запах гари усилился, грохот отдавался в голове американца непрерывным гулом. - Н...нет...       Голос сбился, стал тихим, почти неслышным, пропитанным отчаянием. Рука упала с чужого шарфа, сам американец замер, смотря на горящие, дымящиеся башни ВТЦ. - Нет тебе надобности в новостях, и так понятно, что всё плохо. Сиди смирно и жди, когда закончится, это не продлится долго.       Голос Ивана оказался глухим и для того, чтобы расслышать, что он сказал, пришлось бы действительно напрячь слух. Но, с другой стороны, его совершенно не интересовало то, чего хотел Америка, он бы и не смог захотеть чего-то, кроме избавления от адских мук, а новости о происходящем в башнях только усилили бы эффект, посему, когда к кровати подошёл Керкленд, Иван быстро оказался у окон, закрытая их шторами, погружая комнату в полумрак. Англия же, в свою очередь, сел на край кровати, почти бесцеремонно отодвигая от него ноги американца и положив, хотя лучше сказать кинув, тому на лоб тряпку, принялся расстёгивать рубашку, которую сегодня какого-то чёрта тот решил застегнуть на все пуговицы. - Даже так?       Ваня улыбнулся криво, впрочем, естественно, вовсе не подразумевая того, что сказал. Им сейчас просто нужно было развеять атмосферу, а взгляд уходящего куда-то в себя Альфреда вовсе не прибавлял настроения. - Было бы смешно, если бы не было так грустно, - Буркнул мужчина, без особых усилий стягивая с Америки его рубашку, - так что твой искромётный юмор тут несколько неуместен. - Мой юмор для тебя слишком хорош, Кёркленд.       Ответа не последовало, Ване попросту пришлось помогать ему снимать с не понимающего ничего американца остатки одежды, естественно, исключая из списка белье - наблюдать его в чём мать родила у них желания особенного не было. Но, с другой стороны, чем меньше одежды, тем быстрее тело будет остывать, да и обтирание холодной водой должно помочь. - Ещё раз, а почему этим мы занимаемся? Можно же позвонить на рецепшн и попросить прислать сюда кого-нибудь за ним.       Брагинский присел на край стола и, сложив руки на груди, повернул голову в сторону окна. Полоса света легла на его лицо, мешая разглядывать клочки чёрного дыма. - Сам знаешь, что им сейчас не до него. Заберут, это да, но положат где-то на кровати и оставят помирать, будто собаку.       В воздухе повис логичный вопрос "а почему нам не наплевать". Почему им бы просто на оставить его как есть даже сейчас? Это было бы уместным наказанием за всё то, что сотворил Джонс, за холодную войну и войну независимости, за агрессию, за оскорбления, за всё и сразу это было бы ему лучшим уроком. Но никто не двинулся с места, хоть оба и ожидали этого друг от друга, даже были готовы идти следом. Номер погрузился в тишину, которую изредка рушили крики с улицы и, да, конечно, грохот со стороны зданий. Кто знает сколько ещё это продлится, но точно не меньше дня.       Американец же попытался оказать хоть какое-то сопротивление, оттолкнуть чужие руки, кривясь, когда с него стали стаскивать рубашку, но стоит ли говорить, что обессилевший Америка не мог сделать вообще ничего против родителя и самой большой в мире страны. Где-то на глубинке создание ему захотелось закапризничать, захныкать, чисто по-детски, беспомощно, жалобно, контролировать эмоции было почти невозможно, как и адекватно соображать. Белоснежная рубашка, мокрая насквозь от пота, спала с побледневших плеч, обнажая бинты грязно-сероговатого цвета, покрытые местами кровавыми пятнышками. Бинтами были покрыты руки от предплечья до кисти, что было умело скрыто собственно самой рубашкой и перчатками - Америка очень давно не носил футболки нигде, кроме дома. На бедрах же были приклеены цветастые пластыри с картинками, однако сам Джонс ноги сдвинул крепко, на секунду посмотрев на старшие страны злобно-напуганным взглядом. Белки глаз заметно покрасневшие, а сам взгляд расфокусирован.       Руки под бинтами все равно давали понять, что мышцы там есть, что Джонс действительно сильный, но сейчас его сила не имела никакого значения.       Понимая, что все равно ничего не сделает, американец вздохнул, после попытавшись лечь в более-менее удобную позу на кровати-диване-не до этого. Боль из всего тела словно перетекла в голову, виски сдавливало, тело ощущалось ватным, голова болела дико. Взгляд США был отстранённым, однако, когда он падал на старшие страны, он становился немного напряжённым, насколько позволял перегруженный мозг Джонса. "Не обидите? не ударите? Зачем вы здесь?" Америка вновь зашелся тихим кашлем, попытался интуитивным жестом найти одеяло или покрывало - жарко ему не было, напротив, холод закрадывался во все уголки тела.       Англичанин мрачно сощурился.       Ещё и этого не хватало для полного счастья. Артур рыкнул и махнул рукой в сторону России, который только собрался щёлкнуть зажигалкой. - Оторвись от своих сигарет хоть на секунду и подай мне аптечку. - Кажется кто-то не объяснил Джонсу, что не только спички, но и острые колющие предметы детям не игрушка?       Иван хохотнул и всё же, под тяжёлый взгляд чужих изумрудных глаз, вытащил из своих вещей аптечную коробку ещё советских годов. Нашедший в ней бинты Англия незамедлительно содрал старые и уже серые от времени с рук Джонса. Несколько взмахов рукой с зажатой в ней перекисью и ещё не успевшие покрыться корочкой ранки зашипели пеной от обработки. Как только розоватая жидкость стекла на простынь мужчина откинул бутыль в сторону и раздражённо дёрнув его руку к себе, грубо сжимая за запястье, начал мотать бинт почти до самого плеча. Мат так и лился сквозь зубы, жаль что на самого парня это бы сейчас нисколько не повлияло бы, как и пара хороших порок. В конце концов Керкленд понимал, что раз сейчас он имеет то, что имеет, значит в детстве Америке их было мало. Ну или он проебался где-то, но признавать этого никто не хотел, а он уж тем более.       Джонс не удержался - всхлипнул тихо, чувствуя себя ненормально уязвимым. Порезами были покрыты руки полностью, где-то уже были шрамы, чаще розовые, через них проходили новые порезы, какие-то вскрылись. Американец дёргнулся от перекиси, эта боль отвлекла от тянущей от терракта, режущая, резкая, неожиданная. Вздрагивал, когда сдергивали пластыри. Больше всего порезов было на внутренней части бедер - там, где кожа чувствительная, так, где никто не заметил бы. Раны на ногах были воспаленными - Америка явно не особо задумывался об обработке.       И вот руки наконец приобрели относительно правильный вид, ноги тоже, с них он с особенным удовольствием срывал пластыри, но наклеивал следом другие, правда, без рисунков и вполне обычные. Ещё и, зная Ивана и его производство, отдирать их будет куда хуже. С другой стороны тоже урок на будущее. - Ты закончил упиваться своей злостью и желанием его придушить? - Нет, но всё равно ставь чайник.       Вопрос о том, чтобы просто сидеть и трястись над парнем, как над хрупкой розой, даже не стоял, в конце концов то, что Артур остался сидеть рядом с ним уже было для него подвигом немалых масштабов. Да и Россия, ходящий из стороны в сторону за чашками, находился тем не менее близко, так, будто если бы его помощь понадобилась сейчас, то он бы оказался рядом. Удивительно, но факт.       Телевизор никто не включал, оба понимали, что по любому каналу сейчас было бы это, все новостные источники просто кричали. И пока шум, а самое главное сажа, не улеглись, показывать всё это удовольствие Альфреду не стоило, ещё сердце не дай бог прихватит.       Чайник тихо выключился сам, Брагинский поставил рядом с кроватью табурет, протягивая мужчине напротив стакан кипятка. Оба бы сейчас с удовольствием сказали чуть ли не хором о том, что чай у Америки самый отвратительный из всех, что им когда-либо доводилось пробовать. - Хороший чай он тогда утопил.       В глазах России читалось "до сих пор думаешь об этом?", но говорить не стал, по лёгкой усмешке Артура понял что да, действительно. А чай то был хороший.