Секунда.
Две.
Три.
Боль накатила с новой силой, более резкая и колющая, чем в прошлый раз, внезапная, сжала грудную клетку. Джонс почувствовал металлический привкус во рту - видно зубы распороли десну или щёку, не знает, боль была везде и такие мелочи не чувствовались.Ещё пара секунд.
Боль усилилась, терновым венком оплетая сердце, мешая дышать, пожаром сжигая внутренние органы. Джонс все ещё не дышал. Ещё через секунду послышался рваный выдох, пережатый тихой, задушенной фразой, приправленной взглядом апатично-болезненно пустых глаз. Америка хотел бы кричать, но не мог, на горло словно надели удавку. - Они атаковали Пентагон.... - Бог троицу любит. Комментарий был совершенно не к месту, но, чёрт, вполне логичен. Да и сказать его никто кроме Ивана не мог, чёрный юмор его Англия пусть и разделял, но озвучивать что-то подобное не стал бы точно. - Надеюсь действительно только троицу, есть у меня подозрение, что от четвертого он раньше времени инфаркт получит. Или гастрит, язву, да что угодно. - А разве у него уже нет гастрита с учётом питания? Арутр пожал плечами. Он, конечно, многое о сыне знал, но про его питание лишь отчасти, да и то, только по общим представлениям. Тяжёлый вздох вырвался из груди Брагинского и, поставив на прикроватный столик уже пустую чашку, мужчина забрался в постель, предварительно сняв ботинки. Сел рядом с Альфредом. Выглядело бы это очень комично, если бы равнодушное лицо России не было на самом деле очень напряжённым. - Книгу из вещей подай мне, всё равно телевизор не включить, радио тоже. А с тобой говорить это заведомо провальная идея. Керкленд фыркнул. Это вышло почти по-настоящему добродушно, но померкло в глазах Джонса, что смотрел сквозь родителя. Несколько шагов по комнате и Артур садится по другую сторону от Америки, передавая через него книгу Ивану. Было как-то странно не слышать от воспитанника ни слова против или просто...хоть чего-то. Он был будто куклой, безэмоциональной, слабой и ведомой. Таким он не видел Альфреда даже в детстве, когда тот слушался его, следовал советам, хоть после и стал отделятся всё быстрее и быстрее уже не с каждым веком, годом, что для стран звучит как секунда. - Когда глаза его чернели от пустоты душевных мук, когда весь мир смотрел назад, над ангелу подобным соловьи не пели. - Понравилась русская поэзия? - Голос Вани не показался слишком уж удивлённым. - Всегда был неравнодушным, подходит под любую отвратительную ситуацию в жизни. На этом их разговор как обычно и прекратился и, пока Ваня увлеченно, скорее уж прикрываясь этим интересом, искал выпавшую закладку из книги, Артур же осторожно надавил на голову Америки и опустил того безжизненным телом обратно в положение горизонтально на кровати. Тому было лучше сейчас хотя бы попытаться закрыть глаза и уснуть, иначе время пройдет куда медленнее, а главное мучительнее. Артур смотрел в его глаза и хотелось провести по щеке пальцами, давая секундную ласку и ощущая чужую кожу под рукой. Но нельзя. Так многое Керкленд не смог сказать, может не захотел или на самом деле было нечего. Хотя в голове и были такие дурные мысли, непонятной массой бьющие почти изо рта. Но губы плотно сжаты в бледную линию. Хотелось сказать, что Альфред не понимает, как сильно британец хочет поцеловать его в лоб на ночь, как делал он это в самом глубоком детстве американца, смотреть на звёзды, считая каждую, засыпая где-то в поле, пачкая дорогой костюм травой. А сейчас хотелось пить чай с утра, иногда (редко, но кому он врёт) даже обниматься, держать за руку, когда плохо и когда хорошо. Он помнил, как совсем ещё маленький Альфред делал это, помнил, что тот хватал его за руку и, пожалуй, иногда жалел о том, что давал ему подзатыльник в этот момент. Потому что сейчас его убивало то, что он знал, что не может делать это, никогда не сможет. Им обоим друг другу слишком многое хочется сказать и слишком малое выходит, от этого столько ненависти, тоски и злобы. - Думаешь это что-то изменит между нами всеми в целом? - Нет? Да какая разница, мы не люди, чтобы этим развлекаться. Иван как всегда прав. У Америки уши заложило, что там говорили старшие страны, он вообще не понимал, не различал, не слышал ничего, только грохот взрывов, шум пропеллера самолёта. Ощущения Джонса буквально схлопнулись, он не воспринимал то, что происходит рядом. Лишь ощущал запах гари, пыли, фантомными ощущениями забивающей горло и лёгкие. На языке осела горечь, как тогда, когда дымом надышался, кровавый привкус. Альфред будто слышал крики людей, а может и слышал, но он точно знал, что с каждым новым трупом ему становится все больнее. Америка вновь задрожал, опустил голову, волосы растрепались, падая на глаза. Сухими губами шепчет что-то вроде: "хватит, хватит, пусть это закончится, пусть будет, как раньше, пожалуйста..." На задворках сознания США ощутил, что рядом с ним появилась тяжесть чужих тел, но его хватило лишь на то, чтобы повернуть голову в ту сторону, где кровать прогнулась сильнее, пытаясь различить, кто перед ним. Не получилось, создание расплывалось, дико болела голова, а температура зашкаливала, как и сердцебиение. А после американец ощутил, как его головы касается чья-то рука, мгновенно дёргнулся, но после прислушался к ощущением. Рука была холодной (естественно, с температурой Джонса-то), но не жестокой, боль не несла, наоборот, успокаивала. А само прикосновение было смутно знакомым, поэтому американец попытался напрячься, понять, вычислить. Виски прошибло болью, но Америка помнил, что стран рядом две, а рука принадлежит точно не русскому. "Отец?..". Джонс выдохнул тихо, не сопротивляясь чужим действиям. А после замер, буквально на пару секунд, пытаясь заставить воспалённый мозг работать, сгенерировать нормальную мысль, но безуспешно, поэтому Альфред потянулся к чужой руке своей, перехватывая ледяными пальцами за запястье, жестом словно пытаясь остановить, удержать. "К черту войну, не оставляй меня, пожалуйста..."- единственная мысль, прошмыгнувшая в голове американца, быстро ушедшая под очередной водной боли. Хватка на чужой руке и так была слабой, но теперь бледная покрытая испариной ладонь Джонса просто упала обратно на кровать. Иван, держа книгу в руках, скосил взгляд на Альфреда и его отца, что спутал их пальцы своей ладонью, цепляясь за раскаленно горячего американца и более того, опустился к нему, кладя голову на подушку рядом. Мужчина выглядел растерянно, совершенно не понимал, стоит ли ему что-то делать или оставить всё как есть, уйдет ли сейчас Джонс, правильно ли расценил его взгляд Керкленд, какого чёрта он вообще хоть о чём-то сейчас думает. Русский чуть дёрнул плечом и завернулся в свой шарф буквально с носом. Ему это не нравилось. Хотя скорее ему не нравилось не принимать в этом участия? Америка был...а кем он для него был? Назойливый мальчишка без знания о каких-либо личных границах, упёртый, невозможно раздражающий, но забавный. Воспоминания о ссорах с ним заставляли лишь хмыкать, да изредка посмеиваться, может даже улыбаться, непринужденно и совершенно искренне. Редкие минуты общения вне образов злодея, что готовится покорить мир и героя, спасающего бедные беззащитные страны, давали понять, что пацан то на самом деле очень умный, смекалистый, чем-то они даже были похожи, в конце концов невозможно было отрицать, что весь мир был, по факту, воспитателем для Альфреда, в той или иной форме, все повлияли, опыт тысяч лет он обрабатывал за века и создавал что-то новое, действительно потрясающий талант. Признавать не было желания, но он хотел бы хоть немного пообщаться с ним, просто узнать, увидеть как быстро парень взрослеет, растёт в конце концов, у него ведь вся жизнь была впереди, в отличии от них, стариков, что почти стали песком. Хотя, смешно даже, по сравнению с тем же Китаем они молодые люди, но тем не менее. Широкая ладонь осторожно опустилась на чужой горячий лоб, поправляя тряпку, а затем пальцы зарылись во влажные светлые волосы, чтобы пряди не лезли в глаза. Этот жест не был ласковым, можно сказать слегка грубоватым, но русский иначе не мог, заботился как умел, за что и ощутил на своих коленях руку Артура, тот с благодарностью за помощь погладил его ноги и остался в таком положении, тем самым обнимая Альфреда, хотя скорее уж просто перекинув через него руку к Ивану. - Всё сейчас так быстро рушится. Голос британца какой-то надломленный, будто только со сна хриплый. - А когда она не рушилась. Каждые двадцать лет происходит что-то, что меняет мир, переворачивает с ног на голову. Весь двадцатый и двадцать первый век стал для нас открытием, к которому мы не были готовы. Хотя, не все, конечно, кто-то к этому моменту только расправил плечи. Несколько секунд тишины и он вздыхает, опуская глаза на лежащих рядом. Книга такая себе ширма, на самом деле. - Я имею ввиду, что оно должно было случиться рано или поздно, Америка слишком расслабился. Жестоко? Да. Правда? Тоже да. Мы ничего не можем с этим сделать, и он не мог. Хочешь поплакать над ушедшими? Вперёд, только это через двадцать лет повториться, не идентично, но всё-таки, оставь слёзы на конец света, когда плакать надо будет по нам по всем. Многословие Ивана было будто ведро воды, вышитое на голову - неожиданно и неприятно. Но зато бодрит. Артуру сейчас нельзя было уподобляться той всеобъемлющей печали, что сжирала Альфреда, хоть кто-то из их семьи должен был быть трезв на ум. Американец бессознательно потянулся ближе, пытаясь одновременно и к руке русского, и к отцу прижаться, закрыл глаза, выдыхая. Чужие прикосновения, любые, немного успокаивали, давали ощущение защищённости - нет, не обидят, не оттолкнут, не сейчас, по крайней мере. Дыхание США стало немного выравниваться, боль никуда не ушла, но прохладные руки дарили смутное чувство облегчения. На какие-то жалкие минут 15, что казались для самого американца бесконечными, он притих, не шевелясь и не двигаясь вообще. Если одной рукой держался за британца, то второй потянулся, неуверенно потянул на себя кончик шарфа русского, накидывая себе на шею. О том, как со стороны это выглядит он не задумывался, сейчас рядом были только эти двое и эти двое были безопасны. Обе старшие страны невольно выдохнули как только Америка прекратил дёргаться и остался на месте, зажатый между ними. Боясь нарушить тишину Иван даже перестал листать страницы, читал как есть, раз за разом и совершенно измученно вздыхая, но не смея и слова сказать, в конце концов Артур был в том же положении, не имея возможности двинуться. И всё же эта тишина слегка напрягала тем, что сейчас должно было что-то произойти, обязательно должно было. Здания рушились с каждой секундой всё сильнее и неровен час раздался бы последний, завершающий аккорд в этой постановке. Любопытства что Иван, что Артур не испытывали, просто знали, что если не могут повлиять на ситуацию, то и наблюдать смысла не было, рухнет и рухнет, уж явно без их непосредственной помощи. - Думаешь...- Россия закрыл книгу и отложил в сторону, наконец разрушая молчание, будто крышку гроба открыл, - если увезём отсюда? - Не выйдет, я пробовал. Ничего хорошего из этого никогда не выходит, да и как только придёт в себя ринется домой и даже спасибо не скажет. Брагинский пожал плечами. Кто знает, но ему показалось, что вдали от этого американцу должно было стать чуть легче, и если и не заграницу, то хотя бы в другой штат, куда-нибудь подальше от Нью-Йорка и Вашингтона, от которых разило болью и гарью, пусть задыхаются себе в волю, но потерять Америку целиком попросту не имеют права. С другой стороны он хотя бы пытался, Россия действительно пытался. Жесткий взгляд беспрестанно пронизывал чужие мысли насквозь, яростью пытаясь вытеснить собственные, назойливо жужжащие в голове подобно неспокойному улию тревогу и непонимание, пылающие в зелёном пламени глаз напротив. Артур был неожиданно напуган чужим порывом поступить так, как поступил бы он сам, если бы был чуть смелее. Он боялся той резко вспыхнувшей внутри глаз Альфреда ненависти, тлетворной смертоносной бурей рушащей все суждения и понятия, сметающей силу и хладнокровность характера, заставляющей терять контроль и испытывать неприсущую странам безвольность и слабость перед собственными оголенными ощущениями. Англия не любил это чувство и не любил повторяться в своих ошибках, но русский был прав, впрочем, без ведома чужого этого было невозможно сделать. Мышцы Англии сводило в легком, невидимыми зубьями покалывающем ознобе, а сердце непривычно мощными, отдающими в висках, частыми ударами разгоняло жаркую кровь, проносящуюся по взбухшим раскаленным венам. Россия медленно, чувствуя, как тело парализует необъяснимым холодом, ползущим склизкой дрожью по каждому миллиметру где-то под кожей, с трудом позволяя контролировать собственные движения, опустил вторую руку на ладонь Керкленда, чуть сжимая его тёплые пальцы. Артур, мысленно прося о прощении, об ином шансе, с безнадежной горечью осознавая, что того не будет дано, неотрывно смотрел в знакомые, ставшие уже привычными глаза впереди. Опускать взгляд на глаза Джонса совсем не хотелось, вспомнился бы тот день, когда в них горело холодном пламени чуждо зияли ненависть и отвержение, с каждой новой секундой колечащие лишь сильнее.