Лето детей СССР.

Раннее утро… Лучи солнца медленно окрашивают тёмный небосвод яркими голубым, благородно золотым и пурпурно-розовым цветами. Облака медленно расходятся, отступая вместе с тьмой, дабы не мешать восходящему солнцу. Воздух влажен и прохладен… Ветра нет, не считая лёгкого сквозняка, что заглянул на чай в небольшую кухню, падая, подобно водопаду, на покрашенные в коричневый цвет доски, постепенно поднимаясь на стулья, примкнувшие к столу, стоявшие справа от окна, переодически заглядывая на холодильник, трясущийся в очередном припадке Паркинсона, гуляя по столешницам, стоявшим после него, иной раз задевая пустую мойку, карабкаясь наверх по доскам, забравшись по деревянному потолку на торчащую лампочку, что свисала на одном проводе, вся облепленная мотыльками. Под лампочкой сидели пять подростков, спокойно допивая остатки чая, ведя повседневное обсуждение. — Так, список дел на сегодня! — объявил уже знакомый нам ГДР, — Съездить за молоком, убраться в доме, сходить за водой, покормить кур, приготовить еду на неделю, погулять с детьми, съездить за овощами. — Я возьму на себя всё, что в доме. — сразу подняла руку девушка, лет пятнадцати, что сидела за широкой стороной стола, допивая обжигающую жидкость, переодически поправляя алую копну волос, наспех собранную в неказистый пучок, что то и дело падал на усыпанное веснушками лицо, прикрывая родимое золотое пятно серпа и молота, узкие плечи, прикрытые белой сорочкой, спадающей до самых пяток. — Молодец, УССР. Что ты возьмёшь, БССР? — со своим забавным немецким акцентом, что преследовал немчурку по жизни, произнёс старший. — Я схожу за водой и погуляю с детьми. — молвила девочка, четырнадцати лет, одетая в такую же сорочку, что и её старшая сестра, за тем исключением, что верхняя часть флага, где было советское родимое пятно, была зелёной, в тон больших невинных глаз, иной раз скрывавшимися под красными локонами распущенных волос. — Отлично, просто прекрасно. — покивал немец, переводя взгляд на парнишку в белой футболке, с двумя внушительными дырами на спине, откуда вились два мощных золотых крыла, что касались своими перьям растрёпанных волос, иногда закрывая собой мендаливидные казахские глаза, сверкающие жёлтым отливом. — Я съезжу за овощами и молоком. — выговорил парнишка-тринадцатилетка, встречный возражением старшего брата: — КССР, тебя не смущает что овощи можно достать у железнодорожной станции, а за молоком надо через лес идти, в совершенно другом направлении? — сказал РСФСР, поправляя рукой волосы, чуть прикрыв ими голубые глаза, перенося руку на старую синюю футболку, что была ему пижамой, скрывающей его атлетическое телосложение, подкреплённое тяжким физическим трудом, ставшим вполне заметными мышцами. — Не смущает, Россь. — спокойно улыбнулся казах, чуть дёрнув крыльями, в попытке стряхнуть золотые пёрышки с волос, — Я у дяди Саши коня одолжу и съезжу. Лошадка-то быстрее ножек до станции доедет, а молоко в деревне есть. — сложил руки на груди мальчишка, по большей части желая подольше покататься на животном. — А ты не забыл, что молоко только за лесом, где лошади пройти сложно, а обходить дня не хватит? Да и напомню тебе, Каз, в нашей деревушке коров не держат, забыл? Козы две на двадцать дворов, и то их молока нам всем не хватит. — русский приподнялся со стула, оперевшись о стол, поднимаясь и отправляя аккуратную белую эмалированную кружку в мойку, слыша угнетённое: — Забыл… — Ну вот и прекрасно! — радостно подскочил ГДР, собирая у всех остальных родственников кружки, ставя их к своим собратьям, оборачиваясь на семейку, что медленно плелась из кухни — За работу, товарищи. — А ты что будешь делать, партайгеноссе Борман? — хмыкнул РСФСР, высунувшись из-за двери. — Радио собирать буду, Штирлиц. — хихикнул немчура, отправляясь за своей семьёй. *** Ветерок гулял по улочкам небольшой деревушки, вторя быстрому ритму жизни этого местечка. Люди то и дело ходили по пыльным дорогам, по сути представлявшие собой высохшую глину, обкатаную колёсами телег и тракторов, которых сейчас, по счастью, не было, из-за опасений попасть в самую жару, пусть лёгкая прохлада ещё витала в воздухе. Конечно же, РСФСР не боялся попасть под солнцепёк, ведь путь его лежал через густой лес, в котором обязательно будет прохладнее, чем среди поля, да и в тенёчке. Поэтому парнишка неутрудил себя выбором одежды, обойдясь чёрными шортами и белой футболкой, оставив в руках небольшую тканевую сумку с бутылкой для молока, стоя перед самым сложным препятствием на его пути… Высокий, почти вековой, лес стоял нерушимой стеной, где ни единое дерево не шелохнулось при виде очередного человека, которого поглотить не составит труда, навсегда сокрыв в себе, стоит только одной из старых подгнивших берёз упасть на него тонной древесины, а уж её соседи раскинут ветки пошире, закрывая просвет могучими кронами, чтоб ни один следующий путник во тьме от листьев не заметил тела своего предшественника… — Хах, всего-то девять километров идти! — оптимистично заметил парень, ступив на территорию леса старыми спортивными кедами, слыша приятный хруст веток под ногами. А может и чьих-то костей?.. Лесная прохлада моментально обвила тело РСФСР, решившего пройти по хорошо известной тропинке, уже протоптанной сотней людей, среди тесно растущих деревьях, что паре людей пройти сложно, что уж говорить о коне? Да и поваленые брёвна никто не отменял, через которые то и дело прыгал парень, подмечая для себя странную вещь: после каждого бревна тропинка раздваивалась, иногда уходя вдаль, или, иной раз, теряясь в зарослях травы, которой год назад не было. Решив остановиться на небольшой полянке, русский присел на старый пенёк, весь поросший мхом, оглядывая тропинку, что расходилась в четыре стороны, ведущие в не лучшие местечки этого леса, пусть все они и были сейчас в зарослях высоченной травы. И только у правильной из них росла здоровенная ель, под которой всегда были маслята. Своеобразный ориентир из детства, так сказать. Именно от этой ели можно было отсчитывать ещё пол километра до цели, чему парнишка был пусть и рад, однако… Что-то настораживало. Например набежавшие тучки, едва видные сквозь крону деревьев. — Кажется дождь собирается. — вздохнул подросток, а до его слуха долетел шелест трав и хруст веток, где-то вдалеке… — Идти надо побыстрее, до дождичка. — усмехнулся русский, прыжком поднявшись с пенька, резво зашагав вперёд, на встречу своей цели. Но не забыв принять во внимание шелест. Мало ли что… *** Лес оканчивался аккурат перед границей села, которое наш герой увидел ещё издалека. Две старые церквушки, со снятыми крестами, превращённые в библиотеку и школу, и несколько десятков домов. Один из них РСФСР заприметил тут же, двинувшись к нему. Старенький домик на окраине деревни, немного покосившийся от времени, с серой крышей, пусть не так давно и отремонтированной, да жердевым забором, за которым стоял знакомый женский силуэт. Старушка, в привычном белом платке, уголки которого сложены на зелёной рубашке, скорее всего покрашенной самой владелицей, под которой оказалась длинная серая юбка, до стоп. — Здравствуйте, Анна Николаевна! — поздоровался подошедший поближе к забору парнишка, нарвавшись на взгляд женщины, что лишь вежливо улыбнулась, крикнув: — Здравствуй, РСФСР, заходи, ты как раз вовремя, только пришла. — и удалилась. Парниша зашёл во двор, легко переодолев калитку, наблюдая почти полное сходство двора старушки и своего дома. Такие же курята выглядывают из курятника, такой же сарай, правда с коровой, чья голова показалась из двери, вместе с силуэтом хозяйки, которая вышла с большим ведром белого молока, поставив его на крыльцо. — А ты как пришёл? — поинтересовалась Анна, наблюдая за извлечением пятилитровой канистры из сумки, вместе с небольшой воронкой. — Да как всегда, через лес. — слегка удивился вопросу подросток, спокойно беря тяжёлое ведро, наклоняя его к воронке, чтобы молоко не проливалось, замечая, как лицо старушки исказил ужас, от чего серые глаза раскрылись шире. — Батюшки, как же это? Там же собаки дикие! — Да? Впервые слышу… — поражённо выдохнул парень, — Откуда? В прошлом году про них ничего вроде и не было. Анна Николаевна только махнула рукой, сложив их на груди. — Да сбежала собака от соседа моего, как раз прошлым летом, когда вы уехали. А она ощенилась в лесу. Вот и ходит сейчас эта свора там. Ох… Ты уж по осторожнее там, отец ваш волноваться будет. — Не будет. Он уехал по делам. — успокоил женщину РСФСР, поставив ведро на доски, закрутив горлышко бутылки, ловя на себе не менее удивлённый взгляд. — Тогда лучше в обход леса пойди, весь день потеряешь, но живым домой придёшь. — Я дойду, вы не волнуйтесь, Анна Николаевна. — добродушно улыбнулся парень, уложив канистру в сумку, закинув её на плечо, оставив старушке плату за молоко. — Спасибо вам. — и ушёл, без лишних слов, почувствовав капли дождя на лице. *** Дождик моросил, холодными каплями окропляя почву, стуча набатом по литья деревьев и голове путника. Ветра, на счастье, не было, лишь неприятные капли дождя и странный шелест в отдалении, да быстрые шаги РСФСР, что едва ли волочил ноги по грязи. — Если ещё и собак встречу… — вздохнул парень, видя знакомую ель, заросли травы, и… А где пенёк? Пня нет, а следовательно это снова не то место, как и сотня других, где отстуствовала ель, либо стояла в другом месте, как и злосчастный пенёк, либо тропинок было не четыре, а другое количество! — То мне конец… — вздохнул русский, встав под еловые лапы, где не так сильно мучал дождь, прикрывая глаза. Ноги нещадно болели, после прыжков и ям, а так же дистанции в шестнадцать километров, плечи отказывались нести сумку, а мокрая одежда ни чуть не согревала… До дома идти жалких два километра… Только вот где дом? Может, он свернул не на ту тропку, может просто сошёл с нужной и пошёл не по той, а может никакой тропы вообще и не было? Не важно это, если РСФСР всё равно заблудился, слушая, в качестве утешения, мелодию дождя… Что же он напевал? Быстрый темп удара капелек, словно барабаны, треск дерева, подобный трещётке, шелест листьев, чем-то напоминающий духовой инструмент, рычание, словно… Стоп, что? РСФСР моментально раскрыл глаза, оглядевшись вокруг себя, с ужасом замечая трёх здоровых псин, почти по пояс ему, что медленно крались между кустами, в один момент замирая, готовясь броситься. Благо, русский это заметил, резко выскочив из окружения, прижимая к себе сумку, поворачиваясь к хищникам лицом, опустив глаза, начав отходить, посматривая за ними… Может они просто охраняют территорию, и если уйти, они не тронут? Нет. Секунда, и один из троицы выскакивает из травы, двумя прыжками настигая растерянную Республику, прыжком валя парня на землю, стремясь вцепиться в шею РСФСР клыками, разрывая горло, но натыкается на руку, так удачно выставленную парнем. Крик боли застрял в горле подростка, когда зубы прорвали нежную плоть, выпустив первую кровь, стремясь добраться до кости, заставив тем самым русского кричать, теряя самообладание. Но первым раздаётся скулёж собаки, когда в живот бьют ногой, от чего животное скрючивается, отпуская добычу из пасти. Подросток скидывает зверя с себя, начиная убегать, прижимая к себе сумку, бежа как можно скорее, пока адреналин ещё в крови… И кровь ещё в нём… *** ГДР сидел на кухне, мрачно смотря на сверкающие молнии в ночном небе, переодически выпивая чай. Целый день его брата нет… Как ушёл утром, так ни весточки… Взглянув на сидящую рядом УССР, немец тяжело вздохнул, потерев переносицу, повернувшись к сестре уже всем телом, рассматривая её хмурое выражение лица, сдвинутые брови и тонкую нитку губ. — Ну? Горячая советская девчонка, зачем ты это сделала? — Она первая полезла! — выпалила украинка, резко поставив чашку чая на стол, — Сказала: «Нам бог воровать разрешил!» И что?! Подумаешь, украли один гвоздь, человеку спокойно умереть не дали! — в ярости говорила украинка, даже не замечая, как ГДР закрыл глаза рукой, тяжко вздохнув. — Предположим… Но топором то зачем? — но их диалог прервал звук открывшейся с треском двери, а в следующий миг и образ РСФСР, лохматого, с рваной футболкой, кровью на руке, сумки, что была вся в грязи, и топором, о котором раньше шла речь, на ручке которого остался красный след. — А теперь будьте так любезны объяснить, что за чертовщина на этом топорище? — только спросил русский, на что украинка тяжело вздохнула. — Я тебе сейчас расскажу…