My broken memories

Момент, несчастная доля секунды длиной в бесконечность, и миг вокруг Тсунаеши: этот разноцветный зал в огнях, платья, костюмы, улыбки с претензией на натуральность — все вздрагивает, замедляется, кажется, лишь для того, чтобы в следующий миг прийти в движение. Сначала они просто видят друг друга, как видят на улице незнакомцев со знакомыми родинками на щеке или разрезом глаз, или морщинками в уголках губ, но потом узнают, как старинных знакомых. Растерянность, удивление делятся у них на два, на две пары разных глаз, приоткрываются рты, дыхание прерывается на несколько мгновений, но никто не отводит обескураженного взгляда. Все случается столь неожиданно, что Тсуна не знает, как должен поступить. Это будоражит сознание и пугает одновременно, разжигая в сердце нестерпимое желание броситься вперед и обнять, но тело юноши поступает в точности наоборот, вынуждая его отступить на четыре шага, вновь едва не повалив кого-то наземь, но разве имеет это сейчас хоть какое-то значение?.. Обладатель волнующих глаз будто содрогается, качает головой и стремительно начинает продираться сквозь толпу вперед. Тсунаешь напуган, но не может сдвинуться с места — он словно пригвожден к полу под тяжестью всего того спектра разнообразных эмоций в диапазоне от оглушающей радости до темнейшего ужаса, который испытывает. Воспоминания под покровом тьмы шевелятся и верещат так, что невольно оглушают юношу, он не может выхватить ни одной более-менее членораздельной мысли. Впрочем, даже если и хотел бы, не смог — горящие чем-то безумным глаза приближаются все ближе и ближе, от них хочется убежать, спрятаться, не вспоминать. Где-то здесь, в зале, Мариям весело щебечет в кругу подружек, а те вздыхают, ахают и усиленно показывают, насколько они счастливы за нее. Где-то здесь — его островок спокойствия, счастья, островок дома, который он только-только начал таковым считать, но его импровизированная граница зоны комфорта все стремительней, все быстрее приближается к нему, грозя вмиг разрушить все то прекрасное, что есть в его жизни. Стоит ли сомнительная память того?.. — С вами все хорошо? Тсуна дергается как от удара, когда хорошенькая обладательница столь пугающих глаз подходит к нему и аккуратно сжимает его ладони в своих. Столь фамильярный жест в иной ситуации бы вызвал множество вопросов, но сейчас юноша слишком запутан в череде собственных мыслей и безрадостных надежд-перспектив, что не считает нужным акцентировать на этом внимания. Сомнение вперемешку с непониманием слишком красноречиво отражаются на его лице; с пару секунд он молчит, во все глаза уставившись на незнакомку. Миниатюрная брюнетка мелко хмурилась, откровенно разглядывая Тсуну, точно силясь разглядеть в нем то, чего не в силах он сам. Ее руки холодные, как лед, а щеки белее мела, но юноша готов поклясться, что и сам выглядит не лучше. Ему даже приходит мысль, что иллюзия дала сбой, а девица — кем бы она ни была в реальности — видит его настоящего. — Пригласите меня, — срывающимся шепотом выдает девушка; ее надорванный голос, шевельнувшиеся губки выводят Тсунаеши из ступора. Ему хочется смеяться над собственной глупостью — нет, определенно, с этой незнакомкой они не встречались: иллюзия — иллюзией, но не могли те суровые стальные глаза принадлежать столь хрупкому созданию. — Простите? — отвечает ей Тсуна, не узнавая собственного сиплого голоса. Девушка неопределенно кивает головой в сторону, юноша прослеживает по направлению и натыкается на неожиданные лениво-любопытные взгляды гостей празднества. Без лишних слов Тсунаеши высвобождает свои ладони, чтобы в следующий миг подать руку новоиспеченной партнерше по танцу. Девушка тупит взгляд, присаживается в легком реверансе, принимает негласное предложение, и они оба рука об руку выходят вперед. — Не возражаете, если я поведу? — Девушка, похоже, справляется со своим волнением и даже улыбается с претензией на хитрость, и Тсуна не находит ни одного аргумента против. Лишь когда чужие тонкие ручки ложатся на его пояс и плечо, и незнакомка задает ритм, увлекая юношу в самую гущу толпы, он решается на вопрос. *** — Кто вы? Хибари готов к такому вопросу, в его голове успевает промелькнуть с пару десятков различных ответов — от откровенно смешных до искренних, и видят небеса, Облако даже в какой-то миг хочет произнести его, — но все в итоге сводится к неловкому молчанию, которому при большом желании можно приписать полтора десятка разных смыслом. Нужно что-то ответить. Хибари думает слишком долго, но и Тсуна не выглядит слишком уж сведущим в делах этикета такта. Стоит сказать спасибо, с их прошлого разговора он не сильно преуспел в нем. Эта мысль вполне будет смешной, если не будет такой паршиво-тоскливой. Нужно собраться, а о том, как страшно оказалось наконец заглянуть в живые глаза, неустанно занимавшие мысли последние пять лет, как много самообладания потребовалось, чтобы не схватить мальчишку под локти и не увести прямо так, на глазах у всех, как взбудоражен забилась в висках кровь от его голоса, как всего было много, следует думать после, когда все закончится. Все это ерунда, но слышать этот закономерный вопрос неожиданно больно. Они узнали друг друга, в этом не было никаких сомнений, а все равно ржавенький гвоздик нет-нет, да и полоснет по неприятному. Было бы непростительно наивно со стороны Хибари рассчитывать, что за эти несколько месяцев после взрыва с Тсуной ничего не сделали — гипноз, угрозы, психология, да и мало ли что там Спайды наразрабатывали в своих подпольных лабораториях?.. Тсуна бы выдал себя, так или иначе, но тут… Все иначе. «Что же случилось и зачем?» Этот Тсуна настоящий, и Хибари старательно гонит все мысли сомнений прочь, потому что даже себе никогда не сможет признаться, что будь все иначе, он бы не вынес — болезненные надежды имеют свойство становиться еще более болезненными, если летят в тартарары. К тому же Хроме-сан подтвердила, да и Мукуро, при всем неуважении к нему, не имеет свойства ошибаться. — Видимо, я ошиблась, — Хибари собирает все свое самообладание в кулак и улыбается самой обворожительной улыбкой, на какую способен — и судя по выражению растерянности на лице Тсуны, ему это удается. — Видите ли, так уж вышло, что мы с моим добрым другом договорились встретиться на Маскараде, и он — вот совпадение-то! — выбрал ту же иллюзию, что и вы, вот я и спутала вас. Простите. Черт его знает, о чем в тот момент думает Тсунаеши, но руки его заметно расслабляются, а деланная вежливая улыбка приобретает некоторые оттенки тепла. «Кого ты хотел увидеть?» — Вот как? — бормочет он. — Что ж, это мне следует приносить извинения. Хибари сдержанно кивает, бегло оглядываясь в поисках своих товарищей. Отлично. Теперь следует аккуратно прогарцевать немного вправо и будто невзначай задеть локтем миловидную блондинку в голубом, под чьей личиной скрывается Гокудера — он поймет. Хранитель Облака нервно сглатывает, медленно выдыхает и незаметно для партнера по танцу поудобнее перехватывает его. А ведь, казалось, самое трудное осталось позади. Спасибо хоть на том, что Тсунаеши или не замечает ничего, или умело делает вид, а вот Хранитель Урагана едва не выдает их — лишь короткий суровый взгляд Кеи да Ямамото, вовремя уведший товарища в сторону, спасают ситуацию от преждевременного провала. Хибари мысленно смеется — что ж, теперь у него есть минут пять-семь, чтобы сосредоточиться на чужих руках на своей талии и насладиться моментом. Он будто ведет в танце кого-то совершенно иного, не их Тсунаеши, не его Тсунаеши, а незнакомую оболочку с поразительно-родными глазами, все такими же светлыми, наивными и добрыми — эта мысль окончательно разъедает остатки сомнений, какие еще блуждали в сердце Хибари. Пожалуй, следовало поддаться уговорам Хроме на линзы с антииллюзионным эффектом — или как там она их называла? Хранитель не видит человека перед собой, но чувствует его — пока еще пускай и слабо, неумело, с оправданной опаской, — вот только с каждой новой секундой, с каждым новым шагом незначительность масштабов этого терзает все сильнее и сильнее. Хибари страшно от таких новых ощущений — на протяжении всех пяти лет в чертовой больнице он никогда не чувствовал ничего подобного, хотя Тсуна всегда был там — только руку протяни. Такого не должно быть. — Вы в порядке? — внезапно слышит юноша обеспокоенный голос Тсуны: видимо, все эти страхи и сомнения слишком живо отражаются на его пусть и иллюзорном, но все же лице; Хибари остается лишь гадать, что именно понял его партнер по танцу. Но это шанс, который сам плывет в руки — грех отказываться. — Здесь немного душно, — нарочито-устало поджимает губы Хранитель Облака, смотря в сторону, — не находите? — Возможно, — осторожно кивает Тсуна, скорее на автомате, чем из искреннего участия. Они молчат несколько мучительно-долгих мгновений. — Раз уж я коротаю этот вечер в вашем обществе, — Хибари нарушает их обоюдную тишину первым, — не проводите меня на балкон? Думаю, если подышать свежим воздухом, будет немного легче — астма, все-таки, дело не слишком приятное. Хроме бы на таких словах премило улыбнулась, и Кея старается подражать ей, мысленно рисуя перед собой ее портрет, и если у Тсуны и есть какие-то сомнения на счет самочувствия его невольной знакомицы на вечер, то после пары красноречивых «кхе-кхе» в миниатюрный кулачок они развеиваются окончательно. Пара, примечательная лишь для посвященных, выплывает из толпы танцующих и устремляется через зал к раскрытым дверям. *** Неизвестно, что именно Мариям имела в виду под «развлекайся», но отказать даме, да еще и когда другие смотрят — верх неприличия, не говоря уже обо всем том, что она умудрилась пробудить в его сердце и памяти. Миловидная брюнетка закружила его в ни к чему не обязывающем вальске, и большую часть времени они хранили молчание. Необычная внимательность к оттенкам белого на щеках девушки и ее столь же необычное предложение выйти спасают Тсунаеши от его же собственных мыслей — он уже начинает лезть на стенку, украдкой наблюдая за сосредоточенными глазами партнерши и пытаясь зарыться в память чуть глубже, чем следовало. Это не приносит ничего, кроме неприятного гудения в висках, рискующего перерасти в мигрень. Ночная весенняя прохлада разрывает легкие, опаляя их святым огнем — в зале действительно душно, а неразрешимая загадка под грифом прошлого так и подавно высасывает из него последний кислород. Тсунаеши хочет дышать, хочет жить и совершенно неожиданно хочет знать правду. Он, возможно, и провалялся в коме несколько лет, но не дурак — или недостаточно дурак, чтобы поверить в столь вопиющую ложь. Неизвестно, на что надеется незнакомка — кстати, следует хотя бы спросить ее имя, что, впрочем, не исключает ее теоретического обмана. Да и кто на Маскараде станет всерьез раскрывать свою личность? Девушка стоит, чуть подавшись вперед и локтями опершись на резные мраморные перила, с губ ее срывается легкой белой струйкой в ночную синеву дымок невесомого дыхания. Зал со всем своим шумом и блеском остается позади, как ненужная более вещь, как чужая ненужная жизнь. Еще молодой, почти невидимый туман начинает подниматься, клубиться дырявыми ветхими комьями прохлады у аккуратных кипарисов вдоль темной дороги, ветер треплет кончики темных волос незнакомки, и нечаянные слова сами собой срываются с губ — Тсуна с удивлением слышит свой собственный голос: — Так кто же вы?.. Вопрос обращен скорее в пустоту, чем к кому-либо, и потому Тсунаеши готов провалиться на месте — и почему никто не додумался научить его держать язык за зубами?.. Девушка оборачивается, немало удивленная вопросом. — Простите, — неловко переминается с ноги на ногу юношу, — я не это имел в виду. То есть… Тсуна и сам не уверен, чего он хочет на самом деле: сохранить свой мир, мир Мариям, их семьи или пуститься в сомнительную погоню за не менее сомнительным прошлым — и ради чего? На какие вопросы он ищет ответы? Девушка смотрит на него пристально, и внезапно выхваченная в ее взгляде жалость окончательно запутывают юношу. Что же все-таки происходит? — Я имел в виду то, что… м-м-м… было бы замечательно, если вы назовете мне свое… м-м-м… имя. Настоящее, а не… Тсунаеши не замечает, как в его тоне начинают проскальзывать панические, истеричные нотки — это почти больно скручивает узел внизу живота, комом подступает в горло и напрочь лишает хоть какого-то порядка мысли. — Я, наверное, перегибаю, но все же… Улыбка дрожит слишком криво, а Тсуна слишком поздно понимает, что девушка не слушает — девушка ждет. Ее пальцы впаются в перила до побелевших костяшек, губы прирастрываются, а вся она будто подается вперед, желая сказать что-то, смотрит печально, почти отчаянно и… Тсунаеши в последний миг успевает отпрянуть в сторону — крошечный дротик рассекает ночной воздух с едва различимым свистом и ударяется в стену здания, отскакивает и рикошетит на пол аккурат под ноги молодому мужчине. Ступор длится не более секунды: юноша поднимает ошалелый взгляд на свою спутницу только для того, чтобы увидеть, как та почти бросается на него с каким-то болезненным отчаянием в глазах, тянет к нему руки. — Кто вы? — куда более громко — наверное, громче необходимого, — вскрикивает Тсуна. — Чего вы добиваетесь? — Я не желаю тебе зла, — девушка стояла уже вплотную к нему, — поверь, Тсуна. Собственное имя режет по ушам в тот миг, когда что-то тонкое колет юношу в основание шеи. Последнее, что он слышит — истошный вопль Мариям, похоже, завидевшей сцену на балконе и кинувшейся на помощь мужу. Тсунаеши не мог видеть, как страшно в тот миг исказилось лицо миловидной брюнетки, не мог понимать, что сила, с которой она почти подняла его на руки, никак не свойственна даме ее комплекции, да и даме в принципе. Окончательно тьма окутывает юношу, когда его голова больно ударяется о каменный пол.