My broken memories

Первое мгновение кажется, что он попал в какой-то стеклянный ящик, повисший на невидимых нитях посреди белесой пустоты за пределами пространства и времени. Глаза режет ослепительным светом, от которого не спасет даже, кажется, тонированное стекло. Тсуна не знает, сколько времени проходит перед тем, как он начинает различать объекты вокруг себя, перед тем как понимает, где он, перед тем, как вспоминает, что уже был в этом неопределенном «здесь» много-много недель назад. Если это и есть ящик, то его границы не подвластны человеческому разуму. Зеркальные коридоры, зеркальные тупики, зеркальные галереи — все это похоже на страшную ловушку длиной в бесконечность, из которой нет выхода. Лабиринт собственных воспоминаний сводит с ума. Тсуна неспешно идет меж зеркал, с ноткой легкого удивления отмечая, насколько все отличается от прошлого раза. Воспоминания о первом посещении лабиринта накатывают внезапно и разом, но не ошеломляют, не кажутся чужими или дикими; как будто ему все равно. Раньше в этих пугающих пустотой и равнодушием зеркалах не было ничего — серебрёные поверхности, подернутые пеленой сизой дымки, отражали и преломляли свет. Сейчас Тсуна видит, как эти безликие зеркала перемежаются с другими, в чьих недрах раз за разом проигрываются сцены его собственной — хочется сказать «новой» — жизни. Первое, такое «живое», зеркало встречает его встревоженным лицом Мариям, склонившейся над ним в день его пробуждения. Это его самое первое воспоминание. Тсуна улыбается уголками губ, чувствуя, как что-то теплое и приятное растекается в груди. У Тсунаеши Спайда не было друзей, не было даже знакомых, которые бы хоть каплю переживали за его состояние, но была жена. Она не бросила его и сама продолжала бороться за его жизнь, за саму себя, и если уж это не любовь, то что тогда возможно таковой назвать? Знакомые сцены жизни разбавляют общую гнетущую атмосферу зеркального лабиринта, и страх более не смеет закрадываться в душу Тсуне. Вот здесь Мариям показывает ему книгу с дарственной надписью от главы союзного клана — пытается помочь вернуть хоть что-то из памяти. Здесь Сакурай показывает, как правильно вложить в руку пистолет. А во-он там жена признается, что беременна. В незначительных бытовых сюжетах внимание цепляет событие, в свое время ставшее своего рода роковым. Первая после выхода из комы операция, в которой он принял личное участие, да к тому же совместно с одним из сильнейших мафиозных семейств. Мариям тогда долго не могла согласиться на то, чтобы он присоединился к отряду, но, проштудировав его историю болезни вдоль и поперек и сделав несколько звонков, в конце концов дала «добро» и попросила быть осторожным. Первое применение на практике уроков Сакурая. На самом деле, не то, чтобы это была какая-то сверхсложная околовоенная операция, требовавшая присутствия союзников, даже если их сила заключалась в более высоком авторитете клана — скорее залог на будущее сотрудничество и демонстрация силы. Да и принципы по типу «ешь или будешь съеден» проверяются только так. Тсуна до сих пор не знает, что именно двигало тогда им; на уровне подсознания это могла бы быть только вина или попытка ее искупления. Он должен был подвергнуть себя опасности, чтобы хотеть выжить, вернуться назад и исправить собственную двухлетнюю беспомощность. Мариям может этого не принимать, но иначе нельзя — это поступок, достойный взрослого человека; безответственный, горячный, но достойный. Дымка подрагивает в опустевших зеркалах, в ней иногда всплывают неясные фигуры и образы, исчезающие столь стремительно, что невозможно их различить. Легкая горечь оседает в душе, и Тсуна в который раз напоминает себе, что отныне эти воспоминания ему не нужны — или, может быть, в который раз пытается убедить себя в этом. Ему лишь любопытно, а это все-таки не грешно. Куда более интересны мотивы собственного подсознания, закинувшего его в эту полубредовую канитель выстроенных в хронометраж воспоминаний, когда тут даже и не сопоставишь ничего. Подобные шутки разума, вообще — вещь на удивление обидная. Тсуна не хочет усомняться в правильности выбранного решения проблемы, но по-иному не позволяет собственная голова. Более ранние воспоминания сменяются более поздними, и Тсунаеши с небольшим удивлением вдруг обнаруживает, что больше не расхаживает праздно меж зеркал, а смотрит, как кружит в быстром вальсе ту самую миловидную брюнетку, что позднее попытается всадить ему шприц с лошадиной дозой снотворного и похитить. О, она заранее знала, кто он. Она знала. Тсуна отшатывается от зеркала, ошалелый от внезапного понимания. Она знала. Знала, кто он, что он из себя представляет, знала… знала его до амнезии. Мариям упоминала, что на него покушались — и в тот раз, повлекший за собой амнезию, похоже, удачно, — но тут же рьяно заверяла, что теперь волноваться не о чем. Покушения, на самом деле — в их сфере деятельности вещь не новая и не такая уж и редкая. Другое дело, что, получается, опасность угрожает не только ему, но и Мариям, тем более сейчас. Тсуна нервно сглатывает, внутри себя решая, что выпытает из жены все, что относится к этому делу, тем более, что она не должна быть против. Он защитит ее во что бы то ни стало. Пальцы невольно сжимаются на зеркальной оправе. Нет смысла искать разгадку тайны незнакомки в этом воспоминании, пусть оно и одно у него — ее облик не более, чем маска, карнавальный наряд, пусть и сделанный, со слов Мариям, весьма и весьма искусно. Черты лица, волосы, форма тела — мишура, лишавшаяся даже своих крох ценности перед настоящим сокровищем. Тсуна уверен, что знает ее глаза и непременно узнает из тысячи. Едва ли это поможет ему в поисках, но зато вселяет неожиданную надежду и легкий трепет перед неизвестным будущим. В этих смятенных, неоднозначных чувствах Тсуна наконец приходит в святая святых лабиринта. Большое зеркало на постаменте посреди белоснежной неизвестности манит его призрачной надеждой на ответы. Юноша неожиданно понимает, что хочет вновь увидеть того… ту… то, что он видел в нем в прошлый раз. Почему-то кажется, что это и есть ответ, так что Тсуна спешил вверх по ступеням. Туман расступается, сплетается в единое изображение неясной человеческой фигуры, и сердце Тсуны проваливается в пропасть, чтобы забиться еще сильнее. Если это и есть ответ, то явно не тот, на который рассчитывает юноша. С зеркальной глади ему улыбается невысокая тоненькая женщина с невообразимо красивыми и добрыми глазами. Сладкая карамель плескается в них, и Тсуна первое мгновение даже не может понять, чьи это глаза — неизвестной женщины или его собственные. На ней простенькая домашняя одежда, фартук, да и сама она на первый взгляд ничем не примечательная, но отчего-то юноша хочет смотреть на нее вечно, хочет услышать ее голос — он почти уверен, что тот будет высоким и нежным. Воздух вокруг наполняется легким запахом луговых цветов и свежей выпечки, и, простояв в немом восхищении уже и не счесть сколько, Тсуна понимает. Вспоминает. *** Тсунаеши просыпается как от толчка. Он подскакивает на кровати, невольно перетягивая на себя одеяло и будя жену. Мариям вздрагивает и садится рядом, сонно потирая глаза, но юноша этого практически не замечает. Его сердце колотится, совершая в груди кульбиты и норовя вот-вот вырваться из-за щитка ребер. — Что с тобой? — Голос Мариям хриплый после сна и столь же внезапного пробуждения. Однако девушка быстро берет себя в руки. — Кошмар? Тсуна не может престать идиотски улыбаться, но ему, в принципе, все равно — он необычайно счастлив, как, кажется, не был никогда раньше. Даже покушение на собственную жизнь отходит на второй план. Все это не может укрыться от внимательных глаз Мариям, и она повторяет свой вопрос. В ее словах чувствуется напряженность. — Нет, — уверяет ее Тсуна. — Совсем нет. Мне кажется, я кое-что вспомнил. Кажется, я… я вспомнил свою мать.