My broken memories

Только чудом Хаято добирается до своего места в самолете и мешком падает в кресло, из последних сил сцепляет ремень безопасности и наконец переводит взгляд на своего вынужденного соседа, однако увиденное едва ли приносит ему облегчение. Впервые, кажется, за половину десятилетия он чувствует себя настолько вымотанным, и это кажется ему одновременно такой страшной несправедливостью, но заслуженной и желанной. Он избегал Японии точно бы на подсознательном уровне, сбежал, как только предоставилась возможность: от яркой вспышки отрочества, от беззаботной жизни подле самых замечательных на свете людей, от болезненных воспоминаний и от чувства всепоглощающей вины. Сейчас, когда работа осталась где-то позади, за границей отпуска-побега, это гнетущее ощущение сопричастности к трагедии оседало свинцовой крошкой на понурых плечах. Хаято знает, что ошибается, но он виноват — потому что не был рядом, когда Тсуна едва не погиб, не навещал его с должным почтением, не верил, не искал, не вытащил… Десятки «не» проносятся в его голове подлинным ураганом, таким же неистовым, как его собственное пламя, и если бы чужая необычно теплая ладонь не накрыла его подрагивающие в напряжении пальцы, он бы мысленно погиб в круговерти безрадостных размышлений. Ямамото сидит в соседнем кресле и держит его руку так естественно, черт бы его побрал, конечно, этого достойного сына и гордость семьи, который даже в самый адовый период на работе может взять небольшой отгул и навестить стареющего отца — и никак иначе, нет другой причины, почему он бы сейчас сидел рядом!.. Хаято неслышно смеется, подавляя горечь — неужели ему настолько нет веры. Гокудера уже даже готов обидеться, но он слишком усталый, чтобы впускать в сердце еще и эту мальчишескую обиду. Они молчат весь полет до Аравии, трехчасовую пересадку в Рияде, перелет до Японии и, наконец, всю дорогу в поезде. Хаято успевает отоспаться в неудобном кресле, выкурить пачку сигарет и прочитать книгу из лавки в зоне ожидания вылета — он уже давно не читал ничего, что не является официальной документацией. Ямамото соглашается на безмолвное соревнование, но проигрывает, когда они сходят на нужной станции и Гокудера умудряется про него забыть: — Ты можешь остановиться у меня, — хрипло — от долгого молчания — шелестят его слова, и Ямамото смеется уголками губ, когда Гокудера вздрагивает и наконец обращает на него внимание. — Это лишнее, — раздосадованно шипит в ответ Ураган, привычно закрываясь в попытке скрыть неловкость, и они оба вдруг понимают, что когда-то давно, в почти позабытом прошлом уже вели себя так. Хаято не пробыл в городе и двадцати минут, а уже ощущает, как безвозвратно утекает сквозь пальцы вся его напускная серьезность: кажется, достаточно лишь пройти несколько кварталов, вырулить к школе, и там его ждут остальные… Гокудера мотает головой, сбивая опасно-сладкое наваждение, переводит взгляд на Ямамото и видит в нем ту же растерянность, но уже в следующее мгновение юноша перед ним смеется, вдруг становясь до боли знакомым бейсбольным придурком, и сердце пропускает удар. — Не кривись, я знаю, ты не бронировал гостиницу. Не дожидаясь ответа, Такеши ловит его локоть и утягивает вперед, к выходу в город, и Хаято ловит себя на мысли, что даже и не думает сопротивляться. На душе становится чуточку легче. *** Они бесцельно бредут по затухающим вечерним улочкам, ловя предзакатные лучи глубокого рыжего солнца. Воспоминания накрывают Хаято, когда он проходит мимо магазинчика, в котором подрабатывал, когда еще жил здесь. Ямамото рассказывает небылици, и Гокудера едва ли его слушает, лишь поддакивает и хмыкает в нужные моменты на автомате, мыслями же пребывая прошлом: они проходят школу, и он думает, как весело было трещать обо всем на свете в обеденный перерыв на крыше; они идут вдоль канала, и он фантомно ощущает пряную зелень берегов под пальцами; они сворачивают у парка, и он вспоминает, что приходил сюда иногда потренироваться. У них нет конечной цели, они просто гуляют по городу, бывшему им целую вечность назад домом, но ноги сами выводят их к знакомой гряде аккуратных двухэтажных похожих друг на друга домишек. Ямамото замолкает, тоже, видимо, понимая, куда они неосознанно вышли, и уже готовится предложить пойти обратно, но его опережает звонкий голос, и Хаято ощущает себя так, будто ему за шиворот ввалили целое ведро льда. — Гокудера-кун? Ямамото-кун? За полторы секунды они успевают тревожно переглянуться, сглотнуть и медленно обернуться только для того, чтобы встретиться с растерянным взглядом густых янтарных глаз. — Это и правда вы, — произносит Савада Нана, и на ее губах расцветает счастливая улыбка — эта женщина не имеет привычки врать, и оттого ее реакция пробуждает в сердцах почти позабытое по-домашнему приятное тепло. Юноши неловко улыбаются ей в ответ, не находясь со словами — они ведь все же не планировали встречаться с ней; хотя бы и не сегодня, но когда женщина предлагает им зайти на чай, они не смеют ей отказать. Они проходят еще несколько домов, Нана справляется их здоровьем и делами, и Ямамото даже отвечает ей что-то. Хаято их не слышит. Пульс отдается торопливым шумом в ушах, и юноша вдруг понимает, что не был в этом доме с того самого дня, как узнал об аварии, и от этого подзабытое чувство вины накрывает его с новой силой. Хотя бы Ямамото не видит — или тактично не обращает внимание. Женщина проворачивает в замке ключ, проходит в коридор и щелкает выключателем. — Извините за вторжение, — слетает с губ раньше, чем Хаято успевает об этом подумать. У него жесточайшее де жа вю, и он старается не думать об этом слишком много. Нана чуть удивленно оборачивается на него и по-доброму хмыкает. — Проходите, — говорит она и исчезает в кухне. Общая тишина в доме контрастирует с тем, как Гокудера привык думать об этом месте: в его прошлый визит тоже было тихо, но по-особенному гнетуще, страшно. Нынешняя тишина, взрезанная зашумевшим электрическим чайником, не хотела его задушить и едва ли сулила неприятности, но Ураган все равно чувствует себя лишним. В конце концов, он сам приложил много усилий, чтобы не вспоминать об этом доме — и чтобы этот дом не вспоминал о нем. Узнавать, что усилия оказались напрасны, уже даже и не обидно. Ямамото вдруг трогает Хаято за рукав и чуть тянет назад, к себе, заставляя недоуменно развернуться и нахмуриться. — Мы, наверно, должны сказать ей, — негромко, на границе слышимости произносит он: не то чтобы их кто-то мог подслушать, но им ли не знать, какой тонкий слух порой бывает у стен, — о Тсуне. Гокудеру ведет. Он вырывает руку и мотает головой, шипя: — С ума сошел? Но Ямамото не унимается. — Она имеет право знать, она его мать. — Ты торопишь события!.. Перепалка не перерастает в нечто большее лишь потому, что в конце коридора из кухни показывается голова Наны. Женщина смешливо смотрит на них и зовет не стоять на пороге. Юноши тушуются, засыпая не разгоревшийся пожар спора, и следующие двадцать минут чаевничают за большим обеденным столом, разговаривая о бытовом и аккуратно обходя острые темы. Гокудера отвык от такого. Он украдкой разглядывает Нану, лениво отпуская мысль, что та постарела слишком уж сильно за прошедшие шесть лет. Она всё такая же мягкая и приветливая, ее улыбка не растеряла ни капли тепла, но потеря единственного и горячо любимого сына оставила на ней неизгладимый отпечаток: в уголках глаз уже виднелись возрастные морщины, а волос коснулось первое серебро. Она грела пальцы о стенки кружки, пока Хаято мысленно утопал, захлебываясь в высоких волнах удушливой вины, ведь это он — не успел, не смог, не вернул, не спас, не… — Гокудера-кун, — доносится до него с секундной задержкой, и Хаято вдруг понимает, что на него устремлены два тревожных взгляда. Мысли, должно быть, проступили гримасой печали на его лице — какое неприятное упущение с его стороны. Ямамото поджимает губы, явственно желая что-то сказать, но Нана вновь его опережает: — Я вижу, что тебя беспокоит. — Секунда — и Хаято вновь школьник и сидит, безоружный перед ее проницательным взглядом и сцепленными в замок руками, вновь не знает, как реагировать, но Нана и не просит. Она лишь смотрит на него взглядом внимательного и мудрого родителя, и Гокудера перестает дышать. Что-то щелкает у него в голове. — Не знаю, почему вы вдруг вернулись, но я рада, что встретила вас. Ты так выросли с тех пор, как я вас видела в последний раз. Хаято принимает решение, у него на душе — зияющая чернотой рана, которую он бередит с нездоровым энтузиазмом, но, кажется, это именно то, что он должен сделать, чтобы наконец отпустить себя. — Не вини себя в том, что произошло, Гокудера-кун. — Женщина чуть подается вперед и в защитном жесте касается его плеча. — Тсуна бы не хотел этого, и я не хочу. Ты не… — Он жив. Признание дается на удивление легко, и вместе с тем, как слова оседают в сгустившемся воздухе, Хаято чувствует, как неподъемная ноша наконец падает с его плеч. Ямамото одобрительно кивает. Нана с минуту обдумывает его слова, как если бы пытается уловить подтекст, но всё настолько просто и очевидно, что, когда смысл сказанного наконец до нее доходит, она не может сдержать улыбки. Кажется, эти признания — именно то, что они оба так страстно жаждали услышать на протяжении этих шести лет. Хаято несмело улыбается ей в ответ — и мысленно дает себе клятву вернуть Тсуну во что бы то ни стало.