My broken memories

Часы только-только отбивают шесть, а за окном — темным-темно, и глубокие насыпи мягкого снега поблескивают при тускловатом свечении старого месяца, окруженного россыпью сияющих, как будто подмигивающих серебряных точек-звезд. Размеренно падающие точно из самой темноты снежинки припорашивают тщательно вычищенный двор, хранивший еще отпечатки сотен ботинок посетителей больницы. Но сейчас пусто и тихо. Все давно разошлись по домам, хотя и рабочий день окончился всего час назад. Уже которую неделю стабильно стоит лютый мороз, к какому жители не имели ранее возможности привыкнуть, а ныне боятся лишний раз высунуть нос на улицу. Холодно ведь. Немного странно, конечно, видеть пустующие улицы, украшенные разноцветными гирляндами и огоньками. Конец декабря — преддверие праздников Нового Года и Рождества, время начала счастливых улыбок и радостного веселья. Наверное, так и есть. Они неспешно идут по пустующему коридору, перекинув белые халаты через руку. Стрелки на часах над парадной дверью отсчитывают тридцатые минуты седьмого часа. Молодой человек кивает девушке-медсестре за стойкой регистратуры, и вслед за своей спутницей покидает здание больницы. На губах его играет едва заметная легкая улыбка. Это случается само по себе уже не первый год, хотя принял юноша это не так уж и давно. Холодный, уже ночной воздух ударяет ему в лицо, и он вынужден поднять шарф, дабы спрятаться от мороза. Однако перед этим струйка теплого воздуха, обратившегося в белый пар, успевает вырваться из его рта. Молодой мужчина прячет руки в карманы своего темного пальто, а буйный ветер всклокочивает его черные волосы. Первые секунды Хибари едва различимо для глаза дрожит, но уже вскоре берет себя в руки, правда, лишь чуть сильнее кутаясь в одежду. Женщина — его спутница — останавливается на последней ступеньке и оборачивается, одаряя Облако вопросительным взглядом, точно интересуясь его задержкой. Хибари тут же нагоняет ее, и вот уже они ровно на некотором расстоянии друг от друга пересекают прибольничный дворик, оставляя на свежевыпавшем снеге свои следы. — Почему ты не с остальными? — как бы невзначай интересуется женщина, останавливаясь у калитки. Она на голову ниже своего спутника, и потому вынуждена смотреть на него снизу вверх. — Там и без меня хватает людей, — коротко кивает Хибари. — К тому же, я хотел… — тут он делает небольшую паузу, а потом проговаривает чуть громче, с нотками упрека: — Савада-сан! Знакомы они — уже — пять лет как, но особенное жизнелюбие и эдакий свет до сих пор приводят бывшего Хранителя в восхищение. Тогда он уловил в них нечто знакомое, а потом выяснилось почему — Савада Нана приходилась матерью Тсуне, что могло объяснить очень многое. Например, такую непривычную для Облака симпатию практически с первого взгляда, хотя он и сейчас с уверенностью утверждает, что не любить эту женщину просто невозможно. Хибари думается, что это семейное. А позже ведь именно она тонко так, деликатно намекнула молодому человеку на особенную природу его отношения к ее сыну. Это не было похоже ни на симпатию подчиненного к своему боссу и даже ни на симпатию к лучшему другу (хотя, какая уж там дружба была?..). И у Кеи не нашлось слова против, хотя он и удивлялся, как может она относиться к подобной теме столь просто. Слово за слово они начали общаться более тесно, да так, что гордый и отчужденный глава дисциплинарного комитета Средней Намимори мог вполне спокойно зайти к ней на чай, чем немало удивить остальных бывших Хранителей. Слово за слово он рассказал ей о мафии и был несколько удивлен, как легко к тому отнеслась женщина. А потом закончилась школа, однако, от дальнейшего обучения юноша отказался, ровно, как и остальные, отдав тем самым предпочтение интересам Вонголы. Реборн возвращался лишь изредка и как бы невзначай говорил о никчемности новых учеников. Хотя, кажется, настоящим он был более-менее доволен. Хибари, правда, это если и волновало — так он довольно хорошо скрывал свой интерес. Бывшие Хранители бывшего Десятого Босса заняли довольно высокие места в иерархии семьи, а потому пересекались нечасто, будучи по уши погрязшими в разъездах, переговорах и прочих делах. Изредка они еще посещают своего Босса — настоящего, в кого до сих пор верят, на кого до сих пор надеются, кому до сих пор остаются верны, но не так часто, как то делает Облако. — Знаешь, спасибо тебе, Хибари-кун, — проговаривает женщина. Она, наверное, единственная, кому юноша позволяет так себя называть. Это даже в некотором роде приятно, хотя Кея и не против — правда, сознание того пришло не без внутренней самоборьбы, чтобы подобным образом его назвал некто иной. Это вообще странно для него — чувствовать нечто теплое и приятное, от чего легонько сжимается сердце, по отношению к травоядному, которое, к слову, за пять лет не смогло выйти из комы. И все же брюнет не сильно стремится отвергать это, а с недавнего времени так и вообще перестает обращать внимание на сей прискорбный факт. И все же это необычно. Мимо них неспешно проходит одинокая девушка. Хибари не может разглядеть ее лица — его скрывает шелковый бежевый платок, но на мгновение их глаза пересекаются. Облако не видит в ней ничего странного, разве что думает, что не встречал ее сегодня в больнице. Незнакомка выходит за калитку и проходит вверх по улице, потом незаметно шмыгает в узкий проулок между домами. — Не хочешь зайти? — предлагает Нана. Она всегда отчего-то благодарит его, хотя он и не делает ничего особенного. Просто навещает в больнице одного человека. Однако, ей и того достаточно. Женщина не показывает, как счастлива она, когда искоса наблюдает, как юноша изредка перебирает волосы ее сына, чуть улыбаясь краешком губ. Они выходят, и Хибари кивает. Он совсем не против. Незнакомка тем временем тяжело выдыхает, прислонившись головой к холодному камню дома. Сердце ее бешено стучит в груди. Она и не предполагала, что встретит здесь его, и мысленно отдает честь своему незримому ангелу-хранителю, благодаря его за то, что бывший Хранитель не заподозрил в ней «темную» личность. Девушка проводит рукой по длинным шелковистым волосам, чуть задвигая рукав, смотрит на необычные часы. С минуту она напряженно вглядывается в стрелки, а потом, приспустив платок, подносит прибор к губам, сдавленно выговаривая: — Кац! Хибари и Нана успевают сделать несколько шагов до того, как их оглушает взрывной волной… *** Он продолжает падать вниз. Куда-то в пустоту. Тут вообще непонятно, что низ, что верх. Ровно, как и время. Он давно уже потерял счет времени, а если и пытался вести его вновь, то путался и сбивался на сотой секунду. Он чувствует легкость, хотя она и это падение уже изрядно приелись. Потому он не сразу понимает, что стоит. Юноша удивленно моргает и осторожно постукивает носком ботинка. Ему не страшно, но как-то необычно. Непривычно. За то несчетное количество минут, проведенных в падении, он успел порядком потеряться в своих чувствах и ощущениях. Но все же под ним твердая поверхность. Черная, как и все вокруг, но твердая. Юноша оглядывается по сторонам. Сначала ничего, но потом вдруг появляется легкое свечение. Глаза парня настолько привыкли к однообразию цвета вокруг, что первые секунды рябит в глазах, но, привыкнув, он уже не может отвести глаз. Осторожный шаг вперед. Кто знает, вдруг основа под ногами вновь прервется ямой, и он будет вынужден падать вновь? Нет, он решительно этого не хочет, но потом осторожность пропадает, и юноша уже бежит к свету, желая отдаться ему целиком. В голове жужжит его собственный голос, повторяющий одно и то же имя. «Тсунаеши», «Тсунаеши», «Тсунаеши»!..