My broken memories

Свет, всего миг назад казавшийся мягким и теплым, резко вливается в глаза, на какое-то время лишая юношу возможности видеть. Тсуна, еще толком не привыкши вновь твердо стоить на ногах, вынужден замереть на месте и слегка надавить на глаза, точно бы пытаясь унять неприятный сушащий зуд. Молодой человек не осмеливается делать резких движений здесь — мало ли, что встретится на его пути на следующем шагу. Но где это — «здесь»? Когда глаза привыкают к освещению, и перед взором уже не прыгают бесформенные ярко-желтые блики, Тсуна осмеливается разлепить веки. Первые моменты все сливается в единое чистейше-белое месиво; вот он уже может различить тонкие обручи серебристого металла и… Нет, нет, пока еще это нечто непонятное и странное, точно замерзшая гладкая вода в овальных формах, вырезанных чьей-то искусной рукой. Но вот ясность зрения возвращается полностью, и Тсуна может различить абсолютно все. Все… Сотни, если не тысячи зеркал расположились беспорядочно, все, как одно — в тонкой серебристой оправе, тонкие и чистые, отражающие белый свет, все еще кажущийся острым и резким для глаз. Как может юноша заметить, никаких искусственных источников освещения здесь нет, а белизна исходит, кажется, из самих зеркал, находя себе двойников на поверхностях других, усиливаясь тем самым в сотни раз, обращаясь в тот самый «свет»… Юноша резко встряхивает головой, отгоняя наваждение. Он осторожно делает шаг вперед и оказывается в хитросплетении узеньких щелей между зеркалами; теперь уже становится понятно, расположены они в определенном порядке — порядке лабиринта, из которого едва-едва возможно найти выход. Тсуна понимает это сразу же, в первый раз уткнувшись в тупичок, сформированный безликими предметами интерьера. Продвигаться по этому тернистому пути сложновато: порою путаешься — где право, а где лево, где поворот, а где тупик. Однако есть у этих зеркал одна особенность. Они отражают все — свет, другие зеркала, но только не его самого. Тсуна кажется себе безликим призраком, эдакой субстанцией, не имеющей ни материальной оболочки, ни хотя бы точной формы. Все, что может он видеть — густой грязно-серый туман, клубящийся рваными клочками в зеркалах. Изредка в нем всплывают лица — на неуловимые доли секунд, а потом также мгновенно растворяются, точно уносятся вдаль, как бы и не было их. Они кажутся шатену знакомыми, но он не может утверждать этого точно, а когда очередной лик всплывает из сухих волокон тумана и вновь скрывается под его непроглядной толщей, воспоминания, тот легкий образ как будто ветром выносится из головы, оставляя после себя неприятное ощущение неполноценности. Еще один шаг, еще один поворот, и Тсуна внезапно оказывается на просторной площадке; сначала ему даже кажется, что он вышел наконец-таки из хитросплетенного лабиринта, но зеркала по-прежнему окружают его, хотя и на довольно приличном расстоянии. Юноша вдруг понимает, что находится в самом центре заумного сооружения; по закону жанра подобные места всегда размещаются в центре. И оно понятно. В двадцати шагах впереди величественно высится зеркало, но оно совершенно непохоже на своих единоликих собратьев. Оно в разы больше и шире, заключенное богатой резной оправой красного дерева, на символичном постаменте. Тсуна чувствует, как усиливается волнение, как кровь его пульсирует чуть быстрее, выдавая легкое напряжение. Он ведь уже и не помнит — да и не чувствует, сколько уже бродит по хитрым тропинкам, а это место… Да, словно бы здесь и должно произойти что-то, зачем он проделал этот лишенный всякого смысла путь. Ну, пока еще лишенный, но с каждой секундой обретающий особенное, грандиозное значение. Тсуна за короткие мгновения преодолевает то ничтожное расстояние и, взбежав по ступенькам помоста, останавливается напротив зеркала. Юношу внезапно охватывает легкий страх, и непонятной кажется его природа. Возможно ли… Может, не так уж и важно знать то, что покажет ему это зеркало? Подобные мысли приводят в легкое смятение, и шатен втайне надеется увидеть там очередной туман. Но все не так. Перед ним предстает молодой парнишка — лет четырнадцати-пятнадцати, щуплый, чуть болезненный, с непослушной ореховой шевелюрой, большими глазами на сердцевидном лице, улыбчивый… Но потом добродушный взгляд и вид меняются, становясь острыми и крепкими, точно гранит, а среди волос, ниспадающих на лоб, вспыхивает яркое пламя. Дальше все и вовсе меняется. Теперь перед Тсуной предстает высокий даже для своих ранних лет ухоженный, хотя и слегка небрежный юноша. Он смотрит холодно, кажется, даже несколько рассерженно, но глаза его — такие грубые на первый взгляд — отражают что-то теплое, что-то светлое; и шатен отступает на шаг назад, машинально вскидывая руки. Сердце щемится тягостью противостояния сильнейших чувств — яркого тепла и холодного отчаяния. Он кажется слишком знакомым, слишком… родным. Губы юноши приоткрываются, но слова путаются на языке, а мысли — в голове, отчего он не может обронить даже нечленораздельного мычания. Руки чуть подрагивают, и сердце мечется из стороны в сторону. Тсуна резко втягивает воздух. Но… Кто?.. Кто он? Юноша бросается вперед, протягивая руку, точно имея возможность ухватиться за внезапный образ, но вместо тепла пальцев его ладонь встречает лишь холод зеркальной поверхности. Человек, так взволновавший его разум, исчезает бесследно, а на его месте протягивает руку и обескуражено, с нотками ядовитой досады смотрит прямо в глаза Тсуне тощий молодой мужчина, бледный; длинные по пояс волосы цвета темного ореха ниспадают по плечам вниз. Тсуна сокрушенно прикрывает глаза. Пульс возвращается в норму, но вместе с тем в душу закрадывается что-то неприятное и тяжелое, имя чему юноша дать пока не в состоянии. Ему остается лишь гадать, кем был тот таинственный человек. *** Он открывает глаза и резко садится в постели. Как-то… странно. Точно бы он проспал не одни сутки, и по телу разливается неприятная лень вперемешку с усталостью, а изнутри наружу рвется неизмеримая энергия. Тсуна хмурится от света — он, к слову, не так ярок и резок, но все равно доставляет легкий дискомфорт — и коротко встряхивает головой. Полный бардак. Но только он успевает привыкнуть к новому положению тела, как вновь оказывается прижатым к кровати; на этот раз кем-то. И этот кто-то сейчас крепко прижимает его к своей груди, сипло сопит в шею и явно не собирается отпускать. Тсуна в большей степени обескуражен этим, ибо отчего-то не понимает, как должен поступить и что сделать; и потому находит в себе силы приподняться на локтях и отцепить от себя неизвестного. Или, вернее будет сказать, неизвестную. Девушка выглядит расстроенной; прикусив нижнюю губу, она с упреком в чистых — таких редких для более-менее взрослого человека — голубых глазах смотрит на юношу. Вздернутый носик на овальном лице, ниспадающие с плеч шелковистые мягко-каштановые волосы, аккуратная, хотя и крепкая фигурка, облаченная в строгую белую рубашку и черные не то штаны, не то шорты — да, ее, в принципе, можно было бы назвать привлекательной особью женского пола. На приколотом к груди бейдже в тонкой рамочке виднелась надпись — «Мариям Д. Спайд», которая, как можно было догадаться, является именем и фамилией неизвестной. И все же, объятия, недвусмысленные взгляды… Все наводит на очевидную мысль. Они, несомненно, с ней знакомы, даже близки. Но неведомая, такая странная пустота в голове, точно бы… точно бы дыра на месте прошлого не давала возможности даже просто вспомнить ее лица. Это было слишком непривычно, почти тягостно. Это представляется совсем невозможным. — Кто Вы? — осмеливается спросить Тсуна и на короткий миг дивится своему голосу. Неужто настолько его уши отвыкли от звуков, что и собственный голос вдруг кажется чужим?.. Девушка смотрит на него с нескрываемым разочарованием, но потом меняется и с некоторой досадой произносит: — Ты не помнишь? — Тсуна хмурится, еще раз заглядывая в анналы ничтожной памяти, чтобы еще раз отрицательно мотнуть головой и начать опасаться всерьез. — Мариям. — Незнакомая знакомая прикладывает руку к груди, тем самым как бы показывая на себя. — Мое имя Мариям Диана Спайд. А ты… — Тсунаеши, — точно бы на автомате произносит юноша, взглядом утыкаясь в белое одеяло, что покрывает нижнюю часть его туловища. Имя кажется ему далеким призраком, но вдруг дыхание перехватывает, и в голове вновь вспыхивает тот самый образ. Человек с размытыми чертами, но четко различимыми глазами… — Ты… помнишь?.. — В голосе Мариям слышится обескураженность, а пара металлических ноток выдают в нем напряженное волнение. Юноша думает всего минуту — это странно, ведь теперь он даже и не уверен, что именно так его и зовут от рождения, а потом вынуждается кивнуть. В конце концов, что плохого в только что названном имени? Да и веет от него чем-то сладостным, будто бы родным. Для примера Тсуна пытается сопоставить себя с другими именами, но все они вдруг начинают казаться грубыми, совершенно неподходящими ему. Ну что ж, пускай будет Тсунаеши. — А что… что ты еще помнишь? — Мариям осторожничает, точно боится навредить ему. Но этот ответ дается на удивление легко. «Ничего». Девушка молчит, уставившись в пол, и молодой человек успевает даже забыть о ее присутствии, но когда она заговаривает вновь, по спине невольно пробегает холодный ручеек пота — насколько он хриплый, настолько глухой: — Мы женаты. Ну вот те раз! Тсуна резко вскидывает голову, и в глазах его читается искреннейшее недоумение. Что? Мог ли он забыть собственную… жену?.. Но, постойте, это ведь полный абсурд! На миг юноша выпадает из реальности, пытаясь осознать этот маленький факт, что заставляет все нутро выворачиваться наизнанку. На этот раз все слишком… слишком снегом на голову, что ни осознать, ни принять эту данность не представляется осуществимым. Пауза затягивается, и это становится неловким. Мариям внезапно вздрагивает всем телом — Бог знает, о чем она только думала — и нарочито-легко произносит, что Тсуна еще недостаточно окреп после того, как пришел в себя и что ему неплохо бы отдохнуть часок-другой, а то и больше. Молодой человек соглашается сразу же — ему уже есть о чем поразмыслить, но кое-что все же тревожит посильнее черной дыры и забытой жены. Тсуна поворачивается на бок и зарывает глаза, пытаясь вновь погрузиться в воспоминания. Пытаясь развеять тьму перед воображаемым взором. Пытаясь вспомнить человека, чьи глаза так запали в душу и сердце. *** Сакурай легко отталкивается от стены, к которой успел до этого прислониться, когда дверь палаты открывается, и из образовавшейся щели выскальзывает его босс. Девушка настороженно поднимает глаза на своего заместителя. — И как долго ты здесь? Сакурай лишь пожимает плечами, жмурясь. Мариям фыркает и, не глядя на мужчину, произносит: — Все складывается, силки затягиваются. Нам нужно… нужно подождать еще какое-то время. — Еще пять лет? — с нотками иронии замечает Сакурай, чем заслуживает недовольный взгляд начальницы. Львиная доля ядовитой правды в шутке не кажется такой уж забавной ни ей, ни ему. — Мы подождем и десять лет, если того потребуют обстоятельства.