Связанные кровью

До Оломоуца они добираются одновременно с первым снегом и первыми морозами. От дыхания уже поднимается пар, холод хватает за щеки, а хмурые тучи, затянувшие небо, прорываются мелкими колючими снежинками. — Как раз до зимы успели, — говорит Этери, и только тут Джени понимает, что, во-первых, она начисто потерялась в днях и числах, а во-вторых, где-то во время их скитаний промелькнул незамеченным ее восемнадцатый день рождения. — Какой сегодня день, magistra? — спрашивает девушка, растирая лицо. До вечера еще очень далеко, но мороз, тем не менее, кусается все сильнее. — Я совсем во времени потерялась. — Двадцать восьмое ноября, суббота, — графиня, даже путешествуя по лесам и горам, как-то ухитрялась следить за временем. — Год от Рождества Христова одна тысяча пятьсот девяносто восьмой. — Год-то я помню, — смеется девушка. — А вот про свой день рождения забыла. Выходит, девять дней назад он у меня был. — Тогда с прошедшим тебя днем рождения, ученица, — не останавливая лошадей, Батори ловко приобнимает девушку и целует ее в висок. — Будь счастлива. Тебе же восемнадцать исполнилось, ничего не путаю? — Верно, восемнадцать. — Прекрасный возраст! *** Этери говорит, что Оломоуц — это совсем не то, что Пресбург, и уж тем более не то, что Вена, но столица Моравии все равно поражает Джени. Никакого сравнения с маленькими венгерскими городками, на улицах которых прошло ее детство. Здесь все кажется таким величественным и таким красивым: ратуша с курантами на главной площади, дворцы знатных семейств, громадины соборов, устремившие в небо свои остроконечные крыши, фонтаны со статуями римских богов, сложенное из красного кирпича трехэтажное здание университета… Да здесь почти все постройки каменные, и почти все не ниже трех этажей. Невероятно! Девушка беспрестанно крутит головой по сторонам, разглядывая оломоуцкие достопримечательности, и едва не теряет Этери в городской сутолоке. — Не зевай, — наставница выуживает ее из толпы за рукав вместе с лошадью, которую Джени ведет в поводу. — Если все сложится хорошо, то мы здесь до самой весны. Еще успеешь налюбоваться. Немного побродив по городу и поспрашивав, они снимают комнату на втором этаже дома в паре кварталов от главной площади. Отдают лошадей в руки конюха, и принимаются разбирать свои немногочисленные пожитки. — Сейчас пойдем пообедаем, — говорит Батори, — и заодно узнаем, кто у них здесь лекари. А потом примемся заводить знакомства, которые нам нужны для того, чтобы спокойно прожить здесь зиму. — Знакомства? — не понимает Джени. — Зачем? Неужели нам нельзя просто так жить здесь и лечить людей? — В том-то и дело, что нельзя, — качает головой Этери. — Вот представь себя на месте бургомистра и чиновников из магистрата. У тебя в городе объявилась какая-то незнакомая личность, которая начинает заниматься врачеванием. Медицина, как ты уже неоднократно имела возможность убедиться, для большинства людей — темный лес. А если учесть, что эта личность еще и женщина, а женщина-лекарь — явление невероятное, то тем более подозрение вызывает. Откуда тебе знать, чем она будет заниматься на самом деле? Вдруг она ведьма? Вдруг наоборот будет людей травить, заразу распространять? Так что для спокойной жизни сначала придется немного потратиться. Это как с телегой: не подмажешь — не поедешь. *** Лекарей в Оломоуце оказывается два. Пан Иржи похож на колдуна, каким их представляла себе Джени в детстве: седобородый, высокий и худой как жердь, одевается в какой-то долгополый кафтан, глядит сурово. Пан Томаш — полная ему противоположность, маленький толстячок с венцом рыжих волос вокруг обширной лысины, болтун и хохотун. Этери с Джени заходят сначала к одному, потом к другому, приглашая их встретиться сегодня вечером в таверне с загадочным названием «Двенадцать смелых». Ее графине посоветовал хозяин дома, у которого они сняли комнату. «Не самое дорогое заведение в городе, но и не клоповник какой-нибудь. Можно садиться за стол, не боясь запачкать одежду». — Будем обаять коллег, — Этери подмигивает девушке, выходя от пана Томаша. — Чтобы они дали нам хорошие рекомендации, когда я стану улаживать дела с магистратом. — А что мы расскажем о себе, magistra? — интересуется Джени. Выкладывать всю правду, конечно же, глупо, но столь же глупо напускать на себя ореол загадочность и заявлять: «А кто мы и откуда — пускай останется нашей тайной». Это сразу же вызовет подозрения, которые нужны им меньше всего. — Придумаем новые биографии, конечно же, — пожимает плечами Батори. — Над своей я уже думала. Я — Этери Дьёрдьи, дочь лекаря Яноша Дьёрдьи из Ньирбатора. Это мои родные места, на незнании чего-то о тех краях меня никто не подловит, да и лекарь такой там в самом деле был. Училась у отца, после его смерти отправилась странствовать, потому что в Трансильвании началась очередная война с турками и стало небезопасно. А тебе даже придумывать ничего особо не надо: уличное детство, скитания, я тебя подобрала в Тренчине и взяла с собой. — Думаете, поверят? — девушка опасается, как бы их все же не подловили на том, что какие-то концы в их истории не сходятся с другими концами. — Конечно, поверят, — убежденно отвечает Этери. — Здесь нет ничего неправдоподобного. Вот если я назовусь дочерью придворного лекаря короля Рудольфа, которая вынуждена скрываться после того, как отец пал жертвой дворцовых интриг, а ты — незаконнорожденной дочерью принца Матьяша, сбежавшей вместе со мной, тогда могут не поверить. Но оломоуцких лекарей мало волнуют подробности их биографий. Достаточно того, что Батори первым делом заверяет: они с Джени здесь только до весны, на постоянных пациентов посягать не собираются, а прочих больных зимой в городе хватит на всех. Куда больший интерес вызывают обильный ужин, общество прекрасной женщины, прекрасной девушки и разговоры о медицине, которые могут поддержать все четверо. К концу вечера пан Иржи и пан Томаш совершенно очарованы графиней и ее ученицей. Они даже предлагают обращаться за советом, если Этери столкнется с какими-нибудь сложными случаями. — Ну что ж, половина дела сделана, — когда они возвращаются домой, у Батори вид победительницы. — Вот кто бы мог подумать, что умение развлекать благородных зануд светской беседой пригодится вам именно здесь, — смеется Джени. В магистрат на следующий день графиня идет одна. Приходит назад нескоро, почти вечером, но вид у нее при этом еще более торжествующий. — Разрешили? — бросается к ней Джени, которая вся извелась от ожидания, неизвестности и страхов: если просто не позволят лечить людей — это еще полбеды, а вдруг magistra вызвала какие-то подозрения, и ее арестовали? — Ха! — Этери машет извлеченным из-за пазухи бумажным свитком с красной сургучной печатью. — Попробовали бы они не разрешить! Правда, пришлось использовать наше вчерашнее знакомство, потом сделать небольшие подарки, потом сходить домой к бургомистру осмотреть его жену, которая страдает мигренями, а пан Томаш и пан Иржи с этими мигренями ничего не могут поделать. Но результат того стоит. Все, Джени. Теперь можем быть спокойны до самой весны. *** Пускай Оломоуц — не Пресбург и не Вена, но Джени здесь нравится. Впервые в жизни у нее появился настоящий дом, хотя бы и на несколько месяцев. В детстве у них с Джейкобом были лишь места для ночлега, которые к тому же постоянно менялись, а в Чахтицком замке девушка всегда ощущала себя гостьей — это был дом графини Батори, не ее. Джени с удовольствием бегает за покупками: соборы, ратуша, университет, дома богатых семейств по-прежнему восхищают ее, и девушка не упускает возможности лишний раз пройтись по городским улицам. Вскоре ее знают и аптекарь, и булочник, и мясник, и торговцы на рынке, а студенты хотят познакомиться всякий раз, когда Джени проходит мимо университета. Девушка отшучивается. Джени помогает Этери принимать больных и ходит с ней по домам пациентов. Они лечат простуды и переломы горожан — наступившая зима сразу дает о себе знать. Делают кровопускания и дергают больные зубы. Лечат головную боль и боль в суставах. Когда у Этери появляется определенная известность, к ней, пряча лица под капюшонами, начинают приходить уважаемые господа и уважаемые дамы. Полушепотом они жалуются на свои недуги: слушая их, девушка краснеет как маков цвет. Графиня невозмутимо дает советы и назначает лечение. Джени читает книги и слушает объяснения Этери: из чего состоит человеческий организм, как проявляют себя разные хвори, как с ними бороться. Батори продолжает учить ее немецкому и латыни. Девушка плутает в дебрях лексики и грамматики, и негодует, зачем немцы придумали себе такой трудный язык, ну а для древних римлян у нее просто нет приличных слов. Джени пробует самостоятельно делать лекарства. Получаются жуткие варева, меняющие цвет, булькающие и издающие мерзкий запах. Этери смеется, говорит, что за такой яд семейства Медичи или Борджиа заплатили бы щедро и не торгуясь, и объясняет все еще раз с самого начала. Графиня в роли наставницы вообще само терпение, и девушка досадует на себя, когда у нее что-то не получается — ужасно не хочется, чтобы magistra разочаровывалась. Наоборот, хочется радовать эту женщину, чтобы тонкие губы не сжимались в ниточку от недовольства, а поднимали свои уголки в улыбке, чтобы в карих глазах, глядящих на Джени лучилось тепло, а не стыл лед, как тот, которого сейчас предостаточно за окном. С Этери спокойно: она всегда знает, что делать, и всегда уверена в себе. С Этери интересно: кажется, ее память вмещает библиотеку побольше, чем в здешнем университете. Они не расставались все то время, пока добирались от Чахтице до Оломоуца, а сейчас расстаются самое большее на несколько часов, и при этом у девушки ни разу не было чувства, что общество Батори ей наскучило или тяготит ее. Как и наоборот. Джени смеется, вспоминая, что когда-то женщина внушала ей ужас. Ну как можно ее бояться? Сейчас она твердо знает, что рядом с Этери нет места страху. Как тогда, когда они ночевали в заброшенной деревне, или заехали на хутор, где вся семья умерла от оспы. Джени пообещала сражаться за Этери, но она не сомневается: если придется, Этери будет сражаться за нее. Комната на втором этаже дома в паре кварталов от главной площади Оломоуца — это дом, потому что здесь уютно, сюда хочется вернуться, и здесь есть Этери. Ее magistra. *** Девушку привозят рано утром. Подышав на оконное стекло, закованное январской стужей в узорчатый ледяной панцирь, отогрев на нем маленький кружок и выглянув на улицу, Джени видит, что рядом с их домом остановились крестьянские сани. Спустя несколько минут на лестнице раздаются шаги, и в двери стучат. Едва Этери открывает, как стоящий на пороге чернобородый широкоплечий мужчина в запорошенном снегом тулупе падает перед ней на колени: — Помогите, пани лекарь! — голос его звучит так, будто он вот-вот разрыдается. — Дочка… Все, что есть, отдам, ничего не пожалею, только спасите ее! — Эй-эй-эй! — Батори, за эти месяцы успевшая слегка отвыкнуть от того, что у нее валяются в ногах, ошарашена. — На колени падать не надо, я вам и так помогу. Где ваша дочка? — Сейчас, сейчас, пани, — вскакивает мужчина. — Внизу она, в санях. Якуб там с нею. Сейчас мы ее поднимем. Он убегает, а Этери переглядывается с Джени. — Деревенские редко мнительными и впечатлительными бывают, — графиня проснулась в прекрасном настроении, но сейчас его сменяет серьезность. — Похоже, что-то серьезное. — Ваша правда, magistra, — соглашается девушка. — Из-за пустяков он не стал бы дочку по морозу в город везти и на колени падать. Обе думают об одном и том же, но не говорят вслух, чтобы не накликать беду. Сейчас крестьянин приведет свою дочь, они начнут ее осматривать и увидят на теле багряные отметины оспы или чумные бубоны. Бр-р-р… Нет, о таком лучше лишний раз даже не думать. То, что они видят на самом деле, оказывается не опасным для окружающих, но от этого не менее страшным. Крестянин с Якубом, который оказывается его сыном-подростком, заносят на руках в комнату девушку возраста Джени или чуть младше. Ее кладут на кровать, которую Этери почти сразу же после того, как они здесь поселились, специально попросила у хозяина для осмотра пациентов и раскрывают овчину, в которую девушка закутана от мороза. Дочь крестьянина без сознания. Лицо ее в кровоподтеках, левый глаз заплыл. На шее едва зажившие порезы, один из которых уходит под ворот длинной домотканой рубахи. За то время, что Джени учится у Батори, она успела повидать предостаточно ран и язв, ожогов и переломов. Неприятные зрелища, связанные с болезнями и травмами, ее не пугают — в конце концов, она ученица лекаря. Но, когда Этери велит раздеть девушку, от увиденного у нее стынет кровь в жилах. Впервые Джени сталкивается с тем, что «живого места нет» — это не фигура речи. Девичье тело от шеи и до пальцев ног сплошь покрыто синяками, ссадинами, рубцами, порезами, складывающимися в один кошмарный узор. Как будто она побывала в лапах у дикого зверя. Даже Батори, при всем ее врачебном опыте и умении держать себя в руках, отводит взгляд и прикусывает губу. — Кто? — спрашивает она крестьянина. Тон Этери не оставляет сомнений: если вдруг окажется, что мужчина за что-то рассердившись на свою дочь, сам изувечил ее, а теперь раскаялся и пытается спасти, графиня прикончит его на месте. — Хозяйка… — едва слышно отвечает тот. — Графиня Дитрихштейн, Ее Сиятельство. Ярушка с осени у нее в горничных служила. Он опасливо оглядывается, как будто графиня Дитрихштейн сейчас может войти в комнату. — За что? — продолжает расспросы Этери. — Если бы мы знали, пани лекарь! — горестно восклицает крестьянин. — Вчера днем из замка Ее Сиятельства слуги приехали, привезли Ярушку, — добавляет его сын, мрачно глядя в пол и комкая в руках шапку. — Она уже без чувств была. Сказали: Ее Сиятельство велела передать, мол, негодной служанкой ваша дочь оказалась. Забирайте, не нужны графине такие. — Ох-хо-хо… — вздыхает Батори. — Вас как зовут? — Мартин, пани лекарь, — кланяется крестьянин. — А дочь Ярмилой, если полностью. — Вот что, почтенный Мартин, — говорит Этери, немного поразмыслив. — Единственное, что могу вам пообещать — сделаю все, что в моих силах. Оставляйте дочь. Будете приезжать раз в три дня. Если что, как вас отыскать? Пока Мартин рассказывает, как добраться до его деревни и найти его дом, Джени смотрит на несчастную Яру, не в силах поверить, что человек способен сотворить такое с человеком. Она не раз видела, как наказывают преступников. Видела, как наказывают провинившихся слуг, и сама однажды имела несчастье побывать в роли наказанной. Но она никогда не видела подобного изуверства. Это что-то из тех ужасов, в которых Батори обвиняли ее недруги, только не выдуманное, а самое настоящее. — Н-да… — когда за Мартином и Якубом закрывается дверь, Этери снова подходит к кровати, на которой лежит Яра. — Либо Ее Сиятельство графиня Дитрихштейн была очень зла, либо она очень любит мучать людей, либо то и другое вместе. Неси все, что у нас есть для обработки ран, Джени. Работы предстоит много.