Связанные кровью

Иштван достает клещами из горна раскаленную заготовку и одним ловким движением переносит пышущее жаром железо на наковальню. — Ну-ка, Эми, держи. Сейчас мы его будем обжимать. Эмма с готовностью подхватывает ручки клещей, придерживая заготовку, пока Иштван стучит по железу молотком, чтобы нигде не осталось трещин или пустот — девушка уже знает, что в ремесле кузнеца это называется обжимкой. Все лицо Иштвана покрыто мелкими рубцами от перенесенной в детстве оспы, и деревенские девушки никогда не баловали его своим вниманием, но сейчас Эмма глядит на его профиль, освещенный языками пламени, пляшущими в горне, и думает, что на свете нет никого красивее ее мужа в те минуты, когда он занят своей работой. «Всякий человек, увлеченный любимым делом, прекрасен», — говорила графиня Батори, и Эмма полностью согласна со своей бывшей госпожой. Ее Сиятельство тоже была особенно прекрасна, когда занималась врачеванием. Сейчас они закончат с обжимкой, и Иштван примется гнуть и ковать заготовку, которая из простого куска железа станет лезвием косы, а Эмма будет ему помогать, как когда-то помогала госпоже лечить больных. Эмме везет на людей, любящих свое дело. Эмма вообще считает себя везучей — деревянная нога не помеха счастью, если рядом с тобой любимый человек. Волшебство, царящее в кузнице, бесцеремонно нарушает раздающийся стук в ворота. Пес во дворе начинает заливисто лаять, почуяв чужака. — Кто там еще явился? — недовольно ворчит Иштван. Он не любит, когда его работу прерывают в самом разгаре. — Эмике, сходи глянь, пожалуйста. — Ага, — Эмма, взяв трость, на которую опирается при ходьбе, отправляется встречать незваного гостя. Девушка ожидает увидеть какого-нибудь односельчанина, у которого появилось срочное дело к кузнецу, но, когда открывает калитку, то с удивлением обнаруживает возле их двора мужчину в расшитом галунами кафтане темно-зеленого сукна, высокой медвежьей шапке и с саблей на боку. Мужчина стоит у ворот, держа в поводу своего коня. — День добрый, хозяюшка, — улыбается он Эмме из-под пышных черных усов. — Ну хоть ты вышла, а то к кому ни постучу — везде тишина. — Добрый день, господин. Так ведь в поле все, — пожимает плечами Эмма. — Работают. Чудной какой-то гость. Даже если благородный или слуга благородного, неужто не знает, что в деревне посреди дня редко кого найдешь дома сидящим? — А, ну да, — кивает мужчина. — Не вовремя я к вам заглянул, надо бы поближе к вечеру. Впрочем, может и ты мне подскажешь. — Слушаю вас, господин. — Эмма настораживается. Хорошо если просто дорогу спросить в деревню завернул, а ну как выведывает что-то? — Это ведь земли, которыми до минувшего года владела графиня Батори. Скажи-ка мне, хозяюшка, а у вас в деревне ничего про бывшую госпожу не говорят? Может, видел ее кто после исчезновения или слышал о ней что-то? Эмму бросает в жар, как будто горячей водой окатили. Но девушка берет себя в руки и волнения пытается не выказывать. — Так ведь искали уже ее прошлой осенью, господин, — она снова пожимает плечами, изо всех сил стараясь сделать свой голос как можно спокойнее. — Люди Его Величества, и люди Его Сиятельства графа Турзо, раза три к нам приезжали и расспрашивали. С тех пор ничего нового — как пропала она без следа, так никто ничего не слышал о ней и не видал ее. Она добавляет, ни секунды не веря в сказанное, но надеясь, что это отобьет у гостя охоту расспрашивать дальше. — Единственное что я слыхала, господин — так это то, что Кровавой графини уже и в живых-то нет. Кто говорит — сгинула в лесах, а кто говорит — в преисподнюю живьем провалилась. — Да, слыхал, — гость опять согласно кивает. — Досталось вам тут от нее в свое время? «Вот это вы правильный вопрос задали, господин». Эмме приходит в голову безошибочный шаг, и вместо ответа она чуть приподнимает подол платья, показывая деревянную ногу. — Господь всемогущий… — гость крестится. — Бывают же на свете такие изуверки! Я надеюсь, она на самом деле живьем в ад отправилась. Спасибо, хозяюшка. Будь здорова. — И вы будьте здоровы, господин, — прощается Эмма, крайне довольная собой. Самое главное — не соврала ведь, ногу ей действительно Батори отрезала. Правда, чтобы спасти от заражения крови и от смерти, но об этом гостю знать совсем не обязательно. — Графиню Батори он ищет, ишь ты! — поглядев по сторонам и убедившись, что всадник отъехал достаточно далеко, а на улице никого нет, Эмма с наслаждением показывает ему вслед непристойный жест. — А вот этого не хотите ли, господин? Она возвращается к себе во двор, запирает калитку и ей становится грустно от мыслей о госпоже и о Джени. Где-то они теперь, что с ними? Уехали куда-нибудь за тридевять земель, так что Эмма, наверное, и не увидит их больше никогда. И верит только в одно: у них все хорошо, как все хорошо у самой Эммы. *** — За месяц я изъездил Тренчинский край вдоль и поперек, — рассказывает несколько дней спустя Имре Тоту всадник, разговаривавший с Эммой. — Говорил с уймой самых разных людей, но нигде ничего нового. Разве что рассказы о злодействах Кровавой графини все цветастее становятся, а вот о том, где она может быть нынче, никто не знает. Большинство считает, что она мертва. — Да, это я слыхал уже, и не раз, — хмуро кивает Имре. — Погибла в лесу, волки загрызли, черти за ней прискакали и в ад утащили. Ничего нового. Ладно, Габор, все равно благодарю за службу. Ступай. Когда Габор уходит, Имре принимается мерить свои покои шагами в мрачной задумчивости. Батори бесследно исчезла прошлой осень, сейчас заканчивается весна, и ее уже давно перестал искать кто-либо, кроме людей Тота. Да и его люди раз за разом возвращаются ни с чем. Правда, Эрнье, один из отправленных на поиски, незадолго до Рождества вроде бы, напал на след. Некий купец на постоялом дворе недалеко от Пресбурга за небольшую плату рассказал, что неделю назад своими глазами видел графиню Батори («точно вам говорю, господин — такая, как на портрете, что вы показываете») с двумя спутниками, державшую путь на юго-запад, по дороге в Шопронь. А в Шопрони еще пара человек за небольшую плату вспомнили, что видели женщину с портрета, направлявшуюся дальше на юго-запад. Так от человека к человеку Эрнье доехал почти до самой Хорватии, пока кошелек его не показал дно. Одновременно пришло осознание того, что за небольшую плату его просто надули. Остальным же не удалось отыскать даже призрачного следа графини. — Может, и в самом деле тебя больше нет? — говорит Имре, глядя в окно, как будто где-то там притаилась Этери, способная его услышать. — В ад ты, конечно, не провалилась, но замерзла в лесу, попала в лапы зверям, тебя прикончили разбойники, ну или просто в речке утопилась от отчаяния, а тело не нашли? И тут же отвечает себе, как раньше отвечал всем, пробовавшим убедить его в смерти Батори, и чувствует, как рот непроизвольно кривится в злобном оскале: — Не-ет, ты не из тех людей, которые так просто сдаются. Холоду, зверям или разбойникам с тобой не справиться, и руки на себя ты не наложишь. Ты где-то прячешься. Но я тебя все равно найду, чего бы это мне не стоило. Найду, слышишь! «Найдешь, как же, — словно наяву слышит он насмешливый голос Батори. — На свете предостаточно мест, где я могу спокойно жить неузнанной, и все эти места ни тебе, ни твоим людям за целую жизнь не объехать, Имре Тот!». — Проклятая ведьма! — кричит Имре, со злостью ударив кулаком в стену и зашипев от боли. — Дьяволово отродье! Дверь его покоев скрипит. За спиной слышатся шаги. Имре не оборачивается, по-прежнему глядя в окно: он знает, кто может войти к нему без стука. Кстати, с каких это пор у нее появилось такое право? Наверное, с тех же самых, когда в его устах из «Ильки» она превратилась сначала в «Илону», а потом в «Илуш», и он в разговорах наедине из «господина» и «хозяина» превратился для нее в «Имре». Верно говорят: хозяйка в спальне рано или поздно станет хозяйкой во всем замке. Имре не ошибается. Вскоре тонкие руки обвивают его плечи, а прямо над ухом звучит женский голос: — Дай угадаю. Габор вернулся ни с чем, ты опять думаешь о графине Батори, разговариваешь сам с собой и злишься? Все так? — Так, — отвечает Имре, чувствуя, как от прикосновения Илоны злость уходит сама собой. И знает ведь, что она — такая же змея, как ее бывшая хозяйка, а ничего не может с собой поделать. Позволил себя околдовать, позволил из просто служанки стать фавориткой, прямо как у королей. Наверное, и вертеть собой позволяет, только не понимает этого. Ведьмы они все, кого в Чахтице Батори при себе держала, как есть ведьмы. — Я пока не могу сделать так, чтобы ты вообще перестал думать о графине Батори, — шепчет Илона, обжигая его своим дыханием. — Но могу сделать так, чтобы ты перестал злиться. Она вынимает заколку, встряхивает головой, выпуская на свободу волну своих темных волос. — И чтобы перестал думать о графине Батори прямо сейчас. Позволишь полюбить тебя нежно? Ее зубы слегка прикусывают кожу у него на шее. — Или, может, полюбить тебя грубо? А, Имре? Как тебе будет угодно? И он сдается, чувствуя нарастающее возбуждение, которому не может и не хочет противиться. Поворачивается к ней лицом, кладет руки к ней на талию, привлекая ближе, и находит своими губами ее губы. Илона добивается своего. Об Этери он действительно больше не думает. По крайней мере, сейчас. Потом, после всего, начавшегося у окна, а продолжившегося и окончившегося в его постели, Илона лежит рядом с Имре, задумчиво накручивая локон своих волос на палец. — Тебе надо отвлечься, вот что. Эта бесконечная ловля призрака Батори рано или поздно сведет тебя с ума, а зачем мне безумный господин? — Как отвлечься? — непонимающе смотрит на нее Тот. — Не вылезать с тобой из постели, пока окончательно не забуду про нее? — Это любопытное предложение, — хихикает Илона. — Но нет. Глядя на то, как крепко графиня засела у тебя в голове, я понимаю, что предаваться любовным утехам придется очень долго. Мы так себе мозоли натрем кое-где. Тебе надо сменить обстановку хотя бы на время. Она встает с постели, ничуть не стыдясь своей наготы, подходит к его столу, заваленному горой бумаг — надо бы разобрать, но у Имре в последние дни все нет настроения. Зато у Илоны настроение копаться в его бумагах не так давно было, судя по тому, что она сразу выуживает какой-то вскрытый конверт. — Видел письмо из Бреслау от сына твоего дяди Сильвестра? Дядя недавно волею божию помре, упомянул тебя в завещании, так что зовут забирать свою долю наследства. — Видел, — морщится Имре. — Мы с дядей Сильвестром виделись в последний раз лет пять назад, и никогда особо близки не были. Самое большее, что он мог мне оставить — любимую трубку и свой трактат о разведении кроликов. Я больше времени и денег на дорогу потрачу. — Да не в самом наследстве дело, — Илона усаживается на стол, болтая ногами. — Пускай трубка и трактат о разведении кроликов. Главное, будет повод уехать куда-нибудь от этих гор и лесов, где тебе за каждым деревом мерещится Батори. А я с тобой поеду. — Ну, если так… — Имре задумывается. «Может, она и права. Выброшу Кровавую графиню из головы хотя бы на время, а, если повезет, так и навсегда. Как граф Турзо и все остальные сиятельные господа выбросили». — Ладно, убедила. Пускай будет Бреслау.