Связанные кровью

«До чего все-таки слаб человек, — думает Джени. — Вот господин Густав Ренн, начальник городской стражи Бреслау: могучий, косая сажень в плечах, громовой голос, кажется, в одиночку без своих стражников способен всех разбойников на ночных улицах разогнать. Но что-то вдруг лопнуло-порвалось у него в утробе — и теперь лежит этот могучий мужчина, на столе в собственном доме, напоенный сонным отваром, с разрезанным животом, а женщина, которая ему едва до плеча достает и которую он, наверное, одной рукой поднять способен, копается в его внутренностях, чистит и сшивает, и без помощи этой женщины он даже до вечера не доживет. Ну и без моей помощи немножко — я ведь здесь тоже не дурака валяю». За все то время, что Джени училась у Этери, ей еще ни разу не приходилось вживую сталкиваться с хирургией. Вскрытые нарывы, кровопускания и зашитые раны, конечно, были — это девушка уже и сама неплохо научилась делать, а настоящую операцию она наблюдает воочию впервые, и потому сейчас, удерживая крючками края разреза, одновременно смотрит во все глаза на то, что делает magistra. Сам по себе вид разъятых человеческих внутренностей не пугает Джени, за годы своей уличной жизни она насмотрелась всякого, но вот необходимость что-то делать со внутренностями, когда все это дышит и пульсирует, и сам человек, к которому ты забралась вовнутрь — не холодный труп, кромсай его сколько угодно, а вполне себе живой, только усыпленный — это страшно. Не ровен час, отрежешь или пришьешь что-то не то. Во врачебных книгах на рисунках все понятно, а в жизни куда сложнее. Впрочем, ее наставница определенно знает, что делает: ловкие и уверенные движения Этери просто завораживают. — Готово, — выдыхает Батори, убирая руки с инструментами от разреза. — Можно шить, Джени. В четыре руки они зашивают разрез, и Этери, приложив пальцы к шее начальника стражи, щупает пульс: пока все в порядке. Перевязывают своего пациента, по-прежнему спящего. Собирают инструменты, стягивают перчатки — когда вернутся домой, все это надо будет хорошенько вымыть и выстирать. — Все сделали, — вид у женщины усталый, но довольный. — Можно звать домашних, пускай отнесут его в спальню. Едва Джени открывает дверь и говорит: «Можно входить», как целая толпа переживающих домочадцев во главе с супругой начальника стражи мчится в столовую, на время превратившуюся в место для работы Этери и Джени. — Так-так-так, — останавливает их графиня. — Я вас прошу, не все сразу. Госпожи Ренн и слуг будет достаточно. Потом слуги уносят своего хозяина в спальню, а Этери подробно рассказывает бледной как смерть и смертельно испуганной госпоже Ренн, как надо ухаживать за супругом, пока он будет поправляться, чем и как его можно кормить и как перевязывать. — У вашего мужа крепкое здоровье, — завершает свои наставления Батори. — Мы сделали, что могли, теперь все зависит только от него самого и от воли Господа. Но я надеюсь, все будет хорошо. Завтра мы придем осмотреть его, но, если вдруг господину Ренну станет хуже — зовите нас сразу же. — Спасибо вам, госпожа доктор, — глаза жены наполняются слезами. — Что мы вам должны? — Об оплате потом, — отрицательно качает головой Этери. — Я не из тех лекарей, которые берут деньги и исчезают, пока больной еще жив. *** — Будет жить, magistra? — спрашивает Джени, когда они выходят на улицу, двигаются по направлению к дому, и уже можно говорить начистоту, не боясь напугать родственников больного. — Как вы думаете? Этери морщится. Она не любит делать прогнозы, когда речь идет о таких непредсказуемых вещах, как выздоровление после операции. — Не хочу загадывать, Джени. Я надеюсь, что да. Ренн — мужчина крепкий, на зависть многим, и догадался обратиться к нам сразу, как только боли почувствовал. Ну и мы с тобой постарались. — В основном вы старались, — смеется Джени. Она не питает иллюзий по поводу своего вклада в спасение начальника стражи. — Вряд ли мое «подержи-подай-внимательно смотри» так уж важно для того, спасем мы больного, или нет. — Ну-у-у, — Этери улыбается в ответ. — Преуменьшать свою роль тоже не стоит. Без помощника в хирургии тяжело. «Подержи-подай» экономит для меня мгновения, которые в минуты складываются, а в таких делах каждая минута на вес золота. «Внимательно смотри» — это для того, чтобы ты когда-нибудь точно так же могла операции делать. И я ведь не родилась с ланцетом в руке, было время — без лишней огласки ездила к знаменитым врачам в Вену или Пресбург, тоже внимательно смотрела. Графиня обнимает идущую рядом Джени за плечи и целует ее в щечку. — Так что награду в виде поцелуя ты сегодня заработала. Девушка густо краснеет. Джени ужасно неловко. Не потому, что вокруг люди: день в самом разгаре, вокруг них обычная городская суета и никого из жителей Бреслау, поглощенных своими делами, не заботит то, что госпожа доктор только что поцеловала свою ученицу. Ей ужасно неловко потому, что ей ужасно хорошо. Объятия и поцелуй Этери (вполне невинные) заставляют ее голову кружиться сильнее, чем от кубка крепкого вина, а по спине ее пробегает целая толпа мурашек. «Возьми себя в руки! Млеешь тут! Это же magistra тебя поцеловала как любимую ученицу, а не кавалер какой-нибудь как любимую девушку». Хотя Джени не уверена, что поцелуй, предназначенный любимой девушке, подействует на нее хотя бы наполовину так же, как поцелуй, предназначенный любимой ученице. Хорошо, что Батори, похоже, не обратила никакого внимания на всю эту ее бурю чувств. *** Жизнь в Бреслау похожа и непохожа на их жизнь в Оломоуце. Похожа потому, что, приехав в город они точно так же сняли пару комнат в доме недалеко от ратуши, и пошли сначала в магистрат, а затем к местным докторам, налаживать знакомства и делать небольшие подарки (правило «Не подмажешь — не поедешь» действует здесь точно так же). Потом так же, как в Оломоуце, начали работать, постепенно обзаводясь горожанами, желающими лечиться именно у них, и одним из них стал начальник городской стражи — вскоре именно это спасет ему жизнь. Здесь были точно такие же больные зубы, переломанные руки, вывихнутые ноги, мигрени, простуды и несварения желудка, точно такие же обеспеченные господа и дамы, приходящие поздним вечером в плащах с капюшонами и полушепотом излагающие деликатные проблемы. А вот чем Бреслау не походил на Оломоуц — так это тем, что впервые в жизни Джени она оказалась по-настоящему в чужих краях. Люди здесь носили одежду другого покроя, готовили другую еду, пели другие песни и говорили не на привычных чешском, словацком и венгерском, а на немецком или польском, и Джени порадовалась, что magistra учит ее языкам. Здесь был Одер — девушка никогда еще не видела таких больших рек, хотя magistra говорила, что Дунай еще больше — и множество мостов. Впервые в жизни Джени, выглядывая в окно, не замечала на горизонте гор, и это было очень непривычно. И даже Этери, много где побывавшая, много что видевшая, в первые дни на новом месте тоже увлеченно крутила головой по сторонам. — Все-таки нет худа без добра, Джени. В бегах, но зато на мир смотрим. Однажды вечером, когда их ежедневные занятия медициной и языкам закончены, Батори все никак не отправляется спать. Задув свечу, открывает окно, впустив в комнату теплый майский воздух, и усаживается на подоконник, глядя на огни вечернего города, на звездное небо — сегодня нет ни облачка, и на огромную яркую луну. Не так часто у графини бывает задумчиво-созерцательное настроение, а жаль: Джени нравится наблюдать за ней в такие моменты. Вот сейчас она глядит на профиль своей наставницы на фоне темной синевы, усеянной звездами, и остроконечных городских крыш, и жалеет, что не умеет рисовать — прекрасный бы портрет вышел. Девушка устраивается на подоконнике рядом: ей хочется разделить с Этери это ночное небо и это молчаливое созерцание. — Через пару недель уедем, — нарушает тишину женщина, продолжая глядеть в окно. — Ты как на этот счет? — Да, конечно, — кивает Джени. — Я считаю, пока теплые дни и хорошая погода — надо путешествовать и долго в городах не сидеть. Чем дальше мы уберемся от Чахтице и благородных венгерских господ — тем лучше. — Я все думаю, — добавляет она, немного помолчав. — А ищут ли вас до сих пор? — А это смотря кто, — усмехается Этери. — Граф Турзо и большинство дворян уже угомонились, в этом я почти уверена. Земли и имущество мое заграбастали, я исчезла, неудобств им больше не создаю — ну и прекрасно. Как говорила моя тетка, «баба с воза — волки сыты». Только если где-нибудь объявлюсь под своим именем — тогда снова зашевелятся. Сугубо личная неприязнь ко мне лишь у одного человека, и вот он-то вряд ли успокоился. Джени передергивает от отвращения. Графа Дьёрдя Турзо, самого могущественного человека в Венгрии после короля и главного гонителя своей наставницы, девушка никогда не видела, остальных благородных господ по именам не знает, для нее все они — расфуфыренная, надменная и безликая толпа, но того, кто испытывает к Этери личную неприязнь, Джени имела неудовольствие наблюдать воочию. Мужчина, которого можно было бы назвать красивым, если бы не лицо, искаженное злобой и вожделением, грубо прижимает Этери к стене, пытаясь поцеловать. Батори отворачивается, и тогда он хватает ее за тонкую шею. — Ты пожалеешь о том, что не выбрала меня. Я устрою так, что все поверят в то, что кошмарные слухи и легенды о графине Батори — правда. И этот же мужчина, преграждающий Джени путь в полутемной замковой кухне. Сейчас он поставит на место служанку, посмевшую помешать ему. Ее попытка защититься, выставив перед собой хлебный нож, и разноцветные пятна, пляшущие перед глазами после удара по лицу. Чужие руки, стискивающие ее шею. — Отойди от нее! — Хорошая девка, большеглазая и дикая, а еще дерзит. На свете не так много людей, которых Джени по-настоящему ненавидит, и он — первый из них. — Как его зовут, magistra? — девушка вдруг понимает, что он до сих пор остается для нее безымянным, а недругов надо знать не только в лицо, но и по имени. — Его зовут Имре Тот, — Этери произносит это имя так, словно сплевывает. — И я ничуть не удивлюсь, если он, единственный из всех, до сих пор самолично рыщет по карпатским лесам, пытаясь отыскать мои следы. — Надеюсь, его там волки съедят, — мстительно говорит Джени. — Добрая девушка Джени, — смеется Этери. — Истинная ученица графини Батори. Хотя я и сама не стану сильно печалиться, если он сгинет. *** Голос у Густава Ренна еще не такой громовой, как обычно, но выглядит он уже куда лучше, чем в тот день, когда Этери и Джени позвали спасать его. Размотав бинты, Этери осматривает шов, и осторожно давит пальцами разные места на животе Ренна. — Так больно? А здесь? А вот здесь? А так? Закончив, удовлетворенно кивает. — Вас можно поздравить, господин Ренн. Боюсь сглазить, но вы благополучно выздоравливаете. Еще дня три-четыре побудьте дома для верности, а потом смело можете возвращаться к своим делам. — Ох, госпожа доктор, — качает головой Ренн. — Я человек суровый и вообще не умею красиво выражаться, поэтому просто еще раз скажу, что в долгу перед вами. И перед тобой тоже, юный лекарь, — улыбается он Джени. — Да бросьте, — машет рукой Батори, хотя ей определенно приятно слышать такие вещи. — Каждый из нас делает свою работу, и старается делать ее хорошо. Вы за порядком в городе следите, мы с Джени людей лечим. — Это понятно, — отвечает Густав. — Как и то, что я не поскуплюсь на оплату вашей работы. Но хочу сказать еще одну вещь: если вам вдруг понадобится моя помощь — приходите в любое время дня и ночи. Сделаю все, что могу. — Спасибо, господин Ренн, — Этери почтительно кивает. Учитывая род занятий Густава, лучше было бы, если бы его помощь им с Джени не понадобилась никогда, но за предложение она все равно благодарна. Когда Этери и Джени покидают дом Ренна, часы на башне городской ратуши начинают бить полдень. — О, время к обеду, — Этери глядит на небо, где солнце в самом зените. — А его еще приготовить надо. А у нас дома шаром покати. — И из аптеки заказ наш забрать надо, — добавляет Джени. — Мы до обеда обещали зайти. — Давай так, — решает Батори. — Ты побежишь на рынок за продуктами, я — в аптеку забирать лекарства. — Конечно, magistra, — соглашается Джени. — Встречаемся дома. Я мигом. — Я тоже постараюсь побыстрее. Они расходятся в разные стороны, и Джени бежит на рынок. Справляется она в самом деле очень быстро: за то время, что они живут в Бреслау, девушка уже хорошо запомнила, у какого торговца что лучше брать, и торговцы ее запомнили. Но поскорее прибежать домой не получается, потому что на самом выходе ее окликают два незнакомца: — Милая девушка, не подскажете нам кое-что? Джени внимательно оглядывает их: одному, плотному и коренастому, с коротко стрижеными рыжими волосами, на вид за тридцать, другому, высокому брюнету с живыми темными глазами и щегольской бородкой, чуть меньше тридцати. Оба одеты прилично, даже, пожалуй, что дорого. На грабителей не похожи. — Слушаю вас, господа. — Мы ищем доктора Филиберта Ланге, — спрашивает темноволосый щеголь. — Не подскажешь, где он живет? Они с Этери успели познакомиться с доктором Ланге, почтенным седобородым старцем, и Джени помнит, где находится его дом, вот только незнакомцы опоздали. Филиберт Ланге скончался две недели назад. Так девушка и отвечает. — Боюсь, вам нет смысла его искать, господа. Доктор Ланге недавно умер. Мужчины удивлены. — Умер? — хором переспрашивают они. — Как? Отчего? — Говорят, просто от старости, — пожимает плечами Джени. — Ему какое-то невероятное количество лет было. — Это мы знаем, — кивает рыжий. На его лице и лице его спутника написано глубочайшее разочарование. — И у него такой же невероятный опыт был, почему мы к нему и ехали. — А может мы вам чем поможем? — если им нужен врач, то они обратились к нужному человеку. — Я ученица доктора. Моя magistra, конечно, куда моложе господина Ланге, мир праху его, но ничуть не хуже, поверьте. — Женщина? — незнакомцы снова удивляются. Не так часто встретишь женщину-доктора. Переглядываются, словно безмолвно советуясь, потом соглашаются. — Ладно, попытаем счастья с твоей наставницей, — говорит темноволосый. — Если завтра утром придем, устроит? — Вполне, — Джени вспоминает, не запланировано ли у них что-нибудь на завтрашнее утро. Вроде бы, ничего. — Во-о-он та улица, четвертый дом слева от перекрестка. Спросите госпожу Этери Дьёрдьи. Распрощавшись с незнакомцами, Джени подхватывает свои покупки и все-таки собирается бежать домой, когда кто-то сзади внезапно тыкает ее пальцами в бока. Джени привыкла, что парни любят иногда так подшутить над симпатичными девушками: будет визжать, или нет? Разворачивается, уже готовая отвесить оплеуху и сказать пару ласковых слов, потому что на нее такие шутки не действуют, и застывает как вкопанная. Это не какой-то городской парень. Перед ней стоит Илона Йо, бывшая служанка графини Батори.