Связанные кровью

восемнадцатью годами ранее

Молодая графиня Батори во многих вещах не похожа на других высокородных дам, и любовь к книгам — одна из этих вещей. «Книги — это скучно, — презрительно наморщит изящный носик иная титулованная особа, — Пускай их монахи читают или ученые мужи с бородищами!». Но Этери с детства знает, что хорошая книга — она поинтереснее иных людей будет. А интереснее всего рукописная книга: в них какая-то особенная мудрость. Пока в Европе не научились делать бумагу и мастер Иоганн из города Майнца не придумал печатный станок, люди еще десять раз думали, стоит ли то или иное слово того, чтобы быть записанным. Яркое летнее солнце светит в раскрытые окна покоев графини, со двора доносятся звуки обычной дневной жизни замка, а Этери листает внушительный том в переплете из телячьей кожи с окованными железом углами. Это медицинский сборник; интерес к врачеванию — еще одна странность Батори, о которой знают немногие. Такие сборники, составленные неведомо кем и неведомо когда, сменившие не одного хозяина — просто кладези самых неожиданных вещей. В них можно отыскать все, что угодно: и бесценные выписки из давно утраченного труда Галена или рецепты очень действенных лекарств запросто могут соседствовать с наставлениями, которые иначе чем курьезом не назовешь, вроде лечения гангрены толченым панцирем рака или избавления от бесплодия употреблением в пищу тушеных воробьев. Или… это что, приворотное зелье? Этери, не поверив своим глазам, перечитывает еще раз. Ну да, по описанию действия — самое настоящее приворотное зелье, только лукаво названное средством для лечения супружеской холодности. Выпил человек — и немедленно воспылал страстью к тому, кто средство приготовил. Подразумевается, что готовит жена для законного мужа (или наоборот) — мы тут не колдовством занимаемся, мы брак укрепляем. Посмеявшись, Батори листает дальше, к советам по лечению ожогов. В то, что чувства можно вызывать, смешав определенные ингредиенты в определенной пропорции, она не верит. Но то ли приворотное зелье, то ли средство для лечения супружеской холодности снова вспоминается ей поздно вечером, когда дневные дела окончены, доклад управляющего выслушан, распоряжения челяди на завтрашнее утро отданы, а дети поцелованы и уложены спать. И самой Этери пора спать. Разоблачившись с помощью горничной, графиня ложится в постель. Ложится одна: Ференц опять на войне, вместе с графом Дьёрьдем Турзо и Габсбургами. Уже который месяц то ли они преследуют турок и осаждают замки где-то среди венгерских равнин, то ли турки преследуют их. А, когда ты молода и красива, мало радости ложиться в постель одной. «Вот бы Ференца напоить таким чудо-средством, — думает девушка. — Чтобы любил меня больше своих походов и сражений». Вот только кто поручится, что от чудо-средства Ференц действительно воспылает к супруге страстью, которая заставит его забыть о звоне сабель, а не умрет в страшных муках? Надо испробовать на ком-то, но на ком? Челядь? Нет, тут не поймешь, что хуже: умерший слуга (а хорошего слугу тоже не так просто найти) или слуга, безумно влюбившийся в свою госпожу — кто знает, что он от безумной любви выкинуть способен. Дворяне? Тем более нет. Приехал кто-то из сыновей князя Баттьяни в гости к графине Батори — и внезапно умер прямо у нее за ужином. Трагедия, подозрения, вражда. Или сын князя Баттьяни внезапно влюбился в графиню Этери Батори. Молодую жену ревнивого мужа. Очень ревнивого мужа. Скандал. Разве что крестьян из Чахтице поить… Крестьяне… Чахтице… Придумала! — Дарвулия! — произносит Этери, садясь на постели и отбрасывая одеяло. И лицо у нее становится словно у ребенка, который задумал шалость. *** О Дарвулии Этери впервые услышала вскоре после того, как они с Ференцем переехали в Чахтицкий замок, и не придала услышанному особого значения. Ну живет внизу в деревне знахарка, одни деревенские ее уважают, другие побаиваются, третьи недолюбливают, священник на нее косо смотрит, и при этом все, кроме священника, к ней бегают — кто открыто, кто тайком. В каждой приличной деревне такая знахарка есть. Пока людей и скот не травит — господам нет до нее дела. Но однажды знахарка все же понадобилась и господам. Тогда у них гостил принц Матьяш Габсбург, брат императора Рудольфа, на пир в честь его приезда явилась целая толпа благородных гостей, и кто-то из них замыслил принца отравить. Или не принца, другого благородного гостя — в змеином клубке под названием «высший свет» вечно кто-то против кого-то замышляет. Этери в тот вечер была пьяна и весела — первое случалось с ней очень нечасто, но дорогой супруг наконец вернулся из похода, и от радости Батори позволила себе выпить лишнего. А потом, веселясь, она случайно взяла чужой кубок, чокнулась им с Ференцем и принцем Матьяшем, глотнула вина — и спустя несколько мгновений ощутила, как перед глазами плывет, ноги подкашиваются и вообще ей очень нехорошо. Она попыталась устоять, хватаясь за стол, не смогла, упала на пол, и последнее, что услышала, прежде, чем чувства оставили ее — это крик Ференца, подхватывающего жену на руки: — Приведите Дарвулию! — Так она же ведьма, Ваше Сиятельство, — робко попытался предостеречь кто-то из слуг. — Да хоть черт с рогами! — яростно взревел Ференц. — Графиню отравили! Зовите немедленно! Только самой знахарке было известно, какими снадобьями она потчевала Этери, какие заговоры над ней читала, но свое дело она сделала: Батори осталась жива и, спустя пару дней, вышла из беспамятства. Первой, кого она увидела, придя в себя, была сидящая у ее постели женщина в простом черном платье, с темными кудрями, проницательными зелеными глазами и лицом, по которому нипочем не угадать возраст: взгляд немолодой, а морщин нет. То ли ей лет тридцать, то ли пятьдесят, то ли все сто, но колдовство позволяет ей не стареть внешне. — Ты Дарвулия? — спросила Этери. Голос после долгого молчания был хриплым. — Это ты меня спасла? — Да, госпожа, — почтительно склонила голову женщина. — Спасибо тебе, — сознание вернулось к Батори, но слабость еще не отступила, и каждое слово выходило с трудом. — К вашим услугам, госпожа, — Дарвулия снова склонила голову. — «Врач, исцели себя сам» — это не про меня оказалось, — вздохнула графиня. — К сожалению. — Вы врач, госпожа? — в зеленых глазах промелькнула смесь удивления, интереса и уважения. — Необычно для высокородной дамы. — Учусь быть врачом, — Этери выдавила из себя подобие улыбки. — Так правильнее всего будет сказать. — Если госпоже будет угодно, то приходите ко мне, — предложила Дарвулия. — Я расскажу то, чего ученые мужи не знают, и что в умных книгах не написано. — Хорошо, — кивнула Этери. — Я подумаю. Еще через несколько дней Батори окончательно встала на ноги, Дарвулию отослали домой, щедро заплатив, и казалось, эта их встреча останется единственной: ну что такого может деревенская знахарка поведать, чего врачи не знают и что в книгах не написано? Разве что про какие-нибудь дурацкие обряды рассказать. «Чтобы избавить больного от горячки, идите в полночь на перекресток трех дорог, зажав в левой руке пять куриных пупочков…» «Знахарка знахаркой, но от яда меня спасла, — подумала однажды Этери, когда Ференц снова отправился в поход, а ей снова остались домашние дела, дети и тайное увлечение медициной. — Значит, по меньшей мере в противоядиях она что-то понимает. Отчего бы и не расспросить ее?». Вряд ли Дарвулия всерьез ожидала, что графиня примет ее приглашение. Поэтому, когда Батори появилась у дверей маленького домика на самом краю Чахтице, удивление знахарки было самым неподдельным. Однако ни отнекиваться, ни пытаться рассказать Этери какую-то шарлатанскую чушь она не стала: делилась своими знаниями по-честному. Дарвулия не подозревала о существовании Гиппократа, Везалия или Авиценны, сроду не держала в руках хирургических инструментов, испытывала нескрываемый скепсис по отношению к врачам «из города» и их мудреным книгам, вряд ли вообще была грамотной, но вот травы, растущие в окрестных лесах, то, какие снадобья можно было приготовить из этих трав и то, как спасать людей буквально подручными средствами — это было известно ей досконально. Поэтому графиня пришла к ней еще раз. И еще. А потом стала захаживать регулярно. *** — Уж кто-кто, а Дарвулия точно не станет пить ничего ядовитого, — рассуждает Батори, по-прежнему сидя на своей кровати. — Если это зелье на самом деле яд, то она его в два счета распознает. Ну а если не яд? Если и вправду вызывает страсть к тому, кто его приготовил? В меня влюбится женщина. Очень интересно. Девушка хихикает, представив себе, как это может выглядеть: Дарвулия рассказывает ей о приготовлении мази от ревматизма, она внимательно слушает, и вдруг знахарка говорит «Госпожа, я вас люблю», и пытается ее поцеловать. «Любопытно, как это вообще, когда тебя целует женщина? — думает Этери. — Наверняка приятно, раз мужчинам так нравится. Во всяком случае, точно не противно». — Если это приворотное зелье — то Дарвулия в таких вещах тоже должна хорошо разбираться, как всякая знахарка. У нее наверняка есть что-то вроде противоядия. Какое-нибудь отворотное зелье или от-ворот-поворотное. Значит, решено: завтра готовлю снадобье по рецепту из книги и ставлю на Дарвулии научный опыт. *** Конечно, сразу же с порога предлагать выпить жидкость темно-янтарного цвета из флакончика Этери не стала. Поинтересовалась у Дарвулии о нехитрых новостях, ее и деревенских, потом спросила о том, как знахарка помогает людям с ожогами, выслушала длинный и обстоятельный ответ, и лишь после этого достала свой флакончик. — Послушай, Дарвулия. Я тут в одном старом медицинском сборнике встретила рецепт чудо-снадобья: якобы, выпив его, целый день не чувствуешь усталости и прыгаешь как молодая коза. Приготовила его. Не откажешь мне, если я попрошу испробовать и оценить? — Давайте, госпожа, — соглашается Дарвулия, и Этери мысленно ликует: сейчас узнаем, что это на самом деле за зелье и как оно работает. Знахарка вертит флакончик в руках, внимательно смотрит его содержимое на свет, затем откупоривает и вдыхает запах (пахнет приятно, чем-то сладким), затем, капнув себе на ладонь, пробует каплю на вкус. А затем подходит к очагу, который горит у нее постоянно, и одним махом выплескивает зелье в огонь. Попав на горящие угли, зелье с шипением испаряется. — Госпожа-госпожа, — с укором произносит Дарвулия, качая головой. — Неужто вам больше подшутить не над кем, кроме несчастной деревенской знахарки? Ну зачем вам понадобилось поить меня приворотным зельем? Этери становится стыдно. — Извини, — бормочет она, чувствуя, как щеки заливает румянец. — Да, там было написано, что это приворотное зелье. Я хотела узнать, подействует ли оно. — Ерунду вы сварили, уж простите мою дерзость, — ворчит Дарвулия, возвращаясь к столу, за которым сидит Батори. — Вас и так любить будут, безо всякого приворотного зелья. — Будут, — согласно кивает графиня, мрачнея на глазах. — Когда из похода вернутся. А потом снова оставят, потому что войну любят больше. — Да я не про вашего супруга, Его Сиятельство графа, — отвечает знахарка. — В его жизни действительно самая большая любовь — это война, и всякая женщина, даже вы, будет лишь второй после войны. С этим ничего не поделать, госпожа, какие бы зелья вы ни готовили, и еще десять лет вы так и будете счастливы от похода до похода. — Ты что же, будущее мое видишь? — недоверчиво глядит на нее Этери. — Хочешь сказать, что через десять лет Ференц погибнет? — Вижу, — не отрицает Дарвулия. — Увидела в тот самый день, когда вас от яда спасала. Но прямо рассказать вам не могу, не обессудьте. Предсказания прямо не говорятся. — Ну хоть намеками скажи тогда, раз уж начала. Дарвулия ненадолго замолкает, вероятно, собираясь с мыслями, затем произносит нараспев, будто читая заклинание. — Смерть заберет вашего супруга через десять лет, и еще семь вы будете хозяйкой самой себе, а затем ваша жизнь переменится. Опасайтесь того, кто вожделеет, госпожа. Опасайтесь тех, чьи сердца полны зависти. И помните: немногие избегнут оспы и любви. Вы тоже не избежите. — Ну спасибо, Дарвулия, — теперь настала очередь Этери ворчать. — Кроме смерти Ференца все остальное — сплошные загадки. Хотя нет, про оспу и любовь — это поговорка такая немецкая, «von Pocken und Liebe bleiben nur Wenige frei». Это что же, я оспой заболею? Так себе предсказание. — Я не сказала, что заболеете, — качает головой Дарвулия. — Я сказала, что не избежите. Потом, много позже смерти вашего супруга. И любви тоже не избежите. — Ладно, — машет рукой Батори. — Хотя бы десять лет какого-никакого семейного счастья у меня будет, и то хорошо. Будем прощаться на сегодня? Пора мне домой. — Да, — согласно кивает знахарка. — Только еще кое-что, госпожа, прежде, чем вы уйдете. Вам, кажется, было любопытно, как это. Она наклоняется через стол и целует Батори. Прямо в губы Этери не ошиблась. Женский поцелуй — это приятно.