Связанные кровью

Уже проснувшись, но еще не открывая глаз, Этери чувствует, что рядом кто-то лежит, прижавшись к ее спине и положив руку ей на плечо. «Вчерашний вечер я прекрасно помню, — думает женщина. — Засыпала я одна. Тогда кто же это в моей постели? Почти как в непристойном анекдоте про королеву и печника». Разгадка, которую она узнает, открыв глаза и потихоньку перевернувшись на другой бок, оказывается с одной стороны самой простой, с другой — неожиданной. Это Джени. Безмятежно спит, обнимая ее и смешно наморщив нос во сне. «Ну и как Джени здесь оказалась? Замерзла и отправилась греться? Это в июне-то? Или кошмар увидела и перебралась ко мне, чтобы не страшно было, как в детстве? Нет, из нас двоих кошмары в последнее время не дают покоя мне». И Этери вспоминает. Ночь, свой сон, прием гостей в Чахтицком замке, явление мертвого Имре Тота, и голос Джени, после которого кошмар исчез без следа: «Все хорошо. Это всего лишь сон. Все хорошо». «Вот как она здесь оказалась. Пришла меня успокаивать, когда мне дурной сон приснился, не дожидаясь, пока я опять закричу «Джени!». Вместе с пониманием этого Батори ощущает, как ее начинает наполнять чувство какой-то щемящей нежности, которое она в последний раз испытывала минувшей осенью, когда они сбежали из Чахтице и пробирались по горам, таясь ото всех. И тоже по отношению к Джени — после ее слов о готовности сражаться за Этери. Только теперь это чувство куда сильнее. «Ну кто я ей? Если совсем уж от истоков идти, до обучения, до разговоров за полночь, до объятий и поцелуев в макушку от любимой наставницы? Госпожа, к которой ее насильно отправили. Жестокая, гордая, кланяйся, повинуйся, глаза в пол, делай, что велено, поди прочь. Не зря же она сбежать пыталась. А потом, когда привычная жизнь моя в одночасье рухнула, все обласканные, которые у меня в приближенных ходили, которых в дорогую одежду одевала, которым украшения дарила — все они предали, а она — вернулась ко мне, уговорила меня спасаться, осталась со мной, на человека с оружием за меня с голыми руками бросалась. И вот от дурных снов тоже защищает. Непостижимо. Девочка-девочка, что ж ты такого нашла в графине Батори?». Пора вставать, но трясти за плечо или еще как-то резко будить Джени не хочется: она и так наверняка испугается спросонья, что Этери ее ругать за вторжение в свою постель будет. Поэтому женщина тихонько говорит ей на ухо: — Свет черной ночи, открой очи. Просыпайся, стражница моих снов. — М-м-м, — Джени потягивается и открывает глаза, которые из сонных моментально становятся испуганными, когда она понимает, что все-таки уснула рядом с Этери. — Magistra, я… — Спасла меня от кошмара, — с улыбкой заканчивает за нее Батори. — За что тебе большое спасибо. — Н-не за что, — Джени понимает, что наставница, похоже, не сердита, а совсем наоборот. — Я бы еще ночью ушла, да меня сон сморил. — Ничего страшного, — не переставая улыбаться, Этери откидывает одеяло и спускает ноги на пол. — Места и двоим хватило. А ты что, детей чьих-то когда-то баюкала? — Нет, — Джени тоже вылезает из постели. — Я много за какую работу бралась, а вот нянькой ни разу не была. Но мне кажется, это всякая женщина от рождения умеет. — Может быть, можеть быть, — пожимает плечами Батори. — Самое главное, что у тебя хорошо получилось. Джени отворачивается: magistra сейчас будет снимать ночную сорочку и переодеваться, а подглядывать все равно нехорошо, даже если вы недавно спали бок о бок. Да и к лучшему, что сейчас девушка отвернулась — так magistra не увидит, что у Джени горят щеки. Этери не сердится, но Джени все равно неловко от всей этой истории, а больше всего — от воспоминаний о том, как хорошо было ей лежать, обнимая графиню, и как по спине у нее бегали мурашки от ощущения близости. *** Сразу же после завтрака Этери снова с головой зарывается в медицинские книги и свои записки, а Джени с Катариной отправляются в лес за травами. Чахтицкий замок был похож на свою хозяйку: мрачная твердыня, в самой глубине которой скрывается красота. Замок графини Дитрихштейн близ Оломоуца напоминал склеп, все живое под его сводами казалось чем-то чуждым и неуместным. Замок фон Мернеров не поражает ни размерами, ни роскошью, зато из тех, в которых Джени довелось побывать, он самый густонаселенный и жизнь в нем самая кипучая — вот и сейчас, день только начался, а двор уже наполнен снующими по своим делам людьми и гомоном. — Вот и Дамиан из города едет, — говорит Катарина, когда они доходят до широко распахнутых ворот. — Сияет, как новая монета. Небось, к своей любезной завернул перед тем, как возвращаться. — Так она ж его невеста, — пожимает плечами Джени. — Сам бог велел завернуть. — Девушки! — Дами, слезший с коня, первым делом замечает их. — Прекрасная Кетхен, прекрасная Джени, рад вас видеть. День точно будет удачным, если он начался со встречи с вами. Ваши ручки позволите? — А у кого-то скоро свадьба, — Катарина закатывает глаза, но руку для поцелуя протягивает. — Через две недели, кажется. У того, кто тут другим девушкам ручки лобзает. — Так ведь я вас не замуж зову, — беспечно отвечает Дамиан. — Это просто вежливый жест по отношению к таким красавицам, как вы. И вообще, разве тебе неприятно, Кати? — Приятно, приятно, льстец, — смеется Катарина. — Тебя фройляйн Анна видеть хотела, кстати. Еще вчера. — Зайду к ней непременно. Как она, Джени? — Не очень хорошо, — веселое настроение, возникшее было у Джени, пока она слушала их обмен любезностями, исчезает без следа, едва она думает о Ханни. — Нечем пока нам похвастаться. — Н-да, — качает головой Дами. — Печально, ох как печально. — Дами неисправим, — произносит Катарина, когда Дамиан уходит ставить коня в стойло, а они покидают замок и направляются через деревню к лесу. — Его Хелле, конечно, тоже палец в рот не клади, но все равно, не завидую ей. Я бы с ума от ревности сошла с таким супругом. — Мне кажется, он это не всерьез все, — отвечает Джени. — Просто он любит… Ну, нравиться женщинам, что-то вроде того. Не обязательно с продолжением. — Он — не всерьез, а девушки всерьез очаровываются, — Катарина строит недовольную гримаску. — У нас все женское население замка делится на тех, кто влюблен в Дами сейчас, и на тех, кто был влюблен в него раньше. — А ты в какой половине? — поддразнивает Джени. — Я раньше была влюблена, — Катарина ничуть не смущается. — Хорошо, что перестала быть влюбленной до того, как успела с ним это самое, а то бы потом жалела. Катарина по возрасту чуть старше Илоны и Дороты, внешне похожа на них — высокая и стройная, с копной темных кудрей и пронзительными иссиня-черными глазами. Но, если тех легко можно было принять за аристократок, то у Катарины широкий совершенно неаристократический нос, надменности, которую почти-что-фрейлины Этери излучали каждым своим жестом, в ней нет даже близко, она постоянно улыбается и очень любит поговорить. Болтая с ней по дороге в лес, Джени сама не замечает, как успевает выложить всю свою историю до побега из Чахтице, хотя и без подробностей. — Вот, значит, как, — когда Джени доходит до рассказа об обвинении Батори в убийствах, Катарина враз мрачнеет. — Ты молодчина, Джени. Не побоялась госпоже помочь, когда все от нее отвернулись. Соответствуешь имени. — То есть? — непонимающе глядит на нее Джени. Она как-то никогда не задумывалась над значением своего имени. Джени и Джени, ее устраивает. — Ты ведь Евгения, если полностью, — объясняет Катарина. — Это по-гречески значит «Благородная». Вот и поступила благородно. — Имя как раз для уличной девчонки, — смеется Джени. — Жаль, что у брата уже не спросишь, кто и почему меня так назвал. Ну, буду знать. В лесу восхитительно пахнет цветами, хвоей и свежестью, поют птицы, и прямо-таки тянет улечься где-нибудь под сосной, глядя на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь зеленый полог древесных крон, но Джени вспоминает о том, что их ждет Этери. И Ханни тоже ждет. Надо травы искать. Этим они с Катариной и занимаются. Та, похоже, не выносит долгого молчания: пока они ищут, срывают найденное и прячут в сумки, начинает петь. Что-то трагичное. О том, как один король влюбился в жену своего друга и вассала, и это принесло всем троим множество бед. Джени слушает — у Катарины приятный звонкий голос — и вдруг чувствует, как в ее голове начинают роиться мысли, пока еще смутные, но постепенно выстраивающиеся в цепочку. А после одной строчки, пропетой Катариной, смутное вдруг становится ясным. Как будто в темноте вспыхнул огонь. — Как? — Джени бросается к Катарине. — Еще раз повтори, пожалуйста. Последнюю строчку. — «Его не похоть, любовь иссушила», — повторяет Катарина. На лице ее удивление. — Что случилось-то, Джени? Это же просто песня. — «Не похоть, любовь иссушила». «Любовь иссушила». Кати, ты умница! — Джени, переполняемая восторгом от найденной разгадки, звонко целует служанку в щеку. — Спасибо тебе огромнейшее! — Да не за что, — удивление Катарины становится еще больше. — Только я не понимаю ничегошеньки. Объясни ты толком. — Все просто. Ну, то есть, сложно, на самом деле. Твоя молодая госпожа от безответной любви сохнет, а любит она Дамиана. Заканчиваем с травами и быстрее назад. *** — Давай еще раз и по порядку, — останавливает ее Этери, когда Джени вихрем влетает в их комнатку и выпаливает изумленной наставнице разом все, что вертится у нее в голове, пока мысли не успели разбежаться. — Ты хочешь сказать, что Ханни не больна? — И больна, и нет. Это не хворь какая-то, это только чувства. Но эти чувства ее губят почище иной хвори. У нее душевная боль. Джени, присев за стол рядом с Батори, принимается рассказывать все по порядку. — Вы же сами видели: Дами недурен собой, с дамами вежливо умеет обращаться, разные красивости им говорит. Я сама едва не очаровалась, вы вовремя про его невесту упомянули. Катарина говорит, что мало какая девушка в замке не была в Дамиана влюблена. Вот и Ханни влюбилась, а он жениться надумал. Когда они с Хеллой обручились? Месяц назад. А когда Ханни слегла? Тоже месяц назад. «Ничего не можется и не хочется». Вышивка ее с Тристаном и Изольдой, знак любви — «Кому мне теперь ее дарить?». То, что она даже при нас у Катарины про него спрашивала и просила, чтобы он зашел — может, надеется, что бросит он свою невесту и с ней останется. — То есть, это все от любви? — взгляд Этери полон сомнения. — Просто от первой девичьей любви? Честно говоря, я бы о таком и не подумала даже. — Ну, вот такая вот Ханни чувствительная натура, — разводит руками Джени. — Вы же видели ее, она как ангел, разве что без крыльев. А любовь — это великая вещь, magistra. Она и спасает, и отвагу дает, и силы, и убить может. Вы ведь лучше меня знаете, что порою люди от любви творят — и прекрасное, и жуткое. И неважно, сколько человеку лет при этом; вот Ханни всего пятнадцать, но для нее эта девичья любовь — самое сильное чувство в жизни, потому что первая и пока единственная. — Ох-хо-хо-шеньки, — Батори вздыхает. — Знаю я, конечно, на что людей любовь толкает. Очень разные вещи за свою жизнь видела. Что ж, у нас есть только один способ проверить, верны ли твои догадки. *** Они видели Ханни только вчера, но кажется, что за день она извелась еще больше, и кожа ее стала еще бледнее, и потухшие глаза еще сильнее запали под тонкими изящными бровями. Она равнодушно кивает в ответ на их приветствие, и с трудом заставляет себя перевести пустой взгляд на Этери и Джени. — Ханни, — начинает Батори, приставив стул поближе к кровати девушки. Она очень осторожна и старается подбирать слова: только бы не сделать еще хуже. — Мы, кажется, знаем, в чем дело с тобой, но для этого нам надо узнать кое-что. Очень личное. Позволишь? — Спрашивайте, — все так же равнодушно отвечает девушка. — Ханни, — осторожно, очень осторожно. Словно в руках Этери сейчас нож и она делает сложную операцию. — Ты влюблена в Дамиана, верно? И ты страдаешь из-за того, что вы не можете быть вместе. Впервые за эти два дня Джени видит, как безразличие исчезает с лица Ханни, сменяясь выражением неописуемой боли. Как будто она попыталась голыми руками выхватить горящую головню из камина и обожглась. А затем девушка приподнимается на постели, судорожно хватает Этери руками за плечи, утыкается ей куда-то между ключицами и издает какой-то страшный звук, больше всего похожий на вой, который спустя секунду сменяется рыданиями. Батори приобнимает ее одной рукой, второй легонько проводя по волосам. И к этим объятиям Джени даже в голову не придет ревновать — она и сама бросается обнимать Ханни, давая ей выплакаться в теплом кольце из их рук. — Поплачь, милая, — негромко говорит Этери. — Поплачь, дай себе волю. И тебе легче станет, вот увидишь. Иногда даже благородные дамы плачут. — Не хочу быть благородной дамой, — прорывается у Ханни сквозь рыдания. — Что толку в титулах, если они не дают мне выйти замуж за того, кого я люблю? Этери не пытается ничего объяснить: все разговоры про разницу в возрасте и положении, про то, что Ханни еще встретит пару по себе и еще полюбит — это правильные разговоры, но сейчас они совершенно не к месту, страдающая девушка пропустит их мимо ушей. И Джени молчит по той же причине. Они просто продолжают обнимать Ханни, пока дочь барона, выплакавшись, не успокаивается. — Извините, — наконец говорит она, и высвобождается из объятий. — Разнюнилась тут. Стыдобища. — Брось, ничего стыдного тут нет, — успокаивает ее Этери. — Наоборот, если бы ты дальше держала все это в себе — было бы куда хуже, — добавляет Джени. — Погляди, до чего себя довела. — И что мне делать? — Ханни утирает слезы. — Как быть со всем этим? — С сердечными ранами, к сожалению, все сложнее, чем с телесными, — отвечает Батори. — Но у нас есть кое-какие соображения на сей счет. — А родители? — на лице Ханни появляется испуг. — Если они узнают… — За это можешь не волноваться. Мы найдем, что им сказать. Ругать тебя за твои чувства никто не будет, уж поверь. И с Дами ничего плохого не случится. *** Штефан фон Мернер, выслушав их, в задумчивости барабанит пальцами по столу. Молча обменивается взглядами с сидящей рядом супругой. Ханни очень похожа на мать — такая же тонкая, хрупкая и похожая на ангела, как баронесса Юдит. — Что ж, Ханни ничем не больна и ее не отравили, — первой нарушает молчание Юдит. — Это самое главное. — Да, — барон склоняет свой крутой лоб в знак согласия. — Но что нам делать с ее любовной драмой? Чтобы она еще пуще не затосковала и, чего доброго, не попыталась с собой что-нибудь сотворить. Батори не обманула Ханни: определенные соображения у нее действительно есть. Их она и озвучивает: — С вашего позволения, господин барон. Для начала отослать Дамиана праздновать свадьбу и жить счастливой семейной жизнью в городе — насколько я понимаю, у вас там есть дом, поэтому покорителя девичьих сердец будет куда пристроить. Нет его перед глазами у Ханни, нечем ей чувства, которые ее терзают, подпитывать — считайте уже половина вопроса решена. А потом позвольте ей что-нибудь, что раньше запрещали, и через месяц она увидит, что на Дами свет клином не сошелся. Только об одном хочу вас попросить: не чините девочке допросов и вообще не говорите с ней обо всем этом. Словно и не было ничего. Так лучше будет, поверьте. Фон Мернер снова задумывается, на сей раз — надолго. Снова переглядывается с женой. — Хорошо, — произносит он, закончив свои размышления. — Пожалуй, вы правы, госпожа доктор. Так и поступим. — Но хотим вас попросить остаться у нас еще на несколько недель, — добавляет Юдит. — Приглядеть за здоровьем Ханни. — Да, конечно, — отвечает Этери. — Нам это не составит труда. — Понимающие родители, — говорит Джени, когда они выходят из баронских покоев. — На зависть многим. — Это верно, — соглашается Батори. — Меня бы от такой любовной драмы лечили хворостиной, а Дами, служи он у нас, в лучшем случае отправился бы в какую-нибудь дальнюю крепость на границе, с турками воевать, а в худшем — не сносил бы головы. *** Неизвестно, говорит ли барон с Дамианом о том, что причиной страданий Ханни оказался именно он, или отсылает без объяснений, но вечером того же дня в замке его уже нет. Замковая челядь недоумевает. Катарина, знающая правду, ходит с загадочным лицом. — Кати, сделай милость, помалкивай, — просит ее Джени. — Чем меньше людей знает, в чем дело с Ханни — тем лучше. — Само собой, — Катарина не протестует. — Буду держать язык за зубами. Травы, которые они обирали, все-таки идут в дело. — Снадобья для укрепления организма уж точно не помешают, — говорит Этери. — Ханни душевными терзаниями себя настолько измучила — считай, что в самом деле болезнь перенесла. Они живут у фон Мернеров еще без малого месяц: ездят с Ханни на прогулки, отвлекают ее разговорами, а барон и его супруга в самом деле находят, чем порадовать дочь, и та понемногу оживает. Батори оказывается права. К Этери и Джени понемногу начинают тянуться обитатели замка со своими хворями — раз под боком есть доктора, то отчего бы не обратиться? Точно так же, как в городах по пути, они вырывают зубы, лечат переломы, делают мази от ревматизма. — Больные нас нигде не минуют, — смеется графиня. Однажды, поздно вечером, их навещает баронесса. — Госпожа доктор, мы можем поговорить с глазу на глаз? — Конечно, госпожа, — кивает Этери, поняв, что ее обычное в таких случаях «Джени моя ученица, от нее у меня нет врачебных секретов» не найдет понимания. Джени, поняв то же самое, послушно уходит подышать вечерним воздухом в замковом дворе. — Я сгораю от любопытства, magistra, — говорит она, вернувшись спустя час. — Надеюсь, врачебных секретов от меня у вас по-прежнему нет. — По-прежнему нет. Тем более, что это не совсем врачебные дела, — и Этери рассказывает ей, с чем приходила Юдит. Джени сначала краснеет до корней волос, потом начинает хохотать. — Вот уж точно, в тихом омуте черти водятся. И что вы ответили баронессе? — Что все можно, если быть аккуратными. И едва удержалась от вопроса, где она вообще узнала о таких вещах. Подозреваю, что в здешней библиотеке — собрания книг в замках вообще нередко таят в себе… всякое, скажем так. Этери делает многозначительный знак бровями, вызывая у Джени новый прилив веселья. — Magistra, стесняюсь спросить: а у вас в Чахтице было это всякое? — Конечно, — графиня невозмутима. — Батори всегда собирали книги, касающиеся самых разных областей человеческих знаний и умений. К концу месяца Ханни совершенно оживает, оказываясь вполне себе веселой и общительной девушкой. — Вы бы остались у нас насовсем, — предлагает она однажды. — Докторам работа всегда найдется. Думаю, родители только рады будут. — Спасибо тебе большое за предложение, — отвечает Этери. — Но мы долго не сидим на одном месте, Ханни. Так уж привыкли. Почему привыкли, женщина по-прежнему умалчивает. Как ни жаль расставаться с замком фон Мернеров и живущими в нем, однако не стоит забывать о том, что люди, разыскивающие их по примеру покойного Имре Тота, неожиданно могут появится где угодно. Поэтому, убедившись, что с Ханни теперь все хорошо, выслушав множество благодарностей и получив свою плату за работу, они отправляются дальше. — Ты знаешь, — говорит Катарина, помогая Джени собираться в дорогу, — а госпожа Этери с тобой стала другой. То есть, она и раньше хорошим человеком была, несмотря на свой крутой нрав, но теперь — уж точно добрее. И светлее, пожалуй что. — «Не дракон, а нюрнбергский пряник с повидлом», — улыбается Джени, вспоминая высказывание графини на этот счет. — Нет, до пряника ей все еще далеко, — Катарина тоже улыбается. — Но все равно, я вот ее несколько лет не видела — и для меня разница прямо очень заметна. Спасибо тебе, что ты с ней. И береги ее, пожалуйста. Она хорошая. — Она самая лучшая, — кивает Джени. — И я ее буду беречь, непременно. Обещаю. После того, как Джени спасла Этери от ночного кошмара, женщина спит спокойно, дурные сны ее не мучают. Иногда девушка, просыпаясь ночью, глядит на профиль Этери в лунном свете, слушает ее ровное дыхание, и два чувства борются в ней. Она, конечно рада, что наставницу не донимают кошмары, но ведь и повода снова почувствовать, как это — лежать рядом с Этери и ощущать через тонкую ткань тепло ее тела, у Джени теперь нет. А еще в одну из таких ночей Джени, глядя на спящую Этери, наконец понимает то, что живет в ней уже очень давно, только все это время оставалось неосознанным. Понимает, и шепчет в темноту, зная, что никто ее сейчас не услышит. — Я вас люблю.