Связанные кровью

— А что если попросить сделать нам две ванны крови? — размышляет вслух Этери, когда они с Джени подходят к городским баням. Лицо у нее при этом совершенно серьезное, только глаза веселятся. — Скажут, что у нас дурацкие шутки, — Джени представляет себе реакцию банщиков и прыскает от смеха. — А если мы начнем настаивать — тогда испугаются. — Да уж, — с притворным разочарованием вздыхает женщина. — И пойдут дурные слухи уже не о графине Этери Батори и ее служанках, а о докторе Этери Дьёрдьи и ее ученице. Не надо нам этого. Что ж, придется обойтись без кровавых ванн. Джени вспоминает, как когда-то давно, еще в Чахтицком замке, ей снился кошмар: Батори купает ее в ванне, до краев наполненной густой и темной кровью, рассказывая, что это дарует вечную молодость. Она пытается встать, поскальзывается, ныряет с головой, захлебывается кровью, которая везде — во рту, в носу, в ушах… Вспоминает, а потом думает, что, пожелай magistra искупать ее сейчас, Джени абсолютно не смутило бы, чем там наполнена ванна. Она бы просто не обратила на это никакого внимания. Они, конечно, обходятся без шуток про кровь, но Этери очень обстоятельно выспрашивает у банщицы, пышнотелой улыбчивой женщины средних лет, про все, что предлагается особым гостям, и делает заказ подороже. Гулять, так гулять. Отдельная комната для двоих с отдельным предбанником избавляет от необходимости демонстрировать себя множеству посторонних людей, равно как и разглядывать этих людей (ведь далеко не всех из них стоит видеть без одежды). Этери скалывает волосы повыше, распускает шнуровку платья и с удивлением смотрит на застывшую без движения Джени. — Ты чего, Джени? В одежде купаться собралась? Или стесняешься? — Н-н-ет, — с трудом выдавливает из себя девушка, помотав головой. Ее заворожило зрелище раздевающейся Батори. В бытность свою служанкой графини, Джени однажды помогала ей принимать ванну, при этом действительно очень стеснялась и даже глаза закрывала, чтобы ненароком не увидеть ничего лишнего — негоже ей на госпожу глазеть. С тех пор прошло много времени и многое изменилось, Джени привыкла быть рядом с Этери, не раз видела ее в нижней юбке и нижней рубашке, даже спала с ней в обнимку, защищая от кошмаров, но теперь у девушки другая сложность. Даже две. Во-первых, за этот год отношение Джени к Батори прошло путь от «я уважаю эту женщину и хочу у нее учиться» до «я влюблена в эту женщину», и она опасается, что сейчас magistra все поймет по ее взгляду. Потому что понимание наверняка вызовет длинный разговор о том, почему любовь юной девушки к взрослой женщине — плохая затея, а Джени этого разговора совсем не хочет. Во-вторых, Джени вдруг начинает казаться сама себе некрасивой, угловатой и вообще никоим образом не созданной для того, чтобы кому-то нравиться. Особенно — человеку, которого любишь. Одежда еще хоть как-то это скрывает, а разденется Джени — и Этери, взглянув на нее, подумает: «ну что за страшилище!». — Неужто первый раз обнаженную женщину видишь? — ее оцепенение начинает веселить графиню. — Так то женщины, а то вы, magistra, — попытка выразить свои сложные и противоречивые чувства у Джени выходит так себе. — А я что, не женщина, что ли? — Этери веселится еще сильнее. — Мы сколько больных с тобой видели уже без одежды, и женщин, и мужчин. Поверь, я не слишком отличаюсь от Ярушки из Оломоуца, Ханни фон Мернер или Бригитты Кремер. Да и ты, я думаю, не слишком отличаешься. Так что ничего нового ни ты, ни я, не увидим. Бросай стесняться. Наконец справившись с собой, Джени тоже принимается раздеваться. При этом старается не рассматривать женщину слишком уж откровенно, но и мимолетного взгляда хватает для того, чтобы в памяти ее накрепко отпечатались и тонкие ключицы, и изящная грудь, и плоский живот, и аккуратный островок светлых волос под животом, и стройные ноги. — Magistra, вы очень красивая, — все-таки не удерживается Джени. Обстановка начинает располагать к откровениям. — Вот просто очень-очень. Никакая другая женщина и близко равняться с вашей красотой не может. — Спасибо, — благодарно улыбается Этери. — А ты тоже весьма хороша собой, Джени. И не стесняйся этого никогда. — Спасибо, — щеки Джени вспыхивают от смущения, и она, раздевшись целиком, спешит побыстрее завернуться в простыню. — Ну чем мы не римлянки? — Батори делает то же самое, обматываясь простыней на манер одежд каких-нибудь древних богинь или цариц. — Вполне, — смеется в ответ Джени. — Вы почти что Афродита. Или Клеопатра. — На Афродиту согласна, — Этери открывает дверь, ведущую из предбанника. — А вот у Клеопатры все плохо кончилось, я так не хочу. Ничего себе, какой аромат! Трав они не пожалели. Ароматное облако причудливо смешанное из разнотравия окутывает в первые же секунды, стоит им сделать шаг. Кожа покрывается легкой испариной, и кажется, что вдыхаешь саму природу, пропуская ее через каждую клеточку тела. Джени идет за женщиной, и видит на полуобнаженной спине Батори чуть ниже лопаток несколько длинных белесых шрамов, давно заживших, но все равно заметных. Вспоминается давний диалог с графиней. — Откуда вам знать, каково это, когда тебя лупят по спине без сожаления. — К сожалению, я знаю. Мой муж был слишком ревнивым человеком. Когда-то давно Джени уже видела эти шрамы частично, и подумала, что это наверняка зримые следы той самой ревности покойного графа, но не рискнула расспрашивать. Комната для особых гостей поражает белым мрамором, из которого здесь сделано почти все — стены, пол, колонны, подпирающие сводчатый потолок. От пара по стенам ползут капли, словно он ласкает бездушный камень. Неяркое пламя светильников утопает в облаках пара, будто в утреннем тумане. Пар лениво поднимается от двух больших деревянных кадок, полных горячей воды. Опьяняюще пахнет травами: полынью, ромашкой, зверобоем и еще чем-то, что Джени сразу не может угадать. Это не похоже ни на одно приготовление лечебных отваров или мазей, а ведь раньше Джени казалось, что ничего лучше и быть не может, чем трава, растертая между пальцами и дающая коже новый аромат. Батори, избавившись от простыни, грациозно погружается в воду, которая обнимает идеальное тело, смыкаясь на ключицах. Все происходящее похоже на мечту. «Точно Афродита, — думает Джени. — Почти как на картине. Только там она из воды выходила, но это не важно». — Ох-х-х. Верх блаженства. Давно забытые ощущения. Девушка следует примеру своей наставницы. Первые несколько секунд горячая вода обжигает кожу легкими укусами жара, затем тело привыкает к ней, и наступает приятное расслабление. — М-м-м, — Джени поудобнее устраивает голову на бортике и прикрывает глаза. В голову лезут непрошенные желания, но девушке совсем не хочется от них отказываться. — Здорово как. Вы правы, magistra. Так они какое-то время блаженствуют в молчании, затем Этери нашаривает рукой жесткую мочалку и мыло на скамье рядом с кадкой, и щедро намыливается. Тонкие пальцы скользят по шее, касаясь линии роста волос. Джени испытывает странное чувство, словно губы покалывает, и это точно не от богатства купальни. Ногти женщины впиваются в мочалку, за движениями которой на разгоряченной коже плеча остается розоватый след с белой мыльной полосой. Джени снова смотрит на молочно-белую кожу ее спины, по которой искрящимися бусинками стекают капли, и думает о старых шрамах. А еще — о ревности. Она сама с некоторых пор страшно ревнует Этери, и даже могла бы понять чувства ее давно умершего супруга, но ударить такую женщину? Немыслимо. Девушка скорее прикончила бы тех, кто посмел подбивать к ней клинья. — Magistra, это, конечно, не мое дело, но все же. Ваши шрамы… — А, на спине? — Этери заглядывает через плечо, как будто сама уже давно забыла о них. Голос ее звучит спокойно. — Это меня Ференц однажды отделал. Я же говорила, он был слишком ревнив. — Больно? — сочувственно спрашивает Джени, и тут же ругает себя за глупый вопрос. Ну, не щекотно же ей было. — Не столько больно, сколько обидно, — женщина по-прежнему говорит спокойно, как будто эти воспоминания нисколько не ранят ее. — Потому что повода я ему тогда не давала. Что-то напридумывал сам себе, рассвирепел… Хорошо хоть не видел никто, как графиню Батори плетью хлещут, и хорошо, что до смерти не убил — это он тоже мог. Она усмехается. — Правда, и я в долгу не осталась. В следующую же ночь разбудила его ножом, приставленным к горлу, и пообещала, что, если он еще раз поднимет на меня руку, то проснется мертвым. Он понял. — Н-да уж, — качает головой Джени. — А вы говорили, что любили его. И он вас. — Конечно, — Этери невозмутима. — Он ведь меня не только плетью охаживал, и ревностью изводил. И хорошего много было. Куда больше, чем плохого. Не всякая благородная дама может этим похвастаться. Девушка задумывается, вспоминая портрет Ференца Надашди в Чахтицком замке: коренастый широкоплечий мужчина с жестким волевым лицом и сталью во взгляде. Гроза врагов императора, безжалостный воин, полжизни проведший на полях сражений. Попади Джени к Батори при его жизни, старалась бы лишний раз не попадаться графу на глаза — еще пришибет в момент дурного настроения. Но при этом — любимый мужчина Этери. А Этери кого зря не полюбит. — Каким он был, magistra? — Обнаженное тело располагает к обнажению души и разговорам про любовь? — смеется Батори, и, видя, что Джени засмущалась, успокаивает ее. — Я не против поговорить про любовь. Очень разным был. Милым ребенком, про которого я, тоже ребенок, уже знала, что это мой будущий супруг. Неопытным юношей, который после свадьбы сказал мне: «У нас брачная ночь, но я, честно признаться, не очень понимаю, что именно мы должны делать», а я ответила: «Ну, мы что-нибудь сейчас придумаем». При этих словах Джени хохочет, закрыв лицо ладонями. — Я вспомнила, как вы мне лекцию читали. Ну там, в Оломоуце, когда я роман завела. Посреди зимы, которую они провели в столице Моравии, за Джени принялся ухаживать студент тамошнего университета. Он был не первым из тех, кто пытался добиться благосклонности молодой и симпатичной ученицы лекаря, но первым, кому девушка сразу же не дала от ворот поворот, и это обеспокоило Этери. Хорошо если Джени движет любопытство и влечение к противоположному полу, которое свойственное всякой просыпающейся женственности — тогда роман ее вспыхнет, погаснет, и они спокойно поедут дальше, когда придет время. А вот если девушка заявит, что хочет семью и детей — вот тогда будут проблемы. Как бы эгоистично это ни звучало, графиня слишком привязалась к своей ученице, чтобы запросто оставить ее с новым возлюбленным и поехать дальше одной. Поэтому, в очередной раз, заметив юношу с темными кудрями, маячащего возле их дома, Батори вздохнула и решила дальше разговор не откладывать. — Как зовут? — осведомилась она, придав своим лицу и голосу наисуровейшее выражение. — Деметр, — тихонько ответила Джени, сразу же оробев и снова превратившись в юную служанку, с опаской глядящую на свою могущественную госпожу. — Недурен собой, — милостиво одобрила ее выбор графиня, хотя суровости в ее голосе ничуть не поубавилось. — Нравится? — Ну да… — Джени побледнела и перешла на шепот. — Влюбилась? Хочешь семейное гнездышко и толпу детишек? — из голоса Этери сейчас запросто можно было ковать мечи и доспехи. — Нет, что вы, — замотала головой девушка, испуганно вжимаясь в стену. — Он мне просто нравится. И мне… ну, интересно… — Интересно, как это — быть с мужчиной, — закончила за нее Батори, немного смягчившись. — Нормально для твоего возраста. Не пугайся, Джени. Меня заботит, чтобы он не наградил тебя сердечной раной, чтобы ты не заработала отвращение к мужчинам и любовным делам на всю оставшуюся жизнь, и чтобы ты — уж прости за прямоту — не принесла в подоле. Поэтому садись и внимательно слушай. Вспомнив эту историю, Этери смеется. — Но ведь лекция на пользу пошла? Скажи честно! — Еще как, — Джени многозначительно улыбается. — Я, конечно, сначала бледнела, потом краснела, а потом опять бледнела, пока слушала, но мне все, что вы рассказывали, очень даже пригодилось. С Деметром они расстались, когда пришло время уезжать из Оломоуца. Без слез и страданий. «Это было прекрасно, но это закончилось», — так Джени могла бы описать свои тогдашние чувства. — Я вас перебила, magistra, извините, — девушка возвращается к их разговору про покойного супруга Этери. — Да, каким был Ференц, — Батори снова укладывает голову на бортик кадки, прикрывает глаза и продолжает прерванный рассказ. Джени любуется изящным профилем ее лица, на котором капельками выступил пот. — Был хорошим человеком, был любящим и заботливым мужем, пока бесконечная война не ушибла его и не превратила в зверя. Однажды я поймала себя на мысли, что радуюсь не его приезду, а отъезду, и мне стало до того паршиво на душе — словами не передать просто. Сидела у себя в спальне, никого видеть не хотела, рыдала в три ручья и проклинала всех: и турецкого султана, и Его Величество императора, и друзей-соратников, с которыми он провел больше времени, чем со мной, и врагов, и вообще весь мир. Джени слышит боль в ее голосе, ей ужасно хочется сейчас обнять графиню, и она жалеет, что вообще завела речь о любви. И все же, когда еще у нее будет возможность задавать настолько личные вопросы. В облаках ароматного пара нет лишних свидетелей, никто не знает, что за женщина расположилась по правую руку от нее. А у Джени голова кружится от одной только мысли, что она купается с самой графиней, в лучших условиях, о чем и мечтать никогда не могла. — Ты, наверное, думаешь: «зря я вообще этот разговор затеяла», — Этери будто читает ее мысли. В который уже раз. «Может быть, и то, что я ее люблю, она тоже уже давно прочитала, только виду не подает?». — Ничего страшного, Джени. Дела прошлые, да и хорошего много было, повторюсь. — А вы любили еще кого-нибудь? — может быть, в жизни ее наставницы были другие истории, не такие болезненные, как с покойным Ференцем. — После вашего покойного супруга. — После Ференца — нет, — отвечает Этери. — После него у меня были мужчины, с которыми мне было хорошо, но никого из них я по-настоящему не любила. Любовь у меня приключилась, когда Ференц еще был жив. Более того, тогда он еще был молод и не ушиблен войной. Женщина замолкает, снова погрузившись в воспоминания. — Но, надо отдать мне тогдашней должное, мужу я не изменила, да и тот человек не пытался меня добиться любой ценой. Оба понимали, что ничего хорошего из этого не выйдет. Грустная история была, хоть и красивая. — Хорошо, что Ференц так ничего об этом и не узнал, — добавляет она после еще одной паузы. — Вот тогда он мог бы излупить меня плетью и быть правым. — Не мог бы, — хмурится Джени. — На вас руку поднимать никому не позволено. Если сейчас кто-то попытается, то я ему глотку перегрызу. — Спасибо, защитница моя, — смеется Этери. — А тебе не кажется, что вода остывает? Пора звать служанку, чтобы горячей долила. Им меняют воду, и они еще долго наслаждаются горячей ванной, и новым набором трав, а потом, когда вытираются насухо, Батори вынимает из своей сумки целый набор масел, кремов и всего прочего, предназначенного для красоты. В замке графини Батори все это великолепие казалось настоящими сокровищами, которыми по праву могла обладать лишь такая высокородная особа, как Этери. Но теперь она готова делить все это с простой девчонкой с улицы, что во время странствий стала ей ближе, чем кто бы то ни было за последние несколько лет. Баночки пахнут еще более умопомрачительно, чем смесь трав для ванной. Женщина тонким пальцем зачерпывает жирный крем, втирая в свою шею и лицо. Джени хочется прильнуть ближе, втягивая носом этот аромат крема, смешанный с разомлевшей от пребывания в ванной кожи. Хочется своими ладонями касаться ее шеи и хрупких плеч, не стесняясь наготы женского тела. Внизу живота все наливается тяжестью, стоит только представить такую картину. Этери улыбается и притягивает Джени к себе. Девушке стоит большого труда совсем уж не разомлеть от удовольствия, когда женские ладони намазывают ее всем этим великолепием, и щеки горят, словно раскаленная печка, и она радуется, что magistra, наверное, подумает: это от банной жары, не от смущения. А еще жалеет, что нельзя повторять все это у них дома. *** На стене дрожат и танцуют причудливые тени, отброшенные фитильками свечей. Воск капает на пальцы, обжигая, и застывает, стягивая кожу, но Джени не обращает на это внимания, быстро пристраивая свечу. Она любуется женщиной у зеркала. Дорогой атлас сияет на ее коже, разгоряченной после водных процедур. Волосы вьются спиралями. — Поможешь? — графиня протягивает гребень, обернувшись. — Да, magistra. У Этери снова светлые волосы, чуть влажные и рассыпанные по спине. Джени причесывает их, наслаждаясь мягкостью в своих руках, и гадает, кому же в голову пришло, что высокородные женщины обязаны носить прически высотой до потолка, ведь с распущенными куда меньше мороки. На столе скопление всяких скляночек для ухода за собой, и девушка то и дело любопытно поглядывает на них, но попросить не решается. — Что вы делаете для того, чтобы волосы оставались такими мягкими? — Наношу на них масло. Всего пару капель на кончиках пальцев, но этого достаточно. — Можно сегодня я попробую, magistra? — Конечно, Джени. Девушка с готовностью подставляет ладонь, куда опускается заветная бутылочка с ароматной субстанцией. — Оно только для волос? — девушка капает на ладонь. Чарующее сочетание лаванды и ветивера. Древесный, глубокий насыщенный аромат, обладающий способностью успокаивать и расслаблять. Масло тягучее, скользкое, а еще теплое. Оно словно склеивает подушечки пальцев, которые девушка вплетает в светлые волосы, перебирая и оставляя на волосах масло. — Нет, можно использовать на тело или добавлять в свечи. Смотри, — Этери откупоривает другую баночку и роняет пару тягучих капель масла в растопленный воск свечи, стоящей под рукой. Комната быстро погружается в сладкий пряный аромат. Воск будто кипит, распространяя вкусный цветочный шлейф. Он кружит голову и делает их обеих слабее, заставляя подчиняться сомнительным желаниям. — Как вкусно! — Джени закрывает глаза и шумно втягивает носом воздух. Всего пара капель, а ты уже словно не принадлежишь этому миру, и уносишься на поляну в разгар солнечного летнего дня, где все благоухает в цвету. — Можно добавить в воду при купании, тоже много приятного, а еще полезно. Но употреблять с отварами такое масло нельзя. Впрочем, как и позволять долго гореть вместе со свечой, иначе она начнет испускать копоть. — Этери задувает огонек. — Я запомню, — кивает Джени. Запах от горящей ароматной свечи кружит голову, вызывая желание зарыться лицом в золотистые волосы, чтобы почувствовать, как аромат масляной субстанции смягчается, сплетаясь с ними и становясь одним целым. — На теплой коже будет еще лучше, — осмелев, говорит девушка вслух, и стягивает халат с хрупких женских плеч. Она перекидывает волосы через плечо, открывая молочную кожу, и медленно втирает масло в длинную шею. Пара капель, зато впечатлений масса. — Ты права. — Этери спускает лямки сорочки, позволяя ткани с легким шорохом упасть к поясу, полностью оголяя спину перед взором девушки. Лопатки, линия позвонков, впадинка на пояснице. Джени капает еще на ладонь и щедро втирает масло в каждый дюйм кожи, которая становится еще мягче. Касается плеч, сходится скользкими пальцами на чужом горле, смотрит прямо на изгиб женских ключиц в отражении зеркала. Этери не выказывает ни слова против, наоборот отклоняя голову и приникая ближе к ладоням Джени. Кожа лоснится и блестит, словно атлас на свету, распространяя пьянящий аромат масла, смешанного со свежестью после купания. Девушка ловит себя на желании исследовать ее тело, и совсем не с научной точки зрения. Попробовать сладость молочной кожи с теплыми нотами аромата. Какой стыд! Сама мысль об этом кажется неправильной и пугает пуще всех ужасных историй о графине Батори. Джени встряхивает головой, отгоняя непрошенные мысли, но близость женского тела оказалась сильнее. Глаза у Этери в отражении потемневшие, и желание в них читается без труда, словно она уже представила, что Джени подумала о том… как опускается на колени, чтобы утолить свою жажду обладать той женщиной, что ей недоступна. Низ живота колет жаром, а дурман ото сна не спешит рассеиваться, даже когда после пробуждения Джени щипает себя за руку, пытаясь отогнать навязчивые картинки. От подушки пахнет кремом, и вереница соблазнительных образов из снов заставляет Джени прикоснуться к себе.