Связанные кровью

— Его звали Адальберт Веттин. Похоже, на лице Джени было написано слишком многое, потому что Этери, увидев ее реакцию, тут же рассмеялась: — Господь всемогущий! Джени, дитя мое, уймись! У тебя сейчас такой вид, будто ты решаешь: то ли самой выйти в окно, то ли отправиться в замок Хартенфельс и вышвырнуть из окна Адальберта. — Это было пятнадцать лет назад, — продолжила она, увидев, что насупленное выражение упорно не желает покидать лицо Джени. — Много воды утекло, много событий произошло, и я уже совсем другой человек, и Адальберт другой. Так что никуда твоя драгоценная magistra не денется. Графиня потрепала девушку по макушке: — Джени. Дже-е-ени! Довольно хмуриться! — Точно не бросите меня? — Джени с трудом выдавила из себя улыбку. — Что за глупости? — Батори, встав из-за стола, протянула ей руки. — Иди, обниму. Девушка послушно скользнула в кольцо женских рук, спрятала лицо у нее на груди, сама обняла Этери за плечи. — Ты же моя ученица. Как я могу тебя бросить? Выкинь эту ерунду из головы. И вообще, сейчас закончим ужинать — будем Разеса читать. Нам с тобой еще людей от оспы лечить. *** Все другие болезни для них на время исчезли. С утра Этери и Джени теперь ходили домой к мебельщику Кремеру, после обеда за ними приезжал Кристиан и они отправлялись в замок к детям Адальберта Веттина, а вечерами изучали трактат «Об оспе и кори», написанный шестьсот лет назад персидским врачом Абу Бакром ар-Рази, известным в Европе под именем Разес. С Марией и Генрихом все было относительно неплохо: их жар и лихорадка начали спадать, а оспенные язвы постепенно высыхали. Петер Кремер по-прежнему лежал в забытьи, его язвы наливались гноем и лопались, как будто страшная болезнь кипела у него под кожей. Но он, по крайней мере, оставался жив, и это давало хоть какую-то надежду на благополучный исход. В книге было очень много интересного, хотя, к сожалению, чудодейственного средства для излечения оспы не знал даже персидский мудрец. И именно там Джени впервые увидела слово «вариоляция». — Интересно получается, — сказала девушка, когда они закончили читать главу о вариоляции. — Здоровому человеку ввести под кожу оспенный гной, чтобы он заболел, но как бы чуть-чуть, и после этого ему не грозит заболеть оспой всерьез? А кто поручится, что он от этого заболеет именно чуть-чуть, не всерьез? — Никто, — ответила Этери, в задумчивости перелистывая страницы. — Видишь, Разес сам пишет: при вариоляции примерно один из пятидесяти человек заражается всерьез. Но, если это действительно работает, то игра стоит свеч. — Ну да, — Джени сделала нехитрые подсчеты. — Вообще от оспы умирает каждый третий, а после этой штуки только один из пятидесяти заболеет, и еще не факт, что умрет. Если, конечно, все, что здесь написано, правда. — Да, бывает, что и самые великие ошибаются, — согласилась Батори. — Я вон как-то во вполне серьезном медицинском трактате читала, что оспу можно вылечить, надев на человека красную рубашку. Непонятно только, каким образом. Ну а с вариоляцией все просто: помогает ли она — можно проверить только на ком-то. — Кто ж в здравом уме согласится себя оспой заразить? — Джени усмехнулась. — Даже если какому разбойнику предложить: либо мы с тобой такое проделаем и посмотрим, что из этого получится, либо полезай в петлю, то он почти наверняка скажет «лучше сразу вешайте». — Верно, — Этери захлопнула книгу. — Были врачи, которые сами на себе опыты ставили, но это уж слишком рискованный опыт. Я вот сама не знаю, согласилась бы, или нет. *** «Никуда твоя драгоценная magistra не денется», — сказала ей Батори, и у Джени как будто бы не было причин опасаться, что все же денется. В конце каждого своего визита к детям Веттина, Этери и Джени заходили к нему самому, рассказывали, как чувствуют себя Генрих и Мария, как идет выздоровление, Адальберт выслушивал их, благодарил, поручал управляющему расплатиться с ними, и они покидали замок. Веттин ни разу даже словом не обмолвился о событиях пятнадцатилетней давности, Батори тоже не горела желанием возвращаться в прошлое. Они вообще ни разу не заговорили о чем-то, выходящем за рамки лечения его наследников. И все же на душе у Джени по-прежнему было неспокойно. «Пускай даже дети Адальберта Веттина выздоровеют, он так и не заговорит о своих былых чувствах, мы просто распрощаемся с ним, а через неделю, две или месяц поедем дальше. Дело ведь не именно в этом Адальберте Веттине, — думала девушка. — Дело в том, что magistra — пускай простит она меня за упоминание ее возраста — она-то ведь не молодеет. В будущем году ей уже сорок стукнет. Вряд ли ей хочется до седых волос скитаться, меняя города и страны. Наверняка мечтает о тихой и спокойной жизни в каком-нибудь маленьком городке, а что за тихая и спокойная жизнь без надежного плеча рядом? Не случится Адальберта, брата курфюрста Саксонии, сейчас — через год может случиться какой-нибудь Иоганн, небогатый дворянин. Или купец Фридрих. Или еще кто-то, неважно, как его будут звать и кем он будет, важно, что он окажется тем самым надежным плечом. И что я могу этому противопоставить? В силах я обеспечить ей спокойную и достойную жизнь? Нет, не в силах. А самое страшное — что никто меня не прогонит, мне даже предложат поселиться где-нибудь в соседнем доме и жениха хорошего отыщут. Благодарю покорно! Для нее просто не стоит такой выбор: либо Джени, либо какой-то мужчина, ведь это я люблю ее как женщину, а она любит меня как ученицу». И Джени понятия не имела, что с этим делать. *** Этери чувствовала, что рано или поздно Адальберт все же заговорит об этом. И предчувствие ее не обмануло. В тот день они в последний раз осмотрели Генриха и Марию. Детей еще не выпускали из их комнат, но к ним уже можно было входить без маски и перчаток, они заметно повеселели, и, не сговариваясь спросили, когда можно будет увидеть отца и сестренку (Мария, когда Этери и Джени зашли к ней, спросила про брата). — Скоро, — с улыбкой ответила Батори. — Потерпите еще немного, — добавила Джени. Пускай к Адальберту Веттину она не питала хоть сколь-нибудь теплых чувств, но дети-то здесь были ни при чем, за спасенных детей девушка совершенно искренне была рада. Адальберт, услышав от них заключительное «дети совершенно здоровы», просиял и перекрестился. — Хвала Господу. И вам, кого Он избрал для спасения Генриха и Марии. Слов моих не хватит для того, чтобы выразить мою благодарность. Он распорядился, чтобы управляющий уплатил им вдвое больше, чем договаривались, а потом позвал своего оруженосца. — Этери, ты позволишь поговорить с тобой наедине? А Кристиан пока составит компанию нашей прекрасной Джени, и покажет ей замок. Сердце девушки ухнуло куда-то в пятки. «Вот оно! То, чего я боялась!». Все ее чувства по-прежнему отражались у нее на лице. Графиня, конечно же, их без труда прочла, и сказала ей одними губами: «Иди, не волнуйся. Все будет хорошо». Джени, быстро кивнув, вышла следом за Кристианом. Хотя больше всего ей хотелось остаться. *** — Я понимаю, что прошло полтора десятилетия, что люди порою меняются очень сильно, но все равно не поверил ни слову, когда до меня дошли все эти россказни о тех немыслимых злодействах, что ты якобы творила. Этери рассмеялась, и смех ее был горьким. — Знаешь, Адальберт, ты уже третий человек, который говорит мне, что не поверил ни слову из того, в чем меня обвинили. Наверное, таких людей гораздо больше трех, только среди судей Его Величества, к сожалению, не нашлось ни одного. Но я тебя перебила, прости. — Вот о Его Величестве и судьях я как раз хотел сказать, — продолжил Адальберт. — Я был просто счастлив, когда сначала услышал о том, что тебе удалось исчезнуть, а потом увидел тебя воочию, и убедился, что все обвинения — подлая ложь. Клянусь, одно твое слово — и я поеду в Вену к императору, положу свое честное имя и честное имя рода Веттинов за то, что ты невиновна. Я костьми лягу, но добьюсь отмены приговора, возвращения тебе титулов, состояния и всего, что у тебя отняли. Веттин говорил с таким жаром, такими чувствами, так искренне, что Батори подумала: «Все такой же, как тогда. Был горячим юношей, горячим юношей и остался. Даже на пятом десятке». Это она и сказала: — Знаешь, вот что годы в тебе не смогли изменить — это твою порывистую натуру. Голос женщины звучал мягко, как будто она нынешняя разговаривала с тем Адальбертом, которого спасла от смерти много лет назад. — Ну предположим, ты переубедишь императора Рудольфа. Предположим, твои люди разыщут сколько-то там свидетелей, они подтвердят, что их купили или заставили меня оговорить — хотя это будет означать, что они лгали перед судом, и тогда несдобровать уже им. Предположим, приговор отменят. И что тогда? Я вернусь в Чахтице, буду жить как жила, делая вид, будто ничего не произошло? Устраивать приемы, ездить в гости к соседям? Мило улыбаться змеюкам, которые распускали про меня грязные слухи, а потом делили мое имущество и мои земли? Играть в шахматы с графом Турзо и танцевать с ним? А он будет приглашать меня на танец и обсуждать со мной великосветские новости? Нет, Адальберт. Спасибо большое, я ни на миг не сомневаюсь в том, что ты действительно готов сделать все это ради меня, но нет. Суд лишил меня титулов, но чувство собственного достоинства у меня не отнять ни одному суду. В общество этих тварей я больше не вернусь. — Что ж… — вздохнул Веттин. — Признаться, я ожидал такого ответа, и у меня к тебе есть еще одно предложение. Оставайся со мной. Не буду рассказывать, что продолжал любить тебя все эти годы, но я всегда буду признателен тебе за то, что ты спасла меня, а теперь еще и моих детей. Мое уважение к тебе безмерно. Быть может, однажды из этого уважения снова вырастет нечто большее, я не хочу загадывать, да это и неважно. Главное, я обещаю тебе спокойную и достойную жизнь в этих стенах, и возможность заниматься любимым делом. И Джени твоя будет при тебе, я ей жениха достойного найду. Не вечно же тебе скитаться из города в город? Батори прикрыла глаза. Спокойная жизнь, которой она была лишена последний год. Занятие медициной. Почет и уважение жителей Торгау: хороший врач везде на вес золота. Может быть, любовь, спокойная, без безумия страстей. Никаких забот о том, куда им ехать дальше, как бы умаслить власти в очередном городе, как бы не столкнуться с теми, кто может опознать в ней ту самую Кровавую графиню. Достойная жизнь. И Джени рядом. Джени… Когда Этери поняла, что девушка любит ее, и совсем не так, как ученица может любить свою наставницу? Наверное, где-то после столкновения с Имре Тотом, когда женщину мучали ночные кошмары, а Джени успокаивала ее, ложась рядом. Или чуть позже, после истории с баронской дочерью Ханни, страдавшей от неразделенной любви? Да разве это важно? Главное, что поняла. А еще чуть позже поняла, что и ее чувства к Джени — куда большее, чем чувства наставницы к любимой ученице. Именно сейчас Этери осознавала это как никогда ясно. — Прости, Адальберт. Я бы согласилась на это предложение, но меня уже любит один человек. И я его люблю. Поэтому нет, я не могу остаться с тобой. Стоило отдать Веттину должное: он не стал злиться или изображать оскорбленного в своих лучших чувствах. Ответил спокойно, и даже с улыбкой, хотя и грустной. — Что ж, графиня Батори… — Уже не графиня, — поправила его Этери. — Что ж, уже-не-графиня-Батори, — начал заново Адальберт. — Коль так — будь счастлива с этим человеком. Ему невероятно повезло, что его полюбила такая женщина. А у нас с тобой, к сожалению, снова ничего не выйдет. — И даже не войдет, — добавила Батори. — Извини за непристойность. — Твои шутки за эти годы тоже нисколько не изменились, — хохотнул Веттин. — Тогда будем прощаться. Сейчас я велю слугам отыскать Кристиана. Я надеюсь, он не увлек Джени куда-то в подземелья. *** Пока они возвращались домой, и после, уже дома, Джени с замиранием сердца ждала: вот сейчас magistra, которая все ходит, погруженная в свои мысли, скажет: «Джени, хочу сказать тебе кое-что важное», а потом, тщательно подбирая слова, начнет говорить, что Адальберт предложил им поселиться у себя в замке, что пора бы уже заканчивать прятаться и скитаться, что здесь им обеим будет хорошо и спокойно. Она будет говорить правильные, взвешенные вещи, но каждое ее слово для Джени будет все равно как если бы magistra взяла нож и начала резать ее, как в тех страшных историях, которые рассказывали про Кровавую графиню. «Если начнет так говорить, то я уйду, — решила Джени. — Выслушаю, скажу «большое спасибо, magistra», а ночью соберу вещи и уйду, чтобы не прощаться. Каждый день видеть ее с кем-то другим — этого я не переживу. Не пропаду, кое-чему по врачебной части я уже научилась — пригожусь где-нибудь». Но Этери такого разговора не начала. Ни по дороге домой, ни дома. Просто была задумчивой и немногословной. Ничего такого не сказала она и на следующее утро. «Похоже, с Адальбертом обошлось, — после завтрака Джени наконец выдохнула спокойно. — Magistra не из тех людей, которые будут тянуть кота за это самое. Уже бы нашла нужные слова». Но спокойствие ее продлилось недолго. «Обошлось с Адальбертом — не обойдется с другим, рано или поздно. Мне не выиграть схватки за ее сердце просто потому, что я для нее до сих пор — дитё несмышленое. Ну ладно, уже не такое несмышленое, но все равно дитё. Какая уж тут чувственная любовь может быть? Чтобы magistra поняла, что меня можно любить, как взрослую, надо доказать ей, что я взрослая. Нужен Поступок — именно так, с большой буквы — который она оценит». — Джени, я к госпоже Тиссен. У нее что-то там опять не слава богу по женской части. К полудню буду, я надеюсь. — Да, конечно, magistra. — Джени, — Батори внимательно посмотрела на нее, как будто прочла мысли девушки. — С тобой все хорошо? — Все в порядке, magistra, — Джени улыбнулась. Улыбка вышла так себе. — Задумалась о… Петере Кремере. Мы же пойдем к нему сегодня? — Да, ближе к вечеру сходим, — Этери накинула плащ. — Все, не скучай тут. Я скоро буду. «Петер Кремер… Оспа… Вариоляция!» — эта мысль пронзила Джени, как удар молнии, едва Батори закрыла за собой дверь. «Были врачи, которые сами на себе опыты ставили, но это уж слишком рискованный опыт. Я вот сама не знаю, согласилась бы, или нет». Вот он, Поступок с большой буквы! Это magistra точно оценит. И тут же перед ее глазами встало видение Кремера, лежащего в жару и лихорадке, покрытого лопающимися, гноящимися язвами. А потом — видение безвестной семьи на хуторе в Карпатах, умершей от оспы. «Ты что, дура? Хочешь со смертью поиграть? — спросила себя девушка, и тут же ответила сама себе — Не хочу. Но должна». *** — Джени? — Бригитта Кремер удивлена ее появлению. Она ждала Джени, но гораздо позже, и вместе с ее наставницей. — А где госпожа Дьердьи? — Сегодня я одна, — разводит руками Джени. — Magistra к другой больной пошла. Да вы не волнуйтесь, я и сама справлюсь. — Не сомневаюсь, — не так давно Этери сказала, что супруг Бригитты почти наверняка выживет, и поэтому в последние дни женщина хоть немного, но повеселела. Вот даже улыбается. — Проходи. Перчатки, маска. Ланцет и бинты — это уже для самой себя. Дверь в комнату больного. — А, Джени, — Петер еще очень слаб, язвы еще покрывают его тело, но он уже вышел из забытья, и уже способен говорить. — Здравствуй. Ты одна сегодня? — Да, господин Кремер. Как вы себя чувствуете? Еще не поздно передумать. Еще можно просто осмотреть его, рассказать Бригитте, что делать дальше, и уйти. «Но я не передумаю». — Господин Кремер, я хочу сделать одну вещь. Может быть, вам будет немного больно. — Ну уж точно не больнее, чем раньше, — смеется мебельщик. — Делай, конечно. Я от этого быстрее выздоравливать буду, что ли? — Нет, к сожалению. Но, может быть, это поможет другим людям не заболеть оспой. — Даже так? — Петер удивлен. — Что ж, тогда тем более делай. — Собственно говоря, мне не так много от вас и надо. Джени делает надрез крест-накрест у себя на запястье, а затем вскрывает оспенную пустулу на плече у Кремера, зачерпывает острием ланцета отвратительную желтую массу и заносит ее себе в рану. Теперь быстро перевязать запястье. Все, пути назад нет. Петер с изумлением глядит на ее действия. — Джени, ты, конечно, ученица доктора, но ты точно понимаешь, что делаешь? — Да, господин Кремер. Не волнуйтесь, я понимаю, что делаю. Так надо. Самое главное — успеть добраться до дома раньше, чем у нее начнется жар. *** — Запомнили, госпожа Тиссен? Не больше, чем по одной капле в день, — еще раз повторяет Этери, уже берясь за дверную ручку. — Да, да, конечно, — согласно кивает Эльза Тиссен. — Благодарю вас, милочка. Вы просто волшебница. «Знаю я твое «конечно», старая распутница, — думает Батори, выходя на улицу. — Небось думаешь, что выпьешь весь флакон за раз — и сможешь предаваться любви как в молодости. Ну да ладно, мое дело — предупредить. У тебя своя голова на плечах имеется». Госпожа Тиссен, пытающаяся вернуть себе былую пылкость, покидает ее мысли сразу же, едва за Этери закрывается дверь. Не до нее сейчас. Графиню куда больше занимает та, кто сейчас ждет ее дома. «Джени за вчерашний вечер и сегодняшнее утро, наверное, извелась вся. И, наверное, навоображала себе черт знает чего: может, что, пока она там с оруженосцем Адальберта по замку гуляла, я отдалась Веттину прямо на столе, может, что он меня замуж позвал, а я согласилась, и теперь не знаю, как ей сказать, может, еще что. Да и я тоже хороша. Надо было еще вчера вечером поговорить с ней, а не ходить и не раздумывать, как мне быть, осознав, что я люблю девушку, годящуюся мне в дочери. Как быть, как быть… Жизнь и любовь подскажут. Вот сейчас приду домой, прямо с порога обниму ее крепко-крепко, и скажу: «Джени, я знаю, что ты меня любишь. И я тебя тоже люблю. На свете нет человека, который был бы мне дороже и ближе тебя. Я никогда тебя не брошу. Я ни на кого тебя не променяю». Вот и их дом. Лестница на второй этаж. — Джени, я вернулась. Подозрительная тишина. Но дверь ведь была не заперта — значит, Джени дома. Этери, чувствуя, как сердце начинает бешено колотиться, не снимая плаща, вихрем влетает в комнату, служащую им спальней. — Джени? Девушка сидит за столом, крепко ухватившись руками за столешницу и уставившись в одну точку. С трудом переводит на Этери остекленевший взгляд. — Джени, да что с тобой? — на первый взгляд может показаться, что ее ученица пьяна, но вином от нее не пахнет. Этери берет ее за руки и чувствует, что кожа Джени горячая, как натопленная печка. Видит перебинтованное запястье. Видит лежащую на столе «Об оспе и кори», раскрытую на главе «Вариоляция». И все понимает. — Magist… ra… — едва ворочая языком выдавливает Джени. — Я… я… Она пытается встать, лишается чувств и падает. Упала бы на пол, если бы Батори не подхватила ее. Огромные карие глаза глядят на Этери и не видят Этери. Гибельным жаром дышит на нее Джени. — Джени, милая моя девочка. Ну зачем? Господи, зачем? Заче-е-ем?! «Немногие избегнут оспы и любви. Вы тоже не избежите».